Олег Ильич и Марина Ивановна Зубаловы шли по аллее, обсаженной соснами, к реке. Катя видела из окна пятидесятилетнюю солидную супружескую пару. Судя по одежде (на нем – белая рубашка поло и куртка «Хьюго Босс», на ней – песочного цвета бриджи и ветровка из тех, что продают в магазинах «Престиж»), неплохо обеспеченную. Они шествовали чинно, неторопливо. Они были одного роста и одной комплекции – оба плотные, невысокие. Он краснолицый с густой шевелюрой, она – крашеная блондинка. Оба были в темных очках. Он сдвинул свои на самый кончик носа, она вздернула свои на темя. Солнечный луч отражался в глянцевых стеклышках, так что издали казалось, словно это корона покоится на светлых ее волосах – корона из черных агатов, а может, из угля.
Катя видела из окна, что они что-то горячо обсуждают. Мало ли тем для разговора во время утренних прогулок после завтрака за обильным «шведским столом» на отдыхе в комфортабельном отеле? Мало ли тем у тех, кто, по словам Анфисы, прожил бок о бок четверть века?
Катя все это видела и принимала как должное: да, эти самые Зубаловы, наверное, подлинно счастливая семейная пара, раз после двух десятков лет совместной жизни они идут рука об руку и еще о чем-то там говорят меж собой. Она не слышала их разговора. Но если бы смогла слышать, то поняла бы, как обманчиво первое впечатление. Как порой лгут нам наши собственные глаза.
– …Я тебя спрашиваю в последний раз: сколько еще?
– Марин, я клянусь тебе.
– А я в самый последний раз тебя спрашиваю: до каких пор ты будешь меня мучить? – Марина Ивановна говорила шепотом, стараясь изо всех сил держать себя в руках.
– Марин, но я же объяснил. – Олег Ильич отвечал тоже шепотом, утробным, похожим на гул шмеля.
– Ты врешь! Ты снова все врешь, подонок, негодяй.
– Я клянусь тебе, я ездил посмотреть стройматериалы – почем они здесь, а потом заехал в мебельный магазин, ну, тот, который на площади.
– Какая может быть мебель в этой дыре?
– Нормальная – немецкая и потом эта… румынская тоже…
– Сбежал как вор – один, пока я спала.
– Но ты сама решила прилечь отдохнуть после обеда. Я же не виноват, что ты заснула. А мне не спалось. Я решил проветриться, сел на машину и поехал в город за…
– А, да, ну, конечно, плашки смотреть и плинтуса, паркет.
– Паркетную доску. Тут значительно дешевле.
– Дешевле? А в магазин белья зачем заезжал?
– В какой еще магазин белья? – Олег Ильич поперхнулся.
– В какой? А стринги красные новенькие с этикеткой? Стринги – трусы нулевого размера? Смотри мне в глаза! – Марина Ивановна дернула мужа за рукав его дорогой модной куртки. – Думал, я их не найду?
– Ты рылась в моих вещах?!
– Я тебе свитер хотела достать, который мы в Финляндии купили, сам же, скотина, на сырость по вечерам жалуешься. Открываю чемодан, а там – батюшки-светы – опять. Стринги красные, кружевные, новехонькие совсем, с этикеткой, а там штамп здешнего магазина городского. Ты, значит, опять за свое?
– Марина!
– Я тебя спрашиваю: ты опять за старое взялся? Дома только-только уладила все, рты позатыкала, денег сколько насовала, чтобы молчали, не возникали. Ведь в прокуратуру на тебя писать хотели, это ж было бы дело уголовное.
– Почему сразу уголовное?
– А ты как думал, дурак? Ей сколько лет, этой сучке, забыл? Ей тринадцать лет всего.
– Но ты же сама не возражала, чтобы она жила с ними у нас! – Олег Ильич повысил голос.
– Я не возражала потому, что нам горничная нужна была, и повариха, и садовник. А эти Агапченко – муж и жена, и брались у нас работать, и в оплате мы с ними сошлись. А дочь к ним погостить приехала из этих самых ихних Шахт. Что я скажу: нет, пусть ваша дочь не приезжает? А ты… дурак… ты каким местом думал, когда ее в постель к себе тащил? Каким местом?
– Да она сама шлюха хорошая, я же объяснил тебе, как все вышло.
– Позора-то сколько, господи. Едва на всю Николину Гору не ославились. Там какие люди живут, ты вспомни. Там члены правительства живут, артисты, шишка на шишке. Сколько мы усилий потратили, чтобы участок там купить, дом загородный построить. Ведь если бы эта история с тринадцатилетней шлю… девчонкой той несовершеннолетней выплыла наружу, от тебя бы все как от прокаженного шарахались.
– Так уж бы и шарахались. Ты преувеличиваешь, Марина.
– Дурак, – выпалила Марина Ивановна с ненавистью, – навязался на мою голову дурак, остолоп. Я ее матери, горничной нашей, шестьдесят тысяч заплатила, золотое кольцо отдала, девчонке – кулон. И все, чтобы твои козлиные шашни покрыть. А ты и здесь за свое? Ты для кого эти стринги купил нулевого размера?
– Слушай, оставь, пожалуйста. Ну ладно, признаюсь. Я неравнодушен к красивому женскому белью. После мебельного заглянул туда. Хотел тебе что-то…
– Мне?
– Подарок. Но там ничего достойного тебя не было. А эти… тряпочка-то эта красненькая…
– Нет, а для кого ты их купил? Здесь – кому? Они вроде как ни на одну здешнюю задницу не налезли бы. – Марина Ивановна на секунду задумалась. Внезапно лицо ее покрылось красными пятнами. – Ты что… ты что, скотина, ты для нее эту дрянь купил?
– Марин, я – нет, ты что… да что ты такое себе вообразила? – По тону Олега Ильича было видно, что он трусит.
– Да я по лицу твоему вижу. Все вижу. Для нее, значит. Ах ты, мерзавец! Да ей же всего восемь лет. Она ж ребенок… дитя совсем несмышленое… Даша… Да ее мать, Ольга, она ж тебя… она ж за свою Дашку тебя пополам…
– Что ты все выдумываешь? При чем тут девчонка Борщаковой?
– Да при том, что… А, я помню, я видела, как ты глазел на нее в холле. Я подумала, что ты на эту навороченную дуру Идку пялишься… Но она ж старая для тебя, ей тридцатник, а тебя, козла, ведь все девчонки, лолитки, младенцы возбуждают.
– Заткнись! Или я тебя…
– Что, что ты меня?
– Или я тебя сейчас ударю, – прошипел Олег Ильич.
– Только попробуй. Только посмей у меня. Чтобы сегодня же выкинул эту красную дрянь из моего номера. Слышишь? Я спрашиваю тебя – слышишь?
– Хорошо, сегодня же их не будет.
– И чтобы я даже рядом тебя не видела с девчонкой Борщаковой. На пушечный выстрел чтоб не смел к ней подходить.
Военные машины оккупировали шоссе. К полудню их стало больше. Солдаты повзводно углублялись все дальше в лес. Намного больше стало и сотрудников милиции. Кинологи с собаками шли по берегу реки. Лай овчарок слышался и со стороны Горелого оврага. Крутые обрывистые склоны оврага прочесывали осторожно, но чрезвычайно тщательно – здесь все надо было осмотреть до наступления темноты.
Возле группы сотрудников милиции, только что закончивших осмотр заливных лугов, фермы и старого элеватора, остановилась бело-синяя «Волга» с мигалкой. За рулем сидел подполковник Поливанов – начальник местного Двуреченского отдела милиции.
– Ну, как тут у вас дела? – спросил он хмуро.
Выслушал доклад: участки отработаны, позитива нет.
– Где Шапкин со своей группой?
– Он в Юбилейном, решил осмотреть все там сам.
Поливанов все так же хмуро кивнул. Четверть часа назад он созванивался по телефону с военными. Прочесывали территорию они добросовестно, но у них пока не было ничего обнадеживающего. В самом Двуреченске результатов тоже не было. Там с утра начали с вокзала, с пригородных поездов, участковые инспектора и оперативники обходили дом за домом, улицу за улицей. Проверялись дворы, подвалы, старые гаражи, чердаки. На поиски был брошен почти весь личный состав. Но количество так и не перешло в качество.
«Завтра придется вызывать водолазов и с катером надо будет что-то решать, изыскивать, – размышлял подполковник Поливанов, направляясь к Юбилейному. – И, конечно же, школа. Еще раз нужно переговорить с учителями и с учащимися. Информация-то у нас крайне скудная. Но может, сейчас там, в Юбилейном, что-то обнаружится?»
Район Юбилейный был прибрежным, речным. Здесь недавно построили платный понтонный мост, чтобы разгрузить пробки на мосту Центральном, соединяющем обе части города – старую, собственно «город», и частный сектор. Тут до сих пор еще вдоль набережной сохранились дебаркадеры – дощатые двухэтажные бараки, называемые в Двуреченске «поплавками». В «поплавках» размещались общежития и коммуналки. Дебаркадеры давно обветшали, но сносить, очищать от них реку в Двуреченске как-то не спешили. Не очень рвались приводить в порядок и соседнее Подгорное. Шли слухи, что городская администрация выставляет этот участок на аукцион. Место было неплохое – в черте города, с видом на реку. Только вот горожане его недолюбливали. В разные годы городская власть пыталась что-то сделать с этим местом. В середине шестидесятых здесь на пустыре разбили футбольное поле, поставили ворота, планировали организовать стадион. Но после того, как в роще рядом с полем в окопах, оставшихся с войны, досужие мальчишки нашли неразорвавшуюся мину и притащили ее с собой, бросив под трибуну, и она ахнула (никого не убив по счастливой случайности), с физкультурой и спортом в этом месте совсем не заладилось.
Окопы и полуразрушенные блиндажи проверяли саперы, и каждый раз что-то находили – патроны, осколки снарядов. Подполковник Поливанов сам родом не из Двуреченска, но военную историю Юбилейного-Подгорного знал, как и все местные, хорошо. Во время войны вся эта территория – берег реки, роща, Грачиная пустошь, – все было опутано колючей проволокой. По слухам, абвер здесь строил свою диверсионную школу, но развернуться так и не успел. Отступая, немцы взорвали постройки. От взрыва уцелел лишь «провал» – так впоследствии в Двуреченске называли бетонный бункер, о назначении которого жители впоследствии терялись в догадках. Странное было сооружение – что-то похожее на штольню, уходившую почти отвесно под Зяблинский холм. Вроде бы бомбоубежище, и вместе с тем не совсем бомбоубежище. Поговаривали, что это часть задуманной немцами ставки-бункера для высшего командования рейха в ходе наступления на Москву.
А уже после войны, в сорок восьмом году, «провал» стал центром весьма мрачной и загадочной истории, о которой до сих пор в Двуреченске помнили, но болтать о ней чужим не любили, остерегались. Отголоски этой истории доходили и до подполковника Поливанова. Проезжая дебаркадеры, он вспомнил заседание совета мэрии, на котором обсуждали предложение засыпать «провал», навсегда прекратив туда доступ. Предложение было внесено председательницей комиссии по делам несовершеннолетних, но, увы, завязло в комментариях и предложениях. Стали мусолить вопрос со всех сторон: почему только «провал», а как быть со старыми окопами и блиндажами, их что, так и оставить зиять? А со свалкой что делать? Кем будет профинансирован вывоз мусора? И самое главное, куда его вывозить, не за реку же на территорию заказника? Попытались провести все в комплексе по смете, но быстро поняли, что в бюджете города на это средств нет. И вопрос заглох сам собой.
И вот он, возможно, аукнулся так, как в Двуреченске и не ждали.
«Если, не дай бог, ОН сунулся в провал, сорвался и разбился, то прокуратура этого так не оставит, будет искать виноватого, – думал Поливанов. – Дорого нам обойдется то заседание, на котором мы так ничего и не решили».
Бело-синяя «Волга» свернула с шоссе в рощу, тронутую первыми красками осени. Подполковник Поливанов вышел. Под ногами было сыро, пружинила палая листва, глушила шаги. Тут и там из земли торчали ржавые жестянки, битое стекло, в кустах громоздились рваные полиэтиленовые мешки с мусором. Слева начинался овраг – вот во что превратились с годами размытые дождями окопы. Тут было не проехать на машине. А ведь место это было всего в двухстах метрах от Юбилейной набережной, от «поплавков», от булочной и винного магазина! Все здесь выглядело запущенным, заросло кустами, лебедой да бурьяном.
Возле глинистого склона Зяблинского холма, возвышающегося над рекой, подполковник Поливанов увидел милицейский «газик» и оперативников. Двое держали в руках крепкую веревку. Конец ее уходил куда-то вниз. Только приглядевшись, можно было рассмотреть среди пожухлой травы, кустарника и вороха палых листьев что-то похожее на бетонный бордюр, на окантовку старого заброшенного колодца. Когда-то под землю вела крутая бетонная лестница с железными перилами, но от взрыва она разрушилась, и спуститься в бункер-«провал», не рискуя поломать себе ноги, можно было теперь только с помощью веревки.
– Ну что? – спросил Поливанов, подходя. – Как тут у вас?
– Видимых следов присутствия не обнаружено. Вещей тоже никаких, – ответил тот из оперативников, чьи руки не были заняты веревкой.
– Шапкин?
– Он там, – оперативник показал себе под ноги.
– Один?
– Мы одного-то его еле спустили. Как бы грунт не обвалился.
– Значит, лично решил проверить, слазить туда? – Поливанов приблизился к провалу, присел.
Снизу дохнуло сыростью и плесенью, прелью и какой-то затхлой вонью, точно из разрытой могилы.
Поливанов оглянулся на коллег. Лица их были угрюмы. Что ж, торчать тут радости мало. Все они местные, двуреченские, а значит, еще пацанами слышали все, что болтают досужие языки об этом месте. А то, что мы слышим в детстве, крепко, ой как крепко западает в память. Порой даже против нашего желания.
– Роман! – крикнул Поливанов, приложив руку ко рту.
Тишина. Только шум желтеющей листвы над головой. Только треск милицейской рации.
– Шапкин! Что-нибудь есть? Нашел? – Подполковник Поливанов уперся в осклизлый от сырости бетон, нагнулся еще ниже. У самых его глаз из глины выпросталась какая-то членистоногая шустрая дрянь – то ли червяк, то ли сороконожка. Заскользила извиваясь, явно нацеливаясь на рукав форменного кителя. Поливанов сморщился от отвращения. Ну, точно похоже на могилу, и вот даже черви наружу прут.
– Рома! Вылезай оттуда! – крикнул он громко, тревожно.
Снизу откликнулось глухое эхо. Веревка в руках оперативников натянулась. Послышался шорох осыпающейся глины. Оперативники начали тянуть веревку на себя, помогая тому, кто внизу начал свой долгий подъем по разрушенной лестнице. Поливанов поднялся и отошел, чтобы не мешать им, дать простор маневра.
– Взяли, ну-ка на себя, тащи! Помоги ему!
– Ничего, я сам, – послышался из-под земли голос.
Из провала с усилием вылез измазанный с ног до головы глиной человек. Мокрый и грязный, он тяжело дышал. Он был выше Поливанова и шире его в плечах. Увидев начальство, попытался стереть с лица грязь, но только хуже размазал.
– Ну? Рома? – напряженно спросил Поливанов.
– Там его нет. Слушайте, дайте закурить, а? – Человек из «провала» никак не мог отдышаться.
Один из оперативников зажег сигарету и вставил ему в рот.
– Баклагу с водой принеси, она там, в багажнике. – Человек из «провала» затянулся с наслаждением. – Я хоть руки ополосну.
– Значит, все проверено и никого и ничего не найдено. – Поливанов покачал головой. – Ну, слава богу. В этой яме проклятой…
– Его там нет. Но кое-что я там нашел. – Куривший по фамилии Шапкин полез в нагрудный карман мокрой и грязной куртки. Вытащил какой-то предмет – тоже весь в глине.
– Что это? – спросил Поливанов подозрительно.
Притащили пластиковую пятилитровую баклагу с водой. Шапкин подставил руки под струю. Грязь смылась, и что-то блеснуло в лучах сентябрьского солнца.
– Это еще что такое? – повторил Поливанов.
– Это было там, внизу, – ответил Шапкин.
На его ладони лежал осколок зеркала – острый, удлиненный, похожий на лезвие. Зеркальная гладь помутнела от времени, но все еще отражала мир. Поливанов увидел в осколке зеркала порыжелую листву, погон, нашивки, форменные пуговицы, а потом и свое лицо. Всегда родное, привычное, сейчас сплющенное, замутненное, искаженное отражением, оно походило на какую-то уродливую харю.
– А вообще-то здесь мало сейчас отдыхающих, – сообщила со вздохом Анфиса, провожая взглядом удаляющуюся по аллее чету Зубаловых. – Вот они двое, потом еще Ида. Я тебя с ней познакомлю, она ничего – приятная, только с вывихом и воображает о себе много. Были мы еще с Костей, но от нас, как видишь, половина осталась, даже одна треть. А так в основном иностранцы сплошные. Французы, немцы. Туристические группы, сегодня утром только автобусы уехали. Дальше куда-то подались, а куда, не сказали.
– Ты забыла бабушку с внучкой, – сказала Катя.
– А это Ольгины, это здешние домашние, а не постояльцы. Дочка Ольги Борщаковой – хозяйки всего этого царства, – Анфиса обвела рукой номер. – Даша ее зовут, и Маруся Петровна – тетка, но Ольга мне говорила, что лучше родной она для них.
– И они что же, живут недалеко от отеля?
– Они здесь сейчас живут. И сама Ольга тоже. Временно. У них в городе дом, еще муж ее покойный строил. А там сейчас какой-то ремонт глобальный, газ подводят стационарный, систему отопления делают. Ольга жаловалась – стены пробили, холод собачий, отовсюду дует. Вот она и устроилась с семьей пока тут.
– Девчушка какая забавная. А почему она не в школе?
– Так у них еще напасть одна – скарлатина. Даша заболела перед самым 1 сентября, и пока врач школу посещать ей не разрешает, это что-то вроде карантина. Кстати, ты в детстве болела скарлатиной?
– Болела.
– И я болела. Это уже лучше, а то она привязчивая. А Костя мой не болел. Он вообще ничем никогда не болел, он такой здоровый…
Пауза наступила в разговоре. Анфиса поникла темной кудрявой своей головой.
– Адски хочется есть, Катя. Здесь полупансион, шведский стол отличный, русская, европейская кухня. Но ведь это только завтрак, ужин. А обед пролетает. А есть зверски хочется. Мы с Костей, пока жили, пока он не… уехал… – Анфиса запнулась. Она каждый раз спотыкалась на имени Лесоповалова. – Мы на моторке катались, потом то шашлыками, то барбекю закусим – тут повар что надо, и порядок. А вчера я, как одна осталась, даже про ужин забыла. И завтракала сегодня скверно. Так что…
– Ладно, давай пообедаем, только где? – Катя была на все готова, лишь бы отвлечь подругу от грустных мыслей. Вкусный обед всегда поднимал Анфисе настроение.
– Только ты не подумай, что у меня опять этот самый неконтролируемый жор начался, – испуганно сказала Анфиса.
– Неконтролируемый что?
– Ну обжорство мое патологическое, – Анфиса скосила глаза вниз на живот. – Вот в чем главная причина, Катя. Вот почему он меня бросил. Я некрасивая, жирная, неповоротливая колода.
– Анфис, ты знаешь, я этого твоего самобичевания не выношу.
– Но это же правда. И самое главное – это мое безволие полнейшее в вопросе питания и диеты. Мой пофигизм по поводу внешности. Мне давно уже пора делать себе липосакцию.
– Чего?
– Жир срезать лишний, вакуумом отсасывать. Ида мне обещала адрес хорошей клиники косметологической дать.
– Эта твоя здешняя знакомая? Она что же, делала себе липосакцию?
– Ей не нужно, у нее фигура идеальная. Глаз нельзя отвести – вот как она себя держит. Затянется в корсет, вся как рюмочка, талия, ты не поверишь, как у шестнадцатилетней девчонки. А ей ведь за тридцать уже.
– Она одна здесь отдыхает?
– Одна. Она не замужем.
– А для чего тогда липосакция? – усмехнулась Катя.
– Так она ее себе и не делала. И то, что она одна тут – это еще ничего не значит. Когда французы тут были в отеле, знаешь, как они все шеи себе сворачивали, когда она в ресторан входила? А этот, главный здесь, управдом Хохлов Игорь, даром что у него вроде как шуры-муры с самой Борщаковой, и тот на Идку вечно уставится как вампир и только облизывается.
– Про управдома я что-то не поняла, Анфис.
– Это сотрудник Ольги, менеджер, начальник над всеми горничными, поварами и охранниками. И насколько я успела заметить за эти дни, в планах у него не только карьерный рост, но и устройство личной жизни. Ольга-то Борщакова вдова. И вдова богатая, как видишь. А он ее почти на двадцать лет моложе.
– Сколько всякой информации ты успела собрать в такой короткий срок, – восхитилась Катя.
– Это я таким способом развлекалась и отвлекалась. От наших семейных с Костей проблем. А ему на все эти сплетни начихать было.
– Ну конечно, Лесоповалов разве снизойдет до всей этой бабской муры, – Катя махнула рукой. – Брось, Анфис. Есть с чего переживать так? Уехал и уехал. В Москве встретитесь, все встанет на свои места. Жена – держу пари – ему за это время так обрыднет, что… Вернется он к тебе, как миленький, ты только рохлей-то не будь. И сразу его, дрянь такую, не прощай, а то я тебя знаю – моментально растечешься, носом захлюпаешь: «Ах, милый, ах дорогой». А ты построже с ним, когда вернется. Пусть побегает за тобой, чтобы не думал, что это так просто – снова заслужить твою любовь.
– Он орден Мужества на Кавказе заслужил, – Анфиса гордо выпрямилась, точно этот самый орден украсил ее пышную грудь. – А откуда у тебя такие сведения? Ну, что он вернется ко мне?
– Будь спокойна, из самого надежного источника. От моего мужа.
– От Вадика? Но…
– Он психологию таких, как Лесоповалов, сечет лучше всякого доктора Фрейда. Он сам такой, Анфис.
– Он не такой, – Анфиса покачала головой, – твой Вадик совсем другой.
– Пусть будет по-твоему, кто спорит. Так где мы будем обедать и чем? На воздухе у мангала шашлыком?
– Шашлыков сегодня не дождешься. Французы уехали. А для нас, оставшихся, они мангал зажигать не будут. Поедем в город, а?
– Я, между прочим, только что из города, с вокзала.
– Да, я как-то об этом не подумала, прости.
– Нет, – заторопилась Катя, – давай махнем, что тут сидеть? Окрестности ты мне потом покажешь, вечерком. Только мне надо душ с дороги принять и переодеться.
На пороге ванной она оглянулась.
– Знаешь, Анфис, а тут что-то стряслось.
– Где?
– Здесь, в Двуреченске. И это выглядит как-то не того. Зловеще.
И Катя коротко рассказала об увиденном на дороге «под радугой».
Анфиса слушала рассеянно.
– Может, дезертира вооруженного ищут, – предположила Катя, – или кто-то из тюрьмы сбежал. Хотя нет, не похоже.
После душа она почувствовала себя бодрой и отдохнувшей. И тревожные мысли как-то сошли на нет. Они с Анфисой спустились на первый этаж.
Холл – просторный, пустой, выглядел сумрачным даже в этот солнечный день. Мебель была новенькой – кожаные кресла и диваны. В кресле перед холодным камином из красного кирпича Катя увидела молодую женщину. Она обернулась на шум их шагов.
– Ида, чао, – окликнула ее Анфиса. – Вот познакомься, это Катя, моя лучшая подруга, она приехала сегодня ко мне.
Ида протянула Кате изящную руку. Она вся была изящной – стройная шатенка небольшого роста. Блестящие волосы до плеч тщательно подвиты и уложены феном. Лицо ее было слегка удлиненным – тонкое с правильными чертами. Она была искусно подкрашена. На белом матовом лице рдели губы, ярко обозначенные красной помадой. Макияж казался излишне пафосным и нарочитым. Ида (позже Катя узнала и ее фамилию – Шилова) всем своим обликом явно пыталась стилизоваться под кого-то. На ней был черный кашемировый свитер и черные брюки клеш, но выглядело на ней все это – вот странность – почти как вечернее платье. Позже Катя поняла, кого ей напоминает эта женщина – вычурных голливудских красоток 40-х годов. Весь ее вид выпадал из общего расслабляющего, располагающего к отдыху антуража «Валдайских далей» и одновременно неудержимо привлекал к себе взор. Катя поймала себя на мысли, что от этой «ряженой» у нее невольно поднимается настроение, как будто она только что посмотрела классное старое черно-белое кино.
– Ты совсем, мать, сегодня как Дита фон Тиз, – хмыкнула Анфиса. – Неужели это здесь в салоне тебя так завили?
– Обижаешь. Это я сама. Все утро в обнимку с феном и термобигудями. Делать-то совсем вроде нечего. – Ида улыбалась. – Ну, здравствуйте, здравствуйте, Катя. Как там погода в Москве?
– Дожди шли.
– Тут тоже лило как из ведра. У меня машина на дороге в грязи завязла. – Ида состроила гримаску. – Я на машине сюда рванула. А потом сто раз пожалела. Представляете, у меня колесо спустило. Я не знала, за что хвататься. И тут подруливают какие-то гаишники. Я думала – оштрафуют, сама не знаю за что, с них же станется. А они: «Девушка, давайте мы вам поможем». И поставили мне запаску. И даже до автомастерской ближайшей меня сопроводили. Такие обаятельные, молодые, раскокетничались со мной вовсю по дороге.
Катя глянула на Анфису. Выражение ее лица было кислым: «Видишь, как она о себе мнит», – словно говорила она.
– Ты их всех наповал сразила. Это ведь на въезде в Торжок с тобой приключилось. Они ж торжковские – таких, как ты, и не бачили никогда.
– Анфиса, я просто не ожидала, честное слово. Оказывается, свет не без добрых…
– Гаишников, – подытожила нетерпеливо Анфиса. – Слушай, Ида, раз тебе все равно нечем заняться, прокати-ка нас в город с Катей и сама с нами проветрись.
Ида пожала плечами. Потом улыбнулась. Глянула на Катю.
– Анфиса как дитя, – сказала она. – Ну хорошо. Только помнишь, ты мне вчера зарок дала – сладкого и жареного не есть.
Через четверть часа они уже катили на ее «Шевроле». Собственно, до центра Двуреченска было рукой подать, можно было и пешком прогуляться – по берегу реки, потом по улочкам, застроенным деревянными домами с огородами, затем через мост, и вот уже перед вами и центральная площадь, и вокзал, и театр, и даже городские бани.
– Совершенно патриархальный городишко, я его уже весь облазила. – Ида вела машину как профессионал. – Я ведь случайно сюда попала. Нас на работе ни с того ни с сего в неоплачиваемый внеочередной отпуск выперли. Приходим утром, а нам шеф объявляет – гуляйте пока что. Наверное, по возвращении надо будет новое место себе искать.
– А вы кто по профессии? – спросила Катя.
– Я экономист, а фирма наша занимается поставками канцелярских принадлежностей и бумаги из Финляндии. Но, видно, что-то там у шефа не заладилось. Да я и не в претензии, такая скука на работе. – Ида покачала головой. – Сидишь с утра до вечера. Все сплошь на «одноклассниках» торчат, а я это просто ненавижу. Отпуск гробить в Москве тоже, знаете, радости мало. Наткнулась в Интернете вот на этот пансионат. Сайт впечатляет. А что, думаю, – Валдай, никогда не была на Валдае, цены вроде тоже по карману. Села и поехала. Буквально в один вечер собралась.
– Ты же сказала, что взяла три чемодана с вещами, – хмыкнула Анфиса.
– Я надеялась – тут бархатный сезон в разгаре. Вечера, танцы, дискотека. В Интернете знаешь как все расписано – любимое место отдыха иностранцев, состоятельных людей из-за границы. Фотографии.
– Это я Ольге снимки делала и сайт помогала оформлять, – гордо призналась Анфиса. – Значит, не зря трудились, реклама работает, раз тебя, Идочка, зацепило.
– Да я не в обиде совсем, просто скучно здесь.
СКУЧНО… Катя уже слышала это слово не раз и не два. Здесь скучно… Там скучно… Скучно везде, где мы есть, весело только там, где нас нет. Странно, после увиденного на дороге ей казалось, что… Тут будет что-то другое, что-то совсем-совсем другое. И это ДРУГОЕ заставит надолго проститься со скукой. Но и с весельем тоже.
– Что-то многовато милиции сегодня, – сказала Ида. – Раньше я на улице их и не замечала здесь. А сегодня вон смотрите – мент на мотоцикле. И там еще, и вон там, на углу.
Они проехали мимо городской школы. Школьников во дворе было не видно, зато у ворот стоял милицейский «газик». Внезапно из здания школы вышли две девушки-старшеклассницы с толстой пачкой каких-то распечатанных листов – то ли плакатов, то ли объявлений.
– Пообедаем в «Колокольчике», – предложила Анфиса. – Это на центральной улице лучший здешний ресторан. Есть еще пиццерия и кофейня, но в «Валдайском колокольчике» вкуснее. И сытнее.
Ида усмехнулась в зеркальце заднего вида и укоризненно покачала головой.
– Только сначала, девушки, вот в этот магазин заглянем, мне колготы надо купить и новые гольфы, – сказала она, останавливая машину на углу возле желтого купеческого особняка, на первом этаже которого располагался магазин «Женская одежда».
Они зашли в магазин – Катя больше из женского любопытства: а чем торгуют в этом самом Двуреченске? Но не успела она осмотреться, как следом за ними в магазин вошли те самые старшеклассницы, виденные во дворе школы.
– Тетя Зоя, вот, если можно, повесьте у себя на двери, – одна из них протянула стоявшей за прилавком продавщице листовку-плакат.
– Конечно, давайте, сейчас все сделаю. А это для кого? – спросила продавщица.
– Это везде, где можно, раздадим – и в аптеке повесят, и на почте, и в продуктовом, и в банке, а это вот для городской доски объявлений. А что останется, будем расклеивать где придется, на стенах, на фонарях, – школьница тряхнула пачкой, – может быть, кто откликнется.
– Может, и правда кто-то что-то видел – позвонит, тут ведь и телефоны указаны, да? – Продавщица разглядывала листовку. – Горе-то какое, а? И как такое только возможно – здесь у нас, среди бела дня.
– Простите, а что произошло? – спросила Катя. – Мы отдыхаем тут у вас. Что-то случилось, да? На дороге милиция и солдаты. И тут в городе тоже…
– Мальчик пропал, – ответила продавщица. – Сынок Уткина Кирилла Кириллыча – завуча школы.
– Пропал ребенок?
– У меня самой двое сыновей, оба там же учатся, один в седьмом, другой в девятом. А этот из второго класса. Вот, – и продавщица протянула Кате листовку, отпечатанную на ксероксе.