Татьяна Москвина
Энциклопедия русской жизни. Моя летопись: 1999-2007
От автора
В этой книге собраны публицистические статьи, которые с августа 1999 года выходили в санкт-петербургской газете «Pulse» («Пульс»). Я разговаривала с читателем «на злобу дня», непринужденно балагуря о том о сем, словно бы сидя на какой-то воображаемой завалинке. И вот – впервые эти летучие заметки собраны вместе, сложившись в своеобразную летопись нашей жизни почти за восемь лет. Статьи приведены полностью, с микроскопической стилистической правкой. (К сожалению, отсутствуют две – нигде сыскать не удалось! – за декабрь 2000 года и октябрь 2001 года. Если кто-то отыщет их в личных собраниях и переправит мне – заранее спасибо). В конце некоторых статей есть примечание автора – комментарий из 2007 года к ушедшему времени.
Я не принадлежу никакой партии, не участвую ни в каких ангажированных сообществах, моя позиция – это всего лишь моя позиция. Позиция человека, постоянно живущего в России и живущего своим трудом, укорененного в этой жизни всеми лапами, реагирующего с характерной для русского человека звериной чуткостью на все перипетии «русской погоды». Калейдоскоп моих точек зрения, как вы сможете заметить, сливается однако в отчетливую дорожку, и в дорожке этой есть своя слабость – но и своя сила. Свои заблуждения – но и свои прозрения.
Резкость и насмешливость суждений извинительна для публициста. Как говорят французы, «чтобы тебя поняли – следует преувеличить». А впрочем, так ли уж сильно я преувеличиваю? По-моему, скорее смягчаю. Да и вообще, лучше Пушкина не скажешь – «прими собранье пестрых глав, полусмешных, полупечальных, простонародных, идеальных…»
То, о чем я пишу, всем известно, всем знакомо.
Так что выберите вечерок посвободнее, заварите себе чайку покрепче, да принимайтесь читать, вспоминая добром и недобром годы, прожитые нами вместе.
«Тут русский дух, тут Русью пахнет!»
И запах этот пугает разве слабонервных иноземцев. А мы с вами, читатель, давно притерпелись к ароматам родимой избушки, не правда ли?
Спасибо «Пульсу», пригревшему змею! Спасибо всем преданным читателям – без них труба дело! Спасибо русской жизни – неизменному источнику вдохновения!
Татьяна Москвина
декабрь 2007 года
1999: Два лика бренности
«Мильон» на расправу
Жирное, черное, горючее зло поманит и раздавит
Известие о гибели «бензинового короля Петербурга» Павла Капыша, надо полагать, вызвало в утомленном эмоциональном аппарате россиян вялую гамму привычных звуков – от мышиного страха до, увы, постыдного злорадства. Напоминаю, друзья, с чувствами типа «так им и надо» всякий порядочный гражданин обязан мужественно бороться. Выпалывать их надобно неуклонно и ежечасно, как сорняки. Павел Капыш, как и все мы, безусловно, был достоин лучшей участи, а «безболезненная, непостыдная и мирная кончина», которой просят для себя православные, должна в идеале венчать каждую путевую жизнь.
Как прекрасна участь того, кто может оградить себя от ужасов нефтяной цивилизации твердынями добропорядочных банальностей, не поддающихся даже на такой вирус сатаны, как словосочетание «миллион долларов». «Миллион долларов» – сумма, на которой заканчивается восприятие реальности рядовой человечьей нравственностью. Именно он обещан сподвижниками «бензинового короля» тем шекспировским персонажам, которые решат, после ярких драматических колебаний, выдать убийц Капыша на расправу друзьям Капыша.
«Миллион долларов» – сумма-миф, которая даже во мне, личности неистребимой светозарности, вызвала легкую судорогу невнятного сожаления о чем-то несбывшемся. Эх, вновь прошило русские лохмотья золотой нитью классического триллера! Как-то стало интересно. Какую казнь удумают друзья короля выданным за миллион долларов телам? Что станется с предателями, далеко ли они унесут роковой «мильон», да и получат ли его вообще? Будет ли призрак покойного короля в радужно-бензиновой дымке являться по ночам на автозаправках, призывая народ к умеренности в потребностях? Вот драма, от которой хочется быть как можно дальше.
Но агония нефтяной цивилизации – величественное и трагическое зрелище, крошечным эпизодом которого является история Капыша – к сожалению, не имеет зрительного зала. Тут всё на сцене; вне ее разве что Руанда с Угандой, и то, вряд ли. Жирное, черное, горючее зло, поманившее нас излишком иллюзорного комфорта, стремится разложить и коррумпировать все социальные системы до простоты первобытнообщинного строя и заразить все человеческие мозги вирусом пресловутого «мильона». Где нефть, там кровь. И классическая картина автокатастрофы – горящие обломки машины, лужи бензина, смешанные с кровью – это, собственно, микропрообраз будущей планетарной катастрофы, которую мы, бывшие пионеры-герои, разумеется, обязаны предотвратить.
Крушение коммунистической идеологии отбило у россиян вкус к идеологии вообще, а это дорога в никуда. Идея того, что нам надо много и хорошо произвести, а потом дружно и весело съесть, рано или поздно приведет к массовой животной тоске и очередному лечебному кровопусканию. А ведь будущее человечества, неплохо описанное в романе И. Ефремова «Туманность Андромеды», властно требует неустанной работы настоящего человечества над поисками новых, чистых источников энергии. Конечно, они уже здесь, святые безумцы и светлые маньяки, мечтающие вырвать людей из-под инфернальной власти злодействующих нефтедолларов, и нет сомнения в их победе. Такого рода маньяки всегда побеждают. Вопрос лишь в том, доведется ли жить в эту пору прекрасную мне и тебе, читатель.
Каждый раз, когда я вижу в три часа ночи одиноко светящиеся окна, я верю, что где-то там, в окружении потенциальных героев скучных криминальных хроник, сидит веселый гениальный безумец, изобретающий путь спасения человечества из тупика нефтяной цивилизации. Скорее, товарищ, скорее! Отдать бы тебе для опытов все бешеные деньги, которые без толку мечутся в диком русском поле. Какого добра ждать от этого бензиново-королевского «мильона», пущенного на вскармливание алчности, гнева и мести? Что он породит на своем пути, кроме длинной цепи кровавых и злых триллеров? Нет, хорошо и правильно поступил бы тот, кто отдал бы свой черный «мильон» на избавление от дурного миража, то есть от нефти – вообще. Как сказал губернатор Вилли Старк – Георгий Жженов в старом фильме «Вся королевская рать»: «Я делаю добро… из зла. А знаешь, почему я делаю добро из зла? Да потому, что больше не из чего». И он жизнерадостно захохотал.
август
P. S. Насколько мне известно, обещанного миллиона никто не получил.
Вернулся. А делать-то что с ним?
Что и как похитил Собчак в закромах Родины и похитил ли вообще, мы узнаем, видимо, за пределами земного опыта
Отношение петербуржцев к реинкарнации Анатолия Собчака в Санкт-Петербурге можно уподобить драме какого-нибудь чеховского захолустного помещика, к которому неожиданно вернулась из Парижа некогда любимая и давно уже постылая жена. Были когда-то светлые минуты, были слезы восторга, надежды на чистую, трудовую, прекрасную жизнь. Но все опошлилось, распалось, выцвело, все отравлено годами лжи и обмана, и вот она, мнящая себя все такой же прелестной, ходит где-то в дальних комнатах, шуршит юбками, ругает прислугу, а наш помещик застыл в горестном недоумении и спрашивает себя: «Боже мой! Что же мне теперь делать?»
Бодрые люди, денно и нощно несущие вахту спасения России у Гостиного двора, откликнулись на возвращение Собчака изрядным всплеском лирического чувства. Посетившая их муза пламенной сатиры вдохновила неведомого пиита на сочинение большого монолога в стихах от имени нашего героя. В этом монологе герой признавался петербуржцам, что он долго и упорно грабил родной город, потом прогулял награбленное в Париже, вынужден был сдавать бутылки и затем решил вернуться, дабы вновь «сладко пить и вкусно жрать».
Этот злодейский образ, конечно, подорван самими сочинителями в корне. Ибо, если Анатолий Собчак в столь короткий срок прожился в недорогом городишке Париже аж до сдачи бутылок, то очевидно, что награбленного было – кот наплакал. Да и житейское кредо «сладко пить и вкусно жрать» никак не выделяет Анатолия Александровича ни из числа собирающихся баллотироваться в Госдуму, ни из сонма за это голосующих.
От бомжей до олигархов, мы все желаем сладко пить и вкусно жрать, и отчего бы в таком случае нам не избрать Собчака в качестве нашего идеолога и защитника наших прав? Он, правда, за время странствий несколько выбился из Единственной партии России. А Единственная партия России есть партия любителей государственного пирога.
Что и как похитил Собчак в закромах Родины и похитил ли вообще, мы узнаем, видимо, за пределами земного опыта, в светлом царстве, где нет уже ни печали, ни воздыхания, но и жилплощади на Мойке, увы, тоже нет. Человеку гуманистического мировоззрения и гуманитарного склада ума разобраться в имущественных делах верхних жителей не легче, чем познать суть разборок в стране Руанде, где народность хуту мочит народность тутси или наоборот.
Окончательно меня запутал товарищ Шутов, который в своих бесчисленных мрачно-романтических книгах с пылом старовера мечтал посадить антихриста Собчака, а в результате сел сам. Однако я не сомневаюсь, что голая корысть никогда не была единственным двигателем бывшей звезды гласности и перестройки.
«О! Це гоноровый пан!» – сказал как-то раз о Собчаке мой знакомый поляк, заподозрив в пане Собчаке наследника шляхетской вольности. В пушкинском «Борисе Годунове» Дмитрию Самозванцу представляется некто «Собаньский, шляхтич вольный». «Хвала и честь тебе, свободы чадо! – отвечает Самозванец. – Вперед ему треть жалованья выдать». Таким образом, здесь гений Пушкина угадывает фатальную связь между чадом свободы и жалованьем. Гонор вольного шляхтича предполагает соответствующий гонорар.
Не сомневаюсь, что титаническое самоуважение Анатолия Александровича не сочло бы никакое вознаграждение достойным себя. Этот неумолимо требующий гонорара гонор опять ведет его в публичный цирк, где он пропустил несколько сезонов и где изрядно избалованная публика что-то сомневается, действительно ли сей воздушный гимнаст припас для нее новый трюк.
В свое время Анатолий Собчак стилистически идеально совпадал с претензиями опетербурженного Ленинграда на интеллектуальный тон и светский шик. Не урка из предместья, а сладкоголосый профессор Университета символизировал страсть лучшего и несчастнейшего города на свете к сложноподчиненным предложениям и культурному времяпрепровождению. До сих пор в речах иных петербуржцев, рассуждающих о Собчаке, проскальзывают скорбные элегические ноты, с какими члены профсоюза поминают заслуженных покойников. «Образованный был человек… Говорил культурно… Одевался прилично…»
Но уроки школы выживания оказались слишком круты и выбили напрочь всякую претенциозность. Нет больше тяги к пышному оперенью и ярким краскам. Неулыбчивые и стилистически нейтральные мальчики типа Сергея Кириенко или Владимира Рыжкова, по крайней мере, не вызывают отвращения. Чем моложе и бесцветнее политик, чем меньше за ним историй и колорита, тем лучше.
Опротивели, проще говоря, все чохом. Великий клоун Вольфович и тот вызывает разве что усталую улыбку. Так что не мифические награбленные миллионы, якобы прокученные в Париже, отравляют петербуржцу ликование по поводу явления блудного мэра и препятствуют возвращению того на политический Олимп, а безнадежная стилистическая несовместимость Собчака с бессознательными художественными требованиями масс к фигуре политика.
Воскресни сейчас депутат Казанник с «партией совести» – и его постигла бы та же участь, несмотря на отсутствие в биографии парижских и петербургских тайн и захваченных квартир. Как писал по другому поводу ужасный поэт Вознесенский, «устарел, как робот-шесть, когда робот-восемь есть».
Анатолий Собчак, рассказывающий прессе, как весело и здорово он ликвидировал бы последствия 17 августа, будь он в России, напрочь лишен былого очарования. Если нет политиков, способных удовлетворить наше нравственное чувство, то политиков, пока не оскорбляющих наши художественные инстинкты, наскрести еще возможно.
И мы их наскребем.
сентябрь
P. S. Прошу учесть, что в сентябре 1999 года автору ничего не было известно о дальнейшей судьбе Анатолия Собчака.
Два лика бренности
Одна и та же болезнь может прикончить и святого, и тирана
Как счастлив тот, о чьей болезни не сообщают по телевизору. Как сильны и милосердны его ангелы: ибо люди, о чьей болезни сообщают по телевизору, выздоравливают медленно и с трудом, если выздоравливают вообще. Известие о недомогании высокопоставленного лица (о других же лицах нам не рассказывают), попадая в умы миллионов низкопоставленных граждан, немедленно рождает рефлекс тайного (а чаще и явного) удовлетворения. Оказывается, Они тоже болеют. Надо же. Кто б мог подумать! Да еще такими… ну, совершенно человеческими болезнями. У моей тети была лейкемия, так она померла, бедняжка, в два месяца сгорела. Что вы говорите! Гепатит С! Ну, это не лечится. И вот эта жужжащая равнодушно-раздраженным довольством громада многомиллионных энергетических писков обрушивается на частное болящее лицо. А врачи потом удивляются. И делают все, что могут.
Остросюжетный бразильский сериал, который устроили СМИ из болезни и смерти Раисы Максимовны Горбачевой, покуда является беспрецедентным. Раиса Максимовна, царство ей небесное, всегда была окружена любовью близких и никогда – массовой любовью. Ее угасание на миру, под жадные камеры, что шарили по белому лицу убитого горем Михаила Сергеевича, достойно слезы искреннего сожаления. «Мы продолжаем следить за состоянием здоровья супруги бывшего президента страны», – сообщали неутомимые стражи эфира, охотясь за главной информационно-эстетической ценностью сюжета, за переживаниями Горбачева, и вполне искусно нагнетая спортивное напряжение болельщиков (умрет? не умрет?). Думаю, что выздоровление Раисы Максимовны никак бы не устроило массового зрителя, уже подсознательно решившего сказать «ай-ай-ай, горе-то какое, бедный Михаил Сергеевич!» и положить на гроб бывшей Первой леди крошку света, не отданного ей при жизни…
Болезнь, сама по себе, не является ни наказанием, ни наградой. Она исходит из сферы, не знающей добра и зла в человеческом смысле этих слов, и осуществляет в каждом конкретном организме планетарную драму борьбы за существование. Такой уж нам положен предел, имя ему – бренность. Оно, конечно, прискорбно. Однако трудно не заметить, так, знаете, в скобках, что ежели бы мы, такие, какие мы есть, вдруг сделались не бренными, а вечноцветущими, большие бы хлопоты вышли от того мирозданию.
Краткость и бренность нашего цветения как-то ограничивает нашу потенциальную вредоносность. Слабость плоти, увы, приводит к небытию величайшие умы и сиятельные добродетели, но она же пресекает и размах всякого злодейства и мучительства. Как веревочка не вьется, ей все равно придет конец.
Одна и та же болезнь может прикончить и святого, и тирана – поскольку у них имеется обыкновенное человеческое тело. С кровью, эпидермисом, железами внутренней секреции и прочей многочисленной и тленной требухой.
Вот в такую пучину мудрых банальностей привело меня известие о болезни известного предпринимателя, совершенно мифической личности с очень-очень русской фамилией. Наименование «предпринимателя» он носит по праву, поскольку в самом деле постоянно что-то предпринимает.
Его генетическая программа настроена на беспрестанную лихорадку. Он купил столько средств массовой информации, что нет никакой возможности и смысла ими управлять. Такое количество информационного пространства развивается уже по законам больших чисел и не поддается регуляции. Он провел в жизнь такую массу политических решений, что они самоуничтожились в давке воплощения. У него столько денег, что денег у него, собственно, и нет. А есть вихри огромных, мятущихся и обезумевших нолей. А ноль бесконтролен и коварен по своей природе… И все эти кондитерские излишества оказались бессильны перед простеньким вирусом гепатита.
И вот он, движимый мятежным хитроумным духом, воображающим в ослеплении своем, что может разыграть жизнь как шахматную партию, прискакивает из больницы на пресс-конференцию. Видим мы желтенького нездорового человечка и с несколько изумленной веселостью говорим: «Э-э… да ты, братец, такой же, как мы все, костяной да жильный… а звону-то что было…»
И хочется не грубо браниться, а спеть известному предпринимателю что-нибудь душевное и задумчивое, например, из репертуара Кости Кинчева: «А ты хоть раз попробуй, посмотри на себя – что успел ты сделать? И кто этому рад?»
Так что бренность, товарищи, многолика. И болеть тоже иногда можно. Главное – надо при этом затаиться, как умеют животные или дикие люди. И ни в коем случае не попасть со своей хворью в телевизор.
К эфиру на глазок да к людям на язычок. Оно не к здоровью будет, точно говорю.
октябрь
Главный художник
Борьба с творчеством Церетели переносится из Москвы в Петербург
Читаю я интервью Главного художника города. Один корреспондент спрашивает его с редкой для Петербурга прямолинейностью: господин Главный художник, будет ли на Малой Садовой улице воздвигнут бюст Ивана Шувалова работы Зураба Церетели? На это господин Главный художник отвечает, что задачи, стоящие перед современной скульптурой, чрезвычайно трудны, поскольку историческая среда города требует особенно внимательного подхода. По всему видать, что человек терпеливо приуготовился к долгому и сложному вранью. В конце концов, однако, с некоторой удрученной раздражительностью господин Главный художник вымолвил, что бюст, господи ты боже мой, такой маленький, а Зураб Церетели такой авторитетный, что непонятно, зачем средства массовой информации вечно все драматизируют.
Так и слышишь бессмертный вопль гоголевского Городничего: «…щелкоперы, бумагомараки!» Куда суются, о чем чирикают? Не видят разве – заруба идет, тяжелая, кровавая заруба. Настоящие люди настоящие деньги делят. Нет, опять надо вылезти с этим Церетели, чтоб он был здоров. А главное: не один ли им черт, кто сварганит этот никому не нужный бюст никому не ведомого Шувалова, про которого даже люди с тремя высшими образованиями помнят только то, что
Неправо о вещах те думают, Шувалов,
которые стекло чтут ниже минералов!
(М. В. Ломоносов)
И что, стало быть, даже великий Михайло Ломоносов время от времени кому-то из вышестоящего начальства чесал пятки в рифму. Конечно, нам он этого не завещал, а завещал упорно рождать «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов». Один такой быстрый разумом Невтон по имени Марат Гельман несколько лет возглавлял велико-московскую борьбу с творчеством самого Зураба Церетели. Жизнь его была полна: он составлял петиции, сочинял прокламации, возглавлял акции, реакции энд инсталляции. Пламенное сочувствие всего мыслящего пролетариата идолоборческим трудам галериста Марата Гельмана портил только тот грустный факт, что в качестве ценностной культурной единицы борющийся равнялся противнику. Гельман был, увы, при всей своей пылкой любви ко всему хорошему – свободе, демократии, американским фондам и виски с содовой – таким же раздутым пустым местом, как и Церетели. Москва проиграла борьбу с Церетели. Петербург не способен даже ее начать. Вообще, глядя на наш город, неутомимые слуги дьявола должны умереть от скуки. Кого тут прельщать и заманивать, с кем сражаться, когда люди спят на ходу? Да если б завтра объявили, что на месте Медного всадника будет воздвигнута конная статуя Александра Невзорова, и то бы мало кто вздрогнул.
Да, прав господин Главный художник города, и необычайно трудны задачи, стоящие перед современным скульптором! Необычайная трудность задачи состоит в осознании необходимости временного самоупразднения. Не нужны нам современные скульптуры – ни работы Церетели, ни работы никого. Нам нужно наладить простейшие системы жизнеобеспечения и добиться нормальной оплаты за добросовестный труд. Все остальное – в порядке индивидуального подвига. Пластические формы искусства очень уж неумолимо связаны с духом времени. Не бывает так, чтобы героическое и талантливое время рождало бездарную скульптуру и наоборот. Наше время отличается бездарностью и безвкусицей всех публичных видов проявления, оттого все скульптуры нашего времени безвкусны и бездарны – просто порождения Церетели по бездарности ярче и грандиознее прочих. У каждого человека в жизни есть хотя бы небольшой период, о котором он хотел бы несколько подзабыть или, по крайней мере, не ставить ему памятника. Нашему времени тоже следовало бы проявить инстинктивную осторожность и не запечатлевать свою бездарность в бронзе и мраморе, а использовать более летучие и тленные материи.
Впереди зима. О том, что случится зимой, знают травматологические отделения наших больниц. Падая на улицах города, покинутых дворниками еще при первых звуках свободы, людишки станут ломать руки и ноги, разбивать челюсти и черепа. Но тепло и светло будет в гостеприимном доме знаменитого скульптора Зураба Церетели! Сколько будет приносимо и съедаемо, сколько пето и пито за здоровье мудрейшего из монументальных пропагандистов! Много, много славных мужей видел сей дом!
Не правда ли, господин Главный художник города? Да знаю, знаю я, что вам об этом ничего неизвестно. Зато мне известно, что крепок и грозен будет череп просветителя Ивана Шувалова, стоящий в виде бронзового бюста на Малой Садовой улице.
Ничем не прошибешь!
ноябрь
P. S. Бюста Ивана Шувалова работы Церетели на Малой Садовой не появилось. Он возник в другом месте.
