Татьяна Москвина
Люблю и ненавижу
Все будет!
Жизнь человечества можно уподобить спектаклю, идущему дремучее количество лет в каком-нибудь стационарном провинциальном театре, учрежденном волевой рукой фантастической власти в маленьком городе, где театр на фиг не нужен. Скажем, это «Конек-горбунок». Когда-то его поставил способный молодой режиссер, подающий большие надежды, но следы режиссеры давно стерлись, все мизансцены утеряны, сменилось несколько составов исполнителей, декорации обветшали, а текст сами актеры ненавидят до отвращения. Но «Конек-горбунок» идет! И все новые и новые поколения приобщаются к нелегкой судьбе Ивана и его лошадки.
Так вот, я свято уверена, что человеческая история, как этот «Конек-горбунок», будет идти, несмотря ни на что. И все основные составляющие человеческого спектакля пребудут в целости, но не в сохранности.
Нет сомнений, что рельефные сбои даст в цивилизованных странах основной инстинкт. Старинное деление человечества на гетеросексуалов, гомосексуалистов, зоофилов и так далее станет глубоким ретро, а наиболее актуальным делением по сексуальной ориентации станет деление на две главные группы. В первой будут находиться все те, кто может иметь дело с какими-либо формами органической жизни, а во второй – те, кто не может. Вторая группа будет постоянно увеличиваться в объеме, и вырастет огромная, непредставимая сейчас индустрия для удовлетворения потребности в эросе – без контакта с живыми существами. Вообще число людей, избегающих всякого соприкосновения с себе подобными, возрастет. Эти вежливые, тихие, работящие люди наладят себе особенную жизнь, где найдется место для выращивания совместных виртуальных детей, заочной групповой пьянки и каннибализма по взаимному согласию.
Несомненно, будут изобретены новые способы изменения сознания. На смену химии придет физика. Электронные наркотики, передающиеся по Интернету и мобилам (мобилы станут аккуратной деталью личного дизайна, вроде брошки и будут реагировать на голосовые приказания, как телефонисты в старину) – вызовут к жизни электронную полицию. Могучие игровые герои попытаются контролировать оборот и сбыт виртуальных наркотиков.
Архаические формы жизни отойдут к бедным, малоимущим и людям скромного достатка. Отойдут и закрепятся за ними. Мальчик из небогатой семьи будет твердо знать, что его ждут чтение книг, рыбалка, телевизор, сбор грибов, женитьба на живой женщине, общественный транспорт – движущиеся тротуары к тому времени, строго отмеренное число метров жилплощади, обязательное участие в выборах под угрозой штрафов и многое другое. Если он, конечно, не прорвется в иные социальные сферы. Где возможно моментальное обучение любым знаниям путем специальных программ, внедренных прямо в сознание. Где люди могут жить в подводных и воздушных виллах – компактных поселениях с искусственным климатом, уик-энд проводить на орбите Земли в космических гостиницах, мгновенно перемещаться в любую точку планеты с помощью давно предусмотренной фантастами телепортации, носить одежды из тканей, имеющих лечебный и омолаживающий эффект, заказывать цветные стереоскопические сны лучшим режиссерам, и при желании никогда и ни с кем не разговаривать.
С одной стороны, жизнь будет более регламентирована, чем сейчас. Не только в развитых странах, но почти что повсеместно каждому индивидууму будет положено общее идентификационное удостоверение – со счетом в банке, номерами страхования, отпечатками пальцев, группой крови, коэффициентом интеллекта и неким числом, обозначающим место данного человека в общей системе издевательства над людьми. С другой стороны, приступы Хаоса явятся чаще. Чем рациональнее организуется жизнь, тем кошмарнее и обширнее станут и катастрофы, которые займут первое место в реестре причин смерти на пару с самоубийством.
Сильно изменятся женщины, резко поделившись на искусственных и натуральных. Я думаю, их будет много в парламентах грядущего. Искусственные будут выглядеть, как Мадонна (а сама Мадонна к этому времени будет выглядеть точно так же, как сейчас), натуральные – как Валерия Новодворская. Способность любви к мужчинам войдет в число редкостей, вроде умения надолго задерживать дыхание под водой или переваривать древесину.
Мне кажется, при таком положении дел, должно значительно увеличиться число беглецов, бродяг, праздношатающихся, бомжей, неприкаянных и ни к чему не приткнутых личностей, без идентификационной карточки и средств к существованию. Из них грозят образоваться целые колонии, особенно в России. Из этих колоний начнется экспансия новой религии, направленной на полное разрушение имеющегося мира. Несколько попыток будет подавлено, а затем к еретической секте бродяг присоединятся выдающиеся хакеры и программисты. Результат прогнозировать трудно.
Что еще видится в тумане грядущих лет? Средний рост популярных голливудских актеров – секс-символов приблизится к 160 (для мужчин) и 190 (для женщин). Для успешной карьеры в шоу-бизнесе, правнукам Аллы Пугачевой будет произведена имплантация голоса. Ученые из Новосибирска откроют средство для лечения глупости, но столкнутся с дефицитом пациентов. Снежный Человек обнаружится в окрестностях Брянска и окажется побочным сыном Василия Ивановича Шандыбина. Евреи дождутся своего Мессию и посадят его в тюрьму за антисемитскую пропаганду и уклонение от уплаты налогов…
Да чего только не будет в нашем «Коньке-горбунке»! Все будет! Кроме, слава Богу, нас с вами, читатели.
2003 г.
Собственно, желание
Каждому из нас случалось, гуляя по лесу, встретить нищую старушку и дать ей пирожок / помочь донести вязанку хвороста. После чего старушка обращалась в фею и выражала готовность исполнить любые наши три желания.
ВНИМАНИЕ: ЭТО ПРОВОКАЦИЯ!
Никакие силы ни на этом, ни на том свете не интересуются нашими желаниями. Они могут запутать нас, играть с нами, губить нас или спасать, но наши желания – это все, что у нас есть личного, собственного, никому не нужного и всецело нам принадлежащего.
Он удивителен, этот мир человеческих желаний. О том, насколько он удивителен, знают в полной мере разве участковые милиционеры и врачи-травматологи. Список вещей, которые люди умудряются вставить себе в задний проход, явился бы хорошим дополнением к декларации прав человека. Единственный крик, который вырывается в момент ознакомления со статистикой травмопунктов, это: «Не может быть!». Но люди для того и придуманы, чтобы посрамить и опровергнуть всю область реально– возможного. Поэтому каждый человек имеет право по собственному желанию сунуть подведомственную ему часть тела – ну, допустим, в пылесос.
Согласимся, при таком разнообразии человеческого воображения, три желания – это несерьезно. Если у вас одно желание – вы влюблены. Если великое множество – вы нормальны. Если у вас нет желаний – вы мертвы. Но найти человека, у которого ровно три заветных желания, маловозможно. В этом и заключена демоническая провокация: застав героя врасплох, навязать проклятый выбор. Лукавые демоны прикидываются птичками и рыбками, дабы вдоволь поиграть со своей жертвой. Так мы и поверили, что морская царица (золотая рыбка) взяла и попалась в сети. Кто ей мешал уничтожить все неводы мира одним движением хвоста? Но она сыграла свою игру для доказательства того, что никто из смертных пока не подготовлен к вопросу: «Чего тебе надобно, старче?»
Самая чудесная история по части исполнения желаний описана в Библии – это история царя Соломона. Сделавшись царем, Соломон отправился в уединенное место и там взмолился Господу, попросив у него – не богатства, не силы, не власти, не душ врагов своих – а мудрости, разума. Потрясенный Господь, у которого такого не просили никогда, ответил – за то, что ты не просил у меня ни богатства, ни силы, ни власти, ни душ врагов своих, но только мудрости, я дам тебе мудрость, а заодно и богатство, и силу, и власть, и души врагов твоих. На самом деле, если всерьез просить – так только того, что просил Соломон.
Ну, а если не всерьез, то вместо набора из трех желаний, в который играл сказочный мир древности, предпочтительнее взять семь лепестков, предложенных советским писателем Валентином Катаевым в сочинении под названием «Цветик-семицветик». «Лети, лети, лепесток, / через Запад на Восток, / через Север, через Юг, / возвращайся, сделав круг, / лишь коснешься ты земли, / быть по-моему вели»– так вещала девочка, которая, конечно же, ничего лично для себя путного не добилась, но зато, на последний лепесток, помогла хворому товарищу-пионеру.
Вот и я, как бывшая пионерка, набросала на досуге список желаний, зарезервировав для себя только два места. Все равно заставят служить людям, так лучше добровольно, может, какая скидка будет. Разумеется, у меня есть, так сказать, нецензурные желания, как у всех порядочных людей. Никакого интереса они не представляют в силу удручающей банальности. А из желаний, которыми я могу поделиться с читателями, путем фильтрования выбраны следующие:
1. ДЛЯ ЗЕМЛИ
После того, как я посмотрела по ТВ сюжет о белорусской деревне, где умельцы придумали делать топливо из рапсового масла, и их трактора ездят, распространяя благоухание свежеподжаренных пирожков, для матери-земли одно у меня пожелание: чтобы провалилась в преисподнюю вонючая и кровавая нефтяная цивилизация, а все, что надо, работало бы на рапсовом масле. Да здравствует рапс, чем бы он ни оказался (никогда не видела)!
2. ДЛЯ АМЕРИКИ
Величайшим благом для Америки стало бы, если бы кока-кола продавалась только на территории Америки, и там же, и только там, находился Макдональдс.
3. ДЛЯ РОССИИ
Для процветания России нужны сущие пустяки. Вместо того чтобы травить олигархов экстрадициями и деприватизациями, надо поручить им в приказном порядке, на полученные сверхприбыли, всем вместе – от Абрамовича до Ходорковского – в трехлетний срок построить шоссе «Москва – Владивосток». Оно было бы построено, уверяю вас.
4. ДЛЯ ПЕТЕРБУРГА
Никаких новых домов в историческом центре, тотальное озеленение, фонтаны и скверы, экологическая полиция и очистка от загрязнения до такой степени, чтобы в Неве можно было купаться.
5. ДЛЯ СЕМЬИ
От детей мне нужно только одно – здоровые и сытые внуки. Все остальные желания по отношению к детям очень уж тщетны.
6. ДЛЯ СЕБЯ
По честному, я хотела бы умственно и физически остаться такой, какая я сейчас, без изменений, вплоть до момента, когда придется отбросить коньки.
7. ДЛЯ СЕБЯ
А коньки я хотела бы отбросить не раньше, чем побываю на Луне. Сначала, конечно, поедут первопроходцы, потом строители, потом миллионеры, а потом и просто граждане, накопившие на пассажирскую ракету. На Луну я хочу по двум причинам: во первых, я там буду весить семнадцать килограммов, во вторых, ужас как хочется посмотреть на небо, где светит – Земля.
Итак, всего семь желаний, причем далеко не сверхъестественных. А вы представьте только себе этот новый чудесный мир, засаженный рапсом, где кока-кола продается только в Америке, русские спокойно раскатывают до Китая по шоссе имени олигархов, дети купаются в Неве, до Луны идет пассажирская ракета…
Хочется, да? И мне. Дурачки мы с вами, дурачки.
2003 г.
Радости праздности
«Праздник» и «праздность» в русском языке – одного корня. Не знаю, есть ли в других языках что-нибудь подобное, однако имею твердые предположения. Счастье как отсутствие всякой целенаправленной и осмысленной деятельности – конечно, это русское счастье. И главная особенность всякого праздника состоит в том, что он – не работа.
Поэтому размышления на тему, что и как праздновать, они, в общем, праздные. Второстепенные и дополнительные к главному блюду, то есть к упомянутому мной отсутствию всякой целенаправленной и осмысленной деятельности, к русскому счастью.
Для ценителей освежающих контрастов, самая пикантная разновидность праздника – это пьянка на рабочем месте. Вот только что в помещении сновали деятельные монстры, изображая из себя начальников и подчиненных, трудясь над воплощением разнообразных химер. И вдруг – чудодейственное преображение. Там, где царила каторга труда, парит легкий, слегка отравленный дух праздности. У всех налито. Люди расцветают маковым цветом. Мужчины вспоминают что-то о себе, женщины задумывают что-то свое. Во время пьянки на рабочем месте, как правило, рассказываются самые глупые анекдоты, произносятся самые пошлые тосты и звучит самый дурацкий смех. Это не нарочно. Это карнавальный отдых от утомительной игры в трудовую дисциплину. Наивысшей точкой осуществления пьянки на работе является, конечно, ритуальное совокупление отдельных коллег где-нибудь в неподобающем месте – это уж чистый привет Венеры Марсу, а также Меркурию, Юпитеру и всем остальным деловым.
Говорят, будто праздность – мать всех пороков. Неправда! Праздность – она вообще мать всего. Ну, в том числе и пороков, никогда ведь не угадаешь, чего народится.
Титул самого сомнительного праздника по праву носит «День рождения». Я сильно подозреваю, что это чистый новодел, плод буржуазного индивидуализма. Старые летописи даже год рождения того или иного властителя указывают нетвердо, что уж говорить о трудившейся несколько тысячелетий массе, которая вставала на рассвете, ложилась на закате, а про свой возраст знала только, что еще может/ не может в поле работать. Но буржуазная гордыня, развиваясь во времени, довела кучу индивидуумов до того, что раз в год они затевают страннейшее предприятие – собирают знакомых, заставляют их пить и есть, а взамен желают выслушать речи о том, как они сами эти индивидуумы, хороши и прекрасны. То есть человек упрямо настаивает на том, что он родился и с этим надо считаться. Примерные хозяйки в этот день с утра парятся у плиты, чтобы потом выпить быстро-быстро четыре рюмки, вконец осоловеть и дымчатыми глазами созерцать картину безудержной энтропии этого грешного мира – как с любовью выпестованный стол превращается в помойку. О, дивный запах окурка, потушенного об шпроты! О, надкушенный соленый огурец! О, взрывоопасная «Бонаква», фонтаном заливающая полстола и пару-тройку декольте впридачу! Конечно, мы уже имеем в России достаточное количество горделивых индивидуумов, которые могут пригласить своих гостей в ресторацию. Это удобно и прилично, но как-то скучновато. Гости неумолимо подсчитывают в уме, во сколько обошлось угощение. Хозяин хорохорится на тему, что он-де может себе это позволить. Нет теплоты, и легкокрылый дух праздности подпорчен калькуляцией.
Со временем образуются круговая порука и взаимовыручка – если ты был на чьем-то дне рождения, ты уже вроде как обязан пригласить на свой. Нарастают воспоминания на тему «Это было на дне рождения у Саши, когда Паша подрался с Женей». Еще существуют мнимые оригиналы, которые обязательно произносят дату своего рождения в обществе, а потом хмуро добавляют: «Но я его никогда не праздную». За разъяснением этого феномена пожалуйте к Марксу или Фрейду, я его не разгадала.
Самые правильные праздники – конечно, религиозные. Но их надо выстрадать от века положенным образом, иначе, как ни въезжай в проблематику, поэтика останется чуждой. Будучи полпредом вечности, церковь обойдется и без нас, и каждую весну Христос воскреснет, чтобы мы ни воображали. Но кто пробовал мучиться сорок дней, дабы потом вкусить разом все отринутые блага, тот может оценить мудрость старинного устава.
Самые несправедливо забытые праздники – древние, языческие – весенний, летний и осенний солнцевороты. Отпали мы от природы, и ничего хорошего ждать от того не приходится. Весной мы празднуем, перемогая тошноту, препротивный Международный женский день, состоящий из сплошных пошлостей, давно осмеянных, так что и насмешки над «Восьмым марта» сами стали пошлостью. Летом вырисовывается День независимости России, который неизвестно как и чем знаменовать – обычно в этот день по всем каналам поет Александр Розенбаум, человек-праздник. Осень так и осталась безрадостной, и деполитизированное Седьмое ноября превратилось в повод, утративший всякую память о причине. Крепко держится только национальное русское время года – зима. Здесь форпостом высится незабвенный Новый год.
О том, что скоро Новый год, россияне начинают поговаривать где-то в октябре. Мысль о том, что опять куда-то делись три с лишним сотни дней, честно говоря, взрослых людей радует не ярко. Возбуждает другое: надежда на то, что с последним ударом Кремлевских курантов, каждому счастливцу будет вручена совершенно новенькая, тугая и хрустящая пачка времени. И опять можно будет тратить все эти коварные лунные понедельники, воинственные вторники, скромные среды, царственные четверги, обольстительные пятницы, легкомысленные субботы и многообещающие – оттого и многообманывающие – воскресенья. Да, Новый год – праздник чистого времени, праздник выдачи из банка вечности положенного по закону пенсиона. Примета, гласящая, что, как встретишь Новый год, так его и проведешь – ложная, и многажды опровергнутая в опыте. Обращать внимание стоит не на то, как ты реально провел Новый год, а на то, как тебе хотелось его провести. Тут сосредоточен узел личных взаимоотношений со временем. Какие были токи желаний – уехать к черту на рога? Остаться дома? Побыть с кем-то заветным? Вообще быть одному? Оттянуться в шумном обществе? Выдумать что-либо небывалое? Ничего совсем не хотелось? Вслушайтесь в себя – это важно. Ваше личное время готовится бежать по проводам вашей личной судьбы.
А нарядить елочку да запихнуть водочку в морозилочку – не проблема. Отдыхать – не работать.
2003 г.
Бес мелкого
Все выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
Старая советская песня
Все ниже, и ниже, и ниже
Стремим мы полет наших рыл,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших могил.
Злобная пессимистическая пародия эпохи застоя
Всегда остается слабое утешение: нивелировку человеческого ландшафта России, измельчание и опошление здешней людской породы можно приписать к общемировой тенденции. Действительно, мы мелки, а не мелок кто ж? Такие уж времена, как говорит один персонаж чеховской «Чайки»: «Блестящих дарований стало меньше, это правда, зато средний актер значительно вырос». Тайный юмор этого рассуждения в том, что рост «среднего актера» никому решительно не нужен, поскольку как бы ни рос средний, то есть посредственный, актер, до гения он все равно не дорастет. Так вот, читаешь современные байки о том, что хотя гениев и нету, но средний уровень нашей литературы значительно вырос, и думаешь: а есть ли искусство без гениев и жизнь без великих людей? Не кошмарный ли сон такая жизнь, такое искусство?
Петербург – ненормальный, неестественный город с нереальной судьбой. Это русский вызов небу и земле, русская претензия на мазурку с Государем в тронном зале мировой истории. Ни у кого не было такой скорости развития, таких интересных императоров, такого количества архитектурных удач на единицу площади и времени, таких поэтов, таких наводнений, такой революции, такой блокады, такого ужасного климата (о последнем обстоятельстве петербуржцы почему-то говорят с особенным удовольствием). Если в Петербурге переведутся гении или хотя бы чудаки и оригиналы, юродивые и отщепенцы, аскеты и подвижники, если выплата ничтожных пенсий и вовремя включенное отопление составит предел петербургских мечтаний – все, кончен бал, погасли свечи, русская претензия миру свернута и предъявлению более не подлежит.
В нынешней концепции «единой России» – серой, скучной, однообразной, абсолютно подчиненной начальникам, не имеющей никаких целей вне пищеварения, Петербургу нет места. Он, даже в своем жалком измельчавшем виде, все-таки вываливается из всех «единоросских» координат, неправильно и недружно голосует, воспроизводит какую-то бледно-зеленую, но оппозицию, издает глухое, но вполне различимое шипение из полностью, но не окончательно придавленных СМИ. У Петербурга – недовольная физиономия, как у того повара, которому барыня приказала съесть вынутого из щей таракана (описано Щедриным). Повар, конечно, таракана съел, однако по лицу было видно, что он – бунтует, отметил сатирик.
Бог послал мне случай убедиться, какие бездны равнодушия подстерегают город, когда в июне-сентябре 2003 года, во время предвыборной кампании В.И.Матвиенко, я работала в «бледно-зеленой оппозиции» – среди журналистов «Петербургской линии», формировавших протестное голосование. Москва, полностью убежденная, что дело давно и прочно решено, даже не понимала, что мы, собственно имеем в виду и для чего трепыхаемся. Журналистское сообщество полусочувственно – полураздраженно разглядывало сомнительных бунтарей, которым больше всех надо. Горожане пожимали плечами – чего жужжать, когда «старший приказал». Сделаем, как хочет президент – и получим за это пирогов и пряников. Смысл воли президента не обсуждался: у него образовался прочный кредит и на бессмысленное волеизъявление.
На этом фоне каждый свободный, независимый, искренний голос воспринимался как чудо. Но таких голосов было немного.
Промолчала научная общественность Петербурга, и мне так и не довелось узнать, есть ли у нас ученые, кроме Жореса Алферова, чьи политические взгляды навсегда остались бы достоянием его личных биографов, если бы не пагубный демарш Нобелевского комитета. Во все местные отделения оппозиционных (как бы) партий поступил недвусмысленный сигнал из центра. Бизнес вздыхал, кряхтел и задумчиво тыкал пальцем в небо. Оставалась одна слабая надежда – на тех, кто вроде бы обязан силой личного примера поддерживать ментальное достоинство петербургской, сиречь русской, культуры. Мастерам искусств независимость в сегодняшнем мире положена по штатному расписанию. Какие такие политические бури могут поколебать трон знаменитого актера, известного музыканта, кинорежиссера с мировой славой или писателя-классика? Они сами могут колебать троны, их мнения должны трепетать, их расположения жадно ловить…
Двадцать пять лет назад отчим одной моей подруги с хорошей фамилией Школьник, договорился с редактором Ленинградского телевидения Татьяной Богдановой насчет того, что, дескать, придет способная девочка из Театрального института. И нельзя ли попробовать поручить ей что-нибудь.
Анкетные данные у меня были хорошие, проходные – титульная национальность, никаких связей с отщепенцами. Я решила предложить телевидению цикл передач о выдающихся ленинградских актерах и набросала список. Я сейчас не помню всего состава, но вроде бы уже мало кто остался в живых.
Редактор Богданова сидела и смотрела на список без выражения лица. Потом она куда-то позвонила и спросила: «Солоницын проходит у нас как лицо в кадре?». Ответ, видимо, был неутешителен. Богданова стала спрашивать дальше. В общем, прошла одна только Елена Соловей. Я поинтересовалась, как так может быть, что Анатолий Солоницын, известнейший артист, звезда фильмов Тарковского – они же не были запрещены, шли повсеместно – работающий в популярном театре (имени Ленсовета тогда), и вдруг не проходит как «лицо в кадре». Богданова посмотрела на меня большими утомленными глазами и сказала: «Это – телевидение. Это – ведомство Геббельса».
Из участников этой ситуации на свете остались только я и Елена Соловей. Нет Ленинградского телевидения, никто сегодня не будет по поводу актера звонить наверх и спрашивать, разрешено ли это лицо в кадре. Культура и ее деятели, казалось бы, совершенно свободны от идеологического давления. Все провалилось в тартарары – заказные фильмы о секретарях обкома, спектакли к памятным датам, масштабные полотна членов Союза художников, диссертации «Образ В.И.Ленина в кино и театре 70–80 годов», кантаты о Родине…
Правда и то, что таких актеров, какие были в моем списке, тоже больше нет. В масштабах их таланта советская власть, конечно, нисколько не повинна – просто они, рожденные в 20-х–30-х–40-х годах были питомцами неподорванного еще генофонда, не окончательно загубленной русской природы, неизмельчавшей насовсем людской породы, растерзанной, но не опошленной в неких глубинах культуры. Но вот структуру поведения и артистов, и всех прочих деятелей искусств, формировала все-таки власть.
Власть относилась к искусству с угрюмой и свинцовой серьезностью. Докапывалась грозными постановлениями до невинных маргинальных поэтов и писателей. Следила за всеми контактами безобидных социальных мечтателей. Воевала с «пошлостью и безвкусицей» на сцене и экране. Строго и придирчиво относилась к исполнителям важных идеологических ролей. Контролировала нравственность буквально всех героев всех произведений. Соответственно, провоцировалась и обратная серьезность – «титаническое самоуважение» (термин Маяковского) советских работников искусств.
В современной России, на момент начала 2004-го года, нет никакой идеологии – ни плохой, ни хорошей, ни основательной, ни авантюрной, ни гуманной, ни человеконенавистнической. Идейный корпус властей – круглый, сияющий ноль единой зачем-то России. В деле освоения природных богатств Российской Федерации с целью личного процветания никаких искусств, собственно говоря, не нужно. Нужно содержать минимум конвертируемой культуры для предъявления иностранцам и нужно как-то подкармливать тонкую прослойку работников искусств (в основном, столичных) для предотвращения информационного взрыва. Что касается масс, замученных еще в средней школе, то им никакая «высокая» культура никогда не была нужна, им ее навязывали, и, правду сказать, удачно. Теперь же они могут и сами разобраться, кто им милее – Шостакович или Катя Лель.
То, что культура не нужна властям, живо чувствуется по всей стране. Равнодушное и пренебрежительное отношение к культуре провоцирует, соответственно, тайную нелюбовь деятелей культуры к самим себе. За исключением узкого круга лиц, создающих конвертируемое искусство, они не уважают себя и на удивление бездарно распоряжаются своей репутацией.
Вдребезги разбился миф об особенной «петербургской культуре», культуре «второй столицы» во время выборов Валентины Матвиенко. Да, кто спорит, Петербург – город, перегруженный мечтами и надеждами, и любые разочарования тут закономерны. Мы «грузим» Петербург собственными иллюзиями, о чем он нас вроде бы не просил. И тем не менее героический миф искусств Петербурга сверстан и богат лицами, перед которыми многие современные деятели выглядят, как мелкий крысиный помет в амбаре зажиточного купца.
Тут юнкер Лермонтов пишет раскаленное стихотворение, обвиняя «стоящих у трона жадною толпой» в смерти первого поэта. Кашляет чахоточный Белинский, не примиренный с действительностью. Некрасов приводит в трепет министров и генералов колючей музыкой насмешливой русской речи. Ругается злейшим матом действительный статский советник Щедрин, выцарапывая номер «Отечественных записок» из-под цензуры. На краю долговой тюрьмы, запивая отчаяние крепчайшим чаем, Достоевский диктует молоденькой стенографистке своего «Игрока»… дальше, дальше… вот 1918-й год, и голодный Блок идет читать лекцию в промерзшую университетскую аудиторию, а навстречу ему кто ползет? Вроде бы Корней Чуковский… Есенин кривит высокомерные губы – он, Божий поэт, «не расстреливал несчастных по темницам»… А вот Михаил Зощенко на собрании союза писателей: «Вы называете меня трусом, а я русский офицер, награжден Георгием. Моя литературная жизнь закончена. Дайте мне умереть спокойно». Тунеядец Бродский на суде…
И это только литература, а сколько подвижников было во всех областях – в просвещении, в музейном деле, в музыке, в кино…
Все так. Но это – вершины. Были и другие деятели искусств – калибром помельче, талантом пожиже. Ценили они знакомства при дворе, хороший пенсион, вовремя появившуюся рецензию, расположение начальства. Иногда они были бездарны, иногда – со способностями, но всегда применялись к обстоятельствам. «Сначала хлеб, а нравственность потом!» (Б. Брехт. «Трехгрошовая опера»).
Вот такие и остались, поскольку они воспроизводятся без напряжения, ходом инерции и по неумолимым законам энтропии. Что касается вершин, для их роста требуются значительные усилия, постоянный выбор, целая череда поступков и добровольное служение.
Гуманизм предлагает измерять жизнь запросами, нуждами и правами человека. Но – какого человека? Кто принят за единицу измерения? Судя по современному цивилизованному миру, эталоном человека признан сексуально неполноценный, прожорливый дебил, склонный, как пишут в бюллетенях о продаже загородной недвижимости, «к постоянному отдыху». Мир подстроен именно под него, под его проблемы с возбуждением, музыкальным слухом, умственными способностями, симпатиями в политике. Этому эталонному человеку чужды, странны и страшны все те, кто служит чему-то высшему, чем собственное пищеварение. Между тем, без высшего служения жизнь бессмысленна. Лучше всего служить Богу, истине и любви, но сойдет и Родина – конечно, не единая Россия безликих начальников, а Россия идеальная, прекрасная и небесная, которую можно создать в сердце своем.
В Петербурге, среди людей искусства, есть еще хорошие кандидаты на вакантное место «горных вершин». Но растерянные перед лицом двойной пустоты – перед равнодушием властей и равнодушием масс, – они предпочитают углубленно и сосредоточенно действовать на своей личной делянке, не вмешиваясь в политику и не раздумывая особо над общественными процессами. Попросят что-нибудь поддержать со словами «без вас нельзя» – поддержат, только не трогайте, не мешайте и при случае помогите. А вечно играющий на понижение «бес мелкого» всегда тут как тут, с ворохом злых пустяков, с мелочишкой для бедных и золотишком для богатых, с непременным «каждому свое» и «наше дело сторона». Одолеть его может только высшее служение. Иначе придется измерять собой и своими детьми всю грядущую русскую дегенерацию – я ленива и мне что-то неохота, а вам?
2004 г.
