Татьяна Кривчикова
Операция «Молодожёны»
ОПЕРАЦИЯ «МОЛОДОЖЁНЫ»
роман
При написании романа использованы материалы книги Вячеслава Федорова «Оружие победы», глава «Поединок с абвером», а также подлинные сообщения Совинформбюро и фрагменты статей из советских газет.
Все герои этой истории вымышлены.
Любые совпадения с реальностью случайны.
«А утро к нам сбегает с горки,
Хороший день приносит вновь.
Привет тебе, мой город Горький,
Моя судьба, моя любовь!»
Популярная советская песня 1970-х.
Стихи Юрия Визбора.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БОЛЬШАЯ ВОЙНА.
«Контрразведка – это не загадочные красотки, рестораны, джаз и всезнающие фраера, как показывают в фильмах и романах. Военная контрразведка – это огромная тяжелая работа…»
Владимир Богомолов. «В августе сорок четвертого…» («Момент истины»)
ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО.
«В течение ночи на 10 февраля наши войска продолжали вести активные боевые действия против немецко-фашистских войск.
На одном из участков Западного фронта наши бойцы, сломив сопротивление противника, заняли 7 населенных пунктов. Немцы понесли большие потери в людях. Отряд наших лыжников перерезал дорогу между двумя важными населенными пунктами, занятыми противником.
Группа немцев напала на пункт связи одной из наших частей. Советские связисты во главе со старшим лейтенантом Федотовым отбили нападение немцев. Потеряв 8 человек убитыми, гитлеровцы отступили. Преследуя врага, связисты захватили ручной пулемет и 4 лошадей.
Теперь стало известно о героическом подвиге, который совершил 62-летний колхозник Иванов Иван Петрович в дни, когда немецкие бандиты захватили село Лишняги, Серебряно-Прудского района, Тульской области. Гитлеровцы предложили тов. Иванову проводить их в соседнее село Подхожее. Колхозник Иванов отказался выполнить приказ. Избив старика, немцы силой заставили его показывать дорогу. Тогда Иванов завел немцев в глухой лес. 30 немецких автомашин, груженых оружием, завязли в глубоком овраге. Взбешенные гитлеровцы расстреляли славного патриота. Однако сами немцы из леса выйти не могли. Большинство немецких солдат и офицеров заблудилось в лесу и замерзло».
Глава 1. Явка с повинной
– Прилетим, сразу же уйдем к своим! – сказал Ромашов перед самой погрузкой в самолет.
Лидия, услышав это, встрепенулась, подняла на него черные, испуганные глаза. Встретилась взглядом с испытующим и тоже испуганным взглядом Ромашова. В первое мгновение она подумала, что он ее проверяет, провоцирует, но потом поняла, что нет, только ищет поддержки. Его губы выжидательно дрожали, то срываясь в нервную улыбку, то сжимаясь в нитку. Она молча кивнула и сильно сцепила зубы, так что ее острые, белые, словно алебастровые, скулы стали еще бледнее и острее.
Ромашов облегченно выдохнул. Круглое чистое лицо его просветлело, зарумянилось.
Перед взлетом он начал молиться – как умел. Знал только «Отче наш», ее и шептал.
– Ты верующий? – спросила Лидия вполголоса. Ромашов не расслышал из-за шума моторов, но понял вопрос по интонации.
– Теперь, кажется, да, – ответил он, пряча голубые глаза за веками. – Я летать боюсь… Да и вообще страшно. Как там будет… у наших…
– Даст бог – выплывем.
Лидия, таясь от немецкого офицера и Ромашова, мелко и неумело осенила себя крестным знаменем и посмотрела в иллюминатор. Лететь предстояло долго.
Их выбросили с парашютами ночью в нескольких километрах от города Арзамаса в небольшом придорожном леске. Погода стояла удачная – тучно, хмуро, но безветренно и без осадков.
Лидия приземлилась первая. Она и прыгала первая – не любила ждать, везде только вперед. «Вот и допрыгалась» – зло ругалась она про себя, в очередной раз припоминая то, как попала в плен. Собрала парашют, спрятала его в подлеске, забросала пышным мартовским снегом, но сильно хитрить не стала – все равно сдаваться, так какая разница? Двинулась туда, где по ее прикидкам должен был приземлиться Ромашов.
С Василием Ромашовым она познакомилась два месяца назад в немецкой диверсионной школе. Он был одним из шестнадцати таких же как она – плененных и давших согласие сотрудничать красноармейцев, курсантов-диверсантов. До плена служил в пехоте.
Девушек из шестнадцати человек было лишь двое – Лидия и еще одна неприятная девица с щербатым ртом. С Ромашовым единственным Лида сошлась более-менее близко. Он мало разговаривал, много читал (в школе обустроили неплохую библиотеку, правда почти все книги были на немецком), интересно рассказывал, если попросить, и не лез в душу. А еще был застенчив и кроток как ягненок, Лидию даже порой тянуло его пожалеть. Это сближение заметил капитан Отто фон Бонке и соединил их в группу. Главное в дуэте, говорил он, чтобы один понимал другого с полуслова… Они и понимали.
Никакого плана по сдаче своим у них не было, они даже не разговаривали на эту тему, но где-то в глубине души Лидия знала, что работать на немецкую разведку не станет. Ее не раз подмывало спросить Ромашова относительно его намерений, но она не решалась. Побоялась, конечно. Когда он сам сказал «уйдем к своим», у нее отлегло от сердца.
Ромашов нашелся метрах в трехстах. Сидел на пеньке, с шальными глазами, бледный, опустошенный после полета и прыжка, давшихся ему, по всей видимости, непросто, и разминал правую ступню.
– Повредил?
– Не знаю… Как будто хрустнуло что-то… И побаливает.
– Идти можешь?
– Попробую.
Вместе они прошли еще метров двести. Аккурат на середине полянки, укрытые сдувшимся куполом парашюта, лежали ящики с их вещами и лыжами. Лидия первым делом проверила сохранность рации, потом помогла Ромашову стащить защитный комбинезон и переодеться в гражданскую одежду. Переоделась сама. Теперь они ничем не отличались от обыкновенных жителей любого советского города – теплые фуфайки, рукавицы, валенки с галошами. Лида обвязала голову серым пуховым платком, переложила в ранец рацию, деньги и поддельные документы.
Ромашов тем временем изучал карту. Он светил фонариком на компас и пытался понять где они находятся.
– Ближайшая дорога вот. Значит идем сюда, километра полтора… Потом до Арзамаса… Город большой, там должно быть отделение НКВД. Сдадимся – и дело с концом.
– Нас расстреляют. За пособничество врагу. За измену.
Ромашов рассеянно пощелкал фонариком.
– Не должны. Мы же сами сдались. Мы никому не успели навредить. Мы расскажем все, что знаем. Не должны.
Лидия покачала головой, но спорить не стала.
– Я не хочу умирать, – голос Ромашова прозвучал сипло. – Тем более не сейчас, когда столько всего позади…
– Я тоже не хочу. Но и крысятничать по тылам тоже не собираюсь. Будь что будет.
Да, будь что будет.
…По неопытности немного заплутали, но в конечном итоге все-таки вышли к дороге, пусть и не совсем там, где рассчитывали изначально. Зато почти сразу повезло: в сторону города худая пегая кляча тянула телегу. Правил повозкой седобородый скрюченный старичок. Он вез в больницу молодую беременную женщину. Она лежала, укутанная для тепла сеном и время от времени стонала.
Завидев двоих ночных путников, едва успевших скинуть в сугроб у дороги лыжи, дед сначала было испугался и хлестнул лошаденку по крупу вожжами, но рассмотрел, что Ромашов хромает, и остановился.
– Чьих будете?
– Не местные, – ответила Лидия. – До города нам надо, дедушка. Не подвезете?
– С ногой-то чего?
– Подвернул, кажется. Прыгнул неудачно, – улыбнулся Ромашов.
На деда его улыбка произвела благоприятное впечатление. Он крякнул и оголил редкие, через один, зубы. Последнюю фразу он понял по-своему.
– Напрыгаешься по нашим кочкам, не только ногу вывернешь, но и шею. Садись, робяты, подвезу. Могу прям до больницы. Соседку вона везу… Рожать, ишь, приспичило, а хельдшерица ее в город отправила, мол, не родит сама, рабеночек как-то не так лежит… Вот и везу.
– Нет, нам до больницы не надо, дедушка, – сказала Лидия, устраиваясь на боку телеги. – Просто до города.
– Довезем. Втроем-то все не скучно. С энтой-то не поговоришь, тока ноет. Меня дядей Митей звать, а вас?
– Маша, – ответила Лидия.
– Петр.
– Хороша у тебя жёнка, Петр! – подмигнул Ромашову дед и заговорщически ткнул его локтем в бок. – Глазищами-то, ишь, из-под платка светит: зырк-зырк!
– Хороша…
Лидия против воли улыбнулась, а когда Ромашов кинул на нее беглый взгляд, почувствовала, что еще и покраснела. Отвернулась, сама на себя сердитая, но в сумерках и так не было видно ее зардевшегося лица.
– Дядь Мить, помираю… – протяжно крикнула роженица.
Дед встрепенулся и взмахнул вожжами:
– Щас, милая, терпи… Поехали, благословясь… Нннооо, пошла, курва-скелетина, ети тебя за ногу…
В город въехали рано утром. Навстречу стали попадаться редкие полуторки с сонными водителями, хмурые прохожие, в основном женщины. На какой-то площади распрощались с разговорчивым дедом – за полтора часа он поведал историю своей семьи до седьмого колена и все деревенские сплетни.
Когда телега скрылась из вида, Ромашов сказал вслед:
– Болтун-находка для шпиона. Вот а были бы мы настоящими шпионами? Открытость всегда нашему человеку боком выходит…
– Не будем говорить про него?
– Думаю, не стоит.
Мимо спешил интеллигентного вида мужчина в шляпе и дорогом пальто.
– Товарищ, вы не подскажете как пройти к отделу НКВД? – обратилась к нему Лидия.
– Через две улицы. Отсюда направо, потом налево… – нехотя ответил мужчина и, окинув их подозрительным взглядом, поспешил восвояси. Споткнулся о бордюр и едва шляпу не потерял.
– Наверное, сталкивался уже с чекистами. Пугливый… – попытался пошутить Ромашов, но вышло не смешно. Лидия передернула плечами, словно от холода.
Их обоих начинало потряхивать от волнения.
У самого входа в здание НКВД Лидия, всю дорогу шедшая впереди, вдруг заробела. Встала как вкопанная, замерла.
– Вася… Я не могу. Ноги не идут.
Ромашов взял ее озябшую ладонь в свою, большую и теплую.
– Чему быть, того не миновать, – тихо улыбнулся он и потянул Лидию за собой, как телка на веревочке.
Заспанный дежурный офицер не сразу сообразил чего от него хотят двое колхозников, ввалившихся в кабинет ни свет ни заря.
– Мы – немецкие диверсанты, – терпеливо и очень спокойно втолковывал ему Ромашов. – Пришли сдаться. Явка с повинной, понимаете?
– Шуточки у вас, конечно, товарищ, с утра пораньше.
– Это не шуточки. Лида, покажи рацию.
Лидия сняла с плеч Ромашова ранец, грохнула им об стол.
У дежурного офицера, когда он увидел новенький немецкий аппарат связи, глаза в прямом смысле слова полезли на лоб, причем вместе с ушами – аж фуражка приподнялась.
Он судорожно закашлялся, потом снял трубку телефонного аппарата и набрал внутренний номер. Пока шли гудки он не сводил взгляда с колхозников-диверсантов. Вторая рука его лежала на расстегнутой кобуре.
Наконец, мембрана щелкнула.
– Алло, товарищ подполковник, это Спильнюк. Как хорошо, что вы еще на месте… Тут у меня… у нас… у вас… Есть, не мямлить! Есть доложить внятно! Докладываю! Явились немецкие шпионы! С рацией и повинной…
– Вот и всё, – одними губами проговорил Ромашов Лидии.
Глава 2. Совсем ещё девочка
Сообщение о задержании немецких шпионов-диверсантов поступило в Управление НКВД по Горьковской области в восемь утра. Через три часа полковник Летунов уже находился в кабинете начальника Арзамасского отдела НКВД и читал первые протоколы допроса задержанных. На бумаги ему через плечо глядел и сопровождающий его в поездке лейтенант Коротков – очень соответствующий своей фамилии, короткий ростом, взлохмаченный и острый, как сломанная пополам спичка, энтузиастического вида молодчик с неподвижными воловьими глазами.
Хозяин кабинета подполковник Ручкин, молодой старик со сморщенным синеватым лицом, пил крепкий чай и уныло разглядывал внушительные награды, украшавшие полковничью грудь: Орден Красного знамени и Орден Ленина, целых два Ордена Красной Звезды и знак «Заслуженный работник НКВД». Он не спал всю ночь и понимал, что спать в связи с произошедшими событиями и скоропостижным явлением малоразговорчивого «заслуженного работника», придется еще не скоро.
Полковник Летунов дочитал протокол, крайне внимательно просмотрел изъятые у задержанных поддельные паспорта, справки и банковские билеты на сумму девяносто пять тысяч рублей, аккуратно сложил все документы ровной стопочкой и уложил в папку. Покончив, он по привычке дернул шеей, будто ему мешал воротничок со «шпалами», медленно пригладил ладонями серые от изрядной седины, словно пеплом припорошенные волосы, расчесанные на косой пробор, затем сложил пальцы домиком у подбородка с черной ямкой посередине и глубоким, хорошо поставленным голосом сказал Ручкину:
– Очень интересно.
Серые, ясные глаза, смотрели тяжело и холодно. Спину полковник Летунов держал неестественно прямо, широкие плечи его хранили могущественную неподвижность. На свежей гимнастерке не было видно ни единой помятости или ненужной складочки.
– Я буду с ними разговаривать сам.
Ручкин понимающе вздохнул:
– Здесь или…?
– Ну зачем же вас стеснять. Отведите мне допросную.
– С кого начнете?
– С девочки.
– Хорошо, я сейчас дам необходимые распоряжения.
Лидия Фролова, двадцати двух лет отроду, уроженка Кировской области, незамужняя, бездетная, комсомолка с 1935 года, оказалась большеротой барышней с миловидным живым лицом, мерцающей как снег на солнце тонкой кожей, черной косицей до пояса, белой полоской аккуратного прямого пробора, делающего ее похожей на прилежную школьницу, высоким выпуклым лбом и черными скульптурно правильными бровями. Ее усадили напротив стола на незначительном удалении. У окна примостился Коротков, готовый записывать ход допроса.
Полковник Летунов долго молчал, всматриваясь в шпионку и наблюдая за ее реакцией на свое молчание. Сначала она глядела в пол, сидела напряженно, вцепившись пальцами в стул до побелевших костяшек. Потом осмелилась и подняла на полковника вишнево-черные глаза. И теперь уже взгляд не отводила, смотрела прямо, твердо, но без вызова. Он отметил нежно-детские колечки влажных волос на ее тонкой розовой шее и подумал: «А ведь и впрямь еще девочка».
– Полковник Летунов, – он, наконец, представился и предложил: – Рассказывайте.
– Что?
– Всё. Ясно, исчерпывающе, но коротко, по фактам и без душещипательных сантиментов, желательно. Ужас до чего не люблю слезливые девичьи истории. «Простите, дяденька, извините, бес попутал». Прощать я вас не буду, поэтому поберегите свои слезы, мое время и нервы лейтенанта Короткова. Он очень переживает, когда в протоколе много воды.
Лидия оглянулась на Короткова, состроившего, как ему казалось, грозное лицо. На мгновение ее румяные губы осветлила улыбка и тут же погасла. Это не ускользнуло от внимания полковника.
– Очень хорошо, что вы не теряете присутствие духа, Лидия Николаевна, но я прошу вас начать.
– С чего начать?
– С начала. Впрочем, «родился-учился» можете коротко. О вашем рабоче-крестьянском происхождении, сиротстве в детском доме и работе машинисткой я прочел в предыдущем протоколе, – полковник похлопал пальцами по закрытой папке. – Если вам, конечно, нечего добавить к сказанному.
– Нечего.
– Хорошо. Тогда уделите особое внимание тому, как попали на фронт, как у вас созрела идея перейти на сторону немцев и как вы ее осуществили.
– У меня не было идеи перейти к немцам! – вскочила Лидия.
Полковник двумя пальцами, как священник, приказал ей сесть. Она сникла и повиновалась.
– По порядку, Лидия Николаевна. А уж мы решим что у вас было, а что нет.
Лидия вздохнула, потерла ладонями щеки и размеренно заговорила:
– Я родилась и выросла в Кирове, рано потеряла родителей, попала в детский дом, поскольку у меня не нашлось других родственников… С девяти лет я воспитывалась в детском доме. Считайте, что меня воспитало государство… И я безмерно благодарна государству за кров, за еду, за образование. У нас были хорошие воспитатели, в школе – хорошие учителя. Меня вырастили и выпустили в жизнь чужие, но неравнодушные люди. Мне приходилось тяжело, везде нужно было пробиваться самостоятельно и это закалило мой характер. После школы я выучилась на машинистку, пошла работать. Зарабатывала немного, но мне хватало. А потом началась война. В первый же призыв ушла половина моих друзей, тех, с кем я росла в детском доме. Очень скоро стали приходить похоронки. Одна, вторая, третья… Призвали наших учителей, кто-то пошел добровольно. В сентябре пришла похоронка на Серафима Игнатьевича. Это был директор нашего детского дома, добрый, честный, мягкий человек, фактически мой второй отец. Наш второй отец. И тогда я решила… Я решила, что не могу больше оставаться в стороне и пошла проситься на фронт. В военкомате мне дали направление на курсы радистов. Уже в октябре я оказалась на фронте. Меня определили в разведку. Первая же переброска за линию фронта оказалась неудачной, я попала в плен.
– Вот с этого момента поподробнее. У меня сложилось ощущение, что вы темните относительно своего попадания к немцам.
– Я не темню.
– Тогда расскажите эту историю.
– Наш самолет подбили. Пилот еле-еле дотянул до земли. Но посадка оказалась жесткой. Пилот погиб, мой командир получил травму черепа. Я перевязала как смогла, но он тоже был не жилец. Рация разбилась вдребезги. У меня было сотрясение. Я вытащила командира из самолета… Мутило меня страшно, перед глазами цветные круги скакали как в цирке. Мне ясно стало, что из нашего задания пшик получился… Но это как-то так, на задворках сознания все. Я еще надеялась – глупо так! – что, может пилот к нашим вырулил и мы на своей земле рухнули. Но нет. Услышала, как кричит кто-то, топот ног. Не сразу поняла, что речь-то немецкая… Достала пистолет. У меня еще силы были, чтобы застрелиться, я даже курок взвела… Но не смогла. Так обидно стало, так страшно умирать… Я уже теряя сознание в сторону голосов куда-то выстрелила… и все, отключилась. Очнулась уже в немецком госпитале. Потом меня переправили в концентрационный лагерь для военнопленных. Там со мной разговаривали офицеры из немецкой контрразведки. Ласково так предлагали… ну вы понимаете, предать.
– И вы предали.
– Нет.
– Как нет? А что вы здесь тогда делаете? Кто вы как не предатель?
– Я согласилась с тем, чтобы иметь возможность вернуться домой. Я ни на минуту не допустила мысли, чтобы служить немцам по-настоящему.
– Красивые слова, Лидия Николаевна. Это все только красивые слова. Уберите всю эту мишуру, которую вы накрутили, чтобы себя перед самой собой оправдать, и получится голое предательство.
– А что бы вы сделали на моем месте?
– Застрелился бы.
– А если бы у вас не было такой возможности?
– Сделал бы так, чтобы меня застрелили. Но во всяком случае не дал бы себя поставить перед выбором предательства. А если бы выбор такой передо мной все-таки встал, то и я бы тоже встал. К стенке. И принял бы смерть достойно и счастливо. Предать Родину для меня – немыслимо.
– Это вам только так кажется. Все горазды рассуждать в теории, но вы не были на моем месте…
– Я и не мог оказаться на вашем месте, Лидия Николаевна.
– Что хорошего в смерти, товарищ полковник? Смерть за Родину – дело благородное, а вы попробуйте за нее пожить. К тому же, это вполне объяснимая человеческая слабость – спасать свою жизнь, не правда ли?
– Красиво понятиями жонглируете. Я бы с вами подискутировал на эту тему, но это не ко времени.
– Проще всего поставить человека к стенке, не разбирая мотивы его поступков.
– Мотивы ваших поступков мне совершенно безынтересны. Я имею дело со свершившимися фактами. Факты – вещь упрямая. Если факт предательства налицо, неважно какими мотивами руководствовался предатель, ибо все эти мотивы в конечном итоге сводятся к банальной человеческой трусости, которую какими только красивыми словами не называют. А трусость человеческую я презираю гораздо более других пороков.
– Я не трус!
– Трус вы или не трус мы узнаем совсем скоро. Принять смерть за предательство тоже нужно уметь. Тогда все и докажете. Однако мы отвлеклись. На чем мы закончили, лейтенант?
– На немецких офицерах, товарищ полковник.
– Да, конечно. Эпопею вашей вербовки и обучения в школе абвера я внимательно прочел… Давайте не будем повторяться, а выясним вот что. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились со своим нынешним напарником Ромашовым?
– Мы познакомились в разведшколе около трех месяцев назад. Он был одним из моих одноклассников.
– До этого вы не были с ним знакомы?
– Нет. Никогда в жизни его не видела.
– В каких отношениях вы состоите с Ромашовым?
– В товарищеских.
– То есть? Поясните, что значит «в товарищеских»?
– Мы хорошо общаемся. Не дружим, я почти ничего о нем не знаю, в школе было не принято вести задушевные разговоры, но он хороший собеседник… и всегда уважительно ко мне относился.
– В каком смысле?
– Ну как к девушке, понимаете? Не пытался ухаживать, не волочился, не глядел сально, рук не распускал… В школе преимущественно обучались мужчины и всего две девушки. Одна совсем страшная, на нее даже не смотрели, а вторая – я. Мне приходилось держать ухо востро, чтобы не скомпрометировать себя. Однажды я даже подралась.
– Подрались?
– Да. Один курсант… Мирошниченко Женя делал про меня недвусмысленные намеки, мол, я гулящая и даю за деньги. Мне пришлось вмазать ему по роже наглядным пособием.
– Чем-чем?
– Учебной гранатой.
Коротков хихикнул. Полковник бросил в его сторону строгий взгляд и спросил Лидию:
– И что же Мирошниченко?
– Заплакал, представляете? Я ему губу раскроила, а он заплакал… Мне даже стало немного стыдно.
– Как на эту стычку посмотрело руководство разведшколы?
– Никак. Откровенно говоря, мне кажется, что их этот случай позабавил. Никаких карательных мер не последовало, хотя дисциплина у нас была строгая. А Мирошниченко куда-то пропал, я его с тех пор больше не видела.
– Вы состоите с Ромашовым в половых отношениях?
– Что? – Лидия от такого предположения возмуженно задохнулась. – Нет. Я же сказала, мы просто приятели. Общаемся.
– Хорошо. Зайду с другого конца. Вы когда-нибудь состояли в половых отношениях с Ромашовым?
– Нет, не состояла и не собираюсь.
Правильно, чего теперь собираться-то? – хмыкнул полковник будто в сторону и тут же сменил тему: – С какими целями вы были переброшены на территорию СССР?
Лидия нахмурила брови и четко, по-военному, выдала:
– Перед нами поставили задачу разведки движения войск по железной дороге, водным и шоссейным путям, численности и состава формируемых войск, численности состава вооружения, мест нахождения и работы промышленности, объемов выпускаемого вооружения, перевозки грузов, боеприпасов и вооружения, местонахождения аэродромов, военных складов.
– Имели ли вы задачу проводить диверсионно-подрывную и разложенческую работу в СССР?
– Таких задач перед нами не ставили. Более того, нам ясно сказали, чтобы мы этим не занимались. Нам рекомендовали держать себя скромно, не выделяться из общей массы населения, для чего нам были подготовлены документы на имена супругов Марии и Петра Чугуновых и дано задание найти работу, на которой можно было бы получать разведданные.
– Например?
– Например, я могла устроиться машинисткой на какое-нибудь предприятие или в учреждение. Мне сфальсифицировали документы об окончании курсов. Работа мне знакома…
– С какой легендой прибыли в тыл?
– Супружеская пара, эвакуированная с территорий, занятыми впоследствии немецкими войсками.
– Какой позывной вам присвоили?
– «Анна».
– Позывной Ромашова?
– «Алёша».
– Когда вы должны выйти на связь?
– Через семь дней в пять часов пополудни. Далее каждый вторник и пятницу в двадцать один ноль-ноль.
– Резервное время для связи?
– Шесть часов утра среды и субботы.
– Сигнал тревоги?
– Невключение в текст шифрограммы точки после первых двух групп цифр…