Татьяна Кононова
Вершина по имени ты
Глава 7. Ошибки прошлого
Георгий Петрович еще недолгое время ходил вдоль цепочек следов, ставил ботинок рядом с разными следами, измерял что-то большим и указательным пальцем, а потом вернулся, серьезный, как никогда:
– Значит, так. Минимум два медведя, а может, и больше, были здесь минут двадцать назад.
Марина ойкнула и невольно схватила рукав стоявшего рядом Антона. Парень взглянул на нее удивленно, но ничего не сказал, а она, поняв, что сделала, смущенно отвела глаза и наткнулась на раздраженный и сердитый взгляд Миши. Тоже нашел о чем думать! – мелькнула у нее мысль, досадная больше из-за своего нелепого поведения, чем из-за его необоснованной ревности.
– …Следы свежие, снег падает медленно и прямо сейчас, река в паре десятков метров. Мишки могут вернуться, и гарантии никакой. Надо уходить, по дороге подумаем, что делать дальше.
– Я предлагаю на полкилометра вернуться назад и чуть-чуть подняться по склону, – высказался штурман Рома, когда все подтянули рюкзаки, грустно вздыхая, и торопливо двинулись подальше от опасного спуска. – Там и ручей был неплохой, и место ничего такое, приличное.
– Утром тогда нам придется пройти больше на те же полкилометра, но лучше полчаса меньше поспать, чем встретить медведей, – согласился Миша. Несмотря на усталость и недовольство новым планом, он убежал от реки первым.
В долине темнело необыкновенно быстро: солнце, ненадолго мелькнув из-за тумана последним лучом, скрылось совсем. Сизым облаком туман спустился в долину, протянулся вдоль реки, подполз почти вплотную к небольшой площадке, которую ребята выбрали для лагеря. Вечерело стремительно, только тонкие лучи фонариков сновали туда-сюда. Марина вызвалась набирать воду, Антон пошел с ней: так сказала Ирина, не ходить по одному и как можно чаще перекликаться по именам. Не совсем шутку про походы в туалет парами встретили сдержанным смешком.
– Кто будет дежурить? – поинтересовалась Аля, подсвечивая Бойкову вторым фонарем, пока он закреплял штормовые оттяжки большой палатки.
– Наверно, мы с Ирой, – отозвался он. – Сегодня сделаем костер и оставим немного от ужина собакам. Будут нас охранять от медведей.
– Вы же говорили, что нельзя подкармливать?
– Да что уж теперь. Все равно вы свои порции не доедаете.
Пока Миша с Ромой ходили за ветками, хворостом и толстыми палками вместо бревен, Аля разложила вещи и коврики в палатке. Руководитель сказал, что придется этой ночью разделиться на две палатки: вдвоем оставаться нежелательно, чтобы никто не бодрствовал один. Сложив всю оставшуюся еду в один рюкзак, его подвесили за репшнуры на более-менее крепкую березу, потом Бойков разжег костер, Ирина взялась за ужин. Слова о том, что нужно создать много света и шума, кое-кто воспринял слишком буквально, и от этого было весело.
– Рома! – крикнул Миша прямо на ухо сидевшему рядом товарищу. – Передай мне хлебцы!
– Держи! – так же громогласно отозвался Роман, и, нарочито громко шурша пакетом, вручил ему добавку. – А может, споем?
– А давай!
Пели, кричали, смеялись, гремели посудой. Аля сперва долго смущалась, но потом, когда Марина втянула ее в круг и заставила подпевать известные дворовые песни, наконец сдалась, и уже четыре звонких голоса разлетались эхом на всю долину и отзывались где-то за хребтом. Едва поужинав и помыв свою и Ирину миску, Антон молча ушел в палатку, одна из собак увязалась за ним, словно осознавая свою функцию охранника, а Ирина у костра обхватила себя руками за плечи и, покачиваясь от холода, задумчиво смотрела на молодежь, прыгающую, хохочущую и до хрипоты горланящую “Кукушку”. В детстве родители не раз брали ее в походы в лес, в небольшие горы или на сплавы по рекам и рассказывали, что природа любит тишину и гармонию, а люди у нее – не хозяева, а гости, и вести себя надо соответственно. Не шуметь, не ругаться, не оставлять мусор и не нарушать изначального спокойствия, чтобы не огорчать тех, кто здесь живет и не показывается людям на глаза. У каждого места есть свои хозяева, которые берегут его от беды и помогают людям, но только при должном отношении и уважении…
Ночь укрыла горы темным покрывалом и легла в долину. Над головой одна за другой загорались яркие звезды, такие большие и светлые, каких никогда не бывает в городе. Сырой и прохладный весенний ветер шевелил выбившиеся из косы русые пряди – поежившись, Ирина заправила их под капюшон худи и вдруг почувствовала, как на плечи опустилось нечто мягкое и теплое, и чья-то рука ласково погладила по спине, заботливо подворачивая длинные полы куртки, насквозь пропахшей дымом костра, табаком и еще неуловимым, тонким ароматом, похожим на хвою. Незаметно вдохнув, она ненадолго задержала дыхание, стараясь оставить в памяти этот теплый и терпкий запах.
– Ты куришь? – с улыбкой спросила Ирина, когда Бойков сел рядом, снял ботинки и протянул озябшие ноги к огню. Костер скользнул по его задумчивому обветренному лицу золотистыми бликами, лишний раз подчеркивая ранние морщины и темные круги под усталыми глазами.
– Отец курил. Это его штормовка, – хмуро отозвался Георгий и подтолкнул к костру еще хвороста. С радостным хрустом огонь набросился на угощение, и золото жарко брызнуло вверх, рассыпаясь искрами. – А я побаловался и быстро бросил, не хотел здоровье гробить.
– А сейчас твой отец…
– Погиб три года назад.
– Прости, – зябко поежилась Ирина и опустила голову, делая вид, что увлечена догорающей палочкой. Рыжий огонек сделался голубым, потом почернел и совсем погас.
– Я десять лет проработал спасателем на горной базе. Были разные случаи, и благополучные, и нет. Но не сумел спасти самых близких, – негромко проговорил Бойков, прищурившись и глядя в огонь. Ира посмотрела туда же и увидела только пламя, но ей на мгновение показалось, что Георгий смотрел в свое прошлое. – Отца, жену, дочку… Они ехали с дачи, и… авария с камазом. Он выскочил на встречку, папа успел развернуться и принять удар на себя, но… не помогло это никому.
– Какой ужас, – Ирина невольно ахнула и прикрыла рот ладонью.
– Мне даже проститься с ними не дали, – хрипловатый голос Бойкова надломленно дрогнул. – Но, может, и хорошо, что не видел.
Он кашлянул в кулак, сжал переносицу двумя пальцами. Ирина, сидевшая совсем рядом, вдруг увидела, как в отсвете пламени блеснули его серые глаза, и поспешно отвела взгляд: вот так близко столкнуться с чужой болью – то еще испытание, особенно если человек не склонен к откровениям.
– Ты поэтому уволился с базы?
– В общем, да, – вздохнул Бойков. – Сначала совсем не мог общаться с людьми и тем более видеть чужие проблемы, но так ведь и одичать можно. А здесь, в горах, получается забыть о себе. Надо думать о других, и на свое горе просто не остается времени. Аля очень похожа на мою Катюшу. Смотрю на нее, а вижу дочку. Такие же глаза, косички, смеется так же, – добавил он, помолчав. – Только… ей было семнадцать.
– Мне очень жаль, – тихо сказала Ирина и, потянувшись, коснулась его руки. Георгий мягко сжал ее тонкие пальцы, замерзшие после долгой возни в ручье, и с грустью посмотрел ей в глаза – долго и пристально.
– Не бери в голову. И прошлым жить не надо. У каждого есть что-то такое, что нужно просто пропустить через себя. Боль делает нас сильнее, но чтобы справиться с ней, совсем другая сила нужна.
– Как же ты справился?
– Сам не знаю, – Бойков со вздохом уронил голову на скрещенные руки. – Просто однажды понял, что нет ничего хорошего в том, чтобы спиться с горя или еще чего похуже. Они живы, пока их помнят. А я… жив, пока есть, ради чего.
– Знаешь, – Ирина заглянула ему в глаза, – может быть, все те, кто нас покинул, точно так же сидят у костра, видят оттуда нас и как бы говорят – мы вас любим, но пока еще не ждем. Поживите, побудьте на этом свете и за себя, и за нас, а как время подберется – приходите, только не торопитесь. А мы будем смотреть на вас и радоваться…
Они долго еще сидели рядом и молчали. Больше того, чем он рассказал, Ирина расспрашивать не решилась, и Георгий просто держал ее прохладные руки в своих, горячих от близости костра, и она с трудом прогоняла комок в горле и наворачивающиеся слезы после его истории. Конечно, и ей было что рассказать, но она не хотела говорить о плохом, особенно теперь, особенно с ним, когда дрогнула и пошла трещиной его собственная оборона. Ненадолго Ира снова вспомнила родителей, двадцать лет проживших душа в душу: мама говорила – неправильно думать, что та самая пресловутая каменная стена – это непременно мужчина. Если ты хочешь помочь человеку, поддержать, подхватить, для этого вовсе не обязательно считаться парой, семьей, даже лучшими друзьями. Достаточно услышать, вовремя почувствовать просьбу о помощи, даже если ее никогда не озвучат вслух: для этого нам даются сердце и внутренний голос. Ирина и сама себя собирала по осколкам, но понимала, что лишиться фантомной любви и неслучившегося счастья – это все-таки не то, что в одно мгновение потерять всех, кто был дорог, и похоронить свою жизнь под руинами жизни близких.
Она осторожно прислонилась щекой к плечу Бойкова, погладила его смуглую шершавую руку, и он тогда опустил голову, словно тоже скрывая настоящие эмоции. От близости огня даже глазам было жарко, Ирина сощурилась и смахнула слезы, набежавшие то ли от едкого дыма, то ли от ее собственной внутренней горечи.
– Спасибо, – снова послышался рядом тихий хрипловатый голос руководителя.
– За что? – искренне удивилась Ирина.
– За все. А главное, за то, что не осуждаешь меня.
– Мы ведь не осуждаем чашку за то, что она бьется, – Ира сжала его руку сильнее и почувствовала, как он отозвался, тоже крепко стиснув ее согревшиеся пальцы. – Если она нам дорога, мы ее склеиваем. Конечно, останутся следы, как шрамы, и она не будет такой красивой, как раньше, но от этого мы не станем любить и ценить ее меньше. Останется память и… какой-то опыт.
Вместо ответа Георгий Петрович крепко обнял Ирину за плечи и почти сразу же отстранился.
– Ладно, я пойду. Нам пора укладываться спать. Завтра подъем в половину пятого. День будет сложным. С утра тебе скину карту, можно дойти километров пять до перевала Фуга, это чуть южнее, и там склон должен быть попроще. Без особой техники пройдется, наверно, часа за три-четыре. Мы пойдем на Геологический, и если все будет хорошо, то вечером или следующим утром встретимся с вами в соседней долине, под склонами у реки Архондон.
Ирина запрокинула голову, сглотнув последние слезы. Там, наверху, видно было только одну яркую звездочку: тучи никак не хотели расходиться, лишь изредка пропуская на небо бледную луну с откусанным краем. Ирина давно уже не помнила, что такое романтика, но почему-то очень не хотелось смотреть в это самое небо снова одной. Хотя она и понимала, что сейчас, перед сложным днем спортивной группы, к которой они с братом не имеют никакого отношения, думать об этом, вроде как, не очень-то порядочно: у руководителя другие заботы, и ему вовсе не до нее.
– Было бы здорово пойти с вами, – сказала она, стараясь, чтобы в голосе не звучало слишком много напрасной надежды.
– Ира, я… – Бойков нахмурился, поскреб в затылке, думая, что ответить, чтобы не задеть эту маленькую, но сильную и смелую женщину. – Я бы с удовольствием, но не уверен в вашей подготовке. Ребята полгода тренировались, умеют ходить траверсом, пользоваться палками и альпенштоком, работать с веревками, страховкой, карабинами, узлы вязать, в прошлом месяце зачет сдавали. Я понимаю, что ты была в походах, но это технический перевал…
– Я понимаю, – мягко улыбнулась женщина, эхом повторив его слова, и, в доказательство, что не обижается, ласково тронула его прожженный рукав. – Сама давно не ходила, а Антон и вовсе первый раз… Нам надо взять кого-то третьего в палатку, да? – ловко сменила она тему.
– Возьмите Марину, если вы не против, – ответил Георгий, немного поразмыслив. Напряжение исчезло: к ее облегчению, он не чувствовал себя виноватым за отказ или очень умело скрывал чувства. – Мне кажется, они с Антоном хотят узнать друг друга поближе.
Ирина рассмеялась и, потянувшись к нему, взъерошила черные с проседью пряди. Георгий прикрыл глаза, покорно вытерпев растрепанную челку, и, перехватив ее руку, приложил ладонь к своей щеке.
– Колючий, – Иринины пальцы ласково пробежались от виска к подбородку, погладив отросшую щетину.
– Да знаю, – вздохнул Бойков. – Неудобно бриться в походах. Постоянно режусь.
– Ну что, спокойной ночи?
– Спокойной, Ириш.
Ее имя прозвучало у него так мягко и нежно, что женщина на мгновение задержала дыхание, остановив в памяти этот теплый и ласковый миг. Руководитель направился к палатке, попутно собирая свою команду, и Ирина, кутаясь в оставленную ей на ночь куртку, долго еще смотрела ему вслед и слышала сказанные усталым хрипловатым голосом слова, в которых сквозь смысл звучали бесконечные стойкость и горечь: “Боль делает нас сильнее, но чтобы справиться с ней, тоже сила нужна… Совсем другая”.
Глава 8. Печали и радости
Всем вместе в одной палатке оказалось довольно тесно: кто-то толкался, устраиваясь поудобнее, кто-то наступил на ногу, то и дело метались и светили в глаза лучи фонариков, и сонная Аля, поворочавшись и так и эдак, уснуть долго не могла. Спустя недолгое время все успокоились и улеглись, и она вдруг осознала, что оказалась рядом с руководителем.
Ей вдруг показалось, что он выглядит необыкновенно задумчивым и печальным, и, если их взгляды ненароком пересекаются, смотрит на нее гораздо дольше обычного. Она тогда сразу же смущалась и отворачивалась, но теперь стесняться было нечего: усталый и хмурый, Георгий Петрович закинул согнутую руку за голову и почти сразу уснул, никому ничего не сказав – и это было на него не похоже, ведь вечерами он всегда интересовался, как дела и самочувствие у каждого, находил минутку-другую, чтобы обсудить с кем-нибудь волнующие вопросы, если такие возникали, и никогда не отказывал в разговорах, даже если очень уставал.
Еще недолго помучившись от неизвестности, Аля неуклюже расстегнула молнию спальника, изловчившись, чтобы ни на кого не упасть, осторожно вылезла, вздрогнула от ночного холода и накинула на плечи первую попавшуюся куртку, которой оказалась штормовка руководителя: он входил в палатку последним. А еще, как оказалось, спал он чутко и нахмурился спросонья, когда она случайно наступила ему на ногу:
– Ты куда?
– Наружу, – прошептала Аля и юркнула на улицу. Бойков молча отвернулся, накрывшись спальником с головой.
Снежок под ногами тихо поскрипывал и сразу же таял: было прохладно, но по-весеннему сыро, пахло мокрой землей и травой, неподалеку от палаток тлело костровище – янтарные отблески то вспыхивали, то почти совсем угасали. Аля подошла и поворошила его палкой. Запахло горьким дымом, в носу защекотало то ли от взлетевшего пепла, то ли от чего-то другого, что теснилось в груди колючим комом и не давало дышать полной грудью, несмотря на свежий и чистый воздух.
Девушка села на бревно у спящего костра, уткнулась носом в воротник штормовки. Вдруг сделалось стыдно перед Георгием Петровичем. Конечно, она бы ни за что не заговорила об этом первой, но он, взрослый и умный человек, наверняка догадывался сам. И тоже молчал, не желая задеть ее робкие чувства.
А может быть, правильнее было бы признаться во всем? Наверняка она бы сгорела от стыда, но стало бы легче сказать правду и услышать правду в ответ. Лучше уж больно, зато честно…
В уголках глаз стало горячо. Шмыгнув носом и стерев ладонью непрошеные слезы, девушка запрокинула голову, рассеянно глядя в сверкающую на низком, черном небе яркую россыпь звезд. Здесь, в горах, они выглядели сказочно красиво, совсем не так, как в городе. Впрочем, здесь все было совсем не так.
Хруст снега и замерзшей травы под тяжелыми ботинками выдал Рому, и, когда он присел на бревно рядом, Аля даже не повернула головы, узнав товарища по походке и несмелым, немного неуклюжим движениям. Рома был старше на два года, но иногда вел себя, как большой ребенок: много смеялся, на фотографиях строил рожицы, сладости поедал за двоих и не умел скрывать своих чувств – Аля сразу заметила, что она ему симпатична, но почему-то даже не обратила на это внимания. И сейчас ей вдруг стало его жаль: наверняка он испытывает то же, что и она, только не взаимно…
Из глубины кармана на жилетке Рома вдруг выудил оставшуюся с ужина конфету и протянул подруге. Это был ее любимый маленький “милки вэй”, и девушка смущенно улыбнулась. Шурша фантиком, разделила угощение пополам, и Рома с очаровательной улыбкой съел свою половинку прямо с ее ладони, липкой от подтаявшего шоколада. От прикосновения его мягких и теплых губ она вздрогнула и невольно напряглась. Рома все понял и отодвинулся. По его лицу проскользнула незаметная тень.
– Тебе не холодно? – заботливо поинтересовался он, положив руку ей на плечо.
– Так. Прохладно.
– Может, пойдем в палатку?
– Нет, – нахмурилась Аля. – Я хотела побыть одна.
– Да? Извини, – он неловко улыбнулся. – А я из многодетной семьи, там вообще нет понятия “побыть одному”. Два брата и две сестры. Гармония.
– Правда? – удивилась девушка. Ей, выросшей с одной матерью, трудно было поверить в большую и счастливую семью. Стоило заикнуться про папу, о мире и спокойствии можно было забыть: мама сразу выходила из себя и вспоминала его нелестными эпитетами. В школе Аля хваталась за любые занятия: и рисование, и вокал, и хореография – все, что угодно, только бы поменьше бывать дома. А у Ромы, видно, все было совсем наоборот – потому он и вырос таким добрым, открытым миру.
– Аль, слушай, – он неожиданно заговорил шепотом, наклонившись к ней и щекоча дыханием ее замерзшую шею. – Потом, после похода, может, сходим с тобой куда-нибудь?
Девушка усмехнулась. У него было столько времени, чтобы позвать ее на свидание, но только в походе он сообразил. Может быть, боялся, что она откажет, и ему не захочется больше ее видеть? Парни на самом деле довольно ранимы.
– Может, и сходим, – она пожала плечами. – Надо только дойти благополучно.
Рома улыбнулся, и на его щеках появились ямочки, а в светлых голубых глазах заплясал радостный блеск. Он даже не обратил внимания, как равнодушно Аля отреагировала на его предложение, и обрадовался только тому, что она не отказала решительно.
– А куда ты хочешь?
– Рома, не знаю, – девушка слегка сжала виски двумя пальцами. – В первую очередь я хочу хорошо пройти поход, чтобы мы все вернулись живыми и здоровыми. А что будет в городе… решим в городе.
Она встала. Парень тоже поднялся, аккуратно взял ее за локти. Смешная и немного неуклюжая в чужой куртке, Аля была такой милой и трогательной, что ему захотелось крепко обнять, оградить от всего, что ее тревожило. Но глаза девушки оставались отстраненными и задумчивыми, она не волновалась рядом с ним, не старалась поймать ответный взгляд. Рома не был пятнадцатилетним подростком, чтобы ослепнуть от влюбленности, но отчаянно не хотел принимать очевидное. Он привык жить с мыслью, что собственными силами и желанием изменить можно все, вот только другие люди в этот круг не входили.
– Алька… – тихо выдохнул он вместе с сизым облачком пара. Она молча подняла глаза, взмахнув короткими выгоревшими ресницами. – Только скажи честно, не мучай ни меня ни себя. У тебя кто-нибудь есть?
Девушка неожиданно рассмеялась и положила руки поверх его рук, точно так же взяв его за локти, как он держал ее. В ту минуту ей больше всего хотелось соврать, чтобы он не питал напрасных надежд, но говорить неправду она не умела. Да и обманывать друзей не могла – а с Ромой, как ни крути, сложилась милая и теплая дружба, которую чувства могли испортить.
– Нет, – ответила девушка. – Никого.
Рома облизнул пересохшие губы. Наверно, в другой момент это смотрелось бы, как попытка флирта, но у него от волнения дрожали колени, и вышло совсем не так, как он хотел бы выглядеть со стороны. Сердце стучало сильно и глухо, отдаваясь шумом в висках, и он на миг зажмурился, чтобы унять дрожь. Выглядеть влюбленным десятиклассником отнюдь не хотелось: в конце концов, в двадцать два года это было просто смешно.
– Так, может быть… – прошептал он, не в силах отвести взгляда от темных и блестящих Алиных глаз. В глубине этой манящей теплоты отражались искорки далеких звезд, и Рома чувствовал, как омут тянет к самому дну. Прикусив губу, он заправил девушке за ухо выбившуюся из косички длинную прядь. Она остановила его руку, слегка сжав запястье, и тысячи мурашек проскользнули по разгоряченной коже.
– Рома…
– Аля…
Он закрыл глаза и неосознанно потянулся к ней, но лишь прохладный ветерок скользнул по губам, не оставив и малейшей надежды.
– Не надо, – выдохнула Аля, и ее тонкие пальцы разжались, соскользнули с его жилетки. – Рома, дорогой, прости, но я не хочу.
С этими словами она зябко обхватила себя руками под курткой и пошла в палатку первой: не хотелось продолжать неудобный разговор, тем более, когда в груди кружились совсем другие чувства. Внутри и вправду было тепло, хотя и немного тесно, и, с трудом протиснувшись между чужих вещей, девушка пробралась на свое место рядом с руководителем. Тот спал неспокойно, то хмурясь во сне, то закусывая нижнюю губу. Аля тихонько прислонилась щекой к его теплому плечу и закрыла глаза.
Что было за душой у этого сурового и замкнутого человека, что видел он во сне, почему никогда не улыбался и не смеялся даже самым забавным шуткам? Аля бы многое дала, чтобы увидеть его улыбку – наверняка такую же добрую и спокойную, как и он сам. Но, как бы ребятам ни было смешно, он их веселья никогда не разделял. Словно закрытая книга, замок без ключа, снежная вершина с высокими отвесными скалами, такая же крепкая, непоколебимая – и недоступная.
Ночь прошла на удивление спокойно: медведи то ли испугались давешних криков, костра и ярких фонариков, то ли просто не интересовались гостями долины – так или иначе, собаки всю ночь проспали, свернувшись клубочками в тамбурах двух палаток, и руководитель, оценив безопасность ситуации, разрешил всем отдохнуть.
Рассвет в долину пришел поздно: солнце долго ползло по хребту перевала, а потом и вовсе скрылось за облаками. Пока не начался снег или дождь, Георгий Петрович планировал хотя бы дойти до склонов, поэтому дежурить и собираться пришлось быстро. Овсянка с вишневым джемом и травяной чай показались всем самым лучшим завтраком на свете: несмотря на раздельную раскладку, Ирина снова вызвалась помочь с дежурством, и пока Георгий Петрович носил воду и убирал последствия вчерашнего костра, она успела приготовить чудесную кашу. Девчонки синхронно позавидовали и все пытались выпросить рецепт, но Ирина только загадочно улыбалась, говоря, что необычного здесь нет ничего, кроме любви. Парни обильно поливали овсянку вишневым джемом, глотали целые ложки, обжигаясь, и собакам оставили совсем чуть-чуть: каша и вправду получилась восхитительной, такой, какая редко бывает в походах: в меру густая и разваренная, в меру сладкая, ни капельки не пригоревшая.
Марина теперь не отходила от Антона, да и тот словно расслабился, стал меньше хмуриться. Все чаще они переглядывались с неуловимыми улыбками, все чаще старались оказаться рядом, даже когда Антон после завтрака пошел собирать палатку, Марина вызвалась ему помочь, ведь эту ночь она провела в той же палатке. Аля довольно усмехнулась, глядя, как рыжим огоньком подруга мелькает по лагерю, словно у нее выросли крылья. Правда – искренние чувства, еще робкие, несмелые, еще толком не определившиеся, всегда похожи на крылья за спиной: даже если не давать себе в них отчета, с ними становится легче, светлее.
А вот своих крыльев Аля стеснялась: понимала, что совершает ошибку уже в том, что позволяет себе их чувствовать…
Метров пятьсот до наиболее удобного спуска к реке прошли все вместе. По дороге по-прежнему оглядывались, разговаривали громче, чем следовало бы, нарочито громко стучали треккинговыми палками по камням. Георгий Петрович свистнул собак, и те изредка мелькали белыми пятнами среди деревьев. Когда наконец удалось спуститься, они принялись бегать вдоль берега, прыгая по камням, и скулить: несмотря на раннее утро, течение уже было довольно сильным, и перейти реку казалось не так-то просто.
– С собаками придется попрощаться, – вздохнула Марина. – Песики, идите домой!
Бойков перешел первым, на подъеме подал руку Ирине, за ней помог подняться остальным девочкам, а парни кое-как справились сами. Неожиданно Антон обернулся и воскликнул радостно:
– Смотрите!
Большая собака, подталкивая носом и лапой мелкую, подвела ее к воде и толкнула вперед. Скуля и подвывая, та потопталась по кромке воды, а потом вдруг прыгнула в воду и поплыла. Течение потащило ее вбок, но она выскочила на берег, отряхнулась, разбрызгивая ледяную воду, и подбежала к руководителю, ласкаясь к ногам. Георгий Петрович рассмеялся и потрепал ее между ушей, а тем временем вторая собака преодолела реку тем же способом, и теперь уже они вдвоем радостно прыгали вокруг ребят и старались получить свою порцию похвалы и ласки. Аля чуть не прослезилась, по очереди обнимая их, мокрых, замерзших, но очень довольных собой:
– Какие молодцы! Надо же, неужели они к нам так привязались!
– Просто мы их кормим, – скептически хмыкнул Миша. – Но дальше не будем. Пусть отвяжутся.
Аля посмотрела на него укоризненно, но в самом начале сложного дня ссориться не хотелось, тем более что руководитель ничего не сказал: он был занят картой, наскоро отмечал контрольные точки маршрута для Ирины и Антона, которые на категорийный Геологический с ними пойти не могли. Было жаль расставаться с этими чудесными людьми, пусть даже ненадолго, но Бойков говорил, что уже к вечеру, в худшем случае – на следующее утро они снова встретятся. Ирина сидела на камне, кутаясь в его штормовку: она поступила очень продуманным образом, перед бродом переобувшись в кроссовки, и теперь ее ботинки были сухими, а день в который раз выдался холодным и сырым, и мокрая одежда не способствовала хорошему настроению.
Наконец Георгий Петрович закончил и вернул Ирине телефон, а она аккуратно свернула штормовку и протянула ему. Ненадолго их руки соединились, Ирина вдруг обняла его, на короткое мгновение прильнула щекой к теплой синей флиске. Он прижал ее к себе, коснулся губами капюшона на ее макушке и, взяв за плечи, мягко отстранил.
– Берегите себя, – прошептала Ирина и улыбнулась. – Мы будем за вас болеть.
– Лучше будьте здоровы, и за нас, и за себя, – пошутил Бойков. – Лучше будьте здоровы, и за нас, и за себя, – пошутил Бойков. – Не рискуйте и проходите осторожно. Ваш перевал несложный, но в горах бывает всякое.
– Созвонимся, если что? – с надеждой Ирина обернулась, но Бойков только пожал плечами.
Парни уже разобрали рюкзаки и пошли вперед, аккуратно взбираясь на камни и съезжая по осыпающемуся склону, а девочки все никак не могли отпустить Иру и Антона, прощались, обнимали напоследок. Сняв с жилетки значок с белой японской рыбкой, Марина прицепила ее на капюшон Антону, а потом встала на носочки и поцеловала его в щеку. Как все темноволосые, Антон легко покраснел, обнял Марину, приподняв ее над землей, та счастливо засмеялась. И уже глядя в спину уходящим девушкам, Ирина тихо произнесла:
– Славные ребята!
– Если бы, если бы, – хмыкнул Антон и пятерней взъерошил волосы. Сестра тревожно обернулась:
– В смысле?
– Не все, – нехотя отозвался он и подкинул гитару на рюкзаке. – Пойдем, Ирка, а то они вперед нас забегут на свой Геологический и ждать будут.
– Нет, Антон, погоди, – Ирина обогнала его и остановила, совсем как в детстве, взяла за обе руки и внимательно заглянула в глаза. Ее голубым льдинкам, вмиг посерьезневшим, невозможно было сопротивляться, и он пристыженно опустил голову.
– Я вижу, что ты их сторонишься, может быть, объяснишь, почему? Нельзя носить в себе обиду, она отравляет нас изнутри, как сильный яд!
– Я не обижаюсь, – вздохнул Антон. – Просто… знаю Мишу Арсентьева с другой стороны. Два года проработали в одном отделе, только меня прошлым летом до начальника повысили, а ему просто оклад чуть подняли. Он на мое место метил и за руку здороваться перестал буквально на следующий же день. А потом я недавно заходил с его компьютера, и он то ли забыл стереть, то ли нарочно хотел меня этим подколоть. Оставил свою почту открытой, а у него там… В общем, наши разработки для одной материнской платы слиты “Гамме плюс”, конкурентам. Фотографии с разных ракурсов, код для запуска, классификация всех ошибок, которые мы исправляли. Короче, я хотел вывести его, но не подумал сразу сфотографировать или переслать себе, а на следующее утро писем уже не было, и я сам давно отпуск взял, и вот Миша ушел, как будто подгадал. Как видишь, недалеко ушел…
Антон опустил голову, стараясь не встречаться взглядом с сестрой, будто это он был виноват в том, что разработки оказались украдены. Компания конкурентов вполне могла сделать нужные детали легче и быстрее работников “Галактики” и выпустить на рынок, и был повод сокрушаться, что семь месяцев работы потрачены впустую, а вывести виноватого на чистую воду уже вряд ли получится: писем и доказательств ведь больше нет…
– Да… нехорошо получилось, – Ирина, прищурившись, смотрела в голубую туманную даль, но ребята уже скрылись за поворотом и видно их не было, а досматривающие последние утренние сны горы были неразговорчивыми собеседниками. Антон раздосадованно пнул камушек, и тот плюхнулся в реку.
– Ладно, пойдем. Время и правда не ждет. А он… пусть это будет на его совести. Все равно правду надолго не спрячешь.
Ира, открыв карту, пошла вперед, но разговор не клеился, и путь уже не казался таким легким, как прежде. Неловко становиться свидетелем чужой ссоры, особенно когда она долго держалась в тайне. Непросто становиться первым, когда долго кто-то шел впереди или хотя бы рядом, и указывал путь. Без Бойкова Ирина чувствовала неуверенность, хотя по навигатору ориентироваться было не так уж и сложно, а без ребят стало подозрительно тихо и пусто: не было слышно звонкого смеха Марины и вечного ворчания Миши, к которому все уже относились с пониманием и снисхождением, не шутил Рома – редко, но метко, не подходила с философскими разговорами о жизни Аля, и так не хватало того, чье присутствие стало уже привычным, с кем было так хорошо, безопасно и спокойно. К молчанию брата Ирина давно привыкла, к разговорам с собственными мыслями – тоже, но теперь, ненадолго почувствовав тепло и молчаливую, но такую надежную заботу другого человека, она заранее по нему скучала и со смущением ловила себя на этой странной мысли. А о том, что будет, когда поход закончится и Москва закружит их, разбросает по разным веткам метро, затянет в водоворот работы, рутины и собственных проблем, она предпочитала пока не думать. Счастьем надо наслаждаться, пока оно есть.