Татьяна Хамаганова
У сердца нет морщин
© Т. Хамаганова, 2020
© Интернациональный Союз писателей, 2020
Аромат весны
Аврора Ивановна задумчиво смотрела в окно. Утро в городе только-только начиналось, улицы неторопливо просыпались. В последнее время бессонница замучила, не ночь, а сплошное мучение, даже таблетки не помогали. Раньше она, забравшись под одеяло, брала в руки книжку и через три-четыре страницы уже засыпала сладким сном, едва успев нажать на кнопку настольной лампы. А сейчас этот прием не действует, наоборот, добавляет только лишние страдания: не можешь вникнуть в содержание книги, и сон не идет. И так поворачиваешься, и этак, то набок, то на спину, подушку взбиваешь, одеяло тянешь, но никакого толку. Нету сна, одна дремота, и то не всегда.
«Наверно, чересчур много думаю и мечтаю, – укоряла себя Аврора Ивановна. – В свои довольно перезрелые годы все еще верю в чудо, и сердце трепещет от этого ожидания. Пора бы успокоиться».
– Врора, чего-то не ахти выглядишь, не выспалась, что ли? – спросила тетушка Феня, соседка по лестничной площадке, будто в воду глядела.
– Замучила бессонница, – пожаловалась Аврора Ивановна, перекладывая из одной руки в другую пакет с мусором.
– Личико-то у тебя утомленное. А может, на работе силушку теряешь?
– Нет, на работе не устаю, дома почему-то тонус теряю.
– Одиночество гложет, – покачала головой старушка.
– А почему ваш муж Степан Лукич мусор не выносит? – чуток с ехидцей спросила Аврора Ивановна. – Сейчас скользко на улице, можете упасть нечаянно.
– Он и шлепнулся, ногу подвернул. Слава Богу, не сломал, обошлось. Теперь сидит на диване перед телевизором безвылазно с пультом в руке.
– Простите, не знала.
– Врора, ты еще молодуха, шестидесяти нету, не дави мыслями мозги-то, лучше подушку дави.
– Еще сверху соседи не дают спать, приходится беруши толкать в ухо.
– У Нади двое деток, чего ты хотела? На цыпочках ходить не могут. Перед сном Бога благодари, что ложишься в свою постель и просыпаешься в своей постели, это как есть счастье истинное.
– Как-то не подумала про то, – удивленно произнесла Аврора Ивановна, – если призадуматься, действительно, это счастье. Но верхние соседи все равно мучают меня. Я уж и замечание делала, ругалась даже, а все без толку.
– Врора, зайдем к тебе, я тебе молитву-оберег расскажу. Очень помогает по жизни.
Тетушка Феня продиктовала Авроре Ивановне молитву-оберег от Оптинских старцев: «Господи, удостой мне быть орудием мира Твоего, чтобы я любила там, где меня ненавидят, прощала, где обижают, вносила истину туда, где заблуждаются, веру, где сомневаются, надежду, где отчаиваются, радость, где горюют. Свет – во тьму!
Господи, удостой утешать, а не ждать утешения, понимать, а не ждать понимания, любить, а не ждать любви, ибо кто дает, тот получает, кто забывает себя, тот обретает, кто прощает, тому простится, кто умирает, тот проснется к жизни вечной. Аминь!»
Аврора Ивановна записала молитву и поблагодарила соседушку от души:
– Я выучу обязательно! Спасибо вам большое!
Кто-то описал женщину примерно так: в семнадцать лет девушка хочет только любви, а в двадцать один год бросает все силы на карьеру. Стукнет двадцать четыре года – желает только замужества, а в тридцать лет мечтает о страсти неведомой. Потом успокаивается и в сорок лет ей нужно только богатство, а в пятьдесят лет – ничего не хочет кроме любви. Долгий путь проходит женщина, чтобы вернуться к любви. Не все женщины согласятся с этой расстановкой, но доля правды здесь присутствует.
Надо предполагать, что Аврора Ивановна тоже прошла по этому графику. Посудите сами, в семнадцать лет, поступив в институт, влюбилась в молодого симпатичного преподавателя. Он, естественно, не обращал внимания на девчонку-первокурсницу, а был горд собой, что, получив высшее образование, сразу же поступил в аспирантуру и даже стал преподавать в том же вузе. Аврора страдала почти до окончания института, хотя тот по ходу дела женился и излучал сияние от счастья. После окончания института решила больше не влюбляться, а все силы приложить для роста карьеры. Смогла по специальности устроиться на работу в хорошее учреждение и стала незаменимым сотрудником. Руководство дорожило ею и периодически продвигало ее по карьерной лестнице. К сожалению, она пропустила возраст замужества, тем более рождение ребенка, просто была настолько увлечена работой: руководила своим отделом, ездила в командировки, на курсы повышения квалификации, отпуск посвящала поездкам по путевке в разные страны и все такое прочее.
Были, конечно, отношения ничего не значащие, но они незаметно растворялись во времени и в пространстве без страстей, не задевая сердце. К сорока годам Аврора Ивановна имела трехкомнатную квартиру улучшенной планировки, энную сумму в собственной казне, хорошую машину и все то, что создает уют и комфортное бытие. Ближе к пятидесяти вдруг поняла, что семьи не хватает для полного счастья, но было уже поздно.
Аврора Ивановна почти неделю читала молитву-оберег. Она поняла, что человек должен нести радость людям. И призадумалась, а что она сделала приятного кому-то, помогла, поддержала? На работе, например, только требует от подчиненных и никогда не вникает в их личную жизнь, считая, что это лишнее, зарплату надо зарабатывать. И даже в голову не пришло тогда забрать пакетик с мусором у восьмидесятидвухлетней старушки и отнести в урну.
Вечером позвонили в дверь. На пороге стояла встревоженная тетушка Феня.
– Здравствуйте! Проходите. Что-то случилось?
– Случилось, Врора, случилось.
– Со Степаном Лукичом? – перепугалась Аврора Ивановна.
– Нет, сегодня увезли Надю на скорой. Что-то у нее с сердцем. Ребятишки одни остались.
– Что вы говорите?! Инфаркт?
– Не знаю, но что-то серьезное. Дай Бог, чтоб живой выбралась. Врора, детишек мы к себе заберем, уж покормить-то сможем, а вот в школу провожать и из школы забирать придется тебе.
– Да? – растерялась Аврора Ивановна.
– Больше некому. Всех в нашем подъезде перебрали, у всех свои проблемы.
– Конечно-конечно, – засуетилась Аврора Ивановна, – я смогу, не волнуйтесь.
С того дня в корне изменилась несуетная жизнь Авроры Ивановны. Одиннадцатилетний Олежек и девятилетняя Оксанка поначалу держались отстраненно от строгой тети Авроры, но постепенно им понравилось, что она увозит и привозит их на своей крутой машине, интересуется школьными делами и ласково обращается с ними. Как-то незаметно соседи превратились в одну семью. Аврора Ивановна привозила продукты детям, бабушка Феня готовила и кормила их вкусно. Олежка и Оксанка домашнее задание делали у тети Авроры, а та навещала их маму в больнице. Одно только удручало, что ослабленное сердце требовало длительного лечения, но радовало то, что она жива и врачи обещают вылечить. Беда сдружила Аврору Ивановну с Надей.
– Надюша, ты не беспокойся, у деток все в порядке, – увещевала она, – тебе важно не волноваться, это пойдет только на пользу. Олежка вчера получил пятерку по математике, Оксанку учительница похвалила за ее старание.
– Даже не знаю, как вас благодарить, – тихим голосом говорила Надя, – сердце подорвала, когда их отец бросил нас. Он хотел жить в большом городе красивой жизнью, а мы мешали ему.
– Да?! – очень удивилась Аврора Ивановна. – Но он помогает вам?
– Уже нет. Красивая жизнь превратилась в алкоголизм, спился и умер.
– Чего хотел, то и заслужил! – жестко отреагировала Аврора Ивановна. – Выкинь его из головы. Теперь тебе все силы надо бросить на выздоровление, ведь ты не хочешь, чтобы твои дети остались сиротами, верно? Победишь болезнь, настроившись только на позитивные мысли.
– Да-да, – прошептала Надя, – ради моих детей выживу. А вам спасибо большое за заботу о них, и бабушке Фене, и деду Степану.
– Еще неизвестно, кто кому благодарна, – улыбнулась Аврора Ивановна. – Надюша, если какие лекарства нужны, ты мне скажи, все достану.
– В неоплатном долгу перед вами…
– Значит, так, – проснулся в Авроре Ивановне начальник, – о деньгах, пожалуйста, не думай! Мне не о ком было заботиться, разреши хоть сейчас быть Богу угодной.
– Спасибо, Аврора Ивановна, – сглотнула слезы та.
– В выходные с Олегом и Оксанкой поедем жизнь прожигать. Хочу им устроить праздник. А ты, моя дорогая, лежи и думай только о хорошем.
Что же может отразить женскую душу? Весенняя пора сердца, длящаяся вечно? Или нежные, легкие звуки скрипки, пронзительно светлые как в печали, так и в радости? Наверно… Женская душа несет в себе всю мудрость и красоту окружающего мира, ведь улыбнется она – и как будто ромашка зацвела.
Важно стараться жить в приятном расположении духа, не поддаваясь страху набегающих лет, и тогда все болезни и неприятности отступят. Заглянуть внутрь себя, проанализировать свое душевное состояние, настроение, самочувствие очень важно. Как мы начнем день, так и складываются дела и отношения с людьми.
Запах весны стоит в воздухе, и в нем раздается пение птиц.
Внук родился
– Ну, что, тетки, против кого дружим?
– Поздоровайся сначала! – отрезала Аксинья.
– Здоровы были! В честь чего шабаш устраиваем?
– Вот пентюх, а! Нет, чтобы спросить, что за девишник?
Шабаш! Считаешь нас ведьмами, че ли? – хохотнула Клава.
– В каждой бабе ведьма сидит… в какой-то мере, – ухмыльнулся Платон, – вот одна из них меня и отправила за содой.
– Видали, че он про нас думает? Мужики наши совсем разучились комплименты говорить. Вот жисть пошла! – не удержалась Капа.
– А я и сказал комплимент. Не назвал же колдуньями, а ведьмой. Это название будто от слова «ведунья» идет.
– Глядите-ка, Платон-то наш мало-мало петрит в чем-то, – хихикнула Аксинья.
– Петрил бы малость, нас бы не тетками, а девками назвал, хотя бы для приличия, – не согласилась Капа.
– Не девицы вы вовсе, а тетки, я ж вас знаю не первый год.
– Ха! Он нас знает! Ты че, мне пятки щекотал? – парировала Капа.
– Где трое баб набралося, точно шабаш начинается, – ерепенился Платон. – Это как пить дать. Одно не пойму, что вас объединяет? Ты, Аксинья, вдова, царствие небесное твоему мужу, а ты, Клавдея, разведенкой живешь уже третий год, про Капу и не говорю, все еще кавалера на гнедом ишаке ждет.
– Не догадался? Одиночество нас объединяет, смутьян!
– Че болташь-то, Аксинья! У тебя пятеро детей, и внуки образовались, у Клавки двое, дочь на сносях приезжала в тот раз.
– Дети! Детки наши разлетелись по городам и весям, только их и видали, – мотанула головой Аксинья. – Нынче летом кто на одну недельку, а кто и вовсе дня на три приезжал и – поминай как звали.
– Они ж время от времени звонят, потому и считают, что приезжать не обязательно, – поддержала ее Клава.
– Тебе хорошо, Платоша, старший-то с тобой остался, семью здесь завел, – осадила его Капа. – Одиночество тебе не грозит.
– В бабьей компании хоть один мужик должон быть, – ухмыльнулся Платон, усаживаясь за стол, – кто будет вам рюмашки наполнять?
– А где ты видишь рюмашки? – спросила Аксинья, ставя тарелку с салатом.
– Надеюсь, появятся.
– Появятся, – сказала Клава, доставая из серванта хрустальные рюмки.
– Совсем другое дело, – потер руки Платон. – Так, бабы, откройте секрет, чего такое отмечаем?
– У нашей Клавдии родился первый внук! – торжественно объявила Капа.
– О! Ешки-портянки, холодные окрошки, горячие макарошки! – выдохнул Платон. – А я шабашом обзывался! Прошу пардону!
Женщины засмеялись.
– Ладно, прощаем, – сказала Клава, раскладывая вилки-тарелки.
– Ты чего портянку-то упомянул? – спросила Капа.
– Жена меня запилила! Проходу не дает, из меня маты дубиной выбивает.
– Правильно! – громко рассмеялась Аксинья, – ты ведь первый матершинник на селе. Кошмар сплошной!
– Муся ругается, что воздух в доме порчу, всех ангелов-хранителей выгнал своими непотребными словами. Теперь, грит, дом не защищен от опасностей, в любой момент пожар может вспыхнуть или еще чего там. Перепугался я, вот и придумал себе приговорку пока в мозгу крутится «трехэтажка».
– Ах вот почему она у тебя длинная, – засмеялась Капа, – но «портянка-то» не подходит.
– Пытался подходявое словечко найти, но не смог.
– И думать нечего, «ешки-матрешки», – откликнулась Клава.
– А то можно, например, «ешки-платошки», – опять захохотала Капа. – Как там у тебя дальше?
– Ешки-матрешки, холодные окрошки, горячие макарошки, – довольно высказался Платон. – Пока язык выдает бравые словечки, в башке-то все маты прокручиваю. Но исключительно в мозгу! Вслух ни-ни! Это помогает.
– Платон-то наш не дурак, нашел выход, – кивнула Капа.
– Платон, давай, звони Мусе, зови ее, – попросила Клавдея. – Вместе отметим.
– Один момент! – обрадовался мужик, доставая мобильник.
– Сейчас Муся прибежит, вот и компашка теплая образуется, – обрадовалась Капа.
– Муся веселая, а сколько частушек знает! – согласилась Аксинья.
– Алло! – крикнул Платон. – Муся, дуй к Клавдее. У ей внучок родился! Обмывать будем! Подарок прихвати! Все, ждем!
– Ты че, Платон? Какой подарок? Не надо ничего, – встрепенулась Клава.
Суд да дело, стол был накрыт и пока все усаживались, появилась в дверях Муся с букетом астр.
– Здравствуйте, милочки! – радостно поздоровалась она.
– Привет, Муся! Проходи, – пригласила хозяйка.
– Здорово, Муся! – кивнула Капа и упрекнула Платона, – вишь, твоя нас милочками назвала, а ты – тетками!
Тем временем Клава астры положила в вазу и поставила на край стола, что сразу придало торжественность застолью.
– Ты че, Муся, и это все? – кивнул на букет Платон.
– И еще дарю тебе небольшой подарочек, – не обращая внимания на мужа, Муся протянула хозяйке красивое кухонное полотенце.
– О! – воскликнула Капа, – у меня точно такой же сюрпризик!
– И у меня! – недоуменно протянула полотенчико и Аксинья.
Все дружно захохотали.
– Я дарю тебе платочек
Цвета огуречного,
Чтобы лысина не прела
У тебя сердечного! – запела Муся, шлепнув мужа по лысине.
– И-ии-их! – крикнула Капа.
Все развеселились, подняли рюмки, поздравляя хозяйку с первым внуком.
– Как назвали младенца? – спросил Платон, крякнув смачно.
– Еще не знаю. Зятек сказал, что думают над именем. Нынче Новый год придется встречать одной, с малышом-то вряд ли смогут приехать ко мне, – вздохнула Клава.
– Клавдея, не боись, мы с тобой, – произнес Платон.
– Клава, ты знать не можешь, что случится завтра, а уже тоскуешь. До Нового года еще три месяца, почему заранее предполагаешь, – с укоризной проговорила Аксинья.
– Да, знать не можем, – кивнула Клава. – Помню, в молодости еще нагадали, что одиночество мне не грозит. А оно накрыло с головой.
В это время кто-то деликатно постучался в дверь.
– Кто там? Входите! – крикнула Клава, вставая со стула.
– Можно? – раздался мужской голос.
Клава вышла в прихожую. Остальные удивились воцарившейся там тишине.
– Кто пришел? Платон, посмотри, – попросила Муся.
В это время в горницу вошла Клава со своим бывшим мужем Афанасием. Все мгновенно вошли в ступор.
– Здравствуйте, земляки! – поздоровался тот.
– Здорово, Афоня! – подскочил Платон, подбегая к нему и пожимая руку. – Ешки-матрешки! Вот не ожидал!
Все ожили, зашевелились, поздоровались и очень даже обрадовались такому явлению. Уже сидя за столом, Афанасий рассказал свою историю. После развода он уехал в город. Устроился разнорабочим на завод, потому что там давали комнатку в рабочем общежитии. Мечта его стала явью – из деревенского мужика превратился в горожанина. Со временем притулился к одной вдовушке, переехал к ней, и совсем стало прекрасно. Живи – не хочу!
– Но понимаете, – тяжко вздохнул Афанасий, – почему-то стала заедать тоска. Вдруг обнаружил, что все как-то не по душе. Все запланировано, все расписано… Утром на работу и не сметь опоздать, вечером с работы домой и тут не сметь задерживаться, хозяйка недовольна. Отдых четко в выходной, и даже обозначено, когда за продуктами в магазин надо идти, а когда телевизор смотреть.
– Понимаю тебя, рос-то на воле вольной, – хмыкнул Платон. – У нас выйдешь на крыльцо, а там еще продолжение твоей территории, хоть голышом подпрыгни.
– Но не это главное, – продолжил Афанасий. – Тоска по дому, по семье схватила за глотку так, что задыхаться начал. Вспомню, как дочка целовала папку в щечку, как жена ласково лохматила волосы на моей голове, как сын подмигивал, мол, мы с тобой, папка, мужики… Слезы выступали на глазах, не знал до этого, что плакать умею. Прости, Клава, обидел я тебя. Гнать будешь, не уйду. Под скамейкой возле ворот устроюсь жить.
Все дружно уставились на Клаву в надежде, что она простит и примет мужа своего непутевого. Клава, помолчав от растерянности великой, произнесла:
– Мужа не простила бы, а деда своего внука, так и быть, прощу…
– Внук деда призвал и вас помирил! – воскликнул Платон. – Девки мои милые, вот это событие! Вот это праздник! Внук родился!
Вопросы бытия
– Знаешь, чудик, скоро тока блох ловят.
– Можно торопиться, если под пальцами чего-то такое шевелится.
– Родился, не торопился, а теперича и незачем. Куды постоянно носисся? Скоро тока огонь горит да вода бежит.
– Характер такой, куда денусь-то?! При родах, видать, шибко спешил явиться на белый свет. Порой сам от себя устаю.
– Чую, вона на лбу у табе ни одной морщинки.
– И че?
– От беготни ветром разгладилось, видать, – хихикнул старик Макар. – Скоко лет проживашь-то на энтом свете?
– О, дед Макар, – почесал затылок Лева, – ё!.. сегодня сорок пять стукнуло, что ли? Точно! Напрочь забыл про день рождения. Не привык отмечать, и про возраст думать времени нет. Это вроде дата круглая, нет?
– Конешно, говорят, в этом возрасте баба в ягодку превращатси, но ты мужик, хотя это явление нихто не отменял, значит, и к тебе относиться. Ты ж тоже человек.
– Не, какая из меня ягодка? Про мужиков так не говорят. Блин-компост, даже жена не вспомнила! Обидно где-то.
– Ха! Ему обидно. Сам же сказал, что через дни рождения пробегашь вприпрыжку, будто архар.
– Почему архар?
– Вчера по телевизору смотрел, как эти козлы скачут по горам. Шибко понравилися.
– Значит, козлом обозвал, – хохотнул Лева.
– У старого козла больше рога, а ты-то ишо молодой.
– Дед, на все смотришь с юмором, вот за что я тебя уважаю.
– Потому и не тороплюся на тот свет, мене и здесь благостно.
– Вы с бабкой Маней молодцы, живете дружно, не спеша. К вам зайдешь, уходить не охота, воздух какой-то добрый. У бабки Мани рот не закрывается от улыбки, видать, ты, дед, всю жизнь хохмил.
– Я ж ей каженный раз говаривал, мол, не торопи мене помирать, дай состариться, мало-помалу так и свили гнездо.
– Что ни говори, вы, скажем прямо, идеальная семья, – вздохнул Лева, – не то что мы с женой. Никто никому уступать не хочет, прямо воздух раскаленный струится в дому.
– Чего ты словами пинаесся, иногда затыкай рот-то себе, все ж перед тобой баба, а не мужик. Понимаю, ты не голубь мира, но мужшына, а он должон быть благородным.
– Знаю, но норов у меня шустрый, а ей невдомек, что можно чуток подождать, я ж остываю быстро.
– Эк, Левка, ты сначала стреляешь, а потом задаешь вопрос. Вот и вся твоя промблема. А я живу с мыслёй: не спеши и все получится. Помогает.
– И чего я спешу? Главно дело, куда? Дети выросли, обустроены, у них своя жизнь.
– А я об чем? Кто торопится жить – скоро помрет, таков закон природы, скажем прямо. Примеры есть на то. С другой-то стороны, своей энергией ты смог Сеньку с Иркой обустроить, тута всем угодил.
– Дети у меня бравые, хорошо меня понимают. А супружница моя Анька три дня в лапти одевается, это меня и бесит.
– Ниче ты не понял, торопыга, – хмыкнул старик, – эх, в твоем брюхе и долото сгниет… от напряжения.
– У нее ж то да се, да пятое, а то и десятое.
– И че? Труба с крыши грохнулась? Стоит и дымит, и ниче не случилося.
– Понимаю я, но вот нервы куды денешь?
– Запомни, Левка, в корове молоко не прокисает. Никогда! Хоть ты волком вой от напряга, соображашь? Пошто тады копошися?
В это время вошел их третий работник Андрюха. Мужики работали в кочегарке, которая грела школу, детсад, клуб и небольшую контору главы поселения. Макар Петрович работал здесь с младых ногтей, теперь он сторожит свое любимое «чадо», где ему знаком не только каждый угол, но и каждая царапинка на стене. Со стариком мужики дежурили по очереди. Надо сказать, они очень любили свое рабочее место и всегда все держали в порядке, бдительно следя за температурой тепла. Здесь у них стол с нужной посудой, лежанка для деда Макара и даже два старых кресла, непонятно кем дареные.
– Мужики, прошу прощения, что припоздал, но у меня причина шибко уважительная, – заявил с порога Андрюха.
– А мы и не заметили, что тебя нетутя, – пошутил старик. – Все силы кинули на норов Левы, учти, оба.
– Перевоспитанием этого самого «норова» занимаемся, – усмехнулся Лева, – а он, блин-компост, не поддается. Сопротивляется еще.
– Хотите, я ему наподдам, – весело откликнулся Андрюха, вываливая на стол продукты. Купил хлеба, колбасы, банку шпротов и пол-литра.
– Водка ни к чему, – не одобрил старик. – Тута у нас сухой закон! Забыл, че ли? Мы ж тепло-то отправляем детишкам.
– Дед Макар, не упрекай, причина важная. Мы чуть-чуть, по капельке и все! Лева, ставь чайник!
– Я сам забыл, а он вспомнил, – удовлетворенно произнес Лева, набирая в чайник воду. – Настоящий друг!
– Что ты там бормочешь, не понял, но мое намерение вам понравится, – хитро прищурился Андрюха, нарезая колбасу. – Прошу за стол!
– Ну, спасибо, браток! – усаживаясь за стол, сказал Лева, – рад, очень рад.
– Не торопись, мы еще водку не разлили, – возразил Андрюха.
– Об том и болтаем тута с Левой. Шибко торопливый он у нас, объясняю ему, что часом море не переедешь.
– Это точно, – хмыкнул Андрюха. – Ладно, мужики, закусывайте.
– Ну, разливай, коли, приташыл, – кивнул на бутылку старик. – Уважаешь друга, это хорошо.
– А вас я еще больше уважаю, дед Макар, – простодушно ответил Андрюха.
Мужики, переговариваясь, приступили к еде, вот и чайник подоспел.
– В общем, такое дело, – встал со стула Андрюха, держа маленький граненый стаканчик времен сталинизма. – Вчера я сделал предложение Наде.
– Чего?! – синхронно воскликнули мужики.
– Она согласилась!
– Погоди, погоди, ты разве не… – замешкался Лева.
– Мы подумали, что ты Левку уважил, – продолжил старик. – С утра ему сорок пять стукануло.
– Да? – в свою очередь удивился Андрюха. – Здорово! Значит, двойная причина бутылку-то оприходовать.
– Ну-ка, еще раз обскажи, кому какое предложение сделал? – пришел в себя Лева.
– Надьке Ефимовой. Она согласилась стать моей женой, вот че!
– Блин-компост! У вас что, шуры-муры завелись?
– С весны!
– Чего так долго тянул? – спросил Лева.
– Все правильно, – кивнул Андрюхе дед Макар, – в этом деле спешить нельзя. Надо присмотреться друг к дружке, характеры пощупать, чувства свои потеребить – верно али не верно. К Новому году-то и начнется новая жизть у парня. Это как есть по-божески. Девку надо осчастливить. А ты у нас работящий, добрый мужичок, ефимовская родня-то шибко порадуется, супротив тебя не пойдут.
– Надеюсь, – кивнул Андрюха, закусывая шпротом.
– А ну расскажи, каким макаром предложение-то сделал? – заинтересовался дед Макар. – Шибко любопытно.
– Короче, промаялся я по своей дурости. Вечером пришел к ней, пока Надька меня ужином кормила, пришла ко мне мысля, сделать предложение как-то своеобразно. Ну и затолкал колечко ей под подушку. Думаю, спать ляжет, вот ей будет сюрприз. Сразу все поймет. Ушел домой и жду звонка. Тишина. Почти не спал, всю ночь прождал ответа. Расстроился, понял, что она не хочет за меня замуж.
– Позвонил бы, спросил прямиком! – рубанул ладонью Лева.
– Сегодня утром не удержался, позвонил. Надя сильно удивилась, грит, никакого колечка под подушкой не находила. Счас, грит, поищу. Но ни под подушкой, ни под простыней, ни в наволочке колечка не нашла. Рассердилась, что, мол, это не тот случай, чтоб шутки шутковать и отключилась. Я расстроился ужасно. Вдруг опять звонок, и она радостно так заявляет, что, мол, согласна. Короче, под кроватью нашла колечко-то.
– Андрюха, надо было в коробку положить кольцо, – укорил Лева.
– Не додумался я. Впервой предложение-то делаю. Но рад! Очень рад! Давайте, выпьем за это дело!
Рабочий день заканчивался. Дед Макар заявил, что сегодня один останется сторожить, так как у каждого из них есть причина важная, потому и отпускает их. Андрюха бегом помчался к своей Надьке, а Лева поплелся домой. Вошел в дом, тишина. Разделся в прихожей, заглянул в горницу, и тут:
– С днем рож-день-я! С днем рож-день-я!
Лева от изумления даже рот раскрыл. Накрытый стол, гости, даже детки из города приехали. Нарядная жена подбежала к нему поздравлять. Вот это именины! Вот это юбилей!
– Люблю тебя, – прошептал Лева, обнимая ее. Даже слезы выступили на глазах.
Все хотят счастья, это и объединяет людей.
