Полная версия:
Татьяна Алексеевна Форш Цыганское проклятье
- + Увеличить шрифт
- - Уменьшить шрифт
– Если раны не закрыть, особливо ту, большую, огонь по крови пойдет, и тогда точно поминай как звали. А ну как волчара бешеный был?
– Послушай знающего человека, остолоп необразованный, – набросилась на парня Катерина. – Вот вода теплая и тряпки. Как просили. Сама недавно с печи сняла. А кочергу я сейчас нагрею, не беспокойтесь. Надо так надо! Лишь бы господин выжил!
Павел коротко кивнул и аккуратно стал промывать укусы лечебной настойкой на ромашке да шалфее. Немного смочил генералу губы, но тот тут же зашелся в кашле.
Плохо дело.
Вскоре подоспела Катерина с кочергой.
– Степан, подержи господина своего. – Павел взял кочергу, глядя на пышущий жаром наконечник. – Хоть и без памяти он сейчас, да кто же знает, как тело себя поведет на боль адскую.
Парень сжал кулаки до белых костяшек, но просьбу выполнил. Приподняв хозяина, он крепко стиснул ему руки и сам навалился – не вырваться и здоровому. Эх, выжил бы хозяин-батюшка…
– Слышь, монах, Матвеич об исповеди просил. Примет ли его Господь, коли без исповеди-то?
– Господь всех примет, Степан. Но за грехи всякий ответит. Готов?
Степка кивнул и отвернулся, чтобы не видеть, как раскаленное железо будет мучить его кормильца, чтобы не чувствовать тошнотный запах горелой плоти.
Кровь зашипела. Тело генерала затряслось, выгнулось дугой, из горла вырвался сдавленный стон, и все закончилось. Силантий Матвеевич обмяк, точно душа покинула растерзанное тело. Степан встретился взглядом с монахом. Тот, помедлив, приложился ухом к груди раненого и кивнул, мол, отпускай. Парень разжал ручищи, поднялся и быстро вышел во двор.
Когда монах наказал ему накалить кочергу, он едва ума не лишился. Да разве можно так с человеком-то поступать? Неужели это и есть та самая наука со страшным названием «медицина»? Слово он услышал от заезжего эскулапа, который был в их краях по делу крайней важности – изучал у ребятишек вшей. Местные его на смех подняли, а тот знай свое гнет, мол, через букашек этих разные страшные болезни передаются. Чумой пугал и проказой. Штуку с собой странную приволок – «микранскоп» называется. Никакого прока, безделица.
Так тот заезжий эскулап ни разу не приказал всем волосья спалить, дабы вошей выгнать. Поливал чем-то и в баню велел ходить чаще. А монах – ишь, чего удумал, железом генерала прижигать. Не зря Степка в церкву не ходит: Бог, он ведь не там, а в сердце каждого. Помолиться можно и в конюшне.
Эх, пусть так, чего уж… Лишь бы помогло.
Матвеич…
Степка и сейчас от боли содрогнулся, как вспомнил. Эк, скрутило генерала, хоть и без памяти был. Какую же боль сердешному стерпеть пришлось! А монаху – что? Не сам же себя железом каленым приложил.
Да чего там… Матвеича он, как отца родного, любил, и всякая боль его Степану как острый нож. Точно тело у них одно на двоих. Не у каждой родни такая любовь бывает, а вот Степка за генерала жизнь отдаст, не задумываясь. Вот скажи сейчас монах, что оживет генерал, если Степку плетьми забить, – глазом не моргнет, пойдет на казнь.
– Степка! Где ты, оглоед?
Голос Феклы, взволнованный и радостный в то же время, звал его, а у Степана ноги, как корни, в землю вросли. И рад бы побежать на зов, да с места сойти не может.
– Где ты, говорю? Иди уже, господин в себя пришел. Бредит только.
Неведомая сила, удерживающая на месте, вдруг отпустила Степана, и он со всех ног помчался в дом.
Матвеич лежал на том же месте. Бледность с лица еще не сошла, но уже заполнялась розовыми пятнами. Степка не знал, хорошо это или нет, но радовался любому изменению. Розовеет – значит, оживает. Только мечется, как при лихорадке.
Увидев Степана, генерал перестал метаться и посмотрел на него в упор. Тот сделал пару робких шагов, упал на колени перед лежанкой и взвыл в голос:
– Жив! Жив, батюшка-кормилец!
– Полно те, Степка, не блажи. Ты же не баба. Не таким я тебя воспитать хотел! Другим. Ты же мне как сын был, с той поры как здесь поселился! Так и будь сыном! Вырастешь – поместье на тебя останется!
– Бредит! – тихо вздохнула Фекла и посмотрела на монаха, стоявшего в изголовье дивана. – Степка в поместье родился и вырос. Его отец конюхом тут служил. А когда помер, господин наш Степана на его место определил. Видел, что старается парень и работу свою знает. Степке тогда всего пятнадцать годков и стукнуло.
– Права ты, Фекла, – генерал улыбнулся синюшными губами, – бред все это и есть. И то, что я тебе про тайник, Степан, говорил – тоже бред! Забудь. Думал, помру, вот и шла из меня глупость всякая. А теперь ступайте. Павлу постелите в гостевой. Накормить не забудьте. Он теперь тут жить станет, пока я не поправлюсь. Ведь не откажешь мне? – Силантий нашел его мутным взглядом. – Награжу щедро… Хотя бы до приезда дочери…
– Не откажу. – Он ступил вперед. – Только не за золото ваше, а за совесть мою.
Прошло две недели. Пролетели, будто и не было. Павел жил в имении генерала Русалова, только иногда уезжал в город, чтобы привезти чудодейственных настоев, от которых Силантию Матвеевичу становилось только лучше. Уже и раны затянулись, и бледность прошла. К тому же из столицы вернулась его дочь, Марья, и стала при отце сиделкой.
Павел смотрел на их крошечную семью и улыбался. Правда то, что Силантий говорил. Его дочь Марьюшка – ангел! И ему очень с ней повезло. Когда они вместе, с лица старого генерала не сходит счастливая улыбка. Но когда дочь уходит, все меняется. Какое горе он пережил? Какие страхи его пытают и заставляют кричать во сне?
Силантий каждый день ходил к пруду. Он не знал, почему это проклятое место его притягивает. Уже и раны затянулись, и душа почти не болит, а чуть свет – спешил генерал на проклятое место. На что надеялся, и сам не понимал.
Сегодня все было иначе.
Пруд точно светился изнутри малахитовым светом, раскрашенный утренними лучами. Тина и разросшиеся по берегам камыши куда-то волшебным образом исчезли. Может, тому заслуга Павла? Или Степки?
И чувство вины, что с годами становилось только сильнее, исчезло, будто и не было.
Она стояла на берегу и смотрела в воду. В том же платье нежного голубого цвета. И высокая прическа с лентами, как она всегда любила, была неизменной…
– Софья! – Он со всех ног кинулся с ней. – Софья, я знал, что ты жива! Не тебя тогда из пруда достали! Где ты была? Марьюшка уже выросла! Бал скоро! Она будет счастлива…
Софья повернулась, и Силантий оторопел, застыл на месте, уставившись в черные глаза Дарины.
– Ну, вот и свиделись, поручик. – Она сама к нему подошла. Неспешно, точно плыла по стелящемуся у озера туману. – Сколько лет прошло, а ни тебе, ни мне покоя нет. Помнишь песню мою? Уходи – не уходи, все равно вернешься…
Цыганка улыбалась, а по щекам Силантия текли слезы.
Как же она красива… И… как такое может быть!
– Ты умерла! – Русалов цеплялся за здравый смысл, пытаясь оправдать появление той, при мысли о которой все еще замирало сердце.
– Умерла. – Дарина нахмурилась. – И все еще помню, кто был тому виной. Ты забрал тех, кого я любила, а я заберу твоих любимых!
– Ты забрала Софью! Но ты ошиблась! Я всегда любил только тебя!
– Ты любил не меня, а недосягаемую мечту. А Софью… Как ты мог не любить ту, что подарила тебе единственную дочь? И однажды это до тебя бы дошло… Ты был бы с ней счастлив…
– Прости! – И тут Русалов рухнул перед ней на колени. – Я виноват перед тобой. Очень виноват, но неужели ты до сих пор таишь на меня злобу? Ты забрала Софью. Довольно! Отмени проклятье! Умоляю!
– А ведь я говорила, что ты станешь молить о прощении, поручик. – Утреннюю тишину вспугнул ее тихий смех. Миг – и она вновь печальна. – Да только проклятье не отменить. Когда-нибудь оно само рассеется. Я над ним более не властна. А зла на тебя я не держу. Там, где сейчас я, все иначе.
– Да ведь вот ты! Передо мной стоишь! – Силантий не выдержал, вцепился в подол красавицы, да только руки прошли сквозь ткань ее платья, точно сквозь воду.
– То не я перед тобой, а совесть твоя, душа почерневшая. Помнишь, той ночью я тебя у реки ждать обещала? Не успела. Они пришли в табор тебя искать, а когда не нашли, никого, кто на пути им встретился, не пожалели. Даже ребятишек невинных.
– Они не могли этого сделать! – Силантий поднялся, схватился за шею, будто что-то его душило, и прохрипел: – Ты врешь! Пусть отсохнет твой язык, ведьма!
– Мне не страшны твои проклятья, поручик! Небо мне свидетель, – Дарина посмотрела на отчего-то потемневшие небеса и вновь перевела взгляд на Русалова, – и икона, что ты забрал у моего рода!
– Прости, я сам не понимаю, что говорю. Отпусти меня! Не мучай!
– Я уже давно тебя отпустила, Силантий. Она тебя держит… Отдай и приходи. Я буду ждать тебя, поручик.
– Она? Кто она? – Силантий хватался руками за исчезающее облако тумана, в который превратилась цыганка. – Дарина! Не уходи! Дарина-а-а!
– Силантий Матвеевич, проснитесь! Силантий! – Знакомый голос звал его, вытаскивая из вязкой трясины кошмара. Генерал распахнул глаза и обрадованно выдохнул, увидев перед собой встревоженного Павла. – Слава тебе, господи! Вы так кричали!
Сон!
Это был сон. Ведь он после обеда присел с книгой отдохнуть и… уснул?
Ему все приснилось!
Только до сих пор в голове звучат слова цыганки:
– Отдай и приходи. Я буду ждать тебя, поручик.
А может, это был вещий сон?
Генерал вытер рукавом лоб и сжал в кулаки пальцы, чтобы не дрожали.
– Павлуша, где Марья? Приведи ее ко мне. – Голос сорвался на крик. – Немедленно!
– Мария Силантьевна у пруда гуляет. – Монах отпрянул.
– Что? – Русалов вскочил на ноги, намереваясь бежать за дочерью, но комната закружилась, и в глазах потемнело. Силантий тяжело рухнул на тахту, борясь с приступом тошноты и слабости.
– Опять ты мне трав сонных дал! – выдохнул он, недобро посмотрев на Павла. – Что же ты за мной, как за ребенком несмышленым, ходишь!
– Силантий Матвеевич, я и без того уже глаза закрываю на то, что вы у пруда, как завороженный, часами сидите, хотя вам больше лежать надо. – Он невольно сжал в руке распятие, точно оно могло его защитить от всего странного, происходившего в этом доме. – Никакого сладу с вами, вот чаями и успокаиваю. – Павел хоть и говорил спокойно, но все же нервничал, зная взрывной норов генерала.
– Куда я хожу, не твое дело! Вылечил, на том и спасибо. Решил уйти, держать не стану. Получи оплату и ступай. Хоть сейчас.
– Мое дело пока не окончено. – Павел посмотрел на генерала долгим, тяжким взглядом. – Я знаю, что нужен вам.
Черные глаза монаха всегда заставляли генерала отводить взгляд, прожигая душу, что каленое железо.
– И для чего ты мне сдался? – Силантий посмотрел в окно и облегченно вздохнул, заметив входившую в дом Марью.
– Сны, – коротко ответил монах. – Вас истязают бесы. Кошмары просто так не приходят и не уходят.
– Бесы, – усмехнулся Русалов. – Да кабы бесы, я бы их не боялся. Здесь дело посерьезнее.
– Так расскажите. Облегчите душу. От одного этого только легче станет. Я, конечно, бесов изгонять не умею, не получил еще дозволения такого. Но помогу, чем смогу.
– Судить не станешь, Павел? – Русалов тяжело вздохнул и отмахнулся: – Да не боюсь я больше суда людского. Вот Марью замуж выдам, и можно на тот свет отправляться. Ничего меня больше на земле этой не держит, кроме кровиночки моей.
– Людского суда бояться не стоит, Силантий Матвеевич, все это пустое. Божьего суда страшитесь. Но хоть и страшен он, зато милосерден. По грехам воздаст, а без вины не оговорит.
Головокружение прошло. Русалов сел на краю тахты и жестом велел Павлу присоединиться. Монах взял стул, уселся напротив генерала и приготовился слушать.
И Русалов рассказал. Все как на духу рассказал. О цыганке, в которую влюбился с первого взгляда, о том, какую медвежью услугу оказали ему друзья. Об иконе обмолвился и сон не забыл.
Павел слушал его и ни разу не перебил. Лишь изредка кивал и хмурил брови.
– Вот такая петрушка со мной случилась, Павлуша. Никак не забыть мне цыганку, хотя уже черт знает сколько лет прошло. Что ей от меня нужно? Как успокоить ее душу?
– Если душа ее места на небе найти не может, значит, дело у нее какое-то на земле осталось. Может, службу заупокойную по ней отвести?
У генерала загорелись глаза:
– Прав ты, божий человек! Как есть – прав! И судьба мне тебя не зря подарила! Теперь я знаю, как разрушить ее проклятье! К шестнадцатилетию дочери поставлю я храм рядом с имением. Это и будет искупление моих грехов!
Глава 6
– Федь… Федя? – За плечо настойчиво потрясли.
Федор открыл глаза, потянулся:
– Чего тебе, Кир?
Неужели он уснул? Ведь, кажется, на миг закрыл глаза и… И ведь сон такой красочный! Волки… поместье… генерал… Черт! Ему что, приснился тот самый генерал Русалов?
– Да так-то ничего. Только наши уже все на улице. Ракурс подбирают. Пальцапупе уже часа два мозг пудрят, чтобы он о тебе подольше не вспоминал. Так что вставай. Если хочешь завтракать, дуй вниз. Может, чего и обломится.
– А вода есть? – Федор огляделся и, заметив дневник, лежавший на полу, поднял его и машинально пролистал. Его взгляд замер на вклеенной на первой странице фотографии, явно сделанной современным фотоаппаратом с пожелтевшей газетной страницы или картины. – Черт!
– Да есть вода, есть! Не кипятись! – Кир протянул ему глиняный кувшин, полный холодной колодезной воды: – На! Пей и выходи. Через полчаса если не начнем снимать, Пальцапупа займется каннибализмом и начнет с Петра.
– А? – Федор пропустил всю пламенную речь друга, с трудом оторвал взгляд от снимка и покивал, желая только, чтобы Кир оставил его одного: – Да. Я понял. Спасибо за воду.
– Не, Федь, ты что-то точно не выспался… – Кир озадаченно нахмурился и, бросив: – Я предупредил! – скрылся за дверью.
Федор этого, кажется, даже не услышал. С пожелтевшей, покрытой сетью морщинок матовой поверхности на него смотрела, нежно улыбаясь, Лена, а рядом с ней хмурился седой суровый дядька. Тот, что привиделся во сне.
Естественно, завтракать Федор не пошел. Не потому что не хотел. Просто любопытство, что выворачивало его наизнанку, делало голод каким-то неважным. Выхлебав половину кувшина, Федя, прислушиваясь к голосам, снова принялся листать дневник, вглядываясь в мелкие, иногда стершиеся от времени буквы. Несколько раз он наткнулся на сделанные чернилами чертежи и рисунки здания, очень похожего на монастырь, в котором они сейчас и находились. Рядом с разрушенным в реальности крылом на рисунке возвышалась невысокая церковь. А забор, что окружал постройку, имел ворота не там, где они были сейчас, а рядом с церковью.
Странно… Если все это было, то куда делось сейчас? Федор был там, где на рисунке красовалась церковь, но не увидел ничего. Во всем дворе монастыря зеленеет травка.
Надо поговорить с ребятами. А для начала все осмотреть на основе полученных исторических данных. Возможно, получится выяснить у монахов, была ли там церковь или, может, ее только собирались строить?
– Романов! Если ты сейчас же не появишься, ты уволен! И можешь хоть сегодня возвращаться в столицу на своих двоих! – Яростный рев Михалыча вырвал Федора из размышлений. Старательно засунув дневник под матрас, он впрыгнул в кроссовки и бросился очертя голову вниз.
– А! Явился! – Михалыч, точно имел глаза на затылке, обернулся, едва Федор вышел во двор. – Ну? Работать собираемся, или мы сюда пожаловали в сортирах просиживать?
Альбина по-идиотски хихикнула. Гена смерил Федора ехидным взглядом.
– Наконец-то! – поприветствовал его Петр.
А Макс только поднял руку, настраивая камеру:
– Я тебя отмазал. Сказал, что у тебя живот прихватило. А до этого мы все утро меняли сценарий.
– Спасибо за отмазку! – буркнул Федя. И шагнул к режиссеру: – Ну чего, Михалыч, приступаем?
– Приступай! – хмыкнул Пальцапупа и перешел на деловой тон, указывая на монастырь. – Смотри: бери крупный план крыла, потом переходи на панораму, а потом покружи. Ясно? Делай! – И тут же переключился на помрежа: – Гена! Ты куда смотришь? Где реквизит? А если мы захотим снять крупным планом иконы? Ты договорился? Нет? А на нет и зарплаты нет!
Не слушая ненавязчивый гомон коллег, Федор, как и было сказано, навел камеру на разрушенное крыло и замер, разглядывая прятавшуюся за пыльным стеклом Лену.
Опять? Точнее, снова! Что она тут делает?! Нет! Решено! Надо будет вечером снова наведаться в деревню и хорошенько все у нее выспросить!
Отведя взгляд от камеры, Федор невооруженным взглядом посмотрел в окно, но девушки там уже не было. Ясно. Испугалась?
– Романов, ворон не лови! Солнце уходит! И это бы тебе сказал Макс, если бы не чесал язык с Киром! – тут же налетел режиссер.
Федор послушно посмотрел в камеру. Лена снова была там!
Помахав рукой, он поднял голову и чертыхнулся. Никого!
Что за…
Может, ей нравится с ним играть, но его совершенно не радует, когда из него делают дурака!
– Романов, что с тобой?! – Возле него снова оказался Пальцапупа. – Не смотри ты в камеру так, точно у нее выросли зубы! Что не так, Федь?
– Михалыч, глянь в камеру. В разрушенном крыле девушка на втором этаже. Видишь?
– Где? – Режиссер старательно зажмурил один глаз, прильнул к камере и замер. Через минуту стало казаться, что он уснул.
– Видите? – Федор тем временем старательно вглядывался в окна и никого там не видел.
– Вижу! – наконец режиссер отмер и посмотрел на него. – И даже знаю, как ее зовут!
– Как?! – Федор даже забыл о гнусном характере режиссера, за что и был наказан.
– Горячка Белая. Если я еще хоть раз узнаю, что кто-то из вас ходил в деревню пьянствовать, – Михалыч устрашающе замолчал, разглядывая подчиненных, – то этот «кто-то» будет уволен! Без суда и следствия! Всем понятно?
Он оглядел притихших сотрудников и уставил палец на Петра:
– Короче, так! Твой сценарий – тебе и рулить, но чтобы к вечеру необходимый материал был! Ясно?
Петр пожал плечами:
– Ясно. Только прошу мне в помощь оставить Федора, Макса и Кира. Остальные мне не нужны!
– А как же я? – выплыла вперед Альбина.
– Хлопушка пока тоже, – отрезал тот и незаметно переглянулся с друзьями.
Его хитрости никто не заметил. Кому охота добровольно стоять под палящим солнцем в летний день, когда душа требует речки и пива? Ну, на худой конец рыбалки и тенька с бутылочкой «Байкала».
– Да и ладно! – Альбина первая осознала халяву и направилась к двери. Явно полдничать и отдыхать. Пальцапупа догнал ее у крыльца и, приобняв за едва угадывающуюся талию, утянул в тень монастыря. Остальные позубоскалили и, оказавшиеся не у дел, тоже разбрелись кто куда.
– Здорово ты придумал! – поморщился Кир, одним глазом разглядывая синее небо. – Но я бы тоже не отказался свалить.
– В деревню днем не свалишь, а здесь некуда, – осадил его Макс. – Лучше на месте, пока никто не мешает, оглядеться. Федь, что там опять у тебя стряслось?
– А вот ты мне это и скажи. Видишь те крайние окна? – Он указал на пыльные стекла.
– Ну? – ответил вместо Макса Петр.
– Посмотри, есть там кто-нибудь?
Парни, как три богатыря, приставили ладони ко лбу, разглядывая «кого-нибудь».
– Вроде нету, – наконец ответил за всех Кир.
– А теперь смотрите через камеру. – Федор отступил, позволяя друзьям заглянуть в объектив. – Видите ее?
Все, прежде чем ответить, заглянули в камеру и отошли, подозрительно поглядывая на Федора.
– Видим, – хмыкнул Петр. – Паутину! – И, глядя в помрачневшее лицо друга, серьезно кивнул: – Рассказывай! А ты кого снова видишь?
Тот пожал плечами, мол, все равно уже от дурдома не отвертеться, и выпалил:
– Девушку. Лену. А еще она очень похожа на дочь Русалова.
– Откуда ты это знаешь?
– В дневнике фотку нашел.
– Ага. И она тебе видится в окне? – сообразил Кир.
– Да, но только через камеру! – Федор, словно в доказательство, заглянул в объектив, затем посмотрел невооруженным взглядом и разочарованно развел руками: – Ничего не понимаю! Я ее только что видел!
– Небось позировать надоело!
– Или обиделась, что ты ее тайну нам выдал. – Макс хлопнул друга по плечу.
– Ребята, а давайте пленку проявим и просмотрим, есть там она или нет? – осадил их Петр.
– Еще один момент меня беспокоит. – Федор отвел камеру от разрушенного фасада и принялся снимать двор, старательно ища хоть намек на старые ворота и церковь. – В дневнике есть чертеж монастыря. К левому крылу пририсована церковь, но тут ею и не пахнет!
– Может, не построили? – пожал плечами Кир.
– Или построили, но потом разрушили! – Федя оторвался от камеры и оглядел друзей.
– И сровняли с землей, чтобы никто о ней и не знал, – первым догадался Петр.
– Идеальное место для клада! – азартно потер руки Макс.
– Федя, ты голова! – Кир хлопнул друга по плечу и поинтересовался: – А чего мы тут стоим? Пойдем изучать дневник! Наверняка найдем что-нибудь и о кладе!
– А как быть с Пальцапупой? – Федор тоскливо посмотрел на друзей.
– Так никто ничего тебе и не говорит! – ухмыльнулся Петр. – Вот сценарий. Снимай! А мы пока с ребятами приобщимся к тайне.
– Издеваетесь? – взвился Федор.
– Полчаса по фасаду будет достаточно! – утешил его друг. – Все равно солнце скоро перевалит на ту сторону.
– Мы все утро тебя от Пальцапупы спасали, теперь твоя очередь! – на прощание подмигнул Кир и направился вслед за друзьями к монастырю.
Федор вздохнул и с опаской заглянул в камеру. Лены не было. Ни с камерой, ни без нее.
Ничего! Сегодня вечером он заглянет к ней и все выяснит.
Отсняв для начала, а также для сравнения фасад жилого крыла, он не забыл запечатлеть двор, брусчатку, забор, баню, поленницу, сенник и нескольких нелюдимого вида монахов. Также под прицел камеры попал парадный вход, крыльцо и даже вывеска «Сухаревский монастырь-музей».
В голову закралась мысль. Если это музей, то отчего так мало – точнее, вообще нет – посетителей? Более того! Кажется, местные просто боятся приближаться к этому, так сказать, «музею».
– Работаете? – Тихий голос заставил Федора вздрогнуть и поспешно обернуться. Стоявший позади Никодим едва заметно улыбнулся: – Напугал?
– Да… нет. – Федор пожал плечами, выключил камеру и закинул треногу на плечо. – Уже закончил. Как здоровье?
– Спасибо. Лучше. – Никодим кивнул и замялся. – Спасибо за помощь…
– Какая уж тут помощь? – Федор усмехнулся. – Кажется, из-за меня вам и поплохело… Кстати… Хотел спросить… Мне показалось, что вы во время приступа мне что-то сказали… Что-то вроде… «ты вернулся». Нет?
– Гм… – Никодим поспешно отвел глаза. – Сожалею, что вам пришлось увидеть меня во время приступа… Понимаете… нехватка кислорода… можно сказать, галлюцинации. Забудьте! – Он прошел мимо Федора и уже взялся за ручку двери, но тот его остановил:
– А можно пару вопросов?
Никодим помедлил, но обернулся:
– Конечно.
– Я так понимаю, что этот монастырь – историческая ценность?
– Совершенно верно понимаете, – вежливо кивнул служитель.
– А вы, живущие здесь, не священнослужители, а скорее хранители этой исторической ценности. Верно?
– Хранитель – я один. Мой отец был хранителем, и дед, и прадед. Но это скорее мой долг, чем обуза. – На лице Никодима промелькнула едва уловимая улыбка. – Остальные, все, кого вы видели, это мои друзья. Когда-то они мне помогли, теперь я помогаю им кровом и хлебом. А к чему этот интерес, молодой человек?
– Да так… Для фильма. – Федор замялся, не зная, как подвести тему к главному вопросу, и, не придумав ничего лучше, рубанул сплеча: – Вы знаете Захарова Захара Егоровича?
Уж очень хотелось посмотреть на реакцию монаха, и он ее увидел.
Никодим сглотнул, помолчал, разглядывая Федора в упор, и поинтересовался:
– Знаю. Это наш лесничий. А что случилось?
Федя почесал щеку. Ведь что-то скрывает, это ясно. Вон как побледнел!
– Дело в том, что мы с ним встретились… – А, была не была!
– И что? – В светлых глазах хранителя мелькнул интерес.
