Татьяна Буглак
Три Л. Том 2. Люди
Всем, кого лишили звёзд болезни, общество и рабство.
Памяти Максима Морозова, с которым когда-то мы пускали самолётики.
Памяти папы.
*
Посвящаю книгу врачам, работавшим в больнице на Хуторской в Курске в начале 1980-х годов, сотрудникам детского санатория в г. Павловск Воронежской области, работавшим там в 1980-х гг., и сотрудникам детской библиотеки № 2 «Журавушка» в г. Нижневартовске, работавшим в конце 1980-х – 2000-х годах.
Благодарю К. М. за горячие споры о литературе и грамматике и свою сестрёнку Екатерину Перфилову,
Отдельная благодарность лучшему другу Александру Герасименку за постоянную поддержку и за дискуссию о целях создания искусственного интеллекта и причинах рабства. Без Твоей поддержки не было бы ничего
>*<
– Здесь кроется опасность для человечества, и очень грозная опасность. Вы только вдумайтесь, Уотсон: стяжатели и сластолюбцы, охочие до земных благ, – все они захотят продлить свой никчемный век. И только человек одухотворенный не сойдет с пути истинного. Это будет противоестественный отбор! И какой же зловонной клоакой станет тогда наш бедный мир!
Артур Конан Дойл. Человек крадущийся
*
Избавь нас от того, кто властвует над нами в униженье.
Виктор Хара. Молитва землепашцу
ЧАСТЬ 3
Опора общества
Отъезд в Москву Лена запомнила отрывками. Сумбурные сборы, прощание с бабушкой, врачом, Ришей и Курьянычем, расстроенные лица мальчишек, не хотевших расставаться ни с друзьями, ни со щенками, серое небо, словно придавившее лопасти большого вертолёта, холодный ветер, поднимавший рябь на ещё вчера золотистой от солнца воде озера.
Уже у люка вертолёта Арсений Денисович протянул Лене свёрнутый планшет:
– Здесь программы тренировок для вас и ребят. Вы знаете их и свои способности лучше меня и сможете вести занятия сами. Тренируйтесь при малейшей возможности, так, как занимались в центре. Только прошу, не забывайте и о себе, не пропускайте тренировки, но и не перестарайтесь. Помните: вы хотите быть врачом, а врач в первую очередь отвечает за своё здоровье, иначе…
– …Не сможет помочь другим, – закончила Лена, уже наизусть выучившая эту фразу. – Я помню. И буду присылать отчёты, обязательно! Спасибо вам!
– Ну всё, садитесь! – Родионыч выглянул из вертолёта.
Лена обняла троих друзей и бабушку, и Курьяныч осторожно передал её стоящим в люке Мишке с Лёшкой.
– Удачи вам! – Курьяныч поднял руку, стараясь перекричать шум вертолёта. – Лёшка, вы там держитесь! Это ваш бой!
Встревоженные и расстроенные мальчишки в этот раз совсем не интересовались видами в иллюминаторах и о чём-то шептались, мужчины тоже выглядели несколько хмурыми, а тётя Аня неосознанно гладила прозрачную сумку с игрушками: весёлых зайца, кота и медведя все теперь считали талисманами и не смогли упаковать в багаж, взяв с собой в салон.
В Москве всех быстро пересадили из большого вертолёта в маленький, и вскоре они уже были в главном здании конторы, обживая небольшие двухместные гостиничные номера, в один из которых поставили дополнительную кровать, потому что мальчишки так и не хотели разлучаться.
Следующие дни слились в один. Выбор и подгонка одежды, в основном невероятно старомодных, но необходимых по протоколу брючных костюмов покроя чуть ли не столетней давности, уроки делового этикета, обучение работе с электронными переводчиками – примитивными, правильно переводившими лишь простые фразы, но необходимыми в повседневном общении. За всеми этими важными, но всё-таки второстепенными делами едва не забылось главное – зачем все они едут в Швейцарию. Только усиленная охрана и запрет подходить к постоянно закрытым шторами окнам напоминали о ближайшем будущем.
Контора – не всесильная организация, даже не полиция. Это просто сеть небольших научно-аналитических филиалов, вся её власть лишь в том полузабытом праве на самостоятельные действия. И только то, что все в ту ночь штурма сработали синхронно, не дав руководству центра понять, что происходит, да сразу же опубликованные документы из тайных лабораторий позволили привлечь внимание к незаконным экспериментам. А потом началась работа совсем других организаций. Скандал был настолько серьёзный и затронул столько стран, что им заинтересовался Союз Государств Мира, основанный сразу после Второй Мировой войны и заменивший собой бесполезную Лигу Наций. Именно СГМ и Международный суд и вели разбирательство, в котором конторе отводилась роль в лучшем случае свидетеля, а в худшем, возможно, и обвиняемого в необоснованном применении права на самостоятельные действия. Сотрудники конторы, Лёшка, Лена и мальчишки были даже не пешками, а, скорее, песчинками, на короткое время застопорившими маховик политических и экономических игр с наукой и общественным мнением. И вопрос теперь был в том, смогут ли эти песчинки сломать механизм, или их сметут как незначительную помеху на пути сильных мира сего.
Только в самолёте Лена очнулась от гонки последних дней и смогла немного отдохнуть и прийти в себя. В уютном салоне было тепло и тихо – шум двигателей гасили звукопоглощающие переборки. Мягкие удобные кресла, по два, а не по три в ряд, как обычно, стояли довольно свободно, позволяя вытянуть ноги, а то и откинуть спинку, превратив кресло почти в кровать. Мальчишки сидели у иллюминаторов, глядя на мелькающие внизу огни московских пригородов и сияющую вдали громаду Новой Москвы, напоминающую то ли горный кряж, то ли несколько вавилонских башен сразу. Лёшка уступил Лене место у окна, но тоже старался сесть так, чтобы видеть всё.
Вскоре иллюминаторы затянула серая муть, а потом самолёт поднялся над облачным слоем, и мир разделился на чёрное ночное небо вверху и бескрайнюю серость внизу. Смотреть в окно стало скучно, и Лёшка, чуть откинув спинку своего кресла и странно извернувшись, чтобы и сидеть, и в то же время упираться лбом в спинку Лениного кресла, уснул. Лена улыбнулась: парень, как когда-то и говорил ей отец, на самом деле напоминал лобастого щенка и до сих пор бывал непосредственным открытым мальчишкой, но только среди своих друзей и семьи. Лена прикрыла глаза, чувствуя, как пальцы Лёшки сжимают её ладонь, и задумалась о произошедшим с ней.
>*<
Лене никогда не нравились слишком красивые парни. Нет, она любовалась ими, признавала их красоту, но это было сродни разглядыванию античной статуи – исключительно эстетическое удовольствие. Не нравились девушке и высокие: ей, при её чуть больше метра шестидесяти, было неприятно, когда кто-то слишком нависал над ней, да и запрокидывать голову, чтобы посмотреть в лицо собеседнику, очень неудобно. И ещё ей не нравились светловолосые. Поэтому, когда Лене показали, какой манекен она должна сделать, девушка восприняла это как интересную задачу, только досадовала, что обрубовка слишком высокая – работать неудобно, приходится скамейку подставлять.
После разговора с Львом Борисовичем отношение Лены к «манекену» изменилось, но не сильно. Ей было больно за того, кого создают идеальным рабом, давило чувство беспомощности, но не более того. Девушка была уверена, что эксперимент совершенно законен, а значит, изменить ничего нельзя, нужно выполнить заказ и постараться забыть обо всём. И только любовь к сказкам и полудетская вера в то, что её слова будут услышаны «манекеном», немного успокаивали Лену. О том, чтобы увидеть своё творение живым, вернее, как она тогда считала, действующим роботом, она и думать не хотела.
Задумалась Лена о судьбе Лепонта, только когда увидела мальчишек. Живые, думающие, запертые в стенах подвальной палаты-лаборатории дети – это было так же страшно, как и виденные на уроках истории кадры из концлагерей полуторавековой давности. И Лена точно так же, как требовала пустить её к детям, потребовала, чтобы ей дали увидеть Лепонта, помогать ухаживать за ним. Лев Борисович не смог ей отказать.
Девушка пришла в лабораторию с родильной камерой через две недели после подписания постоянного договора с центром и за несколько дней до рождения Лепонта. Лена видела много фантастических фильмов и думала, что родильная камера, похожая на стакан-переросток, будет стоять посреди зала, наполненная какой-нибудь красноватой или жёлтой, как лимфа, жидкостью, а тело Лепонта будет плавать в ней горизонтально или в позе эмбриона, как показывали в кино. Но ошиблась. Лаборатория оказалась довольно просторным помещением, небольшая часть стены которого была застеклена, словно там находился высокий и узкий неосвещённый аквариум. Жидкость в камере выглядела более густой, чем вода, и казалась белесоватой, словно в ней разбавили немного молока. Сквозь неё просматривались выходившие из боковых и, наверное, задней стены манипуляторы и какие-то непонятные приборы, очень отдалённо похожие на выводы медицинских тридов. И в этой белёсой жидкости, почти у самого стекла, спиной к лаборатории стояла мужская фигура. Не на полу, как вскоре поняла Лена, а вися в этой жидкости вертикально.
– Так намного удобнее работать с тридом, меньше места требуется, да и мозгу легче – кровообращение не нарушается, – шепнул Лене учёный.
Лена кивнула, разглядывая высокую фигуру в облегающем костюме из мелкоячеистой сетки розовато-сиреневого цвета. Лев Борисович, снова уловив вопрос во взгляде девушки, негромко объяснил:
– Этот костюм – новая разработка. Он подключён к роботу-аватару, через него мы стимулируем нервные окончания, давая первичные представления о движениях и развивая мышцы.
– Как он питается? – так же тихо спросила Лена, которой становилось плохо от одной мысли, что Лепонт может глотать эту белёсую жидкость.
– Он сейчас стоит к нам спиной, а так вы бы увидели, – вступил в разговор сидевший у пульта лаборант. – Незачем придумывать что-то, когда всё давно придумано природой. Мы кормим его через пуповину, питательные вещества поступают прямо в кровь. Дыхательные и глотательные функции пока заблокированы. Ещё что-то нужно, профессор?
Он задал вопрос вроде бы вежливо, но истинный смысл был совсем другим: «Зачем вы её сюда привели?» Лев Борисович понял это и ответил довольно громко:
– Нет, спасибо. Продолжайте наблюдение, мы уже уходим.
На звук его голоса фигура в родильной камере обернулась, и Лена увидела бледное лицо в ореоле казавшихся совсем тёмными волос: закрытые глаза с длинными ресницами и радостная улыбка узнавания, улыбка не куклы, а разумного существа, человека. Наверное, именно тогда девушка и полюбила его, увидев в том, чью внешность лепила совсем недавно, не идеал красоты и не несчастного раба, а личность, пусть пока и не осознающую себя полностью.
Лена настояла на том, чтобы присутствовать при рождении Лепонта. Этот процесс был долгим, сложным и, что понятно, отчасти напоминал обычное рождение. Тело с помощью манипуляторов освободили от костюма-сетки, разместили горизонтально, чтобы оно не пострадало от непривычной ещё силы тяжести, затем начали откачивать из камеры жидкость. На это ушло больше получаса, а потом ещё пришлось ждать, пока тело немного обсохнет. После этого его через открытую теперь стеклянную панель перенесли на каталку.
Лицо парня быстро покрывалось тонкой, словно высохшая яичная маска, сразу же растрескавшейся плёнкой – раньше она предохраняла Лепонта от непроизвольного глотания жидкости и не давала открывать глаза. Едва плёнка высохла и рассыпалась, от тела отсоединили силиконовую «пуповину». Лишённый кислорода организм стал бороться за жизнь, заработали лёгкие, парень хрипло вдохнул воздух, сразу же закашлявшись, и закричал. Это не был крик младенца. Лене как-то, ещё на медицинских курсах, пришлось помогать при стремительных родах, и она знала, что первый крик ребёнка – просто первый вздох. Здесь же был именно крик страха и боли, причиняемой ему всем – ярким светом, запахами, какофонией звуков, грубыми прикосновениями ассистентов, холодом каталки. Мозг Лепонта осознавал происходящее, и учёный с девушкой это поняли.
Лена помогала Льву Борисовичу устроить парня в боксе и думала о том, что он не похож на того, кого она лепила. На первый взгляд он был той, сделанной ею по заказу центра копией Лепонта, но она, помнившая каждую чёрточку лица «манекена», видела отличия: немного иную мимику, непроизвольную, незаметную в «манекене», а теперь проявившуюся небольшую асимметрию. Да и вообще всё было иным, пусть и похожим на Лепонта, но так, как бывают похожи близкие родственники. Он не был ни копией умершего манекенщика, ни копией её «болванки». И Лена радовалась этому, радовалась, что он иной, не запрограммированный, непредусмотренный экспериментом. Он был человеком.
Это его отличие, его личность проявилась сразу, но на второй день стали заметны ещё больше. И из-за этого Лена не смогла коснуться парня, чтобы сделать обычный вроде бы массаж: она должна была прикоснуться не к «манекену», а к незнакомому человеку, которого – она поняла это именно в тот момент – она любит. И тогда у неё впервые вырвались слова, которые она потом повторяла много раз: «Он – не они». Мальчишек она жалела, начинала любить, но они были детьми, а он – нет.
Вечером к ней зашёл Лев Борисович. Он часто приходил почаёвничать и поговорить о дневных делах, в основном о детях, за которых переживал так же, как и Лена. Но в этот раз он, осторожно накрыв её запястье с комом своей широкой ладонью, очень тихо спросил:
– Ты его любишь?
Лена, поняв смысл вопроса, кивнула. Учёный сделал движение, словно хотел обнять её за плечи и сразу остановился, и ещё тише сказал:
– Прости меня.
С тех пор Лена старалась никак не влиять на Лёшку и постоянно обдумывала своё отношение к нему. Девушка не воспринимала его как новорожденного, замечая во вроде бы бездумных ещё жестах и взглядах скрытое, но уже взрослое сознание, и сравнивая парня с потерявшими память. Она успела изучить статьи и по «амнезии параллельщиков», и по другим видам амнезии, знала о случаях потери навыков движения и речи при повреждениях мозга, и относилась к Лёшке как к взрослому, из-за болезни временно вернувшемуся в детство. Его поведение, капризы, радость от узнавания мира забавляли, а то и пугали её, но так, словно это происходит с другом детства. Именно так: вот они, маленькие, вместе играют в кубики, гуляют в парке, даже дерутся. Она сама тогда раздвоилась, и взрослая Лена смотрела на то, что делает Лена-девочка, и постоянно уводила эту девочку, запрещая ей общаться с Лёшкой – ради него самого.
Потом были два года без Лёшки, еле теплящаяся надежда, что он жив, и смешанная с болью радость: теперь она даже нечаянно не сможет повлиять на него, теперь он по-настоящему свободен.
В больнице Лена увидела другого Лёшку – взрослого, многое пережившего человека с сединой в волосах. И поняла, что она для него чужая, что он заботится о ней только из чувства долга. Это, причиняя боль, одновременно радовало девушку. Она хотела общаться с ним, хотела, чтобы он был рядом, и опять отстранялась. И была невероятно благодарна Мишке. Тот стал другом – надёжным, мудрым, рядом с ним общение с Лёшкой становилось проще. Казалось, что для всех троих это была только дружба. Тяжёлая из-за страха друг за друга, из-за знаний о пережитой каждым боли, но дружба. И Лена успокоилась, даже знание о жизни Лёшки у Кэт не сильно ранило её. В центре девушка насмотрелась всякого, да и в школьные годы видела результаты похождений некоторых одноклассников, поэтому понимала, что Лёшка отделался довольно легко. Ей казалось, что он после пережитого точно не станет привязываться к ней иначе, кроме как к другу. Только странный случай с краской для волос удивил Лену – это было слишком непохоже на Лёшку-друга. Но вскоре она успокоилась, ведь всё вроде бы оставалось по-прежнему.
После того неумелого разговора, скорее молчания о своих чувствах, Лена, в отличие от Лёшки, ощутила не радость, а страх, огромное чувство вины перед ним. И скрывала это, как научилась скрывать все свои эмоции – уроки центра были жестокими. Помог Мишка. Лёшка тогда ушёл в бассейн заниматься с мальчишками, а они с Леной разбирали почту, обсуждая, что отвечать на всё увеличивающийся вал вопросов о големах. Мишка тогда отложил планшет и, проверив, что Лёшки рядом точно нет, сел на кровать перед Леной.
– Я никогда не вмешивался в чужую жизнь, но сейчас, думаю, нужно. Ты боишься Лёшки, да?
– Что? – Она удивлённо подняла взгляд, не сразу поняв смысл вопроса.
– Ты боишься, что влияла на него раньше и влияешь сейчас. – Мишка смотрел очень внимательно. – Боишься этого, так? Я знаю Лёшку полтора года, и я психолог, хороший психолог, правда. Он никогда не подчинялся чужому влиянию! Пока он не понимал происходящего, он делал, как ему говорили, но только до тех пор, пока не приходилось выбирать самому. В первые полтора-два месяца нашего знакомства он прислушивался к моим советам, чтобы разобраться в происходящем, но потом всё, что он решал – решал сам! И так он поступал всю жизнь. Вспомни историю со спарринг-манекенами. Ты никогда не влияла на него, по крайней мере так, как думаешь. Поэтому успокойся, и пусть всё идёт своим чередом. Лёшка любит тебя, очень сильно и искренне любит, как и ты его. Так что не глупи!
Лена кивнула, стараясь сдержать подступающие слёзы – почему-то теперь ей часто хотелось плакать. А потом увидела во взгляде Мишки что-то особое, и поняла, что.
– Миш, ты прости меня…
– Ты – мой друг! Ты никогда не будешь для меня тем, кем стала для Лёшки, а дружба с тобой – не меньшее счастье. Я уже говорил Лёшке, что дружба – тоже любовь. А влюблённость – нет. Так что мы друзья. – Мишка осторожно сжал пальцы девушки. – И это намного лучше для меня, поверь. Ну, будешь ещё нас с Лёшкой мучить своим самоедством?
– Не буду. – Лена облегчённо рассмеялась, маскируя этим ещё стоявшие в горле слёзы. – Теперь – не буду!
Этот разговор произошёл за несколько дней до того, как врач разрешил Лене ходить, и тогда она решила, что сделает первый шаг именно при Лёшке! Он должен знать: она полностью доверяет ему, как он теперь доверяет ей.
>*<
Лена улыбнулась воспоминанию и взглянула на Лёшку. Сейчас, во сне, он казался совсем мальчишкой, только коротко подстриженные волосы – каре совсем не соответствовало тому, что им предстояло, и пришлось делать более «респектабельную» причёску, – взрослили его, да ещё так никогда и не исчезавшая теперь горькая складка между бровями.
– Лёш, подлетаем. – Она осторожно потрясла его за плечо. – Цюрих скоро, просыпайся.
В аэропорту уже ждали несколько мобилей с дипломатическими номерами, к которым их всех сопроводили молчаливые люди в строгой одежде охранников, и через час вся компания стояла в просторном внутреннем дворе поместья.
– Здравствуйте. Меня зовут Мишель Дюбуа, я отвечаю за вашу безопасность и организацию работы аналитической группы. – Среднего роста сухощавый черноволосый человек, говоривший по-русски без малейшего акцента, был сдержан и напряжён. – На церемонии времени нет, прошу вас идти за мной. Мадам требуется помощь?
– Сами справимся, – буркнул Лёшка, подхватывая Лену на руки. – Куда идти?
– Прошу простить за задержку с креслами, они будут предоставлены через полчаса. Идите за мной.
Мишель, встревоженно взглянув на ясное весеннее небо, направился к зданию, Лёшка с Леной на руках широким шагом поспешил за ним, следом шли нёсшие мальчишек Мишка с отцом и Родионыч, замыкала процессию кругленькая тётя Аня, никому не доверившая нести сумку с игрушками.
Просторное двухэтажное здание в стиле шале выглядело довольно старомодным и вполне вписывалось в окружающую природу, но внутри оказалось сверхсовременным, построенным с учётом всех технологий энергосбережения и экологичности и, разумеется, с идеально продуманной планировкой.
– Прошу вас сюда. – Мишель провёл их по коридору первого этажа. – Я правильно понял, что у вас две супружеские пары? Следовательно, с обстановкой мы не ошиблись? Это ваши комнаты. Мальчикам, как вы и просили, подготовили общую комнату. Иван Родионович, я рад знакомству с коллегой из России. Прошу простить, но из-за нехватки места вам с Михаилом Викторовичем придётся жить в одной комнате. Уверяю вас, она достаточно удобна и полностью оборудована всем необходимым для исполнения ваших обязанностей. Как я уже сказал, кресла для юной мадам и мальчиков доставят через полчаса. Завтрак подадут в столовой через час. Этот день вы можете знакомиться со зданием, но выходить на улицу запрещено. Таковы требования безопасности. Поместье, разумеется, очень хорошо охраняется, но нам бы не хотелось неприятностей с репортёрами.
– Скажите, здесь есть спортзал? – Лена уже стояла сама, опираясь рукой о косяк двери. – Мальчики и я не можем пропускать занятия.
– Да, мы знаем о вашем условии. Буклеты со схемой расположения всех помещений находятся в каждой комнате. Прошу простить, я вынужден вас покинуть.
После вкусного, но непривычного завтрака Мишель собрал всех в небольшой гостиной.
– Вы приглашены сюда в первую очередь как эксперты по вопросам деятельности центра и проблемам големов. Основная работа аналитической группы начнётся через два дня. Пока это не расследование в обычном понимании, а выработка ориентиров, необходимых мировому сообществу в сложившейся ситуации. Я отвечаю только за охрану и технические вопросы организации работы нашей группы, поэтому не могу объяснить сути вопросов. Пока приглашённые эксперты и представители СГМ собираются, вы, Алексей Львович, ваша супруга и мальчики обязаны пройти психиатрическое освидетельствование. Это формальность, но она необходима для оценки вашего дальнейшего участия в работе группы.
Виктор и тётя Аня хотели было возмутиться, но Мишка жёстко остановил родителей:
– Так надо! Никто никого не хочет оскорблять. Ребят, я не могу вмешиваться.
– Всё нормально, – улыбнулся ему Шери. – Мы такое знаем, и понимаем, зачем это нужно. Скажите, Мишель, когда будет это освидетельствование?
– Завтра, – несколько удивлённым голосом ответил мужчина, не ожидавший, что слабый, семилетний с виду мальчик заговорит таким тоном. – Сегодня вы можете отдыхать и знакомиться с обстановкой.
– Спасибо за объяснение. И спасибо за кресла, они очень удобны. – Шери переглянулся с братьями. – Нам позволено выходить во внутренний двор?
– К сожалению, нет, это…
– Может быть опасно для нас, – понимающе кивнул Шери. – Значит, в нашем распоряжении первый этаж, включая бассейн и спортзал?
– В вашем распоряжении всё здание за исключением рабочих помещений и комнат охраны.
– Тогда, если вы позволите, мы займём спортзал. Лена, ты с нами?
– Конечно. – Она взглянула на мальчишку, сдерживая смех и видя такое же веселье в глазах ребят. Их хозяин знал об особенностях гостей, но всё равно оказался в замешательстве, и это выглядело очень забавно. Мишка, точно так же сдерживая смех, подумал, что зимние месяцы не прошли для мальчишек даром: они теперь отлично умели настоять на своём, перестав бояться чужой жестокой власти. И это было отлично.
>*<
– Здравствуй. Меня зовут Готлиб, а тебя Митя, да? Красивое имя. Сколько тебе лет?
Митя взглянул на сюсюкающего с ним, как с младенцем, психиатра – высокого немца, говорившего по-русски довольно чисто, но всё-таки с заметным акцентом.
– Да, меня зовут Митя, или Менделеев-три по номенклатуре центра. Какой именно из возрастов вас интересует?
– Сколько тебе лет, – удивлённо повторил психиатр.
– С этим сложно. Создали меня немногим больше шести лет назад, биологически, как говорят врачи, мне около семи лет, психически от восьми до сорока, в зависимости от ситуации.
– От какой ситуации? – Психиатр, видимо, не знал ещё особенностей големов. Наверное, его пригласили в качестве независимого эксперта.
– Когда у меня нет обязанностей и есть возможность играть, мне от восьми до двенадцати лет. В случае, когда я должен заниматься научными исследованиями или оценивать происходящее, к примеру, поведение людей, мне около тридцати пяти – сорока лет. Однако из-за малого социального опыта я в некоторых случаях могу одновременно быть ребёнком и взрослым. При этом у меня нет диссоциативного расстройства.
– Хм… Понятно. – Готлиб в замешательстве потёр переносицу. – Хорошо. Ты не против пройти несколько тестов? И ничего, что я к тебе на «ты»?
– Общаться на «ты» мне удобнее, ведь я ещё, к счастью, ребёнок. Поработать с тестами я могу, но не думаю, что это принесёт особую пользу.
– Почему?
– Я знаю, какие ответы давать, чтобы получить нужный результат. Пришлось научиться, чтобы меня не отбраковали, как братьев. Так что лучше просто поговорить – в этом случае хитрить намного сложнее.
>*<
– Алексей Львович? Здравствуйте, я ваш психиатр, меня зовут Олаф. Ну что, начнём. Первый вопрос стандартный: сколько вам лет?
– Биологически около тридцати, календарных четыре года и три месяца, психологически примерно от восемнадцати-двадцати до сорока.
– Спасибо. – Олаф явно был знаком с психологией големов. – Каков ваш возраст в данный момент? По вашим ощущениям?
– Около тридцати.
– Вы не против пройти несколько тестов?
– Не против, но сразу предупреждаю, что они не дадут правильного ответа. Я научился мухлевать с тестами ещё ребёнком, психологически мне тогда было лет семь, календарных – чуть больше полугода.
– Зачем вам мухлевать с тестами? – вырвалось у Олафа.
– Чтобы ко мне не цеплялись ассистенты отца и хозяева центра. Безопаснее было притвориться не таким умным, как на самом деле, а потом это вошло в привычку. Отец это знал и, кажется, прикрывал меня, чтобы защитить от хозяев.
– И как нам теперь быть, если без тестов?
– Просто поговорить.
>*<
– Здравствуйте, меня зовут Тимоти, я врач-психиатр, – представился Лене англичанин средних лет с немного смешными мешками под глазами – это была особенность его вполне молодого и свежего лица, а не результат недосыпа или возлияний. – Вас зовут Елена? Сколько вам лет?
– Двадцать шесть.
– Психологически? – Врач о големах знал отлично, только вот не о том, кто она сама.
– Я – обычный человек. Родилась в две тысячи семидесятом году, рано осиротела, воспитывалась бабушкой. Закончила четырнадцатилетку в девяностом году, училась на курсах медсестёр и массажистов, потом четыре года работала в исследовательском центре. Сначала по договору, потом меня удерживали насильно. Думаю, этого объяснения достаточно?
– Вполне. Как вы относитесь к психологическим тестам?
– Спокойно. Сейчас даже любопытно, какой будет результат.
>*<
К вечеру в поместье стали съезжаться люди. Некоторые сразу проходили в свои комнаты и демонстративно не желали пока ни с кем общаться, другие, напротив, искали компанию и с любопытством поглядывали на вроде бы никак не вписывавшихся в происходящее мальчишек, со смехом рассказывавших друзьям об ошарашенных психиатрах.
После ужина к компании подошёл высокий сухощавый человек лет пятидесяти на вид, с пышными полуседыми волосами и узким лицом, на котором ярко светились любопытством и добротой серо-голубые глаза.
– Добрый вечер. Вы не против, если я присоединюсь к вашей компании? – Голос у него был искренне дружелюбный, немного глуховатый и с едва уловимым странным акцентом. – Так хочется пообщаться с соотечественниками, уже полгода не говорил по-русски.
Мужчины взглянули на него недоверчиво: им всем эта ситуация с предстоящим непонятным обсуждением неизвестно чего очень не нравилась. Мальчишки же вдруг открыто заулыбались, наверное, впервые за всю жизнь не опасаясь чужого человека.
– Здравствуйте. Я Шери, а это мои братья, Анри и Митя, и моя семья. – Шери, как обычно, говорил за всех троих.
– Приятно познакомиться. Меня зовут Станислав Капустин. – Мужчина легко усмехнулся, показывая, что привык подшучивать над своей фамилией. – Отчества не нужно, я с Луны, у нас всё проще.
– Вы же писатель, я в детстве ваши книжки читала! – обрадовалась Лена, и тут же смутилась, поняв, что не очень вежливо говорить человеку о его возрасте. Станислав понял её мысли:
– Рад, что вы их запомнили с детства, значит, не зря работал.
– Садитесь. – Лёшка быстро сориентировался и освободил место на угловом диване, а Виктор, всё ещё не совсем доверяя новому знакомому, уточнил:
– Вас тоже пригласили в аналитическую группу?
– Так я уже лет пять с Римским клубом сотрудничаю, по вопросам детства – это ведь тоже глобальная проблема, одна из важнейших. И немного знаю о вас с братьями, Шери. Не представите мне свою семью?
Шери не успел ответить, потому что в гостиной раздалась негромкая, но очень эмоциональная ругань на плохом английском, и в дверях показалась спорящая с идущим за ней мужчиной молодая светловолосая и стройная женщина.
– Да плевать на вашу экономику! Говорю же, если так пойдёт дальше, мы выродимся, в обезьян превратимся, и именно тогда мир захватят роботы. Не суперкомпьютеры из дебильных ужастиков, а самые примитивные газонокосилки – у них и то мозгов будет больше, чем у ваших потребителей. Какого… вам сдался этот рост производительности? Мы завалены барахлом выше крыши. Освобождение от работы?! Да вы… – Она опомнилась, увидев мальчишек. – Простите…
Станислав махнул ей рукой:
– Катя, идите к нам! Рад вас видеть. Продолжаете бой?
– Рада вам, Стэн. Да, продолжаю, куда деваться-то? – Она перешла на хороший русский, едва уловимо заменяя «ы» на «и».
– Добрый вечер. Думаю, если вы со Стэном, то мы, хотя вы этого ещё и не знаете, союзники. Я Катя Зеленко́ва, социолог, член экспертной группы по влиянию производящих технологий на современное общество. Да и с вопросами детства столкнулась. Стэн, вы представите нас?
– Так я ещё сам знаком не со всеми, только с этими тремя молодыми людьми, которые как раз собирались представить мне остальных.
Через несколько минут все наконец познакомились, и обычно молчаливый Анри спросил:
– Вы ведь детский писатель? А живёте на Луне?
– Так на Луне тоже много детей, да и я не всегда был писателем. Я попал на Луну стажёром, сразу после политеха. Потом пришлось освоить ещё несколько профессий, так и с местными ребятами подружился, стал им интересные истории рассказывать. Теперь мы с ними зонды научные проектируем, даже шаттл придумали, но нам ещё не хватает знаний, чтобы довести проект до ума. Двадцать лет назад, когда мы начинали, у нас всего пять ребят было, а теперь человек тридцать. Мальчишки во все времена и на любой планете ищут друзей и интересные дела.
– И взрослые мальчишки тоже, – фыркнула вдруг тётя Аня.
Стэн обернулся к кругленькой женщине:
– Вы правы, мальчишки в любом возрасте остаются мальчишками, как и девчонки – девчонками. Так?
Тётя Аня покраснела, заулыбалась и склонилась над корзинкой-котом, делая вид, что ищет клубок нужного цвета.
Стэн очень серьёзно взглянул на Шери:
