Татьяна Авлошенко
Небо для Баккена. Хроники земли Фимбульветер
Ужин – единственная в течение дня трапеза, за которой мы собираемся вместе. С утра никто, кроме основательного Оле, есть не хочет, да и некогда: вся семья, за исключением Гудрун, дрыхнет до последней минуты. Чуть не на бегу ухватить пару пирожков или блинчиков, кружку барка – вот и весь завтрак. Пообедать всем вместе получается редко – кто когда вернулся из города, того тогда домоправительница и кормит. А ведь есть еще трактир «Три петуха» и булочная Торы Хольм, куда мы в окаянстве своем частенько днем заскакиваем. Посему ужин, особенно в свободный день, когда никому не надо на службу, действо священное. Длительное и торжественное. Но и тут мы умудряемся нарушить ритуал.
– Заходил Магнус Берн, – говорит мне Хельга, стоит Гудрун отправиться в кладовку за чистыми салфетками. – Спрашивал, пойдешь ли ты сегодня в ратушу.
– Ночью?!
Это все из-за книги. Почтенный букинист обнаружил в своей лавке «Гербариум, или Список растений, от ледника в оранжереях сбереженных» – книгу, написанную более ста лет назад, в существование которой он не верил, и, сдержав обещание, отдал ее мне, а я подарил «Гербариум» Герде. И все были бы довольны и рады, но хеск Магнус вдруг осознал, какое сокровище выпустил из рук, и теперь крутится, как фунс вокруг колдуна, подкарауливает меня возле ратуши, умоляет попросить у Герды книгу на время. Полистает пару часов, пристроившись в кресле для посетителей, погладит обложку, вернет со вздохом, а через день все по новой. Просить «Гербариум» у Герды лично букинист не соглашается, так как считает, что своими частыми визитами в оранжерею может юную деву скомпрометировать.
При всем уважении мы Магнуса Берна уже видеть не можем. Герде книги не жалко, но – надоел! Приходил бы днем к нам домой, любовался своим раритетом да с почтенной вдовой Гудрун о жизни рассуждал, так нет, боится нарушить наш семейный покой.
– Да отдайте вы ему, наконец, эту книжку, – щедро посоветовал Оле. – Раз уж она человеку так нужна.
– Герде она тоже нужна.
Моя радость скромно опускает глаза. Она давно вручила бы хеску Магнусу книгу, без которой букинисту жизни нет, но ведь «Гербариум» мой подарок, нехорошо от него отказываться. Это Герда. Она и мышь из кладовки не выгонит, побоявшись обидеть. Но если придется кого-то защищать… Разбегайтесь, враги, да хоронитесь лучше!
– Очумеете вы все трое, – добродушно предрек Оле, – если и дальше будете так с этим «Гербариумом» носиться. Было б еще чего ради.
– Ты еще скажи, что все зло в мире от книг.
– Не от самих книг, а от неправильного их понимания.
– Если я все верно уяснила, – Хельга аккуратно положила нож и вилку рядом с тарелкой, – Герде важно содержимое «Гербариума», а хеску букинисту сама старая книга. Так отдайте ее тому же Магнусу в мастерскую, пусть перепишут. Ларс, подаришь Герде копию, букинист пусть забирает оригинал.
Продолжить разговор не удалось. Вернулась Гудрун, и все с честными лицами уткнулись в свои тарелки. Тем более что действительно вкусно.
Заметки на полях
Целый год, четыре месяца и двадцать пять дней Герда жила счастливо. Можно было бы и точное количество часов назвать, Ларс, дурачась, однажды уже начал загибать пальцы, подсчитывая, но так мелочиться перед судьбой нельзя – сколько ни есть, все мое, за все спасибо. Для себя знала: счастье началось в ту минуту, когда, спасаясь от преследователей, прямо на улице влетела в объятия Ларса и, подняв взгляд, увидела серые глаза в опушке золотистых ресниц и растерянную улыбку. И с тех пор жила в радости каждый день, каждую минуту, даже когда сомневалась, боялась, верила в плохое, даже когда подумать не могла, что будут вместе. Потому что Ларс есть. А еще счастливее потому, что любит.
Но теперь начал сниться сон. Один и тот же – тревожный, предвещающий беду. Полынья посреди заснеженного озера, соскальзывающая с края ее рука Ларса. Серебряное кольцо на пальце отражает луч солнца.
Первый раз все это привиделось перед поездкой на Птичий остров, последний – вчера. И приснилось-то как раз тогда, когда дремала после прогулки по заливу. Всем известно: ночной сон пальцем грозит, а дневной в колокола бьет. Одно хорошо, сразу никогда не сбывается. И тот, кого судьба предупредила, может попытаться ее переиграть.
Понимать проклятый сон буквально нельзя. Взять ту же полынью: нет в Гехте ничего подобного, тонуть здесь можно разве что в колодце. Беда случится, если Ларс уедет из города? Или вода тут вовсе ни при чем? А знак-предостережение, как Герда уже однажды думала, кольцо?
На Птичьем острове Ларс снял символ обручения, но ведь кольцо все равно было его. Так просто судьбу не перехитришь, надо, чтобы увиденное в вещем сне вообще никак не могло сбыться.
Женщины носят все кольца Хустри, мужчины – только то, которое соответствует семейному положению. Выйти замуж за Ларса, и серебряное помолвочное кольцо на его руке сменится золотом законного брака. Это и так случится в конце зимы, когда Ларсу исполнится восемнадцать. Но до этого еще так далеко!
Сколько лет ей самой, Герда не знала. В приюте Благого Берне учитывали только число воспитанников, а имена их и возраст никого не интересовали. В большой мир выпускали, как только кто-нибудь из горожан изъявлял желание забрать ребенка или когда тот начинал выглядеть более-менее взрослым и способным зарабатывать себе на жизнь. К тому же все документы, подтверждающие появление в приюте Герды, давно отдали в архив, и где они теперь, никто не знал и знать не хотел.
Ларс, правда, не так давно повстречал семью, которая могла быть Герде родной, но, узнав, как и почему эти люди отказались от младшей дочери, девушка не хотела не только общаться с ними, но и чтобы они когда-либо вообще о ней узнали. Даже единственную найденную в архиве выписку из приюта, которую можно было как-то связать с ее прошлым, сожгла.
Расспросив о детских воспоминаниях, которые были отнюдь не богаты, Ларс как-то исхитрился вычислить по хроникам ее год рождения, а месяц и день назначили тот, когда Герду удочерил Оле Сван. Все просто решили, что ей в этот день исполнилось восемнадцать. Уже совершеннолетняя. Замуж можно.
От мыслей таких становилось радостно, но и жутко. Одно дело – принимать ухаживания в ранге невесты, думая о свадьбе, которая когда еще будет, все равно что «вот была б я королевской дочерью», больше воображать, чем размышлять о реальных событиях, но совсем другое – уже через несколько месяцев выйти замуж и быть… женой.
Но хватит прятаться за маленькую милую девочку, которую все любят и балуют. И за которую все решают. Тем более что всего, что происходит в замужестве, тоже хотелось.
Призналась в этом себе совсем недавно.
Хоть и видела Ларса каждый день утром и вечером, этого было мало. Иногда, сославшись на какое-нибудь срочное дело, убегала из оранжереи, быстро добиралась до ратуши и, убедившись, что в коридоре никого нет, приоткрывала дверь и заглядывала в кабинет Ларса. Смотрела, как он перебирает на столе листки коры серого дерева и тома хроник, что-то пишет или читает, то улыбается, а то хмурит четко очерченные брови, задумавшись, крутит в длинных пальцах перо. Думала, почему никто в городе не замечает, какой Ларс красивый. Пробовала поговорить об этом с домашними, но Хельга только махнула рукой: «В твоих же интересах! А то гоняли бы сейчас на пару Ларсовых воздыхательниц из-под окон», а Гудрун запричитала: «Худой, бледный, не ест ничего, какая уж тут красота!»
Все равно Ларс самый лучший. Умный, добрый, смелый. Вот папа Оле, когда сказала ему об этом, только хмыкнул, примеряясь к кружке с барком, чтобы не замочить усы: «А то! За другого я б тебя, доча, замуж не благословил».
И от слов этих стало так невозможно радостно…
Оклик строгого отца «Эй, дочь моя, ты…» оборвал стук захлопнувшейся двери.
От дома Къолей до ратуши совсем недалеко.
Целовались с Ларсом в его кабинете, сладко, но невинно. И вдруг накатило такое острое, сильное желание большего, что, испугавшись самой себя, вырвалась, оттолкнула парня и задала такого стрекача, как не бегала со времен недоброй памяти приюта.
Дома, хвала Драконам, никого не оказалась, даже папа Оле уже ушел на службу. Прошмыгнула в свою комнату и заперла дверь на щеколду, чего здесь никогда не делала.
К ужину выйти все же пришлось. Наскоро поковырялась в своей тарелке и удрала наверх. Выносить растерянный, виноватый взгляд Ларса сил не было.
Спустя некоторое время дверная ручка заходила вверх-вниз. Раздалось звяканье посуды. Гудрун с какой-нибудь едой. Мысль о том, что кто-то в доме плохо покушал, для доброй домоправительницы невыносима. Герда затаилась. Пусть Гудрун решит, что подопечная спит, а сегодняшний выверт спишет на обычные женские дела. Хельга и та раз в месяц сама не своя.
Домоправительница удалилась. На смену ей явился Вестри и тоже принялся ломиться в дверь. Не пустила. Хотя его можно было бы. Пес, даже если догадывается, о чем думает младшая хозяйка, никому не расскажет.
«Если грешных мыслей нет, то и греха не будет» – единственная фраза, которую папа Оле помнит из «Завещания Драконов» и которую очень любит повторять по любому поводу. А теперь они, мысли эти, появились. И у Ларса, кажется, тоже… Вот так героини романов, поддавшись минутной слабости, теряли честное имя, и опозоренная семья прогоняла их прочь. «На мороз, в домашних башмаках, в пеньюаре и папильотках», – продолжил внутренний голос с насмешливыми интонациями Ларса.
Нет, из дома Къолей ее никто не выгонит, но из-за доброты этой и душевной щедрости еще страшнее подвести семью, людей, ей, Герде, доверяющих.
Ох, какая же она все-таки испорченная! Или нет? Ведь не блуд же творить собралась, а в законный брак по любви вступить. А замуж выходят не только для того, чтобы хозяйство вести. Наверное, действительно уже пора. А то вот… И сон проклятый снится. И Ларса обидела. Что он теперь думает? Влетела встрепанная, запыхавшаяся, сперва на шею кинулась, потом удрала, как от медведя.
Если бы Ларс был в своей комнате, Герда ни за что не решилась бы к нему войти. Но он одиноко сидел в гостиной, задумчиво двигая по узору скатерти дракончика-чернильницу одному ему ведомым маршрутом.
Надо бы подойти, но ноги будто сунуты в ведра с замерзшей в лед водой. Ну же! Изобрази бойкую, уверенную в себе девчонку, как в самом начале знакомства.
– Ларс.
Обернулся.
– Герда, я…
– Ларс, никак нельзя венчаться до совершеннолетия?
– Можно, только для этого нужно особое разрешение родителей или опекунов. Обоснование. Канитель жуткая. А… зачем?
Не опускать глаза, смотреть прямо на него, иначе не получится сказать сейчас, а потом – решиться еще раз.
– Чтобы не ждать лишние полгода. Я люблю тебя. Я хочу за тебя замуж. Хочу спать с тобой в одной постели. И все прочее. Но также хочу идти под венец девицей.
Ларс сидел красный, как заходящее солнце. А пальцы, вцепившиеся в край стола, совсем побелели. Да, приличные девушки такого не говорят. Тут нужно приютское прошлое.
– Мы у Благого Берне часто воображали, как кто будет выходить замуж. Какое будет платье, фата, туфельки, перчатки. Мечтали, хотя все знали, что приютских девчонок не берут в семьи. Только в служанки или содержанки. Хотя первое не исключает второго. (А ведь когда только попала в дом Къолей, думала, что как раз так. Но была согласна, на все согласна. Лишь бы с Ларсом… А когда осторожно спросила у Хельги, кем из двух предстоит стать, выражение у благородной вурдессы было, словно ее ударили по лицу.) Понимаешь, для меня выйти замуж по любви – это как чудо, сказка. Совсем другая жизнь. Считается, что всего: платья из золотистого кружева и дорогой ткани, фаты, брачного кольца – достойна только невинная девушка. Я хочу быть честной перед людьми и Хустри… А сегодня… Не сердись на меня!
Ларс судорожно вздохнул:
– Герда, милая… Я… Я знаю, девушка должна сама решать, когда готова. Я согласен ждать, сколько потребуется.
Три шага через гостиную, как на крыльях через пропасть. Добежала, обняла, уткнулась лицом в грудь:
– Ларс… Я не только из-за… Порядочная девушка не должна такое говорить… Ты теперь думаешь, что я…
– Я думаю, что ты самая замечательная девушка на свете, самая смелая, самая честная. Самая любящая, самая любимая.
– Я не хочу, не могу потерять тебя… Замуж только за тебя пойду… А умрешь – и я жить не буду…
Ларс поднялся и, бережно посадив Герду на стул, встал перед ней на колени.
– Герда, пожалуйста, посмотри на меня. Я знаю все? Тебе кто-то что-то сказал? Что-то обидное? Плохое?
Рассказать ему про…? Нет, нет, рассердится, захочет вступиться. Уберечь его от всего плохого, злого, грязного. А с охальником тем уже сама разобралась, долго теперь не сунется.
Крепко зажмурившись, чтобы и взгляд не выдал, Герда помотала головой и снова уткнулась Ларсу в грудь, как в норку юркнула.
– Нам всегда надо быть вместе… И верить друг другу… Тогда ничего плохого… Вдвоем справимся… Доверять…
Плечо Ларса под ее рукой слегка дрогнуло. Нет, показалось.
– А как же иначе? Только перестань плакать. А то начнешь прятаться, стесняться: нос, мол, распух, глаза красные. И не посмотреть на тебя будет.
– Да-а, чего смотреть, когда страшная?
– Значит, я люблю чудище колодезное. Или ты принцесса, злым колдуном в страшилище превращенная? Если поцеловать, спадут чары?
Только перед самым рассветом смогли они разомкнуть объятия и, простившись на несколько часов, разойтись полусонными по своим комнатам. А через сорок минут в дверь дома Къолей постучал гонец, прискакавший с Восточного тракта с важной вестью.
Глава 3
Когда чуть не половина семьи служит в Палате Истины, о спокойной, размеренной жизни можно и не думать. Как это не раз уже бывало, Хельгу и Оле подняли до рассвета. На тракте, ведущем в Форк, ближе к нашему городу, то ли кого-то выследили, то ли уже поймали, но присутствие капитана городской стражи и главного прознатчика Гехта было необходимо.
Несмотря на ранний подъем, Оле и Хельга были бодры, собранны и деятельны. Это мы с Гердой колышемся, как привидения, и чуть не стукнулись лбами, вывалившись из комнат в коридор. На воздухе стало полегче, но все равно кованые перила крыльца оказались как нельзя кстати. Уцепился и почти повис в вертикальном положении, свободной рукой обняв Герду, которой тоже была необходима поддержка.
В принципе, все прекрасно собрались бы и уехали и без нашего присутствия. Но на-а-адо же обнять на прощание любимую сестру. И выслушать наставления будущего тестя.
Пока Гудрун носилась, как фунсовка на кочерге, собирая наших охранителей в дорогу («Хельга, штаны теплые надела?»), а сама хесса главный прознатчик, сидя на седельной суме, романтично созерцала бледные предутренние звезды и поглаживала устроившегося досыпать на крыльце Вестри, Оле вещал о важном:
– Герда, одна поздно не ходи. Ларс, ты ее вечером встречай обязательно.
– Да.
– На Пятку до моего возвращения не суйся. Нет там ничего важного, чтоб одному в воровской квартал лезть.
– Да.
– Гудрун тут помогайте. Воды принести, снега с крыши, кристаллов горючих.
– Да.
– Ты меня слышишь?
– Да.
– По шее хочешь?
– Да.
– Ты ж мышь! Проснись уже, сейчас Герду уронишь!
– Нет.
Оле все же удалось добиться от нас с Гердой обещания вести себя хорошо и прилично, не позорить его седины (чуть меньше полутора лет назад, в возрасте сорока одного года, капитан Сван избавился от курчавой светлой от природы шевелюры и с тех пор аккуратно бреет череп), слушаться Гудрун, хорошо кушать и вовремя ложиться спать (кажется, это уже сама домоправительница вставила). На том наставления и закончились.
Наконец все были собраны и посажены в седла, обняты и поцелованы на прощание. Оле показал нам отцовский кулак («И чтоб без глупостей!»), Хельга улыбнулась своей королевской улыбкой, и наши тронулись в путь. Лишь у ворот на секунду замешкались: какой-то ранний прохожий вспугнутой курицей шарахнулся чуть ли не из-под копыт кхарнов. А мы, оставшиеся, отправились в дом досматривать сны.
Оле Сван любит порассуждать о том, что не понимает, почему служители оранжереи до сих пор меня терпят, а не собрались всем миром и не вытолкали за порог своего заведения, лишив права вернуться. Ошиваюсь там постоянно, мешаю людям цветы поливать, да еще и Герда из-за того, что я ее провожаю и мы долго прощаемся, постоянно опаздывает.
Наглая клевета, пустой поклеп. Во-первых, помимо оранжереи я еще много где бываю, есть дела служебные и личные. Во-вторых, не только никому не мешаю, но даже никогда не отказываюсь помочь – например, поднести тяжелую лейку с водой, и не только Герде. В-третьих, капитан Сван сам ежедневно провожает мою сестру на службу, даже если ему в тот день в караулку можно не приходить, и стражнической своей галантностью уже восьмой год веселит весь город. А в-четвертых, никогда Герда и не опаздывает.
Вот и сегодня мы успели вовремя. Слепой звонарь Пер на Часовой башне только начал отбивать первый удар, означающий начало очередного часа, а мы уже стояли на крыльце оранжереи. Время Орла, целых одиннадцать ударов колокола. Пока Пер будет раскачивать медный колокольный язык, пока басовитый гул будет плыть над городом, сперва постепенно набирая силу, потом неспешно затихая, пока колокол будет солидно молчать, словно оценивая свой голос и готовясь к следующему вескому слову, – все это драгоценные лишние секунды, когда можно держаться за руки и смотреть друг другу в глаза. Целая бездна времени.
А день сегодня хороший, прозрачный и светлый, какой бывает только ближе к концу зимы, когда минула пора морозов и тьмы, и, несмотря на холод, солнце плавит прозрачные сосульки, и я еще до вечера украду Герду из ее оранжереи, и мы пойдем по звонким улицам, послушаем музыкантов, играющих на углу Замковой и Каменной, а потом будем разговаривать о том, как у кого прошел день, о Гердиных цветах, о моих летописях, о книге, которую вчера вечером читали друг другу вслух, и о множестве других вещей, событий и явлений и поднимемся на Часовую башню, где от каменной горгульи виден весь город, будто стоишь прямо на небе, но я опять теряю слова, ладно, пусть будет сюрприз, хотя Герда наверняка уже все знает, догадалась, и также знает она главное – что я люблю ее.
Но затихает звук последнего удара колокола. Пора. Словно теплый солнечный лучик скользнул по щеке поцелуй Герды, и скрылась она за дверью оранжереи.
Я постоял еще немного, счастливо щурясь на примостившееся на краешке крыши солнце, сберегая дивные ощущения прощания и борясь с желанием умыкнуть Герду прямо сейчас. Но, как говорит сестра, надо иногда и совесть иметь. Тем более несколько часов разлуки пройдут не просто так, а в ожидании встречи, в чем есть своя несомненная радость. Какой же сегодня замечательный день!
Стоящий у крыльца Ским нетерпеливо всхрапнул.
Я глубоко вдохнул вкусный холодный воздух, спустился наконец по ступенькам и радостно улыбнулся капралу Освальду Харпу, явно чем-то расстроенному и озадаченному. Стражник и несколько сопровождающих его незнакомых служивых остановились.
– Ларс Къоль, хронист города Гехта?
– Д-да…
Уж не спятил ли доблестный капрал? Он меня уже семь лет как знает, с самого детства.
– Именем королевства, вы арестованы.
После того, как год назад меня своевольно арестовал хессир Мелль, Хельга провела разъяснительную беседу. По одному загибая длинные красивые пальцы, сестра со всей въедливостью и занудством выпускницы юридического факультета перечислила слова и действия, правомерные при задержании государственного преступника. Если что-то не так, можно и нужно сопротивляться и звать на помощь городскую стражу.
На этот раз все было правильно.
Приказ об аресте мне зачитал капрал Освальд Харп, в отсутствие Оле и Хельги первый по старшинству в Палате Истины Гехта. Его сопровождали стражники из самой столицы. Они же должны были отвезти меня в Бьёрнкрог. Незамедлительно. Никаких обвинений пока что не предъявляют, арестованный именем короля узнает о своих злодеяниях только в столичной тюрьме Арахене.
Шпагу пришлось отдать Освальду Харпу. Хорошо хоть руки не связали. Собирались, но капрал не позволил. Встал рядом – мощный, кряжистый, словно межевой камень, – и так зыркнул из-под седых лохматых бровей, что столичные стражники без слов отступили.
Сейчас капрал ехал рядом со мной.
– Что натворил, Ларс? – тихо спросил он.
С другой стороны тут же присунулся начальник конвоя. При аресте он назвал себя, но я так растерялся, что не запомнил имени.
– С арестованным не разговаривать!
И, как ему казалось, незаметно поманил одного из своих людей. Думает, что все провинциалы заодно, только и смотрят, как столичным напакостить и дураками их выставить. Как бы на побег не сговорились! Только я и не думаю скрываться.
Харп и начальник конвоя в одном звании, но шнуров за выслугу лет и боевые заслуги у Освальда столько, что молодого и щуплого столичного щеголя можно с помощью их увязать рулетом, да три нашивки за ранения, да рукав мундира от лычек, полученных за участие в рукопашных, полосатый. Освальду ничего не страшно. Не знаю, что прочел в его тяжелом взгляде начальник конвоя, но слабоват он оказался против стражника из университетского города. Замолчал и отъехал.
– Как же так, Ларс, а? – повторил Харп, горестно покачав головой. – Я ведь Оле в отряд привел, Хельгу девчонкой помню. А теперь тебя под конвоем везу. Именем короля!
– Я не знаю, Освальд. Я честно не знаю.
Я действительно не понимал, за что меня арестовали. Перебирал в памяти грехи недавнего времени – ничего, что могло бы оскорбить корону или нанести вред государству. Даже наоборот. Король вряд ли вспомнит, но прошлым летом он вручил мне именную шпагу за участие в разоблачении кровожадной секты. А перед этим по просьбе Хельги вступился, мигом разобравшись с ложным обвинением в государственной измене. Да вурд, не нарушавший закон, вообще не должен бояться короля! И сам по себе государь Хрольв человек порядочный и умный. Вот доберемся до Бьёрнкрога…
Ой-ей, а ведь в столице мы будем только завтра вечером, и то в лучшем случае. А забрали меня прямо с улицы, ни домой, ни в ратушу зайти не дали. Никто и не знает…
– Освальд, а семью арестованного как скоро извещают? Я ж дома к ночи не появлюсь, наши переживать будут.
Капрал посмотрел на меня с сожалением.
– И Герду я вечером встретить должен был…
Как и предполагалось, добираться до Бьёрнкрога ночью, без отдыха, мы не стали. Остановились в большом придорожном трактире. Столичный капрал (фунс, как же его зовут?) показал хозяину заведения подорожную, и тот только солидно кивнул. Люди его ремесла мало говорят и никогда не отказывают в гостеприимстве государевым служивым.
Зал трактира большой и пустоватый. В торговое время проезжающие купцы складывают в нем на ночь товары. Все здесь кондовое, мощное, некрасивое, но крепкое, сделанное на века. Столы и лавки расставлены вдоль стен, середина зала свободна. Хочешь – пляши, хочешь – дерись, а хочешь – мирно укладывайся спать на тюки с товаром.
Нам были отведены комнаты наверху, но подниматься туда никто не торопился. Надо же сначала обогреться у камина, поесть. Столичный капрал нетерпеливо позвякивал ключами. Ему очень хотелось поскорей запереть арестованного. Как же, марширую с бодрой песней. Потерпит. Отгородившись от стражи Освальдом Харпом, я прислонился к стене и не спеша прихлебывал барк. Раз конвоиры хотят ночевать с комфортом, то я тоже не вижу причины лишние часы мучиться в душной комнате. Тем более что к трактиру кто-то подъезжает, а хотя бы два человека из разных компаний, встретившись в таком месте, обязательно заведут интересный разговор, будут обмениваться новостями.
Но послушать мне явно не дадут. Капрал такой-то раздулся от гнева и ключами уже чуть не над головой размахивает. Как его, такого несдержанного, необученного, неуверенного в себе, поставили командовать людьми и к тому же отпустили на самостоятельное задание? Оле, сына и внука стражников, почти что выросшего в казарме, прежде чем что-то поручить, натаскивали шесть лет. Зато и до капитанского звания Сван дослужился в рекордно короткий срок. Про него говорят, что, если Оле бросить в прорубь, он вынырнет с рыбой в зубах. По совокупности заслуг Сван давно мог бы получить титул, но, побывав с Хельгой на паре приемов, отнюдь не жаждет пышной жизни вурда, сильно мешающей служилому человеку, а тунеядцем быть не хочет.
Будет же мне, когда вернусь, от Свана на пряники. И от Хельги. От Гудрун, конечно. Только Герда и Вестри все простят и искренне обрадуются. Хочу домой.
Освальд Харп покосился на исходящего на пену коллегу, скривился и виновато развел руками. Ладно, понимаю, этот деятель никому покоя не даст. Пойду уж.
Лестница, ведущая наверх, находилась возле входной двери. Я еще успел подумать, поднявшись на первую ступеньку, кто и чего ради разместил их так нелепо, но тут дверь распахнулась.
Какие-то вооруженные люди волной перевалили через порог и устремились к стражникам. Мне никогда не приходилось видеть прорыв подснежников из обложенной стражниками бандитской «ямы», но, думаю, выглядит это примерно так же.
Охранители не сплоховали. Единым слаженным движением вскочили, выхватили из ножен палаши. Освальд Харп умудрился опрокинуть стол, и теперь стражников отделял от нападающих своеобразный щит. Не очень удобно в рукопашном бою, но дает обороняющимся пару минут, чтобы занять боевую позицию и понять, что происходит.
Битва начиналась в другом конце зала, а я по-прежнему стоял на лестнице возле распахнутой на волю двери один и без оружия. В мою сторону никто не смотрел.
В детстве, когда ростом был пониже, кататься на двери было одно удовольствие. Ухватишься за ручки с двух сторон, оттолкнешься, подогнешь колени – и только следи, чтобы не стукнуться о косяк и не прищемить пальцы. Сейчас этот трюк удался не столь легко, но секунды, потребные на то, чтобы спуститься и оказаться у порога, я сберег. С крыльца можно не сбегать, а спрыгнуть вбок. Дверь кхарни запирается на простой засов. А уж своего Скима я опознаю и в ночь новолуния с завязанными глазами.
Ни узды, ни седла на кхарне, естественно, не было, но в приграничье детей учат ездить охлябь.
Я припал к мохнатой шее быка:
– Ским, вперед! Выручай, брат!
Хорошо, что скаковые кхарны все понимают с полуслова. И хорошо, что ведущий в трактир дверной проем оказался достаточно широким и высоким.
В Белом Поле нет никого, кто мог бы одолеть кхарна. Только перед хрустальными пауками испытывают косматые дикий непреодолимый страх. Жесткая длинная шерсть защищает быков от клыков хищников, а крепкие рога и острые копыта – превосходное природное оружие. Два кхарна, вставшие бок к боку хвостами в разные стороны, способны держать оборону не хуже закованных в броню воинов. И защищать кого-то, кто оказался между ними. А еще кхарны прекрасно умеют отличать своих людей, не только хозяев, но и тех, с кем пробыли в дороге хотя бы час, от чужаков.
Мы со Скимом ударили во вражеский тыл по всем правилам военной науки. Не зря же отец подобрал мне кхарненка, когда сам я еще только осваивал территорию Къольхейма на четвереньках, а после, в Гехте, командир гарнизона полковник Андор Гъерн уделял нашему обучению в манеже достаточно времени.
Только вот оружие в руке мне бы отнюдь не помешало.
От вторжения обалдели и свои и чужие. Замерли статуями в мастерской скульптора. Только ругался и подвывал тот, кого Ским поддел рогами и отбросил в угол.
Первым очнулся Освальд Харп:
– Ларс, держи!
Брошенную шпагу я поймал на лету.
Теперь у нас было ощутимое преимущество перед противником, но битвы не получилось. Разом развернувшись, нападающие бегом припустили прочь из трактира.
А наши замешкались. Перевернутый стол и вставший посреди зала кхарн теперь только мешали.
– За ними, в погоню! – воинственно взмахнул палашом начальник конвоя.
– Стоять! – бас Освальда Харпа перекрыл петушиный выкрик столичного капрала. – Ночью, без разведки, прямо в засаду угодим.
– Эй, а платить? – Способность исчезать быстро и появляться вовремя отработана поколениями трактирщиков до совершенства. – Может, вы все одна шайка. Удерете под шумок. Еще и зверюгу в зал приволокли!
– Да ну! – Освальд Харп сделал вид, что только сейчас заметил меня и Скима.
«Мог бы удрать», – ясно читалось во взгляде капрала.
Мог бы. Какой порубежник не умеет путать следы в Белом Поле? Уйти от погони, затеряться, а через пару дней заявиться в Бьёрнкрог и по древнему праву вурдов потребовать от короля честного ответа.
Мог бы. Если бы число нападающих не превосходило конвой вдвое. Если бы честный Освальд Харп, упустивший арестанта, сам не отправился бы под суд. Если бы…
А, да что там! Вины за собой не знаю, значит, и бояться мне нечего. За что королю карать верного вассала?
– Капрал Харп! – опомнился начальник конвоя. – Как смели вы дать арестованному оружие?
Как сумел, так и смел. Покрошили б тут всех без Освальда. Ну и без нас со Скимом, наверное.
Я спешился и, отвернувшись от начальника конвоя, эфесом вперед протянул свою шпагу Освальду Харпу.
