Татьяна Яшина
Светлые коты
– Николай Степанович Смирнов.
– Саша… Александр Кучкин, – поправился Саша. – Вы же тезка великого поэта! Тоже пришли его слушать?
– Гумилева? – блеснул тот глазами. – Нет. У меня здесь… дело.
– Чела-эк! Еще пол-литра… чаю! – вскричал справа сосед-поручик.
– И лимончик! – залились хохотом две его спутницы.
– И нам, и нам! – заорала буйная компания слева.
Официант вскоре вернулся. Балансируя с двумя чайниками в руках, он случайно задел Сашу эмалированным боком. Машинально отпрянув, Саша удивился: чайник не только не обжигал – он был холодным! От столкновения Саше на рукав выплеснулась янтарная капля. Принюхавшись, Саша прыснул: от пиджака отчетливо тянуло легким запахом клопов – именно так, по уверениям однокашников, надлежало пахнуть хорошему коньяку. Вот что за армянский чай тут пьют!
Повеселев от неожиданного открытия, Саша расправил плечи: если тут не боятся нарушать сухой закон – то что им посетитель-гимназист! Ерунда!
Оглядывая зал, он заметил суету у входа: какая-то барышня яростно спорила с гардеробщиком, жестикулируя голубым зонтиком с обтрепанными кружевами. Саша узнал и зонтик, и барышню. Осмелев, он встал и приветственно замахал руками. Барышня то ли узнала его, то ли обрадовалась случаю – но вскоре уже лавировала меж посетителями, пробираясь к стене. Саша привстал, чтобы выдвинуть ей стул.
– Вечер добрый, барин! – обдав крепким запахом ландыша, обратилась она к Саше. – Вот собака, последний рубль отдала, а он пускать не хочет!
Лысый сосед встал и учтиво поклонился.
– Я Нина, – простецки протянула барышня руку. – Угостите даму папироской!
На лице лысого отразился такой ужас, что дама осеклась и перевела умоляющий взгляд на Сашу:
– Ну, прощения просим… Чего я такого сказала-то?
– Я не курю, – развел Саша руками.
– Маленький еще, – подмигнула Нина и потребовала у лысого:
– Ну хоть чаем угостите даму! Что вы как нерусский!
– Я русский… Я русский… – засуетился тот и подозвал официанта:
– Чаю, пожалуйста.
– Чаю покрепче? – подмигнул официант.
– Да-да, покрепче… – рассеянно потер руки лысый. – Самого крепкого, будьте добры.
– Французского? – подобострастно вытянулся официант. – Есть тройной крепости, есть пятерной…
– Самого крепкого, пожалуйста.
– И лимончик? – поднял брови лакей.
– Лимончик… Да, лимончик… Или вы предпочитаете с молоком? – обратился лысый к Нине.
– С молоком? – покатилась та со смеху. – Еще чего! Нет уж, мне с лимоном, пятерной крепости!
– Уже бегу-с! – еще раз поклонившись, официант умчался.
Ожидая чайник, Нина притихла, разглядывая зал. Саша смотрел на новую соседку, уже догадываясь о роде ее занятий – золотистые кудряшки над курносым носом, яркие зеленые глаза… Сейчас она казалась девочкой в отделе игрушек – так зачаровала ее роспись на потолке.
– Это что же, жираф?.. – вдруг спросила она, тыча зонтиком в фигуру девочки, обнимающей какого-то зверя.
– Жираф? – встрепенулся Саша, вглядываясь в потолок, почти скрытый под слоями табачного дыма. – Ну что вы, это не жираф. Это слоненок.
– И вправду слоненок, хобот задрал. А я подумала – это у жирафа шея, – засмеялась Нина.
– Моя любовь к тебе сейчас – слоненок! – выпалил вдруг Саша. – Родившийся в Берлине иль Париже! И топающий мягкими ступнями по комнатам хозяина зверинца!**
Его прервал официант, споро разливший «чай» по стаканам.
– Ну, будем! – скомандовала Нина и ловко опрокинула в себя жидкость.
Саша храбро последовал ее примеру. Горло обожгло. Жидкий огонь пролетел по пищеводу, упал в желудок и там свернулся пушистым теплым котенком. Саша почувствовал, что больше не мерзнет.
– Лимончиком… Лимончиком закуси, касатик… – протянула Нина на вилочке ломтик лимона.
Саша мотнул головой – ему было хорошо и так.
Лысый Николай Степанович цедил коньяк маленькими глотками, прикрыв глаза. Нина следила за процессом, одобрительно охнув, когда стакан опустел.
– И лимончиком…
Николай Степанович послушно открыл рот и снял с вилки лимончик. Лицо его перекосилось так потешно, что Нина залилась смехом.
– Никогда не думал, что чай с лимоном – это настолько вкусно, – сказал Николай Степанович. – Недаром герои русской литературы так его любят.
Тут засмеялся и Саша, и даже дама в пенсне за столиком справа.
– А что вы такое говорили, про слона? – тихо спросила Нина, гоняя по блюдцу лимон.
– Не предлагай ему французских булок! – обрадованно взвыл Саша.
– Не предлагай ему кочней капустных!
Он может съесть лишь дольку мандарина, кусочек сахара или конфету!
Сашину декламацию внимательно слушали и милая симпатичная Нина, и милый симпатичный Николай Степанович, и милые симпатичные дамы за столиком справа – и та, что в пенсне, и та, что без него.
– Не плачь, о нежная, что в тесной клетке…
Саша осмелел и схватил Нину за руку.
Он сделается посмеяньем черни!
Чтоб в нос ему пускали дым сигары
Приказчики под хохот мидинеток…
Саша всхлипнул, представив себе бедного слоненка в клубах сизого дыма. Глаза Нины потемнели и набухли слезами. Ее рука сжала Сашину руку.
Николай Степанович тоже пригорюнился, по-бабьи подперев щеку. Саша сморгнул слезы и набрал в грудь воздуха:
– Не думай, милая, что день настанет,
Когда, взбесившись, разорвет он цепи
И побежит по улицам и будет,
Как автобУс, давить людей вопящих…
Лицо Нины грустно сморщилось. Николай Степанович вдруг вскочил.
Саша обиженно замолк. Нина вырвала руку и уставилась в зал.
На эстраде закипала драка.
Официанты во фраках обороняли сцену от молодцов в блузах. Те напирали.
Вот блуза заехала в ухо фраку. Тот отлетел под стол. Завизжала женщина. Пытаясь подняться, официант ухватился за угол скатерти – с грохотом поехала на пол посуда.
Одним движением руки смахнув с дороги гардеробщика, на эстраду залез громадный, как водонапорная башня, человек – лохматый, в желтой блузе навыпуск.
– Вы! – загремело это чудовище, тыча пальцем в публику. От его рева официанты прекратили борьбу, а по столикам словно прошлась коса, заставляя всех пригнуться.
Прозвенела по полу последняя вилка с пострадавшего столика.
– Вы! – повторил верзила, вращая глазами.
– Проживающие за оргией оргию…
имеющие ванну и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!***
Саша глядел, как открывается, словно для плевка, огромный рот чудовища, как брезгливо ворочается его язык – и чувствовал озноб.
Мурашки побежали по спине, волоски на руках встали дыбом.
– Знаете ли вы, бездарные многие,
думающие нажраться лучше как,
может быть, сейчас бомбою ноги
выдрало у Петрова поручика?..
Поручик справа схватился за колено. Из-под пенсне у его спутницы катились слезы. Нина кивала головой, словно кобра под дудку факира.
Саша открыл было рот, чтобы возмутиться, прервать это невыносимое, грубое издевательство над публикой, да что там – над Поэзией! – но не успел.
У входа засвистели.
– Полиция!
– Фараоны!
Люди кинулись к черному входу. Началась давка. Саша бросился к Нине и крепко схватил ее за руку. Она ловко орудовала зонтиком, прокладывая путь в толпе, и вскоре они оказались в первых рядах.
Вслед неслось:
– Ой! Нога! Нога!
– Если б он, приведенный на убой, вдруг увидел, израненный! – гремело вслед чудовище в желтой кофте.
– Женщину, женщину задавили!
– Вам не унять мировой пожар! Победа будет за на… – крик оборвался, словно под ножом гильотины.
И самое страшное, сквозь свистки, звон посуды и глухие удары в мягкое:
– Долой самодержавие!..
Саша пришел в себя, приложившись затылком о стену. Помотал головой туда-сюда, с наслаждением ощутив ледяную влагу гранита. Сбоку обдало ландышем:
– Ты живой, касатик?
– Я… живой… – Саша засомневался – не в первом слове, а во втором. Два часа назад в «Бродячую собаку» вошел совсем другой человек. Словно осыпалась позолота с брабантских манжет. Кто заметит сверкание золотого шитья, когда пылает мировой пожар? От этих мыслей во рту стало горько, а в груди – тесно.
Но упиться горем Саше не дали. Пахнущая ландышем лайковая перчатка легла ему на рукав, а вкрадчивый голос шепнул:
– Сашенька, а что там дальше со слоненком?..
Аэлирен сжимал в кулаке артефакт. Потерять священную реликвию даже в эпицентре ядерного взрыва было бы позорным, непростительным поступком. Толпа вынесла его сквозь низенькую арку черного хода – беспрепятственно, он даже не набил шишки на лбу, как его более высокорослые товарищи по несчастью.
Вот Саша Кучкин, наверное, сильно ушибся, с его-то ростом. От этой мысли Аэлирен почувствовал стыд: судьба Саши не значила ничего по сравнению с великой миссией. Которую он, Аэлирен, еще не выполнил.
Ему надо дождаться связного. Дождаться пароля. Сколько еще до полуночи? Фонарь лил зеленоватый свет на свинцовые воды Екатерининского канала, на вывеску с красным крестом, бросающим малиновые блики на заснеженный тротуар. Аэлирен подошел поближе и вынул громоздкое приспособление для проверки времени: однако, без пяти минут полночь!
– Огоньку не найдется? Для мирового пожара? – раздался хриплый голос. Под фонарь шагнула большая темная фигура. Ударил в ноздри едкий запах махорки.
– Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем! – выпалил отзыв Аэлирен, обмирая от счастья.
– Нишкни, фраер, – в живот уперлось ледяное острие. Темная фигура втолкнула его в подворотню. В смертный мрак. Что-то взорвалось в животе Аэлирена – наверное, боль.
«Я провалил миссию… – от горя он не чувствовал ни боли, ни расползающейся по животу влаги. – Подать сигнал? Ни за что! Я должен вернуть артефакт, иначе коммунизму конец. Люди Земли не простят меня, если я не справлюсь…»
Аэлирен потерял сознание и уже не видел, как над ним склонился испуганный Саша, не слышал, как Нина зажимала ему рану, причитая:
– Потерпи, потерпи, касатик… Саша – в аптеку, живо!
Миллион лет спустя
– Товарищ Аэлирен, проснитесь! – услышал он словно сквозь воду.
– Что… Что случилось?… – открыл глаза. С трудом – каждая мышца налилась свинцом, будто он не шевелился миллион лет.
Теплые руки обняли его, помогли сесть. Товарищи окружали его – ясные глаза, добрые улыбки.
Он замычал от горя: миссия провалена! Он не достоин жизни! Друзей! Коммунизма!
– Товарищ Аэлирен! – раздался до боли знакомый голос. – Товарищ Герой Коммунистического Мира!
Аэлирен подумал, что ослышался. Товарищ Всемир глядел на него добрым ободряющим взглядом.
– Вы выполнили миссию, товарищ Аэлирен! Вы доставили энергонакопитель в нужное место. За это Всемирным Советом Коммунистов вы представлены к званию Героя Коммунистического Мира. Вставайте. Вас ждет церемония награждения.
– Но… как?.. – слова не шли сквозь стиснутое горло, но товарищ Всемир, конечно, всё понял.
– По сигналу передатчика группа прибыла в указанное место и увидела ваше тело. Вы знаете, что мертвые тела невозможно перемещать во времени. А вы были… к сожалению, мертвы, а чтобы оживить вас – необходимы все ресурсы современной науки.
Поэтому ваше тело поместили в условия, обеспечивающие сохранность на миллион лет вперед. Через каждые сто лет группа ученых посещала хранилище – вплоть до сегодняшнего дня, когда артефакт накопил энергию и превратился в мощнейший источник силы во Вселенной.
Аэлирен был словно в тумане: ни речи, ни рукопожатия руководителей Земли, Марса и Альфы Центавра, ни праздничный концерт, ни салют и 44G-фейерверк не могли его по-настоящему разбудить. Перед его внутренним взором словно плыли воспоминания мертвого тела, каким он был в течение миллиона лет: нескончаемые вереницы людей, что проходили мимо него, смотрели с благоговением, плакали…
Только когда товарищ Всемир прикрепил ему на грудь высшую награду Коммунистического Мира – Аэлирен очнулся.
Он смотрел на триллионы соотечественников – а они, через 44G-экраны, смотрели на него. Самый большой экран, как всегда, парил вровень с курантами Спасской башни.
Аэлирен поправил на груди награду – в форме простого красного банта. Поднял руку к козырьку кепки. И счастливо улыбнулся.
«Нет, пусть тебе приснится он под утро
В парче и меди, в страусовых перьях,
Как тот, Великолепный, что когда-то
Нес к трепетному Риму Ганнибала»,
– вдруг вспомнились ему стихи, что читал Саша Кучкин. Миллион лет назад.
*Отрывок из стихотворения Н.С. Гумилёва «Жираф», 1908.
**Стихотворение Н.С. Гумилёва «Слоненок».
***Стихотворение В.В. Маяковского «Вам!», 1915.
