Татьяна Витальевна Устинова Девчонки, я приехал!

– Торт, – сказал Яков Михайлович, отдуваясь. – Нынче в Москве торт достать труднее, чем снег в пустыне Сахара!.. Чёрт бы его подрал совсем!..

– Да на что он нужен, торт ваш? – проворчала Агаша, очень довольная, что есть торт, значит, праздник будет настоящий. – Фейга Наумовна пирогов напекла, и наши пирожки ещё будут, и каравай!

– Э-э, не скажите. – Яков Михайлович быстрым шагом прошёл в свою комнату. – Дети любят сладкое. Так уж они устроены. Даже если они уже выросли и женятся! И потом!..

Он шуровал в своей комнате, как видно, прятал подарки. Агаша ждала.

– Что потом, доктор?

Он показался на пороге. Рукава рубахи закатаны, очки задраны на лоб.

– В лагере, – сказал он и отвёл глаза, – я часто представлял себе торт. Не потому, что хотел его съесть, это мне и в голову не приходило – захотеть торт! Но я представлял его себе и думал: если вернусь, первым делом отправлюсь в кондитерскую в Столешников переулок и куплю самый роскошный торт. И угощу кого-нибудь. Ведь торт бывает только в сытой и счастливой жизни, Агаша.

– Это вы верно говорите.

– Да! – Яков Михайлович снова нырнул в комнату и вернулся с бумажным кульком в руке. – Это грильяж для юных художников. Насколько я понимаю, создание праздничных плакатов и транспарантов идёт полным ходом?

– Так и есть.

– Угостите создателей, Агаша.

– Да вы сами и угостите, – сказала Агаша. – У меня с тестом возни полно, Надинька вот-вот вернётся, а я то и дело у Колпаковых да у Фейги Наумовны! Боюсь, догадается.

– Ей не до нас, – сказал Яков Михайлович задумчиво. – Она сейчас нас с вами едва ли видит, так что ни о чём и не гадает, поверьте мне.

– Поговорили бы вы с ней, доктор, – предприняла последнюю попытку Агаша. – Ну, разве дело, что жених ни разу в доме не был! И когда Павел Егорович помер, рядом не было его, и когда мы переезжали!.. Всё только письма шлёт и в телефон звонит!

– Она влюблена, – Яков Михайлович улыбнулся. – Какие тут могут быть умные разговоры! Впрочем, я не верю, что наша Надинька может полюбить негодяя или подлеца, Агаша. Она человек с такой ясной и прямой душой. И здравомыслящая.

– Кабы не плюнули ей в душу-то, – пробормотала Агаша.

– А мы с вами на что?

– А мы с вами ни на что не годимся, Яков Михайлович! Жениха в глаза не видали!..

Надинька вернулась, как водится, в самый неподходящий момент – когда проснувшийся Федот тащил доски из своей комнаты к Якову Михайловичу. Доскам было наспех придумано какое-то объяснение – мол, доктор время от времени должен спать на жестком, мучается спиной, но приключения на этом не закончились.

Надинька страшно удивилась и обрадовалась яблокам в вазе – доктор в запале добыл и яблок тоже! – взяла одно, зажмурилась от восторга, но есть не стала, положила на скатерть и отправилась к Фейге Наумовне. Из приоткрытых дверей комнат Колпаковых и Ващуков за ней следили несколько пар встревоженных глаз.

Надинька постучала, но добрая и приветливая Фейга не пустила её на порог. Она выскочила в коридор, оглянулась, плотно ли прикрыта дверь, и стала так, чтоб с гарантией загородить собственными пышными формами подступы к комнате.

Надинька страшно удивилась.

– У меня беспорядок, гостей не принимаю, – нервно объяснила Фейга Наумовна. – Я разбираю бельё, у нас решительно негде присесть.

В это время из её комнаты выбрался один из братьев Колпаковых, кажется, Юрка, деловито подтянул штаны и дунул в сторону уборной. Физиономия у него была перемазана шоколадом.

Надинька проводила его глазами.

– Совершенно, совершенно нет времени, – не к месту продолжала врать несчастная Фейга. – Сейчас со службы вернётся Ефим Эммануилович, а у меня повсюду разложены… разные… капоты…

– Я только хотела спросить, придёт ли сегодня Марк, – пролепетала ошарашенная Надинька. – И если да, не мог бы он прийти пораньше…

Марк приходил к Кольцовым заниматься на рояле.

– Я пришлю его сразу, как только он вернётся из училища, – пообещала Фейга, – да, да, в ту же минуту, в ту самую секунду, а сейчас мне пора!..

Она пропустила перед собой одного из Колпаковых, кажется Юрку, вернувшегося из уборной, и плотно закрыла за собой дверь.

– Чу-де-са, – по складам шепотом произнесла Надинька. – А я выхожу замуж, и у меня есть яблоко!..

Она вернулась к себе, взяла яблоко и стала у окна, думая о том, что завтра вот в это самое время всё будет по-другому. Она выйдет замуж за Серёжу и станет Надеждой Кольцовой-Гараниной! Они так договорились, что она возьмёт его фамилию, но свою тоже оставит. Из ЗАГСа они отправятся гулять по набережной, съездят на Ленинские горы, там сейчас так красиво! А потом она приведёт его домой и познакомит наконец с Агашей и доктором!

О том, что будет дальше, после прогулки и знакомства, Надинька старалась не думать.

Ведь совершенно понятно, что всё будет хорошо! Так хорошо, как никогда и ни у кого не было, даже у мамы с папой!..

Вскоре пришёл смущенный до невозможности Марк. Он в последнее время смущался, когда видел Надиньку, и она понимала, что он влюблён, поэтому изо всех сил старалась обращаться с ним по-товарищески, как сестра или старшая подруга.

Ничего подобного за ним не замечалось до их совместного похода в консерваторию, и Надинька считала, что Марк влюбился в неё исключительно из-за профессорши Икрянниковой, которую она попросила его прослушать. Тамара Ильинична прослушала, нашла, что он талантлив, Марк стал брать уроки и отчаянно влюбился в Надиньку!

Агаша сказала, что ей нужно в шестую квартиру, там у хозяйки что-то не выходило то ли с рукоделием, то ли с тестом, и ушла. Доктор не показывался из своей комнаты.

Надинька угостила Марка яблоком. Тот стал было отказываться, но она и слушать не стала, положила яблоко прямо перед ним на клавиши.

Он довольно долго играл Черни. Надинька на диване читала «Обрыв» Гончарова. А потом он перестал играть и спросил:

– Вы выходите замуж, Надя?

– Откуда вы знаете?

– По-моему, Агаша поделилась с моей мамой.

– Вечно Агаша со всеми делится, – пробормотала Надинька. – Но это правда. Я выхожу замуж.

– За кого?

Надинька засмеялась и закрыла «Обрыв».

– За человека! За очень хорошего человека.

– Он вам нравится?

– Он инженер, – сообщила Надинька, – талантливый.

– Вам нравится, что он он инженер или что он талантливый?

– Марк, что за вопросы?!

– Мне нужно знать, – сказал он серьёзно. – Я спрашиваю потому, что мне нужно. Какой он?

Надинька подумала немного. Лицо у неё посветлело.

– Он надёжный и добрый, – сказала она наконец. – Таким был мой папа. Вы вряд ли его помните, Марк, но поверьте, он был именно таким. Он много знает, но не кичится, понимаете? Если я его спрашиваю о чём-то, он обязательно мне растолкует и при этом не смеётся надо мной. Разве что… самую чуточку!..

Доктор Яков Михайлович в соседней комнате снял очки, потёр глаза и на цыпочках подошёл к двери – чтобы лучше слышать.

– Он пишет мне письма, даже если очень занят. Но всегда напишет хоть пару строк. И он всё обо мне знает! И об Агаше, и о докторе. Ему это интересно и важно. Я даже ругаю себя, что совсем ничего не знаю о его занятиях! Но он говорит, что не может мне рассказать, какой-то большой секрет, важное дело.

– Получается, – сказал Марк, – что вы любите его за то, что он любит вас.

Надинька словно огорчилась немного.

– Вы ничего не поняли, Марк! Это потому, что вы ещё… – она хотела сказать «маленький», но сказала по-другому, – потому что вы ещё юноша. Но всё изменится, когда вы встретите человека и полюбите его по-настоящему.

– Я уже встретил человека, – мрачно и торжественно проговорил Марк, – но этот человек завтра выходит замуж за инженера.

Надинька вздохнула – мальчик вбил себе в голову какую-то ерунду, придумал муку и теперь страдает! И как ему помочь?..

– Если у вас ничего не получится с этим инженером, – заговорил Марк со страстью, – если вы поймёте, что он вам совсем не подходит, разлюбите, вспомните обо мне! Я буду ждать вас всю жизнь, Надя! Я готов бросить музыку, уехать на целину, целыми днями работать, только чтоб вы были рядом!

– Марк, зачем вы говорите такие глупости?..

– Если вам станет плохо, вспомните обо мне! Прошу меня простить, я сегодня не смогу заниматься!

Доктор за дверью покачал головой и вздохнул.

Прозвучали шаги, скрипнула дверь – мальчик ушёл.

Некоторое время было тихо, а потом вдруг грянула «Фантазия-экспромт» Шопена.

Надинька редко её играла.

Доктор замер.

Всё население квартиры затаило дыхание. Марк остановился посреди коридора. Бабуся на кухне бросила примус и окаменела, словно истукан. Федот воткнул шило в подошву сапога, который чинил, и вздохнул изо всех сил. И даже братья Колпаковы, Витька, Юрка и Шурка, в комнате у Фейги перестали малевать плакат, задрали головы и стали слушать, время от времени шмыгая носами, а сама Фейга прослезилась.

Надинька взяла последний аккорд, словно поставила точку. Посидела, глядя на клавиши, а потом спросила:

– Доктор, вы подслушивали?

Яков Михайлович показался в дверях своей комнаты, вид у него был смущённый.

– Ну, разумеется.

– И что вы думаете?

– Марк влюблён, Надинька. Это так объяснимо в вашем возрасте.

– Я не об этом, – нетерпеливо перебила она. – Неужели можно взять и… разлюбить? Ведь Марк говорил именно так! Что должно случиться, чтобы вот так раз – и любовь ушла? И как после этого жить?

Надинька повернулась и посмотрела на доктора.

– Вы смогли бы разлюбить человека? Потому что он оказался каким-то не таким, как вы его себе представляли? Или заболел? Или совершил ошибку?

– Ошибки бывают разные, Надинька. И непростительные тоже.

– Ну, какие, какие? Я не хочу никаких ошибок, я хочу, чтобы всё было ясно, светло и навсегда! Чтобы как в берёзовой роще, которая у нас на горке, помните? Такая светлая просторная дорога, а вокруг белые стволы, и трава, и цветы! Неужели вы не понимаете?

– В жизни не всегда бывает лето и берёзовая роща, Надинька. Бывает зима и… Владимирский тракт.

– Ну и пусть зима, пусть тракт! Но ведь вдвоём всё равно легче, Яков Михайлович!

– Вдвоём страшнее, – сказал доктор очень серьёзно. – Ведь отвечать придётся не только за себя. И беспокоиться не только о себе. Одному проще. Одному ничего не нужно. А когда есть второй, всегда… тревожно. Придётся многое прощать, ждать, уговаривать себя. Без этого не бывает жизни. Как ты думаешь, что чувствовал твой отец, когда Любочку призвали в армию? И не в тыловой госпиталь, а в санитарный эшелон, считай, на передовую. А Зина, моя жена? Что она пережила, когда меня… забрали? Уже после войны, в сорок шестом! Нам тогда казалось, всё позади, мы преодолели самое страшное, но оказалось, не всё. Не заплатили сполна.

– Я её совсем не помню, – пробормотала Надинька.

– Она… умерла в том же сорок шестом. Её совсем затравили на службе после моего ареста. Она служила в Институте микробиологии. Закрыли тему исследований, в последнюю минуту рассыпали набор её статьи. Она пришла домой, легла на диван и скончалась. Я узнал, только когда вышел на поселение. А ты говоришь, цветы и травы…

– Но ведь самое ужасное правда позади, Яков Михайлович, – Надинька умоляюще посмотрела на доктора, ей очень нужно было, чтобы он подтвердил. – Такой страшной войны больше никогда не будет, и таких ужасных ошибок и перегибов тоже!.. Вы согласны?..

– Я точно знаю, что любовь есть, вот с чем я согласен, – сказал доктор. – Она не выдумана русскими писателями-классиками. А уж как вы с ней обойдётесь, зависит только от вас и ваших усилий.

– Я завтра познакомлю вас с Серёжей, – пообещала Надинька скорее себе, чем доктору. – И вы увидите, какой он хороший, прекрасный человек!..

Ночью она не сомкнула глаз и точно знала, что Агаша тоже не спит. И слышала, как доктор ворочается за стеной на неудобном кабинетном диване, скрипели пружины.

Надинька лежала, закинув локоть за голову, и думала о том, как всё будет. Она обещала себе, что никогда не разлюбит Серёжу, что станет во всём ему помогать, никогда не струсит и не спасует перед любой бедой.

И будет светлая дорога в берёзовой роще, а не Владимирский тракт!

Утром в квартире было непривычно тихо, даже радио в комнате у Ващуков не трубило маршей и не призывало граждан на гимнастику.

Надинька первой промчалась в ванную, облилась ледяной водой, от которой, как обычно, сбилось дыхание и потемнело в глазах.

С Серёжей они договорились встретиться у ЗАГСа в одиннадцать часов, он обещал быть со своим другом, а Надинька с Миррой – свидетелями.

До половины одиннадцатого, когда уже прилично будет пойти, нужно было как-то дожить.

По случаю большого праздника Агаша приготовила кофе – Серёжа с оказией прислал из Ленинграда несколько банок сгущённого кофе с молоком. После того как он сделал ей предложение, Надинька стала принимать гостинцы, хотя от денежных переводов по-прежнему отказывалась наотрез.

Надинька выпила кофе и съела большой кусок хлеба с маслом – немыслимое баловство. Агаша хлопотала над новым платьем и время от времени утирала глаза.

Доктор у себя в комнате похаживал из угла в угол, слышались его шаги, ботинки поскрипывали.

– Что-то у нас так тихо сегодня? – наконец удивилась Надинька. – Словно никого нет.

– А может, никого и нет, – поспешно отозвалась Агаша. – День нынче выходной, погода шепчет, вот и разошлись кто куда.

– Агашенька, мы после записи тоже погуляем, ладно? Ты сразу нас не жди.

– Здрасте-пожалуйста! А когда ж вас ждать? К ночи, что ли?

– Ну, нет же, ну почему к ночи! Мы погуляем с… Серёжей. Ты не волнуйся, с нами ещё Мирра и Серёжин друг с завода, свидетели. А потом сразу приедем. Ты, главное, ничего не выдумывай, ладно? Никаких пирогов и наливок!

– Как можно, – пробормотала Агаша, соображая, когда же ей в таком случае сажать в печку каравай.

– Доктор, – позвала Надинька во весь голос. – Что вы там ходите, как тигр в клетке? Почему вы не идёте пить кофе?

Доктор возник в дверях.

– Я бы предпочел всё же проводить тебя к жениху, Надинька, – выговорил он, глядя на неё через очки и слегка закидывая голову. – В этом нет ничего особенного! Так положено.

– Господи, и вы тоже! Когда и кем положено?! Это просто мещанские предрассудки! Ещё придумайте, что мы должны в церкви обвенчаться!

– Ты с этим не шути, – строго перебила Агаша. – Нехорошо.

– Это же просто формальность, – горячо продолжала девушка. – Мы запишемся, погуляем, придём сюда, я вас всех познакомлю, вы перестанете беспокоиться. Как хорошо!

– Я твои перчатки кружевные вчера постирала и погладила. Там на пальце дырка. Я зашила. Где ты умудрилась зацепиться-то?

– По-моему, в институте, Агаша. Спасибо тебе.

Они болтали, и обе всё больше нервничали.

Наконец стало ясно, что пора.

– Пора, – сказал и Яков Михайлович, вынув из карманчика свой знаменитый хронометр с репетицией. Часы прозвонили волшебную мелодию. – Я спущусь и подожду тебя внизу.

– Не нужно меня провожать!

– Только до трамвая, – уверил доктор.

Надинька облачилась в новое платье – чудо как хороша! – закрутила перед зеркалом волосы, как обычно, как всегда, но всё же оставив завиток на шее. Нацепила туфли, натянула перчатки и взяла ридикюль.

Агаша поглядела на неё и заплакала по-настоящему.

Надинька кинулась ее утешать.

– Букет, – сквозь слёзы выговорила Агаша. – Подожди, не хватай из вазы, дай оботру! Закапаешь юбку!..

– Агашенька, голубушка, не плачь!

– Уж больно ты красивая.

– Вот увидишь, всё будет хорошо!.. Правда!..

Они вышли в коридор.

Надинька замерла.

Все соседи, предположительно разошедшиеся кто куда по случаю выходного дня и хорошей погоды, стояли каждый в своих дверях. Все Колпаковы во главе с бабусей, Ващуки, – Дуся прятала за спиной грязные руки, она с утра чистила на свадьбу картошку, спешила, а Федот был совершенно трезв и в чистой рубахе, – Фейга Наумовна и Ефим Эммануилович при полном параде.

– Здравствуйте все, – растерянно сказала Надинька.

Агаша подтолкнула её в спину, делая соседям знаки, чтобы убирались.

– Иди, иди! Господи, паспорт-то?! Паспорт взяла?

– В ридикюле.

– Ну, в добрый час, – сдержанно напутствовала бабуся Колпакова.

Агаша вышла следом за Надинькой на площадку, и они обнялись. Агаша вся дрожала.

Надинька с чувством поцеловала её, сделала реверанс и побежала вниз по лестнице, зацокали каблучки новых туфель.

Агаша перекрестила её спину и стояла, не уходила, прислушивалась.

…Съедет по перилам или нет? Всё же невеста, и платье новое…

Каблучки затихли, а потом зацокали снова, уже внизу – съехала!..

Тут Агаша заспешила.

Когда в два часа дня позвонили в дверь, всё было готово.

Столы начинались в комнате Ефима и Фейги, продолжались через Ващуков до Колпаковых.

Вокруг рояля на полу и табуретах стояли блюда и напитки, не уместившиеся на столах. На стене в коридоре флажки и длиннющий плакат «Привет молодожёнам!», немного заляпанный руками юных Колпаковых. Соседи из восьмой, шестой и двенадцатой квартир суетились на кухне, дожаривая картошку и доваривая голубцы. Папаша Мирры налаживал патефон, а мамаша устраивала за столом «особое место» для молодых – кушетка была накрыта белоснежным тюлем и обложена подушками, словно брачное ложе!..

Агаша в новом шуршащем платье вытащила из комнаты прятавшегося там доктора, махнула рукой, все высыпали в коридор, папаша с патефоном приготовился.

Трясущимися руками бабуся Колпакова подала Агаше затейливый, ещё горячий каравай на серебряном блюде – сверху солонка, как положено, – и распахнула дверь.

Патефон захрипел и грянул марш Мендельсона.

– Позд-рав-ля-ем! Позд-рав-ля-ем! Позд-рав-ля-ем! – трижды проскандировал хор соседей, которым дирижировала Фейга.

Все кинулись, двинулись и замерли в недоумении.

– Добрый день, – сказала вежливая Мирра. – Вот и мы. А Серёжа сразу из ЗАГСа на аэродром уехал. Его отпустили только на несколько часов.

Марш Мендельсона гремел.

Соседи молчали.

– Агаша, – тонким голосом спросила Надинька, – что ты наделала?!

– Как на аэродром? – обморочным голосом переспросила Агаша. – В такой-то день?

– А что тут особенного, – неожиданно провозгласила бабуся Колпакова. – Ответственный товарищ, по делу отозван! Сейчас по всей стране большие дела идут, для них и кадры куются! Чего это все остолбенели-то?! Свадьба у нас, праздник!.. Ну, принимай, принимай каравай, молодая! Отрывай кусок за себя и за жениха! Чтоб добрая доля вышла!..

Тут все разом зашумели, заговорили, засмеялись, принялись поздравлять Надиньку, которая не знала, как отвечать, и с каждой секундой всё больше краснела и смущалась.

Мирра отобрала у папаши патефон, завела какую-то бодрую музыку, соседи из кухни стали по цепочке передавать тарелки и миски с голубцами и картошкой.

…И пошло веселье!..

Надинька – одна! – сидела на почётном месте для молодожёнов, и все так ухаживали за ней, словно она только что вернулась из полярной экспедиции. Фейга накладывала ей на тарелку лучшие куски пирога и рыбы, как будто она в этой самой экспедиции голодала!..

Потом начали потихоньку выпивать, желать невесте счастья, а отсутствующему жениху успехов в делах, и Надинька отошла, оттаяла. Перестала чувствовать себя виноватой перед всеми этими прекрасными людьми, которые устроили ей такой незабываемый праздник.

В разгар веселья патефон заиграл «Риориту». Надинька улучила минутку, когда из кухни примчалась запыхавшаяся Агаша, подсела к ней и поцеловала руку.

– Он правда должен был сразу уехать! – прошептала она няньке на ухо. – Честно! Ты прости меня, Агашенька!

Та покачала головой.

– Путаные вы все нынче, – сказала она. – В первый раз на своём веку вижу, чтоб свадьба, да без жениха! Хоть паспорт покажи, а то, может, и нет его вовсе?

– Покажу, – пообещала Надинька, – конечно! Он сказал, в декабре попроще станет, он какую-то большую работу закончит!

– Прям перед людьми неловко, – Агаша вздохнула. – Что они скажут?

– Да ничего такого они не скажут, Агаша! Посмотри, какие хорошие люди нас окружают! Ты только посмотри!

Агаша засмеялась.

– Давно ли ты их как огня боялась, по углам шарахалась?

– Ну, что было, то прошло!..

И даже танцы удалось потанцевать, сдвинув в стороны столы!

Странная это была свадьба, странная, но весёлая, и оказалось потом, что гости и невеста запомнили её на всю жизнь.