bannerbanner
Татьяна Дивергент (Свичкарь) Право на рай
Право на рай
Право на рай

5

  • 0
  • 0
  • 0
Поделиться

Полная версия:

Татьяна Дивергент (Свичкарь) Право на рай

  • + Увеличить шрифт
  • - Уменьшить шрифт

Слышал ли он эти ее слова «Мы просто разминулись во времени»? Или это было одним из тех снов о которых до конца жизни уверен, что это – святая правда. О том, что стало с его матерью, Саша в конце концов узнал. Но судьба Фаины так и осталась неизвестной.


Тогда же – в первый раз и навсегда – Саша поссорился с приемным отцом.


– Не изображай убитого горем, – сказал он резко, – Я же знаю, что у тебя давным-давно другая женщина, другая семья на стороне.


Юрий был поражен, но не стал оправдываться. Спросил только: я


– Откуда ты узнал?


Саша горько усмехнулся.


– Первый раз увидел вас случайно… в городе. Ты же знал, что Фаина почти из дома не выходит. И не слишком-то старался спрятать свою пассию. А потом – нетрудно было догадаться. Все эти клиенты, которые могут встретиться только вечером или в выходные дни. Все эти «деловые звонки», когда ты вместе с телефоном уходил в другую комнату…


– Она тоже знала? – Юрий имел в виду жену.


– По-моему нет. А если знала, то не от меня. Я никогда не стал бы говорить ей ничего, что могло бы расстроить ее.


– Вот! – закричал Юрий, – В этом-то и было всё дело. Всё это время вы вели себя как двое влюбленных, так что мне места не было. Я не мог вмешаться в ваши отношения, я был лишним! Сто раз я хотел вернуть тебя в детский дом, но я знал, что тогда Фаина от меня уйдет, уйдет вместе с тобой.


Саша побледнел.


– А потом тебе стало все равно, не правда ли? Ты просто завел себе новую женщину.


– Женщину, которая любит меня. А уйти от Фаины я не мог, я чувствовал, что она сходит с ума, что в любую минуту, ее возможно, придется положить в больницу. И всё это происходило не из-за меня, а из-за тебя, сынок, – тон Юрия был полон яда, – Потому что ты такой маленький, а она такая старая. С этим Фаина смириться не могла.


Саша вскинул руку, как будто хотел дать пощечину приемному отцу. Они стояли друг против друга. Потом юноша сел и спрятал лицо в ладони. Юрий понял, что он плачет.


– Я ухожу, – сказал Саша.


– Слава тебе, Господи, но куда? Думаешь, Фаина не хотела бы, чтобы ты кончил школу? У тебя вот-вот начнутся экзамены.


– Школу я окончу. А жить буду у Марго. Ей сейчас нельзя оставаться одной. А ты ведь привезешь сюда свою подругу и… У вас же, кажется, есть родной сын? Так что тебе есть, с чем сравнивать – чувства к собственному ребенку, и к чужому? Что ж, совет да любовь…


Марго приняла Сашу так, будто он и должен был жить здесь.


– Это был дом Фаины. А теперь это и твой дом, – сказала она.


Саше полоснули по сердцу эти слова. Даже мать говорила о Фаине в прошлом. Но жить с Марго ему оказалось легко. Она и к старости сохранила свой характер – мало что принимала близко к сердцу и ничего не боялась, даже смерти. В доме она научилась передвигаться ощупью, и очень редко во что-то врезалась или что-то роняла. Варила кофе в автоматической кофеварке, щедро добавляла в чашку коньяк, слушала музыку, и иногда тихонько подпевала, пританцовывала. По выходным к ней нередко приходили друзья, и, если не заглядывать в комнату, а слушать смех, выкрики, мелодии – можно было подумать, что там собралась молодая компания.


…Юрий, которого Саша так ни разу и не назвал отцом, поступил точно так, как и предсказывал Саша. Он привел в дом молодую девушку, Марину, которая давно уже была его настоящей женой и родила ему сына Славика.


Он нашел то, что искал. Марина работала в компании у его партнера, сидела в офисе, одна улыбка ее стоила миллион. Юрий сам не понимал, почему она согласилась с ним встречаться, а потом на годы смирилась с ролью любовницы.


– Хочется настоящего после всего этого суррогата, – говорила она, – Ты- как раз настоящий. Тысячи мужиков врут, говоря, что жена больна, и поэтому они не могут оформить развод. Но я знаю, что ты не врешь. И что тебе отчаянно хочется уйти, из семьи, где тебя не ценят, но ты этого не делаешь. Твоя Фая действительно больна, а приемыш – еще мальчишка и не сможет заботиться о ней. Но настанет время, когда ты освободишься, и тогда ты будешь со мной. И не потому, что я молодая и красивая, а потому что ты меня любишь. Я это вижу.


– Если я – один из тысяч, то такая как ты – одна на миллиард.


Именно о Марине он думал, выбирая подарки на Новый год, Восьмое марта, Дни рождения. Он счастлив был совершать ради нее безумства, покупать дорогие и редкие вещи, и заодно, попутно – брал что-нибудь для Фаины и Саши.


А когда Марина родила Славика, Юрий впервые почувствовал, что жизнь обрела смысл. Иногда они лежали и мечтали, как будут жить когда-то, куда поедут, что станут делать…


– Но ведь неизвестно, когда это все произойдет, – Марина с улыбкой опускала его с неба на землю.


– Что именно?


– Когда ты освободишься и как. Но Бог нас не покарает, мы же не желаем Фаине ничего дурного. Мы просто хотим, чтобы она как-нибудь исчезла, сама собой, правильно? Может быть, она тоже влюбится и уйдет к другому…


Он качал головой:


– Она уже влюбилась, и это неизлечимо.


Юрий рыдал на поминках, которые решил устроить по Фаине. Ее все не находили, а он мучился, ожидая развязки, и желал подвести какой-то итог.


– Вы можете искать годы, – сказали ему в полиции, – Так мы ищем одну женщину, музыкантшу. Вышла из дома вечером погулять, сказала матери, что заодно купит хлеба. И с тех пор ее никто не видел. Если не нашли в течение первых дней после исчезновения – приготовьтесь к тому, что это затянется надолго.


Но Юрий уже не мог ждать. Он созвал знакомых – дальних и близких, и в их присутствии оплакал Фаину будто мертвую.


– Я уверен, что она уже не найдется, – говорил он, – Ничего удивительного, всё к этому шло. Ее душевное состояние в последнее время… Слезы… подавленность…


– С жиру, короче, бесилась, – сказала одна из общих знакомых, которая сама имела виды на Юрия, – Всю жизнь не работала баба, вот и съехала с катушек.


Саша, конечно, не присутствовал на этих «поминках». А на другой день Юрий привез домой Марину и сына. И, закрыв за собой дверь, закружил молодую женщину на руках:


– Свобода! Свобода! Маринка, мы, наконец-то свободны, веришь?


Через несколько недель они уехали на солнечный юг, в то самое путешествие, о котором давно мечтали. И – Юрий оказался прав – родной сын ему ничуть не мешал.


Время от времени, раз в несколько месяцев, Юрий звонил Саше. Говорил вежливым, нейтральным голосом. Спрашивал, все ли в порядке? Ни в чем ли Саша не нуждается? Может быть, денег дать. На все вопросы юноша отвечал:


– Спасибо, мне ничего не нужно.


В эти первые, самые трудные годы, спасением для Саши стала бабушка. Порой они сидели вместе возле камина, и Саша смотрела на знакомые черты, в которых было так много общего с его приемной матерью.


Только с ней, Марго Саша один раз заговорил о Фаине.


– Ты думаешь, она умерла,– спросил он? – Почему же тогда я ни разу не видел тебя плачущей? Даже Юрий, и то…


– Что ж мне плакать? – Марго усмехнулась, – Сколько там мне осталось? Всё равно мы скоро увидимся… Пусть хотя бы там, на том свете…


– Значит, ты думаешь? – он не мог продолжать.


Марго положила руку на грудь, помедлила несколько мгновений, точно прислушиваясь, а потом сказала просто:


– Я знаю.


– И …как?


В голосе Марго послышалась строгость:


– Так, как она сама решила.


Больше эту тему они не поднимали никогда. Но Саша еще долго ходил к реке. Туда, где, как говорили, нашли когда-то тело его родной матери. Он часами смотрел на воду и ждал… Какого-то наития… прозрения… Но тайна так и не открылась ему.


Экзамены он сдал хорошо. Он мог бы блеснуть, но с уходом Фаины все в его душе погасло. Довольно было и средних баллов.


Вместо армии он проходил альтернативную службу – не мог оставить Марго, и наплел, что он пацифист. Но проблем не возникло. В городской больнице позарез нужны были санитары. Он помогал переносить больных, и делал всю ту грязную, тяжелую работу, которая так необходима, и за которую молодежи так часто не хочется браться. Особенно практически за бесплатно. Но у Марго было достаточно денег, чтобы они не нуждались, да Саша и знал себя – к материальной стороне жизни он был нетребователен до безобразия.


Марго дала ему полную свободу – и никогда не заговаривала ни о выборе дальнейшего жизненного пути, ни о женитьбе.


– Милый мальчик, – говорила она, – У тебя своя голова не плечах. А я уже слишком устала, чтобы брать на себя ответственность за чужую жизнь.


Она до последнего старалась обслуживать себя сама, и просила до удивления немного – купить бутылку ее любимого коньяка или принести диск того или иного музыканта.


А незадолго до смерти она попросила отвезти ее к морю.


– Не думай, что старая карга окончательно сбрендила, – сказала Марго, ероша волосы тем же движением, что и в молодости, – Я просто хочу попрощаться со своим любимым уголком.


Он встревожился:


– Ты плохо себя чувствуешь?


Она посмотрела на него поверх очков, которые давно уже были практически бесполезны:


– Если ты спрашиваешь про тот свет, то я на низком старте. Но к морю мы еще успеем.


Это была одна из самых странных поездок в жизни Саши. Марго крепко держала его под руку и вела себя так, что люди не сразу понимали, что она почти не видит. Они поселились в гостинице простой, дешевой, но на самом берегу. Так что, сидя на балконе, можно было услышать, как шумит море. У этого жилья был один недостаток – набережная под окнами. Вечером из каждого кафе неслась своя музыка. Пахло шашлыками, жареной кукурузой и какими-то пряностями. Продавали разливное вино, взлетали в небо качели.


Марго до глубокой ночи, почти до рассвета, сидела на балконе с сигаретой:


– Настоящая феерия, – говорила она, – Это то, что я и хотела.


Они вернулись, закончилось лето, а осенью Марго слегла, и через два дня ее не стало. Дом писателя, где она прожила большую часть жизнь, она завещала какому-то благотворительному фонду, а Саше оставила квартиру – ту самую, что когда-то покупала для себя и дочери.


Саша работал в МЧС. Одно время он думал о медицинском институте, он уже многое повидал. Но в то же время чувствовал, что не сможет двадцать четыре часа в сутки жить для больных, как те немногие врачи, которыми он восхищался. Ему нужно было хотя бы какое-то время оставаться наедине с собой, со своими мыслями, со своей душой.


В МЧС он работал посменно. Никакой особой романтики. Чаще всего звали открыть запертые по неосторожности двери квартир, порой просили снять с дерева любимого кота или кошку, вызволить из беды любимое животное. В эпоху расцвета заморской болезни «скорая помощь» сбивалась с ног, и нередко приходилось помогать транспортировать в больницу тяжелых пациентов. Иногда работали в сотрудничестве с пожарными, водолазами.


Может быть, Саша пошел в эту сферу потому, что надеялся хоть что-то узнать о Фаине? Хотя бы из чьих-то воспоминаний, может быть, дастся в руки оборванная ниточка, выведет туда, где она сейчас…


В свободное время Саша нередко бродил по улицам. Его заносило в те районы города, где дворы напоминали колодцы, а дома уже еле держались от старости – и видно было, что вот-вот их снесут. Узкие улочки, запах сырости… Он говорил с этими домами – про себе, конечно, чтобы его не сочли за сумасшедшего. Касался ладонью шершавых стен, про себя спрашивал – не слышали ли они чего о Фаине?


Потом в городе решили прокладывать новую ветку метро. Так говорили. Шесть десятков домов шли под снос, так как не выдержали бы прокладки подземных путей. Начались обычные разборки. Циничные с одной стороны и отчаянно-бесплодные с другой. Люди, прожившие в этих домах весь век, сопротивлялись переезду, тем более, что деньги им всегда предлагали минимальные – только и хватит, что на убогое жилье где-нибудь на окраине.


Саша знал, что будет дальше. Людей всё равно выселят. Дома их снесут. На опустевшем месте построят элитные здания, которым никакая подземка не помешает. И продадут их втридорога.


Кто-то всё-таки смирялся и уезжал, другие говорили, что не покинут свои дома до последнего – пусть хоть бульдозером сносят вместе с ними. Речь шла о каменных строениях. Саша помнил, что когда собирались сносить дома деревянные, и люди проявляли подобную неуступчивость – жилье попросту сжигали. Кто это делал – Бог весть, концов так и не находили. Загорались дома всегда ночью, и бывали случаи, когда люди не успевали выбежать.


Один раз они спасли мать с детьми, а какое-то редкое лекарство для младшего ребенка не вытащили из огня. На другой день волонтеры дали объявление о сборе денег в соцсетях, чтобы купить этот препарат.


И теперь Сашу вызвали в один из подобных домов.


– Там бабка пропала, не приходит, а в комнате плачет ребенок, – объясняла по телефону взволнованная женщина, – Мы уже хотели дверь ломать, но решили сами не действовать. Пусть профессионалы. Чтобы нас потом не обвинили ни в чем плохом.


– Вы совершенно правильно сделали, – отвечала диспетчер, – Саша, съездишь?


Вскрыть замок в старой двери – не такой уж большой труд, и Саша не предполагал, что задержится надолго.


На этой улице он еще не бывал. Если бы Марго была жива, она объяснила бы ему, что это тот самый дом, и та самая коммунальная квартира, в которой они с Фаиной когда-то жили.


Женщина лет сорока в обтрепанном халате встретила его в подъезде.


– Бабка, – сказала она, – У нас живет поехавшая бабка. Честно, я согласна переехать только ради того, чтобы избавиться от такого соседства. Крыс она разводит. Представьте? Другие их травят, а она разводит… Весь дом провоняла своими пацюками… И сбегают они у нее -ф-фу…


Саша уже поднимался по лестнице.


– И вот мы ее предупредили, что вызовем санэпидемстанцию, или как это сейчас называется контора, и весь ее хвостатый контингент ликвидируем. Так она сегодня собрала тварей в лукошко и пошла на рынок. Людям, говорит, раздам. Раздаст она! Кто эту гадость в руки-то возьмет…. Знаете, вот каждый раз, когда она уходит из дома, я в глубине души, надеюсь, что она не вернется… не старуха, ведьма какая-то… И вот нет ее и нет, а потом слышим – в комнате будто плачет кто-то. Мы давай стучать, а там только всхлипывают. Тогда мы в МЧС и позвонили.


Саша машинально ответил словами диспетчера:


– Вы все правильно сделали.


– Вот и я так считаю, – обрадовалась женщина, – А может, когда вы дверь откроете, мы все-таки какую-нибудь службу вызовем, а ? Пусть в вашем присутствии комнату осмотрят, сфотографируют… И наложат на бабку какой-нибудь штраф за антисанитарное состояние.


– Там посмотрим. Эта дверь, говорите?


– Эта, эта…, – Саша заметил, что его окружает уже несколько женщин. Всё это были любопытные соседки. Видно, старушка не пускала их в свою комнату, и они не знали, что делается там, за дверью.


Он достал инструменты. За дверью было тихо. Саше потребовалось не больше минуты, чтобы ее открыть.


… Возможно, соседки сразу заметили и нищую обстановку, и погрызенную крысами шаль на спинке стула. Возможно. Саша видел только девочку, стоящую в глубине комнаты. Две короткие косы чуть ниже плеч, бумазейное платьице… Так одевали детей давным-давно. К груди девочка прижимала большую серую крысу, которая, кажется, и не пыталась вырваться.


Девочка была – вылитая Фаина, такая, какой он видел ее на фотографиях. Сходство было настолько полным, что он закрыл глаза.


– Это ж смотри ты! Ребенок!


– Откуда она ее притащила?


– Девочка, эта бабушка тебе родная, да? – загомонили за спиной соседки.


«Мы опять разминулись во времени», – хотел сказать Саша и не мог.


Вместо этого он спросил:


– Как зовут твою крысу?


– Это Люба, – сказала девочка, – То есть, ее полное имя – Любовь. Вот так…

Пещера

Даже те, у кого была плохая память на лица, её обычно запоминали сразу. У Маши были глаза разного цвета – один светло-карий, почти жёлтый, другой – голубой. И родимое пятно на виске. Небольшое, в форме кошачьей лапки.

Женя звал ее Муркой. Она – Маша, Маруся. Разные глаза, как у кошки, метка на виске. От Маруси до Мурки недалеко. Но это было Женькино имя для нее, никто после его не повторил.

Оказывается, они жили в соседних дворах. Но немножко разминулись во времени. Всего десять лет. В зрелые годы – ни о чем. В детстве и юности – целая эпоха. Она была еще ученицей «началки» с пышными бантами в коротких толстых косках, когда он окончил школу и поступил в вертолетное училище.

Он знал, что всё равно уйдет из дома – в их семье все мужчины были военными. Отец ждал, что сын поступит в военно-технический институт, до которого сорок минут общественным транспортом. А Женька хотел уехать на край света, потому что не мог смотреть, как отец бьет мать. Причем, даже когда Женька вырос, и мог бы скрутить отца в бараний рог, мать не давала за себя заступаться. Любила такой сумасшедшей любовью. И не было для нее минут слаще, чем те, когда отец, протрезвев, на коленях просил прощения.

Женька понимал, что рано или поздно или уб-ьёт отца, или сойдет с ума от этой больной жизни. Он и Достоевского потом никогда читать не мог, находя перекрестное эхо, в страданиях героев – и самых близких ему людей.

Окончив училище, он успел еще попасть в Афганистан, незадолго до того, как там всё кончилось. Вернулся без единого ранения, только много седины появилось. Но он был светло-русым, и окружающим это в глаза не бросалось. Просто волосы будто немножко подернуты пеплом. Ну и душа тоже.

Его позвали преподавать в родное училище, и он согласился.

А в соседнем городе открыли педагогический институт с особой направленностью. Тут вам и традиции старины, и духовность, и форма… И дважды в год непременно – балы. Один Рождественский, зимой, другой – на Троицу. Факультативом, но обязательным, в институте шли бальные танцы. Занимались весь год – уж у кого как получалось, не взыщите. И на бал прийти нужно было согласно дресс-коду: в платье – «в пол» в перчатках, а некоторые девчонки еще и веера брали. Вы тоже сразу представили себе девушек? И правильно, юношей тут было – кот наплакал. Ну математики еще, физики… Но среди филологов – девчонки сплошь.

На занятиях бальными танцами они допрашивали преподавательницу:

– На балу мы будем танцевать друг с другом, да?

Наталья Николаевна пожимала плечами, но говорила:

– Наверное, ректор что-нибудь придумает.

И ректор придумал. Договорился и сделала «заказ» в вертолетное училище, потому что военный – он должен быть не только «красивый и здоровенный», но еще обязан уметь танцевать хотя бы вальс.

Маша, она же Маруся, она же будущая Мурка, на бал идти не хотела вообще. Потому что неискушенные в старинных нарядах девчонки, не шили и не покупали себе платья вечерние, а как одна уцепились за свадебные. Вот это шик и блеск, лучше ничего быть не может. Кто-то одолжил такое платье у знакомых, кто-то взял напрокат, кто-то купил на Авито…Короче, только у них на курсе было двадцать четыре невесты, а место «фрейлинского шифра» можно было прикалывать надпись «Хочу взамуж».

Маша в ту пору вообще не любила подходить к зеркалу. Меченая, б—ин, или как Сережка Лобода говорил после каждой фразы «меченая, в натуре, кабаны..». Сколько раз ей хотелось удалить это чертово родимое пятно! Мама ее водила в больницу, когда ей было лет десять, но старенький дерматолог покачал головой и сказал: «Лучше не трогать. И вообще не загорать и не травмировать». У мамы вообще россыпь таких черных пятен шла наискосок по плечу, и мама боялась, что они переродятся. Она всегда боялась какого-нибудь жуткого диагноза. И с Маши взяла обещание – знак, данный ей от природы – не трогать: «Никогда… сколько будешь жить на свете… ради меня».

Значит, что мы имеем? Разные глаза как у кошки – плюс черное пятно. Какие балы, вы о чем? Маша и на уроках танцев была худшая. И опять же мама настояла – поедешь! Договорилась со своей знакомой, которая в доме культуры руководила театральным кружком. И та одолжила платье. Простое, голубое, шелковое, в пол. Настенька из «Морозко» носила, когда дошла от статуса "затурканной падчерицы" до «любимой невесты».

Но, оказавшись на балу, Маша сразу поняла, что женихи даже не посмотрят в ее сторону. Когда начались танцы, она постаралась скрыться за спинами преподавательниц. И уже оттуда глядела, как ее однокурсницы кружатся в объятиях курсантов.

А потом, чтобы немного передохнуть, студентки и курсанты затеяли игру в «Почту». Маша взяла на себя роль почтальона – переносила записки от юношей девушкам и обратно. Было много смеха, девчонки порой краснели так, как когда-то их юные прапрабабушки. А Маша радовалась, что её это все минует – и ожидание записки, и разочарование, что тебе никто не написал. И уж совсем мельком она отметила командира курсантов – или как у них там по чину называется этот дяденька, что их привез. Он стоял чуть поодаль и оттуда смотрел на своих воспитанников. Лицо еще молодое, а волосы седые.

Но когда заиграли вальс, и Маша вновь хотела ускользнуть в свой тихий уголок и сделаться незаметной, оказалось, что этот человек стоит перед ней и приглашает ее на танец!

Первое, что она готова была сказать:

– Нет-нет, я не танцую, я не умею…

Но рядом была Наталья Николаевна, которая мучилась с ними со всеми целых полгода, и Маша не посмела публично расписаться, что так ничему и не выучилась. И еще она хотела сказать своему кавалеру, что она "деревянная", и отдавит ему все ноги и вообще…

Но у него были такие сильные руки, и он так уверенно и просто вёл ее, безо всяких этих выкрутасов – типа «кружитесь дамы», что танец показался Маше естественным, будто она выучила его с детства. Ей даже глаза хотелось прикрыть от облегчения – она могла танцевать с ним и с закрытыми глазами.

Это потом уже они выяснят, что оба – из одного города, и даже из соседних дворов, и окончили одну школу. И попытаются припомнить друг друга. Она вроде бы видела его вместе с другими мальчишками на пруду с удочкой, а он – кажется – запомнил ее с девочками на качелях. Или – прыгающей через скакалку. А может – она прыгала в «классики». Были ли те качели и скакалка – это совершенно неважно.

А вот то, что он будет ждать, пока она окончит институт… И то, что среди однокурсниц со всеми их влюбленностями и романами, она одна знала, что изо всех шести миллиардов – или сколько там людей на Земле – она нашла того единственного, что ей предназначен… Вот это только и имело значение.

Она уехала к нему на следующий день после того, как получила диплом. В небольшой серый город, на три четверти состоящий из одноэтажных и двухэтажных домов. Здесь не было ни театра, ни музей, а вертолетное училище являлось главной достопримечательностью.

Через год у них родился сын. Евгений мечтал о дочке, которая будет похожа на его жену, он хотел, чтобы стало – «две Мурки».

Когда на свет появился мальчик, акушерка, принимавшая его, вздохнула:

– Ну вот, еще одна одинокая женщина…

– Что? – не поняла Маша, – Кто?

– Ты. Вырастет твой сын и заберет его другая. Жена. А ты останешься одна. Так что давай, приходи еще за дочкой.

Но за дочкой Маша прийти не успела. Евгений погиб. Нелепо. Новичок-шофер, из училища, неловко сдал на своем грузовике назад, и прижал Женю к стене.

Его еще успели отвезти в больницу. Но там шла плановая операция – кому-то мастерили красивый нос. Никто из хирургов освободиться не смог, а медсестры – много ли могут сделать? Врачи подошли, когда все уже было кончено. Впрочем, позже они говорили, что шансов не было с самого начала.

Завешивая зеркала в доме, Маша взглянула на себя, и подумала, что Женя оставил седину ей в наследство. Теперь у нее были такие же волосы, как у него.

И еще ей было жаль, что в свое время Женька не позволил назвать сына в его честь. Так – звучало бы в доме родное имя. А может быть, и к лучшему, что не позволил. Говорят, что нельзя, чтобы в семье двух звали одинаково. Один уйдет. Если бы было два Женьки, она бы себя сейчас винила – накликала.

Судьба Женьки – не погиб в небе, но погиб на земле. Пусть у Антона доля будет иной.

Маша воспитывала сына, как и прочие матери-одиночки. Тяжело до невозможности. Но каждое утро откуда-то отыскиваются силы, чтобы прожить еще один день. Маша знала, что больше не выйдет замуж. Это было так же невозможно, как воскресить Женьку.

Она осталась в этом городе, где помнили ее мужа, и говорили, что Антон на него похож. Когда сын стал постарше, она вместе с ним поехала навестить маму. Антон познакомился во дворе с ребятами. Слово за слово, и он сказал им, что отец у него был летчиком и погиб.

ВходРегистрация
Забыли пароль