Таррин Фишер
Оппортунистка
Когда я рассказала ему о матери и о том, как она умерла от рака, пока я училась в выпускном классе, я увидела искреннее сочувствие в его глазах. От этого мне захотелось неуютно заерзать в кресле.
– Значит, ты совсем одна, Оливия?
Я отстранилась, услышав его вопрос. Это было больно слышать.
– Да, можно сказать и так, если ты подразумеваешь отсутствие у меня живых родственников.
Я набрала в рот мороженого, чтобы не сказать больше ничего лишнего.
– Ты счастлива? – спросил Калеб.
Странный вопрос. Он спрашивал, плачу ли я все еще по ночам, потому что моя мать мертва? Калеб играл со своей ложкой, невольно брызгая шоколадом на весь стол. Я ответила так честно, как только могла:
– Иногда. А ты – нет?
– Не знаю.
Я взглянула на него с удивлением. Звезда студенческого спорта, красивый, избалованный – как он может быть несчастлив? И даже больше – как он может не знать, счастлив он или нет?
– Что это значит? – спросила я, откладывая ложку в сторону.
Я больше не хотела мороженого. Я больше не хотела быть здесь. Весь этот разговор вызывал у меня тошноту.
– Я еще не знаю, что делает меня счастливым. Наверное, я все еще пытаюсь это выяснить. Я всегда хотел жениться и завести семью – такую, где вы вместе до самой старости, пока у вас не будет целого минивэна внуков.
– Минивэна? – повторила я недоверчиво, подумав об угольно-черном спортивном автомобиле, припаркованном снаружи. – Ты шутишь?
– Я не так плох, как ты думаешь.
Я шутливо ткнула его в плечо.
– Ты не хочешь минивэн – ты хочешь «Порше». Спустя пятнадцать лет после свадьбы ты обменяешь свою жену и минивэн на то, что снова заставит твою кровь мчаться по венам. Ты ужасно избалован.
– Да ладно, – рассмеялся он. – Ты же не досталась мне просто так. Если бы мне пришлось сражаться еще сильнее за то, чтобы привести тебя сюда, я был бы весь в гипсе.
– В любом случае ты написал книгу, а теперь жалуешься на мою рецензию к ней, – вставила я.
– Справедливо. – Он поднял руки, сдаваясь. – Я собираюсь начать писать сиквел, который будет намного менее нарциссичным. Ты прочтешь его?
– Только если ты не давал его читать всем остальным девушкам в колледже.
Он рассмеялся так громко, что несколько посетителей обернулись к нам.
Я задумчиво прожевала еще несколько горстей попкорна. Пока все шло не так ужасно, как я себе представляла. Мне даже было почти весело. Когда я подняла взгляд, обнаружила, что он изучает мое лицо.
– Что? Почему ты на меня так смотришь?
Калеб вздохнул.
– Почему ты так враждебно настроена?
– Слушай, приятель, не думай, что я купилась на всю эту игру в чувствительного парня. Я вижу тебя насквозь.
– Не знал, что «играю в чувствительного парня», – произнес он довольно искренне.
Я вгляделась в его красивое лицо. Его янтарные глаза, казалось, смеялись над всем миром сразу. Морщинки от улыбок в их уголках походили на складки на бумаге.
– Да брось, – сказала я. – Ты приводишь меня в это миленькое место за мороженым, как будто мы в старшей школе. Ты знаешь этого старика по имени. И ты смотришь на меня так… – Я замолчала, не договорив, потому что он нахмурился.
– Ты не очень-то разбираешься в людях. – Он бросил кусочек попкорна мне прямо в лоб.
Я потерла место удара, оскорбленная. Я прекрасно разбиралась в людях.
– Может, я хороший парень, Оливия?
Я хмыкнула.
– Можно многое узнать о человеке по его чертам и выражению лица. Но, чтобы узнать кого-то по-настоящему, требуется время, – добавил он.
– И что ты можешь сказать обо мне? – спросила я. – Раз уж ты такой эксперт.
Калеб прищурился, как будто думал, что я не готова к его оценке.
– Давай уже, – поторопила я. – Если уж ты так хвастаешься…
– Ладно, ладно… Посмотрим…
Я тут же пожалела о своем решении: выходит, я сама дала ему разрешение на меня пялиться. Я покраснела.
– У тебя немного грустные глаза – может, из-за того, какие они большие, или из-за их разреза: как будто ты немного разочарована. Во взгляде я вижу уязвимость, но и дерзость тоже, потому что ты смотришь на все так, как будто бросаешь миру вызов. Еще то, как ты держишь подбородок. Ты упрямая бунтарка, и у тебя высокомерный маленький нос, который всегда указывает на север. Думаю, ты притворяешься колючей и недоступной, чтобы люди держались подальше.
У меня закружилась голова. Слишком много мороженого. Слишком много правды.
– И мое любимое: твои губы. – Он улыбнулся, видя, как розовеет от смущения моя шея. – Полные и чувственные, уголки всегда опущены. Мне хочется целовать эти губы, пока они не улыбнутся.
Я отпрянула. Он думал о том, чтобы поцеловать меня? Ну конечно, он думал об этом. Парни всегда думали об одном и том же – о том, что вело к сексу. Под столиком я сжала кулаки – ногти врезались в ладонь.
– Я напугал тебя? – Калеб откинулся на спинку стула, непринужденно опершись локтем на стол.
Я сглотнула ком размером с волейбольный мяч в горле. Мое сердце по-дурацки сбилось с ритма.
– Нет.
– Хорошо, потому что ты не производишь впечатления девушки, которую так легко удивить какому-то качку, просто доказав ее неправоту.
Мне казалось, что вот-вот упаду в обморок.
Ладно, может, в этом умнике есть нечто большее. Скрестив руки на груди, я прищурилась, как ковбои в старых вестернах.
– Ладно. Почему ты провалил бросок?
– Почему я провалил бросок? – повторил он. – Потому что мне важнее было узнать тебя поближе, чем победить в очередной игре.
На этот раз я даже не пыталась скрыть изумление. Он только что выдал мне лучший из возможных комплиментов – даже лучше того, который касался поцелуя. «Забудь-об-этом», – подумала я быстро. У меня не нашлось ничего остроумного в ответ, и это не волновало.
По пути к выходу мы остановились, чтобы посмотреть конфеты и игрушки, продававшиеся в местных автоматах. Как будто здесь и так было недостаточно тесно без этой кучи хлама.
Калеб смотрел на что-то в углу, пока я смотрела на него.
– Взгляни на это. – Он поманил меня к себе.
Я втиснулась между ним и стойкой с плюшевыми игрушками цвета шербета. Там стоял автомат для создания сувенирных пенни, куда нужно бросать пятьдесят центов: с помощью пресса на сплющенном пенни появлялось случайное сообщение, а пятьдесят центов забирались в качестве оплаты. Калеб так рьяно принялся доставать мелочь из карманов, как будто употребил слишком много сахара.
– Сделай это, – сказал он, высыпая мелочь в мою ладонь.
Я бросила монетки в узкую щель в автомате и нажала на кнопку «Старт». Пресс начал гудеть и вибрировать. Я слишком хорошо осознавала, как близки мы с Калебом, и я бы отодвинулась, если бы было куда. Повернувшись, я сбила несколько плюшевых медведей со столика. Когда мы наклонились подобрать их, машина издала тихий сигнал, и в слот со звоном приземлилось пенни. Калеб потер ладони в предвкушении. Я хихикнула.
– Редкое зрелище, – заметил он, легонько постучав меня пальцем по носу.
Я проглотила свои девчачьи повадки и снова сделала хмурое лицо. Нос теперь чесался.
– Это просто сувенирный автомат. Успокойся.
– О-о-о, это не обычный сувенирный автомат! – сказал он, показывая на рекламную вывеску, которую я, к несчастью, не увидела раньше.
– Это автомат для романтических сувенирных монет, – я побледнела.
Пенни было еще теплым, когда мои пальцы его коснулись. Я передала его Калебу, не потрудившись посмотреть, что там.
– Так-так-так, – протянул он самодовольно.
Любопытство одержало верх. Я потянула его руку вниз, пока пенни не оказалось прямо у меня перед лицом, и прочитала:
«Можно обменять на объятие и поцелуй.
В любое время… в любом месте».
Вот это наглость! Я попятилась, чтобы выбраться из узкого пространства, и пошла к двери.
– Удачи с обменом.
Он не сказал ни слова – да ему и не требовалось. За него говорили самодовольная походка и широкая улыбка на лице.
По пути к кампусу я спросила его про Лору. Он сказал, что встречался с ней всего неделю на первом курсе и что она хорошая девушка. К тому времени, как он проводил меня до моей комнаты в общежитии, я была так занята мыслями о его поцелуе, что споткнулась о собственные ноги.
– Осторожно, Герцогиня, – сказал он, подхватывая меня за локоть. – Если подвернешь ногу, мне придется нести тебя до двери.
Он рассмеялся при виде ужаса на моем лице.
– Большинство девушек обрадовались бы такой перспективе, знаешь?
– Я – не большинство.
– Да. Я вижу.
Он шагнул ко мне, и я прижалась спиной к двери, пытаясь слиться с деревом. Он был невыносимо близко. Уперевшись ладонями по обе стороны от моей головы, он наклонился, остановившись в нескольких дюймах от моего лица. Я чувствовала его дыхание. Я хотела увидеть его губы, посмотреть, что они делают, – но продолжала смотреть ему в глаза. Если я буду смотреть ему в глаза, может, он не заметит, как тяжело я дышу и что мои ногти вонзаются в дверь за моей спиной. Он наклонился еще ближе, практически касаясь меня носом. Я невольно приоткрыла рот. Как долго мы тут стоим? Прошло как будто пять минут, но я знала, что в действительности – не больше десяти секунд. Он приблизился еще немного. Мне некуда было отступать. Если я прижалась бы к двери еще сильнее, то вросла бы в дерево. Я так боялась… но чего именно? Меня уже целовали раньше. Он заговорил так близко к моему лицу, что его губы коснулись уголка моего рта:
– Я не собираюсь целовать тебя.
Я почувствовала, как мое сердце подпрыгнуло. Вверх или вниз? Вверх или вниз? Я не знала, разочарована я или испытала облегчение.
Он отстранился.
– Не сегодня, Оливия. Но я поцелую тебя однажды.
Внезапно я ощутила раздражение.
– Нет.
Это звучало так глупо – детское упрямство. Не знаю, зачем я сказала это – наверное, надеялась вернуть себе немного контроля, который он у меня отобрал.
Калеб уже повернулся, чтобы уйти, но мое «нет» остановило его. Он обернулся, сунув руки в карманы. Коридор как будто резко уменьшился – его присутствие заполняло собой все пространство. Как ему это удавалось? Я ожидала, что он скажет что-нибудь еще, возможно, снова начнет флиртовать. Вместо этого он широко улыбнулся, посмотрел вниз, снова на меня… и ушел.
Он снова победил. Этот его ход был сильнее, был более впечатляющим, чем если бы он и правда поцеловал меня. Теперь на меня давило ощущение, что на меня охотятся. Мне едва удалось осознать, что сейчас произошло, когда дверь распахнулась и Кэмми втянула меня в комнату, дернув за пояс джинсов.
– Расскажи мне все! – потребовала она.
В волосах у нее были бигуди размером с буррито, а лицо покрыто чем-то, что сильно пахло лимоном.
– Нечего рассказывать, – ответила я загадочно, почти мечтательно.
– Я подарю тебе этот свитер насовсем.
Я задумалась на мгновение. Потом кивнула.
– Он отвез меня в «Мороженое Джексона»… – начала я.
Глава 5
Настоящее
Мне пора перестать витать в облаках. Я слишком много думаю о прошлом и вспоминаю нашу первую встречу. Я вдруг осознаю, что сижу за столом, рассеянно вычерчивая что-то на документе, который мне нужно перепечатать на компьютере, и что прошло уже несколько часов. Я принесла на работу пончики: один из юристов нашей фирмы копается в коробке, пачкая рукав сахарной пудрой. Наконец он выбирает свой пончик и прислоняется к моему столу, роняя органайзер с ручками. Я морщусь, но держу руки на коленях.
– Как там юридическая школа? – Он кусает пончик, игнорируя устроенный беспорядок.
Я вспоминаю о стопке заявлений на поступление в разные юридические школы на моем комоде дома и вздыхаю. Сегодня. Сегодня я буду амбициозной.
– Все хорошо, спасибо, мистер Гулд.
Это невыносимо. Я поднимаю ручки и переставляю органайзер подальше от него.
– Знаешь, Оливия, девушка с твоей внешностью может многого добиться в этом мире, если правильно разыграет свои карты.
Он жует с открытым ртом.
– Ну, я надеялась, мистер Гулд, что мне помогут многого добиться мои талант и трудолюбие, а не моя внешность.
Он усмехается. Я представляю, как вонзаю ручку ему в трахею. Кровь. Будет так много крови, которую придется потом убирать. Лучше этого не делать.
– Если захочешь по-настоящему преуспеть в этой сфере, дорогуша, просто дай мне знать. Я проведу тебя на самый верх.
От его мерзкой улыбочки мой «слизняковый радар» начинает зашкаливать. Я ненавижу фамильярности – особенно от блеющего козла в костюме в полоску.
– Правда? Проведете? – повторяю я с фальшивым энтузиазмом.
Мистер Гулд ковыряется в зубах, демонстрируя мне свое обручальное кольцо, которое, как он постоянно забывает, символизирует верность партнеру.
– Мне что, надо все разжевать для тебя?
– Нет, – я вздыхаю, как будто мне скучно, – но придется разжевать это для эйчар-отдела, когда я расскажу им, что вы сексуально меня домогались.
Достав из ящика стола пилку для ногтей, я начинаю подпиливать ноготь на большом пальце. Когда я поднимаю взгляд, лицо этого мерзавца перестает быть привычного томатно-красного цвета – теперь оно уродливо побледнело от страха.
– Ну, извини, что заботу о твоем будущем ты воспринимаешь как сексуальное домогательство, – говорит он, быстро поднимаясь с моего стола.
Я обвожу его взглядом – от костлявых плеч, торчащих из его костюма от «Армани» как два теннисных мячика, до жалких маленьких ног.
– Как насчет того, чтобы отныне общаться только по рабочим вопросам? А свою заботу можете оставить жене – Мэри, верно?
Он отворачивается, напряженный.
Ненавижу мужчин… ну, большинство из них. Мой селектор подает сигнал.
– Оливия, зайди ко мне, пожалуйста.
Это Берни. Бернадетт Веспа Сингер – мой босс, и она меня обожает.
Метр пятьдесят роста, толстые лодыжки, перманентно смазанная персиковая помада и кудрявые черные волосы, делающие ее похожей на пуделя. Она гений в своей сфере: чертовски хороший юрист с девяностопятипроцентным уровнем выигранных дел. Походка ее похожа на мужскую. Берни – мой кумир.
– Мистер Гулд предложил мне помощь в продвижении по карьерной лестнице, – говорю я холодно, проходя к ней в кабинет.
– Ублюдок! – Она хлопает ладонью по столу так, что декоративные болванчики на ее столе тут же подпрыгивают и начинают качать головами. – Хочешь выдвинуть обвинения, Оливия? Будь проклят этот членоносный ублюдок. Думаю, он спит с судьей Уолтерс.
Я отрицательно мотаю головой и сажусь на стул напротив нее.
– Вот такая помощница мне и нужна, детка. Твердая, как гвоздь, и чертовски амбициозная.
Я улыбаюсь. Так она сказала, когда нанимала меня. Я согласилась на работу, уже зная, что Берни слегка безумна, но меня это не волновало: она выигрывала дела.
– Что там с тем парнем, о котором ты мне рассказывала? – спрашивает она.
Она чешет нос ручкой, случайно оставляя каракули на своем лице. Я краснею так сильно, что это равнозначно немедленному признанию вины.
– Ты ведь понимаешь, что рано или поздно он все узнает, – говорит она, щуря на меня свои глаза-бусинки. – Не делай глупостей. Все может кончиться судебным иском в твою сторону.
Я кусаю щеку изнутри. Не знаю, зачем я ей рассказала. Теперь я жалею об этом, пока она проницательно вглядывается мне в лицо.
– Знаю, – бормочу я, притворяясь, что поправляю пуговицы на блузке. – Давайте не будем сейчас об этом?
– Что в этом парне такого? – говорит она, игнорируя мою просьбу. – Настолько большое достоинство? Никогда не понимала, почему такие красотки, как ты, гоняются за мужчинами. Тебе стоит просто купить вибратор – после этого ты уже не захочешь мужчин. Давай я напишу тебе название неплохой фирмы.
Она пишет что-то на желтом стикере и вручает его мне.
– Спасибо, – я беру бумажку, глядя на стену над головой Берни.
– Не за что. Увидимся позже, детка. – Она машет мне пухлыми, испачканными чернилами пальцами, намекая, что мне пора.
Я пригласила Калеба на ужин… старая собака не выучит новых трюков. Наше свидание за кофе закончилось внезапно, когда прыщавый подросток за стойкой повесил на окно табличку «Закрыто» и выключил в кафе свет. Мы с сожалением встали из-за стола и вышли наружу.
– Могу я увидеть тебя снова?
Калеб стоял прямо перед уличным фонарем, отбрасывающим неземной ореол на его плечи.
– А если я скажу «нет»?
– Не говори «нет».
Это был один из тех моментов, когда я флиртую с собственной совестью и притворяюсь, что на этот раз поступлю правильно.
– Приходи на ужин, – выпаливаю я. – Из меня не очень хороший повар, но…
Сначала он выглядел удивленным. Потом ухмыльнулся.
– С удовольствием.
Вот так все и случилось. Плохо. Плохо. Плохо.
Прежде чем уйти с работы, я звоню по номеру, указанному на плакате о розыске Добсона. Детектив, с которым я говорю, записывает мои имя и номер и благодарит за информацию. Он обещает позвонить, если что-то узнает. Затем я звоню в свой любимый тайский ресторан и заказываю большую порцию карри с овощами с собой.
Пиклз ждет меня у двери, когда я захожу домой. Я ставлю покупки на стол и достаю колу из холодильника.
– Ты такая жалкая, Пиклз, – говорю я, пристегивая поводок к ее ошейнику. – Знаешь ведь, что сегодня у меня нет на это времени.
Наша короткая прогулка растягивается на двадцать минут: Пиклз упорно отказывается слушаться и писать по команде. К тому времени, как мы возвращаемся домой, у меня остается всего полчаса до прибытия Калеба. Я кладу карри в блюдо для запекания и сую его в духовку, чтобы оно не остыло. Протираю два винных бокала и выпиваю один. Потом беру ингредиенты, чтобы сделать салат, и выкладываю их на стойке в алфавитном порядке.
Калеб приезжает на пять минут раньше срока.
– Это тебе, – говорит он, протягивая мне бутылку вина и белую гардению в горшке.
Я вдыхаю аромат.
– Это мой любимый цветок, – говорю я удивленно.
– Правда? Угадал, значит.
Я ворчу себе под нос. Если бы он только знал…
Я отвлекаю себя попытками успокоить Пиклз, которая истерически бросается Калебу на ногу. Когда он наклоняется, чтобы погладить ее по голове, она взвизгивает и убегает прочь.
– Тут дело в том, что ей тебя трогать можно, а тебе ее – нет, – объясняю я.
– Она любит раздразнить. Прямо как ее хозяйка.
– Ты недостаточно хорошо знаешь ее хозяйку для таких предположений, – улыбаюсь я.
– Наверное, ты права.
Он оглядывается вокруг, и мне вдруг становится неловко. У меня совсем небольшая квартира, и здесь много фиолетового. Он уже был здесь раньше, конечно, но он этого не помнит. Я собираюсь объяснить, почему у меня нет вещей получше, когда его глаза радостно вспыхивают.
– У тебя раньше были длинные волосы, – говорит он, подходя к коллажу из моих фотографий на стене.
Я касаюсь своих обрезанных волос.
– Да, в колледже. Мне хотелось что-то изменить в жизни, так что я отрезала сразу тридцать сантиметров. – Прочистив горло, я скрываюсь в кухне. – Я поздно начала готовить, – говорю я, поднимая нож и останавливаясь, чтобы посмотреть на него.
Калеб ходит от одной безделушки к другой, изучая все подряд. В какой-то момент он берет керамическую сову с моей книжной полки. Поворачивает ее и смотрит на дно, потом аккуратно ставит сову обратно. Это он мне ее купил.
– Я бы провела тебе экскурсию по квартире, – говорю я, – но ты и так видишь ее целиком с того места, где стоишь.
– Здесь мило, – он улыбается. – По-девчачьи. Но очень тебе подходит.
Я поднимаю бровь. Не знаю, о чем он говорит. Он не знает меня… вернее, знал когда-то, но не сейчас. В растерянности я агрессивно нарезаю лук.
Несколько лет назад Калеб помог мне переехать сюда. Мы вместе красили стены: гостиную – в бронзовый, а спальню – в лиловый. Зная мой перфекционизм, он специально ткнул валиком с краской в потолок над моей головой, просто чтобы позлить меня. Он оставил фиолетовое пятно – я была в ярости.
– Теперь ты будешь думать обо мне каждую ночь перед сном, – сказал он тогда, смеясь над моим перекошенным лицом.
Я ненавидела несовершенства, ненавидела их. Пятно на ковре, крошка в чашке, все, что портило то, какими вещи должны быть изначально. Я даже не ела обломавшиеся чипсы. Но, когда мы с Калебом расстались, я была благодарна за это пятно краски. Это было последнее, что я видела перед сном, и первое, что я видела по утрам. Я вглядывалась в этот фиолетовый шрам, как будто где-то под ним скрывалось лицо Калеба. Калеб был моим несовершенством с его американо-британским акцентом и способностью преуспевать в любом спорте и цитировать любого философа. Он был смесью качка и джентльмена, романтика и мерзавца – это сводило меня с ума.
– Тебе помочь?
Это должен был быть вопрос, но он уже подтолкнул меня бедром, заставляя подвинуться, взял у меня нож и начал нарезать грибы. Я останавливаюсь по пути к духовке и смотрю, как он нарезает овощи.
– Так что, ты… вспомнил что-нибудь на этой неделе?
Я достаю карри и ставлю его на плиту.
– Да.
Я застываю на месте. К голове приливает кровь.
– Я листал журнал о путешествиях, и там было фото туристического лагеря в Джорджии. Не знаю, бывал ли я там когда-нибудь – может, я все придумал. Но я что-то почувствовал, когда смотрел на эти фотографии.
Я отвожу взгляд, чтобы глаза меня не выдали. Он и правда ездил в этот лагерь – со змеей по имени Оливия.
– Тебе стоит туда поехать. Может, это пробудит какие-то воспоминания.
Я тут же жалею о сказанном, вспоминая: я же в команде амнезии. Если он вспомнит, то моя глупая игра закончится.
Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут кто-то звонит в дверь. Калеб удивленно смотрит на меня – его рука с ножом зависает над перцем.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спрашивает он.
– Только если ты пригласил сюда свою анонимную группу поддержки для больных амнезией.
Он бросается в меня кусочком гриба. Уклонившись, я вытираю руки и направлюсь к двери. Звонок сменился стуком – кто-то колотит в дверь со всей силы.
Я открываю, не глядя в глазок, и распахиваю дверь настежь. Передо мной оказывается женщина с поднятыми вверх кулаками.
– Вам помочь?
Это не Свидетели Иеговы – они всегда ходят парами, и у нее слишком сильно смазан макияж для коммерсанта. Она смотрит на меня со смесью страха и раздражения. Я уже готова сказать «нет, спасибо» и захлопнуть дверь перед ее носом, когда замечаю слезы, катящиеся по ее щекам. Мы пялимся друг на друга какое-то время – и вдруг на меня с ужасом нисходит осознание.
Леа.
– Леа? – спрашивает Калеб позади меня, и я незаметно морщусь. – Что ты здесь делаешь?
– Могу спросить тебя о том же, – ее голос дрожит. Она изучает наши лица.
– Я ужинаю с подругой. Как ты…
– Я проследила за тобой, – перебивает она быстро. – Ты не отвечал на звонки, и я хотела узнать почему, – последнюю фразу она шепчет, зажмуриваясь, как будто пытается от меня отгородиться. – Как ты мог, Калеб?
Словно по сигналу, она опускает голову и начинает рыдать, закрыв лицо руками. Я смотрю, как она шмыгает носом, и чувствую отвращение. Вечно меня преследуют неудачи.
– Леа… – Калеб протискивается мимо меня, чтобы обнять ее.
Я наблюдаю за ними. От страха мои внутренности завязываются в узел.
– Ну, перестань. Пойдем, я отведу тебя домой. – Он поворачивается ко мне и торопливо шепчет одними губами: – Прости.
И уводит ее прочь. Я смотрю им вслед. Она выглядит рядом с ним почти ребенком – я никогда не была с ним такой маленькой и хрупкой. Закрыв дверь, я нецензурно ругаюсь вслух, чувствуя себя вдруг тысячелетней старухой.
Следующим вечером я сижу на диване и готовлюсь к великолепной ночи с заполнением документов в юридические школы, когда в дверь звонят. Застонав, я накрываю лицо подушкой. Наверняка это Роузбад.
Я снова открываю, не глядя в глазок.
Не Роузбад. Калеб. Я настороженно его оглядываю.
– Так, так, так, – говорю я. – Смотрите-ка, что принесла на хвосте чья-то рыжая подружка.
Он виновато улыбается и проводит рукой по волосам.
– Извини, Оливия. Похоже, она переживает сильнее, чем я думал.
– Слушай, я правда не хочу ввязываться в твои проблемы с девушкой…
Видимо, я задеваю больную мозоль, потому что он моргает, как будто в глаз ему влетел жук.
– Понимаю, – говорит он. – Она хочет, чтобы я нашел друзей. Это просто стало для нее неожиданностью.
– Она не хочет, чтобы у тебя были такие друзья, как я, Калеб, и если она сказала тебе, что не против, то явно солгала.
– Такие друзья, как ты? – Он улыбается. – Ты намекаешь, что ты привлекательная?
Я закатываю глаза. Это к делу не относится.
– Ладно, ладно, – говорит он, поднимая руки, – но я хочу быть твоим другом, и мне неважно, что думают по этому поводу остальные. Это считается?
Я заставляю его подождать. Притворяюсь, что раздумываю над ответом. Прикусываю губу и хмурюсь. Затем отхожу в сторону и пропускаю его в дом. Он выглядит чертовски самодовольным.
Мы решаем, что хотим торт. Я достаю миски для теста и ингредиенты, а Калеб складывает для нас поварские шапки из бумажных полотенец. Вот странно: еще несколько недель назад я думала, что больше никогда его не увижу, а теперь он у меня на кухне. Мы много смеемся, но, когда масло для сковородки готово, Калеб вдруг решает испортить настроение:
– Леа делает лучший «Красный бархат» в мире.
Я испепеляю его взглядом, потому что совершенно не хочу сейчас говорить о его богатенькой девушке. И я никогда не пробовала «Красный бархат».
А он все не затыкается. Тогда я беру горсть масла и бросаю ему в лицо. Промахиваюсь, конечно, и оно приземляется на стену за его головой. Калеб оборачивается, чтобы посмотреть на пятно.
– Знаешь, – говорит он на удивление спокойно, – тебе и правда надо поработать над меткостью.
И прежде чем я успеваю понять, что происходит, он переворачивает вверх дном целую миску над моей головой.
Теперь с меня капает на пол коричневое масло, и я смеюсь так сильно, что едва могу стоять. Я тянусь к стойке, чтобы ухватиться за нее, но тут же поскальзываюсь. Калеб протягивает мне руку, однако вместо того, чтобы принять помощь, я пытаюсь размазать по нему масло. Я пачкаю маслом его лицо. Он вскрикивает – и через несколько секунд моя кухня превращается в зону боевых действий. Мы бросаемся яйцами, мукой и маслом, а когда они заканчиваются, то начинаем бросаться шоколадными крошками, зачерпывая сразу горсть. В какой-то момент я прыгаю на него, и мы оба падаем на пол. Мы оба смеемся: слезы текут у меня из глаз, обведенных маслом. Я наклоняюсь над ним, пока он лежит на спине. На носу у него яйцо, а обе брови испачканы в муке. Даже не представляю, как выгляжу сама. Внезапно наш смех замолкает: мы вдруг осознаем всю неловкость ситуации. Мы могли бы поцеловаться сейчас. Как в кино.
Я нависаю над ним на мгновение, желая увидеть, сделает ли он первый шаг. Он точно смотрит на мои губы, и от предвкушения у меня перехватывает дыхание. Мое сердце прижато к его грудной клетке: интересно, чувствует ли он, как бешено оно бьется.
– Оливия, – шепчет он.
Я сглатываю ком в горле.
– Нам все еще нужно испечь торт.
Испечь торт? Я оглядываю беспорядок на кухне и издаю стон. Как он может думать сейчас о выпечке?
Два часа спустя мы сидим на полу моего крошечного балкона, все еще покрытые маслом, и едим торт Калеба. Я достаю кусочек застывшего масла из волос и бросаю его через перила. Калеб вручает мне еще один кусок.
– Любимая книга? – спрашивает он.
– «Мадам Бовари».
Он усмехается.
– Любимое занятие?
– Депрессия.
– Любимое занятие? – спрашивает он снова.
Мы играем в эту игру весь последний час. Выходит несколько односторонне, учитывая, что он не помнит, что ему нравилось. Я чешу подбородок.
– Еда.
– Любимое воспоминание?
Я медлю. Все мои любимые воспоминания включают его.
– Был один… парень… он спланировал очень необычное свидание. Отправил меня на импровизированный квест по поиску сокровищ, и мне пришлось думать над ответами к подсказкам, вроде того, где было наше первое свидание и где лучше всего покупать лифчик. В каждом новом месте ждал подарок и еще одна подсказка. Закончилось все там, где мы впервые поцеловались. Он поставил там столик с ужином и музыкой. Мы танцевали. Это было…
Я не знаю, как закончить это предложение. Калеб молчит. Когда я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, он смотрит на ночное небо.
– Как его звали?
Я качаю головой.
– Ни за что.
– Почему? Давай, утоли мое любопытство. Как его звали?
– Звезды сегодня красивые, – говорю я, уходя от темы. – Возможно, скоро ты вспомнишь то, что любил, – добавляю я тихо.
Он пожимает плечами.
– Или я просто начну любить что-то новое. Начиная с тебя.
Это должно меня радовать, но только напоминает мне о тикающей бомбе наших отношений.
– Значит, я могу стать твоей любимицей?
– Ты уже, Герцогиня.
Перед глазами у меня плывет. Сердце пропускает удар. Мне не послышалось?
– Как ты меня назвал?
Калеб кажется смущенным.
– Герцогиней. Только не спрашивай почему. Просто в голову пришло. Прости.
Я смотрю прямо перед собой и надеюсь, что он не заметит ужаса в моих глазах.
– Нет, все в порядке, – говорю я мягко.
Но ничего не в порядке. «Герцогиней» он звал меня в колледже.
– Мне пора идти, – говорит он, быстро вставая.
Я хочу спросить его, вспомнил ли он что-нибудь, но слишком напугана.
Так что я провожаю его до двери, и он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку.
– Пока, – говорю я.
– Пока.
А потом он уходит в стылую ночь, оставляя меня одну.
Он все вспомнит, и очень скоро! Мне нужно придумать, как выиграть время.
Герцогиня думает о том, чтобы напиться, но вместо этого звонит Кэмми.
– Ну наконец-то! – Ее голос доносится до меня приглушенно, будто издалека.
– Прости, Кэм. Я была занята.
– Занята чем? И я думала, что ты перестала есть чипсы.
Я перестаю хрустеть, держа наполовину съеденный «Доритос» за щекой, и молчу.
– Ты что-то задумала, – говорит Кэмми после паузы. – Выкладывай.
– Гм-м-м… э-э-э… – бормочу я.
От этой девицы ничего не спрятать. Она как радар для сплетен.
– Я видела Калеба, Кэмми, – выпаливаю я, нервно прикусывая ноготь.
На другом конце трубки воцаряется молчание. Она знает, что я бы не стала шутить о чем-то подобном.
– У него амнезия, и он не знает, кто я.
Она вздыхает.
– Оливия… скажи, что ты не воспользовалась этим.
– Я воспользовалась этим.
– ТЫ С УМА СОШЛА?!
Мне приходится отодвинуть трубку от уха.
– Кэмми, когда я его увидела, то поняла: мои чувства не изменились. Как будто все по-прежнему и последних трех лет просто не было.
– У тебя есть право любить его, ты не можешь это контролировать. Но у тебя точно нет права пользоваться его состоянием… СНОВА!
Откуда только взялся этот взрослый монстр и куда он дел мою Кэмми?
– На первом курсе ты нравилась мне больше.
– Что ж, некоторые из нас взрослеют, Оливия, а некоторые – вечно играют в одну и ту же игру. Ты не думала, что вы не вместе, потому что вы просто не предназначены друг другу? Отпусти уже его!
– Я не могу, – говорю я тихо.
На этот раз Кэмми немного смягчается.
– Оливия, ты можешь заполучить любого мужчину, какого только захочешь. Почему именно он? Почему это всегда Калеб?
– Потому что… потому что мне никто не был нужен, пока я не встретила его.
