Тамара Шаркова
105 тактов ожидания
Мой папа имел два ордена Ленина и много боевых наград, воевал в Сталинграде вместе со знаменитым маршалом Чуйковым и на Курской Дуге с маршалом Рокоссовским. Сюда в Житин папу направили уже после войны, когда он демобилизовался. Работал он так много, что мы почти не виделись. Когда в области начиналась посевная, он все время ездил по колхозам и совхозам, и мы приходили повидаться с ним в его рабочий кабинет.
Но я уж знала историю продавщицы Маруси из гастронома, которую посадили « не за растрату, а за директора», и в тайне думала, а не случилось ли такое и с папой. «За кого» у него неприятности? Ведь и о Марусе все знали, что она честная, а во время войны была пулеметчицей в партизанском отряде знаменитого Алексея Федорова. И награждали ее тоже в Кремле…
Единственной радостью сентября были уроки с Софьей Евсеевной.
––Чтобы услышать самое нежное пианиссимо, надо самой продлевать его внутри себя… Слушать… Слушать…Тянуть…
––Музыкант должен внутренним слухом стремиться к следующей ноте, ждать и желать ее обладания…
––Ты создаешь, строишь храм из трех голосов! Это Бах!
Я не спешила убегать после урока домой. Особняк в сиреневом саду теперь был домом только из-за того, что в нем жили любимые книги и пианино.
Наконец, мы принялись за Первый концерт. Софья Евсеевна подарила мне свои ноты и вложила в них листок, на котором каллиграфическим почерком написала:
«Концерты дают нечто среднее между слишком трудным и слишком легким; они блестящи, приятны для слуха, но, разумеется, не впадают в пустоту: то тут, то там знаток получит подлинное удовлетворение, но и незнатоки останутся довольны, сами не ведая почему…» Вольфганг Амадей Моцарт
В прошлом году Софья Евсеевна аккомпанировала мне на уроках с завидной виртуозностью. Теперь же болезнь суставов сковывала ее пальцы, и она едва могла подыграть мне несколько тактов в басах. Не помогала ей наша знаменитая водолечебница с родоном и целебными грязями, не приносили облегчения компрессы. И у меня не складывалось полного впечатления обо всем произведении.
И вот я решилась и написала на радио в программу Концерт по заявкам радиослушателей просьбу передать Первый концерт Бетховена и теперь не пропускала ни одной ее передачи. Оказалось, что очень многие любят Бетховена и почти всегда в программе была какая-нибудь его соната, багатель или симфония. Концерты тоже просили исполнить, однако почему-то всегда пятый и второй. Но однажды мне повезло. Слушатель из Ташкента попросил исполнить концерт Бетховена С-Dur. Ведущий сказал, что это произведение было посвящено княгине Анне Луизе Барбаре… (дальше я не запомнила) и впервые исполнял концерт сам Бетховен в Праге. Я была так обрадована, что потеряла голову и едва успела схватить ноты и пролистать вдогонку несколько страниц.
-– Вижу, дорогая, ты под большим впечатлением, – заметила Софья Евсеевна, когда мы встретились на уроке. – А кто исполнял?
–– Мария…Мария… – пыталась я вспомнить.
–– Мария Юдина?
–– Да-да!
––Тебе повезло. Это великая пианистка. Она долго не выступала в концертах.
–– Из-за войны?
–– Да, и не только. Но ты не разочарована, что мы выбрали Allegro con brio. Может, все-таки Allegro scherzando ?
–– Не-нет! Именно первую часть!
–– Чтобы летать по клавиатуре в арпеджио и гаммах? – засмеялась Софья Евсеевна.
Это она поддразнивала меня. У меня от природы были быстрые пальцы, и я обожала пробегать по всем клавишам в хроматических гаммах или арпеджио. Поэтому, когда я впервые увидела такие пассажи в нотах
Первого Концерта, то очень обрадовалась. Но теперь, конечно, после того как я разобрала весь концерт, а теперь послушала его в исполнении настоящей пианистки и оркестра, то первая часть нравилась мне не только этим.
–– Третья часть, конечно, очень игривая, даже карнавальная, ее весело играть, – сказала я. – Но в первой, кроме веселого и радостного, есть и немного грусти, и чего-то задумчивого, и еще вот эти волны. Вот так бы и уплыл с ними куда-то. Нет, в первой части есть разные настроения, как в жизни, и мне это нравится.
В октябре Софья Евсеевна совсем слегла, и в музыкальной школе стала заниматься со мной сама завуч. Она была так занята организационной работой, что съедала принесенный из дома обед, сидя рядом со мной у рояля, и в особо эмоциональных местах дирижировала куриной косточкой.
Мне не хотелось расстраивать Софью Евсеевну, но, в конце концов, я совершенно отчаялась и отправилась за помощью и сочувствием на Бульварный переулок.
Меня встретила кузина пана Казимира. Она оказалась приветливой седой дамой в странном кухонном фартуке. Он был похож на очень короткий сарафан без рукавов с застежкой на спине. Софья Евсеевна лежала в кровати и читала книгу. На плечах у нее был серый пуховый платок, хотя в доме было очень тепло.
––Тата! Девочка! Как я рада, что ты пришла. Я уж подумала, совсем забыли меня, старуху! Ни один из учеников ни разу ко мне не заглянул!
Как, после такого вступления, я могла просить у нее помощи. Конечно, нет. Мы поговорили о Елиных гастролях, Аннусиных успехах и о том, что, когда погода установится, Софье Евсеевне непременно станет лучше.
О школе я сказала, что там все, как обычно, а учителя и ученики передают ей привет.
Кузина принесла нам чай, а когда возвратилась за посудой, деликатно намекнула мне, что пора прощаться. Я уже и сама это поняла, потому что добрая старенькая учительница моя к концу чаепития тихонько задремала.
Между тем, уроки с завучем проходили все хуже. Она постоянно куда-то отлучалась, а когда возвращалась и заставляла меня повторить уже сыгранные отрывки, я делала это безо всякой охоты, путаясь в аппликатуре и нотах. И так бесконечно. Делая мне замечания, периодически грозила изменить мне выпускную программу.
Наконец, терпение ее истощилось.
–– Не знаю, о чем думала Софья Евсеевна! – с возмущением сказала она на одном из занятий. – Какой Концерт?! Кто будет за вторым роялем?! Сама Софья Евсеевна уже давно на сцену не поднимается!!! Я думаю будет правильно, если ты не будешь терять времени и возьмешься за сонату Гайдна.
Она положила передо мной толстый нотный сборник.
–– Вот. Разбери последнюю часть фа-мажорной сонаты. Allegro moderato. Тебе в училище не поступать. В любом случае, без документов о семилетнем образовании туда не принимают.
Я не сдвинулась с места.
Год назад я бы с радостью согласилась играть любую сонату Гайдна. От них на душе становилось радостно и как-то правильно и хотелось непременно поделиться этим настроением с другими. И, конечно же, после «Консуэло» Жорж Санд я относилась к Гайдну совершенно по-особенному. Но сейчас… Сейчас я хотела играть только Первый Концерт Бетховена. В нем тоже было много праздничного, светлого и веселого, однако в его пассажи нет-нет, но и врывались нотки тревоги и волнения. Совсем как в моей теперешней жизни. И мне казалось, что это написано Бетховеном как бы и в мою поддержку. Мол, у всех бывают нелегкие времена, но впереди непременно будет еще много радости. Представляю, что бы сказала завуч, если бы могла уличить меня в этих мыслях! И не только завуч. Поэтому мои отношения с Людвигом ван Бетховеном хранились мной в глубокой тайне, как и та уверенность, что выход из положения непременно найдется и менять мою выпускную программу не станут.
И действительно, в конце октября молодая преподавательница Ирина Алексеевна, которая когда-то училась у Софьи Евсеевны, передала завучу, что после зимних каникул выходит из декретного отпуска и готова сыграть со мной партию второго рояля.
Всякий раз я с большим трудом дождалась окончания урока с завучем, собирала папку и поздним вечером брела по Старому бульвару до Театра и Старинной красно-кирпичной водонапорной башни. Потом дорога круто спускалась вниз по Пушкинской улице, огибая городскую баню, и приходилось то и дело перепрыгивать через мутные потоки, похожие на снятое молоко. Спуск заканчивался у особняка в сиреневом саду, который уже переставал быть для меня домом и превращался во временное убежище.
--Тата!– написала мама на днях. – Дядя Миша получил назначение в Житин и со дня на день приедет туда с семьей. Он будет очень рад, если ты поживешь с ними. Мы все тебя очень любим и надеемся скоро встретиться. Учись хорошо. Это очень важно. Целую тебя – мама.
Лизе она прислала отдельное письмо, которое оказалось не вскрытым, и денежный перевод.
Я спрятала под одеяло мамин халат, еще хранящий ее запах, и долго плакала, уткнувшись в него лицом. Лизы ночью не было.
Дядя Миша Мотыльков, близкий папин друг, стал после войны профессиональным военным, связистом. Год назад он приезжал навестить нас в Житин в майорском звании вместе с молодой, очень красивой женой Норой, похожей на испанку, и маленькой дочкой Лялей. Папа устроил себе выходной на целые сутки, и они с дядей Мишей весь день провели за столом, накрытым под старой яблоней-«цыганочкой». Сидели в обнимку и вспоминали, как в Сталинграде от гари пожаров даже летними днями было темно, как ночью. И как папа, уполномоченный Военным Советом, перед Курской битвой требовал у знаменитого генерала Мехлиса из резервной армии боеприпасы и обмундирование для каких-то частей Сталинградского фронта. Мехлис их не давал, кричал и хватался за кобуру. Но папа сказал, что напишет докладную главнокомандующему. И что с места не сойдет, пока не получит для бойцов, переживших страшные Сталинградские бои, все, что нужно. И получил. А все думали, что его отдадут под трибунал и расстреляют. Старый большевик Мехлис был у Сталина на особом положении, хотя все знали, что военачальник он плохой, и из-за него погибло много моряков во время Керченского десанта. Так говорил папа.
Мужчины весь день провели в саду, а я с сестрой, Норой и Лялей ходили на речку. Замечательный был день. Все гости мне понравились. Но одно дело принимать знакомых у себя дома, а другое – жить с этими людьми в чужой квартире.
После маминого письма Лиза стала реже уходить из дома, зато Сережка-милиционер прямо-таки поселился у нас на кухне. Моих приятелей из соседних дворов Лизавета, по-прежнему, в гости ко мне не пускала. Впрочем, и при родителях она часто говорила моим друзьям, что меня нет дома, если они приходили без особого приглашения.
Папин кабинет и спальню мама перед отъездом заперла и отдала ключи Лизавете. Спали мы с Лизой в одной комнате. Я – на уже коротковатой мне детской железной кровати рядом с письменным столом, сделанным дядей Никитой в подарок брату в год Победы, и плетеной этажеркой для книг. Лиза – на высокой никелированной «конструкции» с блестящими шариками на торцах.
Над моей постелью, накрытой пледом, висела физическая карта мира, а над Лизиной – коврик с оленями. Олень в центре был с большими рогами, еще один – с маленькими, а три остальных были чем-то средним между большеухими оленятами и длинноногими зайцами.
Под кроватью у меня стоял ящик с осколками гранита и камешками, собранными на море (в четвертом классе я мечтала стать геологом). А у Лизаветы из-под кровати выглядывал большой остроугольный чемодан, похожий на сундук. Лиза не доверяла шкафам и хранила там всю свою одежду.
Я ничего не имела против нарядной Лизиной кровати с ярким лоскутным одеялом, накрытым розовым покрывалом, и четырьмя подушками – одна меньше другой (последняя называлась «думочка»). А вот Лиза искренне переживала, что я, «барышня из хорошей семьи», а у моей постели «нет никакого виду, а могла бы маркизетом застлать и бантЫ повязать!».
В середине октября выпал ранний снег.
Лиза объявила, что угля и дров мало, и потому она будет топить только «грубку» (печку) в кухне, которая согревала кухню и нашу с ней комнату.
––А как же пианино?! – возмущенно спросила я.
––Пианину твою перетащим в колидор . Туда с кухни тепло будеть идти, – непреклонно заявила Лизавета. – Там и будешь гаммы свои играть.
Пианино действительно перетащили в коридор. При этом Лиза хотела и гостиную закрыть на ключ и упрятать его в свой карман, но я не дала. Ведь там была наша библиотека! Это же просто пещера Алладина! С какой полки книгу ни возьмешь, почти всегда она окажется интересной. А Лиза из вредности скажет, что ключ куда-то запропастился, и как я туда попаду? С ватманской бумагой, которая в кабинете хранилась, так и произошло. Лежит там на столе по милости Лизаветы и замерзает, а мы с Галей Ломберт еле-еле у завхоза пол листика выпросили для стенгазеты.
На следующий день после выпуска стенгазеты меня с середины урока физкультуры вызвали в кабинет директора. Там находились новый директор Нина Алексеевна, завуч Анна Ивановна и наша классная.
––Таня, – сказала завуч, – ты уже несколько месяцев живешь без присмотра родителей, и нам бы хотелось узнать подробней, как ты проводишь день.
––Так же, как всегда, – ответила я, пожимая плечами.
На новую директрису я старалась не смотреть. В эвакуации мы жили вместе с ней в одном доме в соцгородке при большом Уральском заводе. Тогда это была просто Нина – дочь папиного друга и подруга моей сестры. Теперь она приехала в Житин к родителям, потому что ее отец, дядя Алексей, стал замещать папу на работе.
––Что значит, «как всегда»? – уточнила наша классная.
––Уроки учу, хожу в музыкальную школу, читаю книги.
––Вот об этом давай подробней: какие книги?
––Ну, много разных… Жюль-Верна, сказки Андерсена, про Гулливера. Еще называть?
––А почему так много иностранных авторов? А детские книги советских писателей у вас в домашней библиотеке есть?
Я уже поняла, что со мной затеяли какую-то нечестную игру, и воспользовалась уроками, преподанными мне хитроумным «Слугой двух господ». Эту постановку Гольдони я часто слышала по радио. И я ответила, как можно простодушней:
––Есть. Я про Васька «Трубачка» люблю. «Стожары»…
––«Васька Трубачева», – поправила меня наша классная.
––Ну, да. «Трубачева». Еще «Повесть о первой любви».
( Не скрою, с моей стороны это была провокация).
Учительницы переглянулись.
––Тургенева?– спросила завуч почти испуганно.
––Нет. Там в наше время мальчик и девочка попали в пургу и чуть не погибли. Об этом в школьной стенгазете написали. И они поссорились.
( Не стану же я говорить им, что повесть Тургенева прочитала давным-давно, и она, кстати, показалась мне скучной, а «Дикую собаку Динго» Фраермана я любила).
––А это правда, что на переменах ты рассказывала девочкам «Королеву Марго»?
Я пожала плечами.
–– Да. Мы же про Варфоломеевскую ночь по истории проходили.
Учителя многозначительно переглянулись.
––А при родителях ты тоже сама книги для чтения выбирала?
––По-разному.
––И стихи? Вот поэта Надсона, кто тебе порекомендовал?
Мне даже смешно стало. Эту книгу подарила папе для меня одна старая большевичка, о которой говорили, что «она видела Ленина». Еще она передала мне красивый картонный портфельчик с замочком для хранения писем. Он долго был пустым, а теперь там хранились мамины открытки.
–– А скажи, Таня, – продолжила завуч после неловкой паузы, – твой дядя-художник привозит вам книги, по которым учатся рисовать людей? Ты перерисовываешь из них картинки?
––Нет у нас таких учебников, – возмутилась я. – У нас «Сокровища Эрмитажа» есть и «Третьяковка». И ничего я не перерисовываю.
В учительской воцарилось долгое недоброжелательное молчание.
––Так вот, Костенко, – официальным голосом сказала, наконец, завуч Анна Ивановна, – с завтрашнего дня ты заведешь отдельную тетрадку для записи всего, что читаешь дома помимо программы. И будешь два раза в месяц показывать ее своему классному руководителю. А Надсона принесешь мне в кабинет. Школьникам твоего возраста такие книги читать не рекомендуется.
