Тамара Михеева
Уна. Семь прях. Книга 4
Вдвоем
Птице было холодно, но она не улетала. Она ловила мне рыбу, она гуляла по каменной куче, под которой лежал старик, и смотрела подолгу в море. Она ждала. И я тоже.
Однажды утром я развела огонь в печи и вдруг поняла, что израсходовала все тоненькие щепочки, которые старик колол всегда с запасом на растопку. Я нашла топор, но не смогла даже поднять его. Тогда я взяла наш большой рыбный нож и попробовала расщепить кусок плавника, но нож сорвался, кровь закапала с моей ладони. Птица сердито зашипела, но я не ответила, просто дошла до моря и опустила руку в соленую воду. Красное смешалось с серым, а соль в них была одинаковая.
Я обошла все бухты, удивляясь, почему мой шаг стал таким медленным. Раньше я могла за день обежать остров дважды, а сейчас полдня шла до косы. Там я насобирала в мешок мелких деревяшек и притащила домой. Просушить. Их надо просушить, старик всегда так делал. Отдохнув немного, я разложила плавник на большом камне, но солнца не было, а к вечеру пошел дождь, и все мои труды пропали даром. Надо что-то придумать, иначе меня ждет ледяная ночь. Тогда я взяла одну из тетрадей, тех, что были старые, вырвала оттуда исписанные страницы и подожгла их. Бросила сверху палку. Очень медленно и неохотно она разгорелась. Я добавила еще плавника. Птица, нахохлившись, сидела в углу.
Зима – чудовище. Она сгрызает жизнь своими острыми белоснежными зубами. Она стонет и поет долгие страшные песни, полные тоски. Поет плохо, это больше похоже на вой. Киты, и тюлени, и все птицы покидают наши края, уходят на юг, ведь здесь так близко черные ворота, что смерть смотрит на тебя каждую зимнюю ночь.
Меня спасали красные ягоды, которых я насобирала этой осенью целое ведро и замочила в деревянном бочонке. Когда становилось особенно страшно, я пила эту воду с ягодами, смотрела на красный цвет и думала о лете. Я знала, что Человек-Солнце не сможет приехать ко мне, пока хребет зимы не будет сломлен, его не пустят шторма, но все ходила и ходила на ту сторону, все смотрела на тонкую полоску земли на горизонте. Он должен приплыть оттуда, больше ведь нет никакой земли вокруг, кроме Ворот смерти. А на них даже птицы не садятся, чтобы отдохнуть.
Я спала. Спала, спала, спала. Птица теребила меня, просила выйти, посмотреть на новорожденное солнце, такое звонкое, чистое, свежее, и море наконец угомонилось, лежало в своей колыбели неподвижно. Но у меня не было сил обрадоваться. Кашу я съела, красных ягод осталось чуть-чуть, на донышке, а Человек-Солнце все не приходил. Я хотела спать, потому что мне снилось лето и тепло. И как бы Птица ни теребила меня, я не могла вылезти из-под своего влажного одеяла. Так я и уснула. Уснула и не знаю, что было потом, сколько времени прошло, и было ли оно, время? Я очнулась оттого, что кто-то растирал меня горячими сильными ладонями и теплой водой, и что-то вливал мне в рот, и тормошил. Потом я оказалась под солнцем, оно и правда было новое, умытое, незрелая ягодка на небесной поляне.
– Давай, давай, моя девочка, приди в себя, смотри, почти весна, ну же, ну…
Я уткнулась ему в грудь. Человек-Солнце приехал. Он спас меня. Это мне рассказала Птица, что стояла тут же и переминалась с ноги на ногу. Он прикрикнул на нее:
– Да хватит тебе стрекотать!
Но я прошептала:
– Нет. Я слушаю.
– Очнулась! Девочка моя… что у вас тут случилось? Где старик?
Я мотнула головой в сторону каменной кучи. Человек-Солнце побледнел и схватил меня за плечи.
– Он умер? Когда? Давно? Ты давно одна? Как это случилось?
Я хотела сказать, что не одна, со мной же Птица, но снова захотела спать, и слова глубоко во мне спрятались. Тогда Человек-Солнце прижал меня к себе и сказал:
– Как же теперь… Слушай, слушай меня. Мы поедем к моим друзьям на другой остров. Тебе будет там хорошо. У них есть дочери, такие же девочки, как ты. Тебе там понравится, вот увидишь.
Он будто уговаривал меня, но зачем? Ясно же, что мне везде будет лучше, чем здесь.
– Ты хочешь что-нибудь взять с собой?
Я помотала головой. У меня ничего не было, каменные четки лежали в кармане передника, а Птица уже уселась на носу лодки и терпеливо ждала нас. Мы отплывали от острова очень быстро, и все же я успела увидеть, что он лежит на воде, как брошенное нерадивой пряхой веретено. Я нащупала в кармане четки, но сил, чтобы сжать их, у меня не хватило. Птица сидела на корме лодки и смотрела туда же, куда и я, – на остров-веретено и на могилу старика, что остался теперь там навсегда.
Лурда и ее дочери
На Элише очень много людей.
– Тебе будет здесь хорошо. Не так одиноко, как там, где ты жила до сих пор, но и не очень суетно, как на других островах, – сказал Человек-Солнце, которого здесь все звали Ралус-странник.
Мне стало страшно от мысли, как живут люди на других островах, если их там еще больше, чем на Элише. Наверное, они ходят строем и только по очереди, чтобы не сталкиваться друг с другом.
Я провожала Ралуса до берега. Мы шли по широкой тропинке, такой широкой, что пять человек могли бы пройти по ней, взявшись за руки. По обе стороны стояли огромные дома. Ралус сказал, что это называется «улица». Я не спрашивала у него, куда он меня ведет, я просто смотрела на все и запоминала: как стоят на земле дома, как растут чахлые кусты, как клюют что-то маленькие приземистые птицы с короткими крылышками.
Лурда и три ее дочери жили на острове Элиша, самом крайнем из всех Семи островов (если не считать моего острова-веретена, конечно). Человек-Солнце привез меня туда поздним вечером четыре дня назад. Он нес меня в темноте, от усталости я ничего не видела, не понимала и даже не могла разлепить глаза. Потом он постучался в какой-то дом, и ему открыла высокая толстая женщина. Она ахнула и сказала:
– Входите, входите же скорее!
Они посадили меня на стул, а сами шептались долго и сердито. Потом толстая женщина налила в корыто воду и велела мне раздеться и залезть в него. Человек-Солнце ушел, не сказав ни слова. Я сидела неподвижно на стуле, а потом вдруг начала падать. Толстая женщина охнула, подхватила меня и сама раздела, усадила в корыто, долго терла меня какой-то жесткой тряпкой, ворчала что-то про мои волосы, они ей не нравились, но других у меня не было. Кажется, я так и уснула в этом корыте, потому что, когда пришла в себя, было уже утро, я лежала на узкой кровати, одетая в какую-то длинную рубашку, а вокруг меня столпились три девочки с белыми волосами и очень синими глазами.
Я смотрела на них, а они – на меня. Потом одна, самая высокая, сказала:
– Смотри, у нее черные волосы.
– И прозрачные глаза, – ответила другая, поменьше.
– Эрли, дурочка, что ты болтаешь, прозрачных глаз не бывает!
– А у нее прозрачные!
– Просто очень светлые!
– Где мама ее взяла?
Тут в комнату зашла толстая женщина, увидела меня и сказала:
– А, проснулась! Вот и хорошо! Сейчас я тебя покормлю, а потом будем знакомиться.
Она выгнала девочек из комнаты, поставила на стол чашку с рыбным бульоном и даже хотела покормить меня с ложки, но я испугалась. Неужели я совсем больна, что она так обо мне заботится? Я умру, как старик? Тогда толстая женщина улыбнулась и сказала:
– Ну, ешь, ешь, тебе надо набраться сил, милая.
И я ела. Потом спала. И снова ела. И опять спала. В комнату заглядывали девочки, хихикали и убегали. Несколько раз на подоконник садилась Птица. Я поняла, что она живет где-то там, на улице, и была рада, что она меня не оставила.
Вечером толстая женщина села на краешек моей кровати и спросила:
– Как тебя зовут?
– Никак.
Я не думала, что у меня получится разговаривать. Все-таки почти всю свою жизнь я молчала, и слова не были приучены вылетать из моего рта. Но эта толстая женщина смотрела на меня так внимательно, что слова сами из меня выпрыгивали, будто рыба из воды в жаркий день.
– У человека должно быть имя, – сказала она.
– Значит, я не человек, – сказала я и вспомнила Ралуса. – Я пряха.
– О, ты умеешь прясть! Как хорошо! Научишь моих дочек? А то мне все недосуг.
Тут слова снова спрятались у меня в животе, и я опустила голову.
Я не умею прясть. Я ни разу не держала в руках веретена.
– А имя все же нужно тебе. Выбери сама, как хочешь называться, – сказала мне женщина и вдруг погладила по голове.
Я отпрянула, будто увидела летящий в меня камень.
Никто ни разу в жизни меня не гладил.
Никто ни разу в жизни ко мне не прикасался.
Не брал за руку.
Даже не смотрел на меня так долго.
Женщина задержала свою руку на моей спине, потом тронула за локоть и сказала, вздохнув:
– Давай, милая, я познакомлю тебя с дочками.
– «Милая» – это теперь мое имя?
– Нет, это я просто так тебя назвала. Чтобы ты не боялась.
– Я не боюсь. А зачем нужны имена?
– Ох, ну и вопрос! Чтобы тебя ни с кем не спутали, хотя бы для этого.
– Разве ты можешь меня с кем-нибудь спутать? – удивилась я.
– Да уж, – хмыкнула женщина. – Ну, ведь ты как-то зовешь свою птицу?
– Птица.
Она немного подумала и принялась объяснять:
– Ну вот меня зовут Лурда. Это означает «светлая». Моим родителям мечталось, чтобы жизнь моя была порадостнее, вот и выбрали мне такое имя. Когда кто-нибудь хочет написать мне письмо или что-то передать, то говорят: это для Лурды с Элиши. Понимаешь?
– Ты одна здесь с таким именем?
– Да уж… не одна. Есть еще несколько. Но можно сказать: это для Лурды с Элиши, у которой три дочки и которая живет в доме с красной калиткой.
– Длинноватое имя.
– Да уж.
– А могу я тоже зваться Лурдой?
Лурда подумала.
– Знаешь, будет не очень-то удобно, ведь мы живем теперь под одной крышей. Позовет кто-нибудь «Лурда», а мы и знать не будем, кого именно зовут, тебя или меня, ты подумаешь, что меня, я подумаю, что тебя, и никто не выйдет к человеку.
– Или прибежим обе, – серьезно кивнула я.
– Вот-вот! Нет, мы придумаем тебе другое имя, чтобы не путаться.
– Тогда мне еще надо знать, как зовут всех твоих дочек.
– Вот сейчас и узнаешь, – сказала Лурда и крикнула: – Входите!
Вошли те три девочки, которых я уже видела. Они были очень похожи и одеты в одинаковые клетчатые платья с передниками. На руках у каждой – плетеные браслеты. Лурда называла мне их имена, и я запоминала по браслетам, как какую зовут. У Ярсы два браслета – серый с желтыми бусинами и зеленый. У Эрли – голубой с красными бусинами. У Тиры – желтый, оранжевый и красный. Я тоже хотела себе браслет. Я бы сделала его самым ярким, всех цветов, какие только встретила тут, на Элише. Я сказала об этом, и Ярса улыбнулась:
– Наш остров такой блеклый, тут и цветов-то почти нет. Вот если бы ты поехала на Патангу! Там даже деревья растут!
Я тут же решила, что попрошу Человека-Солнце отвезти меня на Патангу, ведь я никогда не видела деревьев. Лурда ушла, а девочки остались со мной, и Ярса стала учить меня плести браслеты из ниток. Она сказала, что можно брать только старые нитки, замусоленные оборвыши, которые взрослые уже выкинули, потому что им самим не хватает. Но плести из них было трудно, они постоянно рвались, и браслеты получались неровные, бугристые, как каменистая тропинка. В конце концов девочки захихикали и убежали. Я видела, что у них есть нитки, прекрасные цветные нитки, но они плели браслеты только себе, а мне не давали. Наверное, красивые браслеты может носить только тот, у кого есть имя и чья мама не лежит с камнем на шее на дне морском.
На третий день я уже смогла вставать и ходить по дому. Лурда радовалась, что я быстро поправилась, и говорила мужу:
– Как много сил в такой малышке! И какая она мужественная!
Дни шли, а у меня так и не было имени.
Я хотела придумать себе особенное имя. Имя, которое вместило бы в себя все: и мои черные волосы до колен, и остров, который меня вырастил, и Птицу, которая всюду летала за мной. Но оно должно быть красивым и не очень длинным. Я перебирала имена, что узнала здесь: Лурда, Ярса, Тира, Эрли, Маралла, Мьёрке… Все они были красивые, но не мои. А дочери Лурды говорили:
– Придумывай скорее, а то мы не можем с тобой играть!
– Ладно, пусть я буду Мьёрке.
– Хорошее имя, – одобрила Лурда.
Но Тира фыркнула:
– Еще одна Мьёрке!
Многих женщин на Элише звали так. Я потому и выбрала это имя, мне хотелось быть одной из них. Целых три дня меня звали Мьёрке. А потом приехал Ралус-странник, мой Человек-Солнце. Он услышал, как меня называют, и очень рассердился:
– Вы что, с ума тут посходили?! Давать имя пряхе! Ваше ли это дело?
– Нам надо как-то ее называть, – смутилась Лурда. – У человека ведь должно быть имя…
– Она не просто человек.
– Я знаю, Ралус, но как мне ее звать? Что говорить соседям? Ты обещал забрать ее через неделю, а прошло уже три!
– Все не так просто, Лурда.
– Не морочь мне голову! Или сам дай ей имя, или я буду называть ее, как мне хочется.
Ралус-странник надолго замолчал. Он смотрел на меня, на Лурду, на ее дочерей и наконец сказал:
– Я должен подумать.
Лурда покачала головой. Похоже, ей не очень понравился его ответ.
Мне тоже.
Я наблюдала за Лурдой и ее дочерьми, как она о них заботится, как она тревожится о них. И не могла понять: почему моя мама не захотела заботиться и тревожиться обо мне? Готовить завтрак, целовать перед сном. Любить меня. Почему она повесила себе на шею камень и прыгнула в море? Почему она не захотела, чтобы я родилась?
Мне казалось, что сейчас, пожив на Элише и посмотрев на других людей, я смогла бы получше расспросить старика, вытащить из него все, что он знал. Но мой остров далеко, а старик, который меня вырастил, мертв.
Муж Лурды командовал рыбачьей артелью, и дома у них висела подробная карта моря. На ней были обозначены течения, острова, глубины, был еще кусочек какой-то земли за Полуденным морем, но Веретена, моего острова, там не было. Однажды я спросила у Ярсы, почему его нет? Она посмотрела на меня как-то странно и фыркнула:
– Элиша – последний остров перед краем земли! Там больше ничего нет, только Ворота смерти, куда уходят все мертвые. Что ты выдумываешь?
Я спрашивала и у Лурды, но она была занята и только отмахнулась. А у ее мужа я спросить побоялась, я и так ему не очень-то нравилась, он называл меня «лишний рот», но это было глупое имя, я не хотела, чтобы меня так звали.
Тогда я взяла у Тиры карандаш и нарисовала мой остров на карте. Получилось аккуратно, а главное – правильно. Но муж Лурды очень рассердился. Наверное, он побил бы меня, если бы Лурда не заступилась. Она велела мне идти погулять, а сама что-то долго втолковывала мужу. Он возмущался сначала очень сердито и громко, а потом все тише и тише. Я слышала, потому что гуляла в их маленьком садике, в котором росли только камни, а окно кухни было открыто. Я мало что понимала в их разговоре, во всех этих «мы должники Ралуса, ты прекрасно знаешь, у нас нет выбора», «его личная просьба», «она не виновата, она всего лишь ребенок, который вырос в одиночестве с сумасшедшим стариком», «он говорит, она новая пряха, книга судьбы так сказала», «потерпи еще немного, он обещал придумать что-нибудь», «уже совсем скоро». Постепенно муж Лурды затихал, как затихает буря, исчерпав свою силу. Тогда я пошла к морю. Птица летела за мной.
Никто ничего не рассказывает мне про меня. Кто я и зачем? Все только и твердят: пряха, пряха, пряха. Но что это значит? Я спрашивала у Лурды, может, это и есть мое имя?
– Нет, – ответила она. – Это не имя, это… прости, милая, я не могу объяснить толком. Дождемся Ралуса-странника, пусть он тебе расскажет, у него это ловчее выйдет.
Ралус-странник, мой Человек-Солнце, приезжал теперь чаще, чем к нам на Веретено. Он привозил Лурде ткань, из которой шили платья мне и ее дочерям, а иногда даже семена разных овощей. Им Лурда радовалась больше всего, но Ярса фыркала:
– Какой в них прок, все равно ничего не вырастет!
Лурда очень злилась, когда так говорили. Она снова и снова бросала семена в землю, поливала их, уговаривала их расти, молилась, но ростки всходили и вскоре умирали.
Веретено
– Мы живем на краю земли, – говорили они. – После Элиши только море.
Но я-то знала, что это не так. Где-то там, за горизонтом, лежит крохотный остров в форме веретена. На нем умер угрюмый старик, по которому я не скучаю. Но я скучаю по своим тропинкам, и птичьим гнездам на них, и ракушкам, и серым камешкам на косе, и валунам, и горьким ягодам, и шуму моря, ветра, птиц.
Тот тесный темный домик из камней и плавника, что укрывал нас со стариком от диких штормов и неистового ветра, не был моим домом, но остров – был. И сейчас, на Элише, где дома такие высокие (у некоторых даже два этажа!), такие просторные (в доме Лурды три комнаты, а еще кухня!), мне обидно, что никто не знает про мой остров.
Муж Лурды, переговорив с Ралусом, снял исправленную мною карту и сжег ее, но когда он ушел, я успела выхватить из огня кусочек. Я сбила пламя и увидела, что уцелел только мой остров и краешек Элиши. На стену повесили новую карту, и Лурда очень попросила больше ничего на ней не рисовать. Я послушалась. Ведь у меня теперь есть кусочек правильного мира, хоть и обугленного по краям. Я спрятала его в карман передника. Там уже лежали мои каменные четки и перо Птицы.
После того как я исправила карту, Ралус-странник приехал очень быстро и привез не только кулек орехов, но и новую карту и новую сеть для мужа Лурды. Он будто хотел извиниться за мой проступок. Это ужасно меня рассердило.
– Пойдем, – сказал Ралус-странник и взял меня за руку. – Нам надо поговорить.
Мы вышли из дома в каменный садик, сели на скамейку, и Ралус оглядел окна, будто хотел убедиться, что нас никто не подслушивает. Потом сказал:
– Остров, на котором ты выросла, – это не просто остров. Это веретено мира. Он так лежит посреди океана, что через него проходят потоки пространства и времени, а он накручивает их на себя, превращая в нити историй. На свете немного таких мест, твой остров – одно из них. Это очень важное место, это источник, родник всех событий, историй, судеб. Долго в таких местах жить нельзя. Они много дают, но много и забирают. Не знаю, понимаешь ли ты меня…
Он встал со скамейки, присел передо мной на корточки и обхватил горячими ладонями мои локти, заглянул мне в глаза.
– И об этом никто не должен знать, хорошо? Пусть эта тайна надежно хранится в твоем сердце, моя маленькая пряха.
Я кивнула. У меня была тысяча вопросов, но я задала только один:
– Старик поэтому молился той книжке? Он умер, потому что книжка не услышала его молитв?
– Он умер, потому что умер. Он был стар и прожил трудную жизнь. Он был очень несчастен, и его сердце не выдержало. Не думай об этом.
Но я почему-то думала. Не хотела, а думала. Думала о том, зачем он молился книге, как это помогало ему жить на Веретене. Думала о его бормотании. О чем она была, его молитва? Думала о тех тетрадях, в которых он что-то писал каждый день. Он писал, ставил их на полку, заполнял ими наш дом, а теперь их бросили там и никому они не нужны. Даже мне.
– Когда ты привезешь мне имя? – спросила я Ралуса.
Он что-то ответил, но я не услышала, я смотрела на его голову. Она была лысой, но не такой, как всегда. Волосы пробивались сквозь кожу, как трава из земли. Черные. Черные, как у меня! Значит, есть еще люди, у которых волосы не белые, как у всех здесь? Есть кто-то, похожий на меня хотя бы цветом волос!
Я почувствовала, как он взял меня за руку и слегка тряхнул. Я посмотрела ему в глаза. Мне хотелось обнять его и расцеловать.
– Что с тобой?
– У тебя волосы.
Ралус поспешно провел рукой по голове, нахмурился.
– Да, ты права.
– Они черные.
Он кивнул. Похоже, ему не очень нравился наш разговор.
– Как у меня.
И тогда он сделал вот что. Он меня обнял. Он притянул меня к себе и прижал к груди. Так крепко, что я чуть не задохнулась. Может, я бы умерла, но из дома вышла Лурда, увидела Ралуса и сказала:
– Тебе надо побриться.
Он кивнул, отпустил меня и ушел в дом, а когда вернулся, его голова снова была лысая и гладкая. Мне стало грустно.
Подслушанные разговоры
У меня есть подслушанные разговоры. Я храню их, как самые красивые камешки с островной косы.
Первый разговор вот какой.
Старик: Забери ее, что толку от нее здесь? Только маемся.
Ралус: Не могу, старик. Некуда.
Старик: Что, во всем мире нет места для маленькой девочки?
Ралус: Боюсь, что так. И потом… ты же знаешь: ее место здесь.
Старик: Здесь никому не место! Не обманывай себя, проклятый вандербут!
Ралус: Тише, тише, старик…
Второй разговор такой.
Лурда: Ты соображаешь, что ты делаешь? Привозить сюда ребенка с такими волосами? Ты хочешь, чтобы ее закидали камнями?
Ралус (после долгого молчания): Старик-бакенщик, которого я навещал раз в полгода, умер. Это его внучка. Что мне было делать, Лурда? Куда ее девать?
Лурда: А что делать теперь мне? Как смотреть в глаза соседям? Или тоже побрить ее налысо?
Ралус: Пусть носит шапку и пореже выходит из дому.
Лурда: А о моих детях ты подумал? Что мне сказать мужу?
Ралус: Я сам поговорю с ним. Лурда, это же ненадолго, мне только надо найти ее родственников. Скоро я заберу ее у вас.
А третий разговор – мой любимый.
Ралус: …как ты и хотела.
Лурда: И что за люди?
Ралус: Хорошие люди.
Лурда: Ты давно их знаешь? Они надежные?
Ралус: Да, конечно. Здесь становится опасно, Лурда. И для нее, и для меня.
Лурда (помолчав): А эти люди знают, кто ты, Ралус?
Ралус (тоже помолчав): Для них это не имеет значения, они живут слишком далеко отсюда.
Лурда (вздохнув): Я буду скучать по ней. Очень уж я привязчивая, Ралус. А девочка такая кроткая и тихая, не то что мои. Может, привезешь ее как-нибудь в гости?
Ралус: Все может быть. Спасибо тебе, Лурда.
Лурда: Да брось, я рада помочь тебе, я помню, чем тебе обязана. И еще… хорошее ты дал ей имя.
Имя.
Теперь оно у меня есть.
Ралус приехал однажды и сказал:
– Я привез тебе имя в подарок. Тебя зовут Уна.
Меня накрыла темнота.
Я плавала в ней, как в воде.
Потом откуда-то появилась моя Птица, подхватила меня клювом за косу и вынесла на свет.
Я лежала на скамейке у очага, вокруг меня столпились все: Ралус, Лурда, ее муж, их дочери. Они переговаривались, но я не могла услышать весь разговор, только обрывки фраз:
– Нет, нет, она не больна и не заразна…
– …она такая бледная…
– Она хоть дышит?
– Хранитель сказал, что возможна сильная реакция, он просто не знал, какая именно…
– А если она умрет?
– Что ты вообще такого ей сказал?
– Ее имя.
Имя! У меня есть имя! Я открыла глаза.
– Хвала семи пряхам! – сказала Лурда и погладила меня по голове.
Ралус-странник смотрел на меня так пристально, что я не могла отвести взгляд.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, и я подумала, что он хотел, но будто бы проглотил мое имя, испугался произнести его вслух.
– Меня зовут Уна, – сказала я.
И увидела, как он выдохнул с облегчением. Улыбнулся, кивнул и подтвердил:
– Да, тебя зовут Уна. Собирайся, Уна, мы поедем с тобой в гости.
Имя вросло в меня, стало моим, стало мною. Никого больше так не звали, только меня. Вот эти руки, эти ноги, эти пальцы, живот, этот нос и глаза, этот голос, голова и все мысли в ней, все это теперь – Уна. Я не спрашивала, что оно значит, я и так знала.
Огромное, огромное море.
Маленький серый остров в форме веретена.
И девочка, которую море вынесло на берег этого острова.
Мне нравилось мое имя, но в то же время я чувствовала, что это только часть, маленькая частичка меня. Будто мне открыли секрет наполовину, не до конца рассказали захватывающую историю, отправили спать на самом интересном месте. Мне будто все еще не хватало чего-то. Мое имя словно было мне коротко, словно я из него выросла, так и не успев как следует поносить. Но я ничего не сказала Ралусу. Он и без меня нервничал, думал о чем-то.
Мы уезжали ночью. Весь вечер Лурда пекла рыбные шарики и была мрачнее тучи. Я перекатывала в голове подслушанный разговор, про то, что она ко мне привязалась, и смотрела на ее толстые руки, которые так ловко лепили из фарша шарики. Потом она раскладывала их на жарнике и отправляла в печь. Они зарумянятся и будут очень вкусными. Это нам с Ралусом в дорогу.
У скамейки на кухне лежал узелок. Он был небольшой. Туда поместилось клетчатое платье, и шапка, в которой я всегда ходила по улице, спрятав волосы, даже если было тепло, и мои четки, и два пера Птицы, и несгоревший кусок карты. Все это я возьму с собой. На мне было новое платье, Лурда специально сшила его к отъезду. А ее дочки смастерили мне красивые браслеты. Ярса – голубой с сиреневым, Тира – желто-оранжевый, а Эрли – бело-зеленый. Я надела на руку все три и то и дело смотрела на них.
Когда рыбные шарики испеклись, пришел Ралус. Девочки бросились меня обнимать. Мне было немножко страшно и немножко приятно. Но я все стерпела. Я знала, что Лурда будет скучать, я же слышала их разговор. Ее муж был в море, и мы не попрощались. А Лурда долго меня обнимала и даже немножко поплакала. В голове у меня все перемешалось, и я не могла ничего сказать. Только вытерла ей слезы. И тогда она заплакала еще сильнее.
Ралус взял меня за руку. Я подхватила свой узелок. Птица расправила крылья и полетела к морю, будто точно знала, где стоит наша лодка. Лурда и девочки махали нам вслед.
