Тахира Мафи
Зажги меня
Глава 6
– Наверное, тебе она именно такой и показалась, – пожимает плечами Уорнер. – Мы называем эту комнату «тренажером» или «имитатором».
– Ты заставил меня мучить ребенка, – говорю я, и вся злость и ярость того дня начинают вновь подниматься где-то в глубине моей души. Как я могла забыть о том, что он наделал? И то, как он повел себя в отношении меня? Заставив меня вновь пережить самые страшные моменты моей жизни, и все только ради собственного развлечения. – За это я тебя никогда не прощу, – огрызаюсь я, ощущая яд на языке. – И еще за то, что ты сделал с тем маленьким мальчиком. За то, что заставил меня сделать с ним!
Уорнер хмурится:
– Прости, я не совсем понял…
– Ты предпочел отдать в жертву ребенка! – Голос у меня дрожит. – Ради своих дурацких игрищ! Как ты мог совершить нечто такое, чему нет ни объяснений, ни оправданий? – Я швыряю в него подушку. – Ты больной и бессердечный монстр, вот кто ты такой!
Уорнер ловит подушку в тот момент, когда она попадает ему в грудь, и смотрит на меня так, словно видит впервые. Но потом в его взгляде что-то меняется, будто он начинает что-то понимать, и подушка выскальзывает у него из рук, падая на пол.
– М-да-а… – медленно произносит он и крепко зажмуривается, чтобы скрыть свое внезапно нахлынувшее веселье. – Да ты меня так ведь и убить можешь, – добавляет он, теперь уже не пряча своего смеха. – Нет, с этим мне уже не справиться…
– О чем это ты? Что произошло? – требую я объяснений.
Он не перестает улыбаться:
– Лучше ты мне расскажи все, любовь моя. Расскажи в подробностях все то, что произошло в тот день.
Я крепко сжимаю кулаки. Меня оскорбляет его несерьезность. Меня начинает буквально трясти от праведного гнева.
– Началось с того, что ты выдал мне какую-то дурацкую одежду, слишком открытую, к которой я совершенно не привыкла. Потом повел куда-то в нижние этажи Сектора Сорок пять и запер в какой-то грязной комнате, больше похожей на старый подвал. Это я хорошо запомнила, – сообщаю я, одновременно стараясь сохранять спокойствие. – Стены там были выкрашены в отвратительный желтый цвет. На полу валялся зеленый ковер. И на одной стене, как я сразу догадалась, – огромное двустороннее зеркало для наблюдений.
Уорнер приподнимает брови и жестом просит меня продолжать.
– Потом… ты повернул какой-то выключатель, что ли, – выдавливаю я, стараясь заставить себя говорить. Только не понимаю, откуда во мне сейчас зародились какие-то сомнения относительно того страшного дня. – В тот же миг из пола начали возникать и расти страшные металлические шипы. Затем… – Я все больше сомневаюсь, пытаюсь сосредоточиться, – в комнату входит малыш. Совсем маленький мальчик. Глаза у него завязаны. Ты сказал, что придумал мне вот такую замену. Ты добавил еще, что, если я сейчас не спасу этого несчастного мальчонку, ты тоже не станешь этого делать.
Уорнер пристально смотрит на меня, словно изучает мои глаза.
– Ты уверена в том, что я произнес именно эти слова?
– Конечно.
– Правда? – Он наклоняет голову набок. – Неужели ты сама видела, как я произношу эти слова?
– Н-нет, конечно, нет, – я быстро пытаюсь оправдаться, – но там были динамики, я уверена, и оттуда раздавался твой голос…
Он глубоко вздыхает:
– Ну да, разумеется.
– Я слышала, – уверенно повторяю я.
– Хорошо. Итак, после того, как ты услышала все то, что я сказал, что случилось?
Я шумно сглатываю.
– Мне нужно было как-то спасать мальчика. Иначе он бы обязательно умер. Он не видел, куда идет, и он обязательно напоролся на эти выступающие со всех сторон из пола шипы. Они пронзили бы его насквозь. Мне нужно было взять его на руки, но при этом как-то умудриться не причинить ему вреда своим прикосновением, иначе я сама бы убила его.
Наступает короткая пауза.
– И тебе это удалось? – не отступает Уорнер.
– Да, – шепчу я, не понимая, зачем он спрашивает обо всем этом, когда все видел сам своими глазами. – Но мальчик сразу же обмяк. Он был временно парализован, как только очутился у меня на руках. Потом ты нажал на другую кнопку, и шипы исчезли. Тогда я положила мальчика на пол. Он сразу начал громко плакать и лягаться – и тут же задел мою ногу. И страшно заорал от боли. А я… я тогда буквально взбесилась. Я так злилась на тебя…
– Так, что сумела разбить бетонную стену, – напоминает Уорнер, и легкая улыбка касается его губ. – Ты проломила бетонную стену, чтобы ворваться ко мне и задушить меня собственноручно.
– Ты это заслужил, – слышу я свой голос. – Ты заслуживал еще более худшего конца.
– Ну что ж. – Он вздыхает. – Если я сделал все именно так, как ты рассказываешь, то, безусловно, заслужил нечто ужасное.
– Что ты хочешь этим сказать? При чем тут «если»? Я же знаю, что все было именно так…
– Правда?
– Конечно. Я же все сама видела.
– Тогда расскажи мне, любовь моя, что же случилось с тем мальчиком?
– Что? – Я замираю на месте и чувствую, как ледяные сосульки поползли по моим рукам вверх.
– Что же случилось, – повторяет он, – с тем маленьким мальчиком? Ты сказала, что положила его на пол. Потом прорвалась через бетонную стену, к которой было прикреплено зеркало шириной в два метра. При этом ты напрочь забыла о парнишке, который, судя по твоему рассказу, должен был бы продолжать так же беспомощно бродить по комнате. Тебе не кажется, что он обязательно бы порезался об эти многочисленные осколки, которыми была забросана вся комната? Мои солдаты, безусловно, успели пораниться. К тому же ты проломила бетонную стену, любовь моя. И разбила вдребезги огромное зеркало. Но ты ни на секунду не остановилась проверить, кого они могли ушибить и кто вообще мог бы пострадать от таких страшных разрушений. – Он замолкает и смотрит на меня. – Верно?
– Верно, – в ужасе соглашаюсь я, чувствуя, что на этот раз начинаю бледнеть.
– Так что же произошло потом, когда ты ушла оттуда? – спрашивает Уорнер. – Или этого тебе уже не вспомнить? Ты повернулась и ушла после того, как полностью разгромила комнату, поранила моих солдат и грубо швырнула меня на пол. Ты просто развернулась и ушла, – заканчивает он.
Я вообще перестаю что-либо понимать. Припоминаю, что все именно так и происходило. Я не думала. Ни о ком. Я знала только одно: мне надо было убираться оттуда, и чем раньше, тем лучше. Нужно было смываться, и подальше, чтобы успокоиться и все обдумать.
– Так что же случилось с мальчиком? – никак не отстает от меня Уорнер. – Где он находился, когда ты уходила оттуда? Ты его видела? – Он снова приподнимает брови. – И как насчет шипов? Тебе не было интересно присмотреться к полу поближе, чтобы понять, откуда они вырастали? Тебя не удивил тот факт, что появляясь и исчезая, они при этом не оставляют никаких следов на ковре, даже не прорывая его ткань? Может быть, ты почувствовала, что поверхность пола какая-то неровная или бугристая?
Я тяжело дышу, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Я не могу оторвать глаз от его пристального взгляда.
– Джульетта, любовь моя, – нежно произносит он. – Не было в этой комнате никаких динамиков. Комната полностью звукоизолирована, и нет там ничего, кроме сенсоров и камер. Это имитатор.
– Нет. – Я отказываюсь ему верить. Не желаю признавать то, что оказалась не права, что Уорнер – вовсе не чудовище, как я всегда думала. Он уже ничего не изменит. Ему не смутить меня. Не так все должно было быть. – Это невозможно…
– Я виноват, – говорит он, – в том, что заставил тебя пройти такое трудное испытание на тренажере. Это было жестоко. Я сознаю свою вину, и уже извинялся за это. Мне только нужно было заставить тебя действовать. Я прекрасно понимал, что только такая постановка могла заставить твой организм развернуться на полную мощь. Но, боже мой, любовь моя, – он отчаянно мотает головой, – как же плохо ты обо мне думаешь, если полагаешь, что я способен украсть у кого-то ребенка и потом еще наблюдать за тем, как ты его мучаешь.
– Значит, все это было не по-настоящему? – Я уже не узнаю свой хриплый, полный ужаса голос. – Это была имитация?
Он сочувственно улыбается мне.
– Я сам разработал основные элементы этой имитации, но вся прелесть этого упражнения заключается в том, что программа сама развивается и совершенствуется по мере того, как принимающие в ней участие солдаты проявляют свои внутренние качества. Мы используем ее для тренировки солдат, которым требуется преодолеть некоторые страхи или когда требуется отправить их на какую-нибудь ответственную миссию, где им предполагается проявлять чувства личного характера. Мы можем воссоздать практически любую обстановку, – продолжает Уорнер. – Даже те солдаты, которые знают, что отправляются на тренажер, очень скоро забывают об этом. – Он отводит взгляд в сторону. – Я понимал, как ужасно это будет выглядеть для тебя, но все же пошел на это. И я искренне сожалею о том, что заставил тебя так сильно переживать. Но ты права, – кивнул он, снова посмотрев мне в глаза, – все это было не настоящее, не на самом деле. Ты просто воображала себе, что слышишь мой голос в комнате. Это были воображаемые боль, звуки, запахи. Все происходило исключительно в твоей голове.
– Я не хочу тебе верить, – произношу я еле слышным шепотом.
Он пытается улыбнуться.
– Как ты думаешь, почему в тот день я выбрал для тебя такую странную одежду? – спрашивает Уорнер. – Материал в ней пропитан специальным составом, который реагирует на сенсоры, расположенные в той комнате. И чем меньше на тебе надето, тем проще камерам следить за теплом твоего тела, то есть за твоими движениями. – Он качает головой. – Мне так и не представилось возможности объяснить тебе все то, что ты испытала в тот день. Я хотел немедленно последовать за тобой, но потом я подумал, что нужно дать тебе некоторое время побыть одной и все обдумать, собраться с мыслями. Оказалось, что это было глупое решение. – Лицо его напрягается. – Я выжидал, и зря. Не нужно было тогда терять ни минуты. Потому что когда я нашел тебя, было уже слишком поздно. Ты была готова выпрыгнуть из окна, только чтобы отделаться от меня, сбежать навсегда.
– На то была причина, – резко реагирую я.
Он поднимает вверх руки, показывая, что полностью согласен со мной и сдается.
– Ты ужасный человек! – взрываюсь я и начинаю кидать в него остальные подушки. Я в бешенстве, мне страшно и вместе с тем чувствую, как обижена на него. И все это одновременно. – Зачем тебе понадобилось подвергать меня такому жуткому испытанию, ведь ты знал, что однажды мне пришлось уже пережить нечто подобное?.. Ты глупец, самонадеянный глупец…
– Джульетта, прошу тебя. – Он делает шаг вперед, ловко пригибается, чтобы не столкнуться с очередной подушкой, и протягивает ко мне руки. – Прости, что я сделал тебе больно, но я думаю, что оно того стоило…
– Не трогай меня! – Я отскакиваю в сторону, гневно сверкая глазами, хватаюсь за ножку кровати, как будто ее можно использовать как оружие. – Надо было бы застрелить тебя еще раз за то, что ты сделал со мной такое! Надо было… надо было…
– Что? – Он смеется. – Может быть, ты запустишь в меня еще одной подушкой?
Я толкаю его, причем достаточно сильно, но он не двигается с места, и начинаю осыпать его ударами. Я бью его по груди, по рукам, животу, ногам, куда только могут дотянуться мои руки. Мне, как никогда, хочется теперь, чтобы он не смог нейтрализовать мою силу, а я могла бы перемолоть ему все кости, и он тогда бы извивался от боли у меня в руках…
– Ты… эгоист… и чудовище!
Я продолжаю не слишком умело молотить его кулаками, даже не понимая, что это больше выматывает меня саму. Очень скоро моя злоба переходит в боль. Внезапно я осознаю, что мне хочется расплакаться. Мое тело трясется от ужаса и облегчения одновременно. Я только что освободилась от боли, причиненной когда-то еще одному маленькому ребенку, которого я практически погубила. Но вместе с тем мне страшно сознавать, что Уорнер проделал все это со мной для того, чтобы помочь мне.
– Прости меня, – говорит он, подходя ближе. – Мне очень, очень жаль. Я же тогда совсем не знал тебя. Ну, не так, как сейчас. Сейчас бы я никогда не посмел сделать с тобой ничего подобного.
– Ты совсем не знаешь меня, – бормочу я, утирая слезы. – Ты считаешь, что узнал меня только потому, что прочитал мой дневник. Ты глупец, любопытный идиот, который любит совать свой нос куда попало…
– Да, кстати, насчет него… – Он улыбается, потом молниеносным движением выхватывает блокнот у меня из кармана и перемещается к двери. – Боюсь, но мне кажется, что я его еще не дочитал.
– Эй! – возмущаюсь я, бросаясь за ним. – Ты же сказал, что вернешь мне его!
– Ничего подобного я не говорил, – тихо бурчит он себе под нос, перекладывая блокнот себе в карман брюк. – А теперь, пожалуйста, подожди меня здесь, я принесу тебе что-нибудь поесть.
Я продолжаю еще что-то возмущенно кричать ему вслед, но он уже вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
Глава 7
Я обессиленно падаю на кровать.
Откуда-то из глубины моего горла доносится сердитый рык. Я с досады кидаю подушку в стену.
Мне надо что-то предпринять. Пора начинать шевелиться.
И составить наконец план действий.
Я находилась либо в отчаянной обороне, либо в бегах так долго, что мой мозг за это время успел разработать всевозможные безнадежные схемы относительно того, как низвергнуть Оздоровление. Почти все 264 дня, проведенных в палате-камере, я без конца фантазировала. Раз за разом мысленно представляла себе в деталях один и тот же невероятный момент, а именно тот самый день, когда я смогу открыто плюнуть в лицо всем тем, кто угнетал меня и всех остальных и кто сейчас считал себя хозяином положения и расхаживал свободно прямо под моим окном. И хотя в голове у меня промелькнуло с миллион различных сценариев, где я выхожу победителем и умело защищаюсь, на самом деле мне не представлялось возможным, что все это может когда-то произойти в реальной жизни. У меня и мысли не возникало о том, что мне хватит на это сил и смелости и сама судьба представит мне подобный шанс.
Но сейчас…
Все погибли.
Может быть, я единственная, кто выжил.
Когда я обитала в «Омеге пойнт», мне нравилось видеть, как Касл руководит всем процессом и управляет нами. Правда, тогда я почти ничего не знала о состоянии дел, да и боялась действовать самостоятельно. А вот Касл уже считался лидером, и к тому же у него давно имелся свой план. Вот почему я решила, что ему видней, и полностью доверилась этому человеку. Да и всем остальным тоже. Они жили там давно, значит, в любом случае, знают больше, чем я.
Как же я ошибалась!
Где-то в глубине души я всегда знала, кто должен возглавить сопротивление. Теперь же я так же тихо и спокойно воспринимала этот факт, поскольку побаивалась даже просто озвучить его. Это должен быть тот, кому уже нечего терять, и все были бы в выигрыше. И этот «кто-то» не должен больше бояться никого и ничего.
Это не Касл. Не Кенджи. Не Адам. И даже не Уорнер.
Таким лидером должна была стать я сама.
Я более пристально осматриваю свой «наряд» и убеждаюсь в том, что, скорее всего, на мне старые вещи Уорнера. Я утопаю в поблекшей оранжевой футболке и серых штанах от спортивного костюма, которые почти сваливаются у меня с бедер всякий раз, когда я встаю на ноги. Пару секунд я не шевелюсь, чтобы восстановить равновесие и переношу весь свой вес на толстый мягкий ковер, ощущая его пушистую ткань босыми ногами. Мне приходится несколько раз подвернуть штаны на талии, чтобы они больше не спадали с меня при ходьбе, а лишнюю ткань футболки собираю на спине и завязываю узлом. Представляю, как смешно я должна выглядеть сейчас со стороны, но одежда, плотно прилегающая к моему телу, создает некое впечатление удобства и уверенности в себе, за которые я и хватаюсь, как за спасительную соломинку. Теперь мне кажется, что я окончательно проснулась и даже могу контролировать некоторые события, происходящие в моей жизни. Теперь мне не хватает только резинки для волос, потому что эта огромная копна начинает душить меня. Мне так и хочется избавиться от этого безумного количества длинных волос! А еще мне очень хочется принять душ.
Дверь, кажется, открывается, и я резко оборачиваюсь на этот звук.
Меня застали в самое неудобное мгновение: я собрала волосы на макушке, пытаясь завязать их узлом, чтобы соорудить нечто наподобие «конского хвоста», и я тут же сознаю, что под футболкой у меня нет никакого нижнего белья.
В дверях стоит Уорнер с подносом в руках.
Он смотрит на меня, не мигая. Его взгляд переходит с лица вниз на шею, плечи и опускается до талии. Я слежу за его взглядом и вижу, что в результате своих парикмахерских манипуляций, футболка у меня задралась вверх и обнажила живот. И мне сразу становится понятно, почему он так уставился на меня.
Я вспоминаю те мгновения, когда он целовал меня, а его руки исследовали мое тело – спину, бедра, голени, потом его пальцы чуть растянули эластичную резинку моих трусиков…
О-о-о…
Я опускаю руки, и волосы падают мне на плечи, рассыпаются тяжелыми волнами по спине, мягко ударяя меня в пояс. Лицо мое начинает пылать.
Уорнер неожиданно переводит взгляд куда-то вверх и замирает на месте.
– Наверное, мне надо подстричься, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь, и сама удивляюсь, зачем это сказала. Я совсем не хочу подстригаться. В настоящий момент мне хочется запереться в туалете.
Он молчит. Подходит с подносом ближе к кровати, и только теперь, увидев стаканы и тарелки, я начинаю сознавать, насколько голодна. Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз ела и что именно. Я существую только за счет той зарядки энергией, которая происходила во время моего исцеления девушками.
– Присаживайся, – предлагает он, не глядя мне в глаза. Он кивает на пол и сам устраивается прямо на ковре. Я сажусь рядом с ним. Он ставит поднос на ковер и осторожно подталкивает его ко мне поближе.
– Спасибо, – говорю я, не смея отвести взгляд от еды. – По виду, кажется, очень вкусно.
Здесь салат из свежих овощей и ароматный дикий рис. Порезанный кубиками и приправленный специями картофель с небольшой порцией тушеного овощного рагу. Маленькая чашечка шоколадного пудинга. Целая миска фруктового салата. И два стакана воды.
– Я бы высмеяла такое меню, если бы увидела этот поднос, еще когда оказалась здесь впервые.
Если бы я знала тогда все то, что стало мне известно только теперь, я бы пользовалась всем тем, что предлагал мне Уорнер. Я бы съедала все, что подавали на базе, и носила вещи из выбранного им гардероба. Потихоньку набираясь сил, была бы внимательнее к обстановке, когда он знакомил меня с базой. Я бы разработала план побега, а заодно нашла повод побывать в жилых кварталах контролируемой территории. И вот тогда, после побега, я смогла бы выжить самостоятельно. Мне не пришлось бы втягивать во всю эту историю еще и Адама. Я и сама оставалась бы в безопасности, и многие другие не пострадали бы.
Надо было просто побольше кушать и думать правильно.
Но тогда я – запуганная до смерти и сломанная жизнью девчонка – знала только один способ сопротивляться. Не удивительно, что я потерпела полное поражение. Я не умела мыслить разумно, рассуждать и делать правильные выводы. Я была слишком слаба и запугана. Я действовала в открытую, не имея понятия о различных уловках и о том, что людьми оказывается, можно манипулировать. Да я вообще не умела с ними общаться. Как я могла их понимать, когда с трудом разбиралась в своих собственных мыслях?
Мне становится страшно даже подумать о том, насколько я изменилась за последние несколько месяцев. Мне кажется, что я стала совершенно другим человеком. Более наблюдательным. Более выносливым, без всяких сомнений. И впервые в жизни могу признаться в том, что я умею сердиться. И даже пребывать в гневе.
Это вызывает чувство освобождения.
Я резко поднимаю голову, чувствуя на себе тяжелый взгляд Уорнера. Он заинтересованно смотрит на меня, словно зачарован.
– О чем ты сейчас думала? – спрашивает он.
Я накалываю на вилку кусочек картофеля.
– Я думала, какая же идиотка была, что отказывалась от горячих блюд.
Он приподнимает брови и понимающе кивает:
– Не могу не согласиться.
Я бросаю на него короткий осуждающий взгляд.
– Ты была настолько подавлена и сломлена, когда я перевез тебя сюда, – говорит он, набирая в легкие побольше воздуха. – Это сильно смущало меня. Я ждал того момента, когда ты окончательно сойдешь с ума, вскочишь на стол во время очередного обеда и начнешь лупить моих солдат направо и налево. Я был уверен, что рано или поздно ты попытаешься всех тут переубивать. Но вместо этого вдруг выяснилось, что ты упрямая и своевольная девчонка и не желаешь выбраться из своих грязных лохмотьев, продолжая питаться всякой дрянью, игнорируя полезные блюда.
На моих щеках расцветает румянец.
– Поначалу, – тут он заливается смехом, – я даже подумал, что ты что-то замышляешь. Будто бы ты только притворяешься такой самоуверенной, только чтобы отвлечь меня от разгадки твоего грандиозного плана. Мне казалось, что такие простые вещи, как еда и одежда, раздражают тебя лишь потому, что это твоя очередная уловка. – В глазах его засветились озорные огоньки. – Именно так я и думал, правда.
Я скрещиваю руки на груди.
– Мне было отвратительно наблюдать всю эту роскошь. Столько денег тратится впустую, чтобы угодить солдатам, в то время как простое гражданское население понемногу умирает от голода.
Уорнер понимающе машет рукой, одновременно покачивая головой.
– Все совсем не так. А вот как оно было. Здесь имелась в виду некая просчитанная, закулисная причина моих действий. И это была даже не проверка своего рода. – Он снова смеется. – Я не собирался бросать тебе вызов или проверить на прочность твои сомнения и принципы. Я-то считал, что, наоборот, делаю тебе огромное одолжение. Ты явилась сюда из грязной, жалкой дыры. А мне захотелось, чтобы у тебя была настоящая кровать. Чтобы ты имела возможность спокойно принимать душ, когда тебе этого захочется. Могла бы одеваться в красивые, свежие наряды каждый день. И конечно, ты нуждалась в дополнительном питании, – добавляет он. – Ты была измучена и истощена до предела.
Я напрягаюсь, хотя его слова немного успокаивают меня.
– Возможно, – соглашаюсь я. – Но ты сам был сумасшедший. Ты был самый настоящий маньяк, который контролирует целую военную базу. Ты не давал мне поговорить ни с кем из своих подчиненных.
– Потому что они – звери, – неожиданно резко отрубает он.
Я удивленно смотрю на него и встречаю гневный взгляд сверкающих зеленых глаз.
– Ты провела большую часть своей жизни взаперти, – говорит он. – Не имея возможности осознать, насколько ты прекрасна и какое впечатление можешь производить на мужчин. Я беспокоился за твою безопасность, – поясняет Уорнер. – Ты была такая застенчивая и слабая, и вдруг очутилась на военной базе. Тебе пришлось жить среди одиноких, хорошо вооруженных тупоголовых солдафонов, каждый из которых раза в три тебя больше. Я не хотел, чтобы они начали приставать к тебе. Я разыграл целый спектакль, используя эпизод с Дженкинсом, потому что мне нужно было доказательство твоей силы и возможностей. Они должны были воочию убедиться в том, что ты – весьма опасный объект для приставаний. Тогда они все поняли и уже старались не оказываться рядом с тобой. Я же только пытался защитить тебя.
Я не могу отвести глаз от его пытливого взгляда.
– Как же плохо, выходит, ты думала обо мне. – Он в ужасе покачивает головой. – А я и понятия не имел, что ты буквально ненавидишь меня. И все то, чем я искренне пытался помочь тебе, доходило до твоего сознания в таком искаженном виде…
– А чему же тут удивляться? Какой у меня был выбор? Вполне естественно, что я ожидала от тебя только самого худшего. Ты был такой грубый и высокомерный и обращался со мной так, будто я была твоей собственностью…
– Потому что так надо было! – перебивает меня Уорнер, ничуть не раскаявшись. – Мой каждый шаг, каждое слово – все это проверялось и находилось под полным контролем. Ну, может быть, за исключением тех минут, когда я оставался один у себя. Вся моя жизнь зависит от того, насколько достоверно я поддерживаю в себе некий образ безупречного воина.
– А как насчет того солдата, которого ты убил, выстрелив ему прямо в лоб? Его звали Симус Флетчер, – бросаю я Уорнеру очередной вызов. Меня снова распирает благородный гнев. Теперь, когда я позволила ему войти в свою жизнь, стало понятно, что гнев для меня – вполне естественное состояние. – Это тоже было частью твоего тщательно разработанного плана?.. Или нет, теперь я все поняла, – тут я поднимаю руку, – это, наверное, тоже все происходило на тренажере-имитаторе?
Уорнер застывает на месте, его мышцы напряжены.
Потом он чуть отклоняется назад, и я вижу, как играют желваки на его лице. Он смотрит на меня с грустью и гневом одновременно.
– Нет, – наконец произносит он, но почему-то мне кажется, что с какой-то предельной мягкостью. – Это происходило не на тренажере.
– Значит, с этим у тебя никаких проблем не возникало? – спрашиваю я. – Ты не испытываешь никаких сожалений по поводу того, что убил человека? И причем только лишь за то, что он украл немного еды? А ведь он просто старался выжить, так же как и ты сам.
На мгновение Уорнер прикусывает нижнюю губу. Шлепает ладонью по коленям.
– Надо же! Как быстро ты перебежала на его сторону.
– Он был совершенно невиновен, – говорю я. – Он не заслуживал смерти. Не за подобный проступок, во всяком случае. Не за такое.
– Симус Флетчер, – спокойно произносит Уорнер, смотря на собственные ладони, – был пьяницей и полным негодяем, который постоянно избивал свою жену и детей. Он не кормил их неделями. Еду они получали дважды в месяц. Однажды он ударил кулаком в лицо свою девятилетнюю дочь, выбив ей при этом два передних зуба и сломав челюсть. Он избил свою беременную жену так, что у той случился выкидыш. У него есть еще двое детей. Мальчик семи лет и пятилетняя девочка. Он им переломал руки. Обоим.
Я начисто забываю про еду.
– Я очень внимательно слежу за нашими гражданами, – признается Уорнер. – Мне важно знать, кто они такие, как они живут, чем дышат, на что надеются. – Он неопределенно пожимает плечами. – В принципе, мне, наверное, должно было бы наплевать на них всех. Но это не так.
Мне кажется, теперь я уже никогда больше не раскрою рот.
– Я никогда не убеждал никого в том, что живу согласно каким-то особым принципам, – говорит мне Уорнер. – Никогда не считал, что я всегда прав или что я такой хороший и справедливый. И тем более никогда не оправдывал свои поступки. Простая истина заключается в том, что мне все равно, как обо мне подумают. Мне приходилось совершать страшные поступки в моей жизни, любовь моя, но я не ищу у тебя ни прощения, ни оправдания. Потому что я не могу позволить себе такой роскоши, как философствовать относительно всевозможных сомнений, в то время как мне приходится действовать согласно основным инстинктам каждый день.
Он встречается со мной взглядом.
– Можешь осуждать меня, как тебе захочется, – говорит он и тут же добавляет: – Но только я не выношу людей, которые избивают своих жен и детей. Таких терпеть я не собираюсь. – Дыхание у него становится тяжелым. – Симус Флетчер попросту убивал свою собственную семью. Ты можешь называть это, как тебе заблагорассудится, но я ничуточки не сожалею о том, что убил человека, который вминал лицо своей супруги в стенку. Я не буду жалеть о том, что уничтожил гада, который ударил кулаком со всей силы в лицо маленькую девочку. Мне ничуть не жаль его, и извиняться за свои действия я не буду. Потому что ребенку лучше оставаться вовсе без отца, а женщине без мужа, чем иметь вот такого. – Я вижу, как он нервно сглатывает. – В этом я уверен.
– Прости, Уорнер. Я…
Он поднимает руку, останавливая меня. Потом успокаивается сам, устремляя взгляд на тарелки с нетронутой едой.
– Я уже говорил это раньше, любовь моя, и мне жаль, что приходится повторять снова, но ты не понимаешь, какой выбор мне зачастую приходится делать. Ты не знаешь, что я видел и что мне приходится наблюдать буквально каждый день. – Он колеблется секунду, потом продолжает: – И мне бы не хотелось, чтобы ты об этом узнала. И даже не старайся понять, почему я поступаю так или иначе, – говорит он наконец, глядя мне в глаза. – Потому что если ты начнешь делать это, могу заверить, что тебе придется столкнуться с глубоким разочарованием. А если ты будешь продолжать строить догадки относительно моего характера, могу посоветовать одно: сделай одно верное предположение, что всякий раз тебе предстоит ошибаться.
Он поднимается с присущей ему элегантностью и изяществом движений, и от неожиданности я вздрагиваю. Уорнер приглаживает ладонью брюки и снова закатывает рукава рубашки.
– Я передвинул комод с твоей одеждой в свою гардеробную, – говорит он. – Там найдутся кое-какие вещи, в которые ты сможешь переодеться, если захочешь. Кровать и ванная тоже полностью твои. А у меня много неотложной работы, – добавляет он. – Так что сегодня я буду спать у себя в кабинете. – С этими словами он открывает смежную дверь, ведущую в его личный кабинет, и запирается в нем изнутри.
