Тахира Мафи
Возроди меня
Уорнер
– Как Джеймс?
Я первый нарушаю молчание. Странное ощущение. Новое для меня.
Кент кивает в ответ, глядя на свои стиснутые пальцы. Мы на крыше, вокруг бетон и холод. Сюда я иногда выхожу побыть в одиночестве. Отсюда сектор видно как на ладони: океан вдали, гражданские, как игрушечные солдатики, ходят туда-сюда. Солнце медленно, лениво выглянуло наконец в середине дня.
– Хорошо, – отвечает Кент напряженным голосом. На нем только футболка, но обжигающий холод ему словно и не мешает. – Можно сказать, образцово. Он молодец, хорошо держится.
Я киваю. Кент поднимает глаза, и у него вырывается короткий нервный смех. Он отводит взгляд.
– Ну, не сумасшествие? – говорит он. – Может, мы оба рехнулись?
Мы умолкаем на минуту. Ветер свистит громче, чем раньше.
– Не знаю, – отвечаю я наконец.
Кент ударяет кулаком по колену и шумно сопит.
– Знаешь, я тебе этого не говорил, – начинает он, глядя куда-то мимо меня. – В ту ночь… Я хочу, чтобы ты знал – для меня многое значит то, что ты тогда сказал.
Я, прищурившись, смотрю вдаль.
Сложно извиняться за попытку кого-то убить, но я попробовал. Я сказал, что понимаю Кента – его боль, гнев, его поступки, – и добавил, что, несмотря на давление нашего папаши, он вырос гораздо лучшим человеком, чем я.
– Я говорил искренне, – отзываюсь я.
Кент постукивает по губам сжатым кулаком. Кашлянув, он хрипло говорит:
– Мне жаль. Все пошло наперекосяк, буквально все. Такой бардак…
– Да, – соглашаюсь я.
– И что нам теперь делать? – он наконец поворачивает ко мне голову, но я не готов посмотреть ему в глаза. – Как… исправлять? Мы сможем это исправить? Не слишком ли все далеко зашло?
Я провожу рукой по ежику на голове.
– Не знаю, – очень тихо отвечаю я. – Но мне бы хотелось.
– Да?
Я киваю. Кент, сидя рядом, кивает несколько раз.
– Я еще не готов сказать Джеймсу…
– Да? – удивляюсь я.
– Не из-за тебя, – быстро говорит он. – Я не о тебе волнуюсь. Просто, чтобы объяснить, придется лезть в дебри. Я не знаю, как сказать Джеймсу, что его отец был чудовищем… Я вообще считаю, ему не нужно об этом знать.
Я поворачиваюсь к Кенту:
– Джеймс не знает? Ничего?!
Кент качает головой.
– Он был совсем мал, когда умерла наша мама, и я всегда старался держать его подальше, когда рядом обретался отец. Я ему сказал, что родители погибли в авиакатастрофе.
– Впечатляет, – слышу я свой голос. – Весьма великодушно с твоей стороны.
Кент продолжает треснувшим голосом:
– Господи, ну почему я так расстроен его смертью? Почему мне не все равно?
– Та же проблема, – качаю я головой.
– Да?!
Киваю. Кент прячет лицо в ладони.
– Он все так испортил…
Кент дважды всхлипывает – две резкие попытки сдержать эмоции. И все равно я завидую его природной открытости. Вытащив носовой платок из внутреннего кармана куртки, протягиваю его Кенту.
– Спасибо, – с трудом говорит он.
Я снова киваю.
– А… что с твоими волосами?
Я настолько не ожидал этого вопроса, что едва не вздрогнул. Я думаю рассказать Кенту все от начала до конца, но мне не хочется, чтобы он спрашивал, зачем я вообще подпустил Кенджи к своим волосам, и тогда мне придется объяснять, что Джульетта очень просила подружиться с этим идиотом. По-моему, о ней нам пока говорить не стоит. Поэтому я коротко отвечаю:
– Маленькая неприятность.
Кент приподнимает брови и смеется:
– Понятно.
Я с удивлением смотрю на него.
– Все нормально, кстати, – говорит он.
– Ты о чем?
Кент уже сидит прямее, подставив лицо солнцу. Я впервые замечаю в нем черты моего отца – и мои.
– О вас с Джульеттой, – отвечает Кент.
Я застываю на месте.
Он смотрит на меня:
– Да правда же, все нормально.
– Не уверен, что мне было бы нормально, окажись я на твоем месте, – вырывается у меня.
Кент улыбается, но улыбка выходит печальной.
– Ближе к концу я вел себя с ней отвратительно, – признается он. – Ну и получил, что заслужил. Но дело не в ней… – он смотрит на меня краешком глаза. – Я уже давно был на грани. Я был несчастен и жил в огромном стрессе… – он пожимает плечами и отворачивается. – А открытие, что ты мой брат, едва меня не доконало.
Ошеломленно моргаю.
– Да, – смеется Кент, качая головой. – Теперь это кажется глупостью, но тогда… Я, видишь ли, считал тебя социопатом и боялся, что, узнав о нашем родстве, ты попытаешься меня прикончить.
Он нерешительно поглядывает на меня. Ждет. С некоторым запозданием я понимаю, опять-таки с удивлением, что Кент ждет от меня возражений.
Но я вполне понимаю его опасения.
– Ну, я же попытался один раз тебя убить.
Глаза Кента округляются:
– Вот об этом говорить еще рано. Это пока не смешно.
Отвожу взгляд.
– Я и не пытаюсь острить.
Чувствую на себе взгляд Кента – изучающий, пытливый. Наверное, гадает о скрытом смысле моих слов. Или прикидывает, что я за птица. Или то и другое сразу, не знаю. Мне трудно угадать, о чем он думает. Надо же, обладать уникальной способностью считывать чужие эмоции – но только не у Кента! Рядом с ним я чувствую себя не в своей тарелке – будто я вдруг ослеп.
Наконец он вздыхает.
Я словно случайно прошел какое-то испытание.
– Ладно, – говорит он как-то нерешительно. – Я был уверен, что рано или поздно ты меня достанешь, и думал только об одном: не станет меня – Джеймс тоже не выживет. Я ведь весь его мир, понимаешь? Убьешь меня – убьешь и его. – Он смотрит на свои руки. – Я перестал спать по ночам, не ел. Я сходил с ума. Я не мог справиться с собой, с ситуацией, а ты, можно сказать, жил с нами… А Джульетта… Я… – он вздыхает, громко и долго. Прерывисто. – Я повел себя как сволочь. Я все свалил на нее, винил ее во всем. За то, что ушла, когда она была единственной, в ком я был уверен. Это моя вина, мой личный «багаж». Мне еще многое предстоит обдумать… – говорит он наконец. – У меня, видишь ли, проблемы с теми, кто меня бросает.
Некоторое время я не знал, что сказать. Я никогда не считал, что Кент склонен к сложной мыслительной деятельности. Мой дар чувствовать чужие эмоции и его умение скрывать свои сверхъестественные способности сделали из нас странную парочку. Меня всегда подводили к мысли, что он бесчувственный, как деревяшка, а Кент, оказывается, куда более сведущ в чувствах, чем я думал. И красноречив.
Странно видеть человека с родственной тебе ДНК, который так свободно говорит и безбоязненно признается в своих страхах и недостатках. Это как смотреть на солнце: вскоре приходится отвести взгляд.
– Я понимаю, – только и могу выдавить я.
Кент кашляет и подытоживает:
– Ну вот, я это к тому, что Джульетта была права. Под конец мы уже отдалились друг от друга. Все это, – он водит рукой между нами, – заставило меня многое понять. Она была права. Я всегда так отчаянно чего-то хотел – любви, привязанности или чего-то еще, не знаю, – он качает головой. – Наверное, мне просто хотелось верить, что между нами есть то, чего не было. Обстановка тогда была иной… Да я и был другим человеком. Но теперь я уяснил, что для меня главное.
Я вопросительно смотрю на него.
– Моя семья, – говорит Кент, встретившись со мной взглядом. – Это все, что меня волнует.
Джульетта
Мы не спеша возвращаемся на базу.
Я не горю желанием искать Уорнера для непростого и наверняка напряженного разговора, поэтому не тороплюсь. Я пробираюсь через оставшиеся с войны развалины, выбираю тропы между серыми обломками бараков, когда ничейная территория и закопченные остатки того, что там находилось, остаются позади. Я всегда страшно жалею, когда прогулка подходит к концу: меня одолевает болезненная ностальгия по одинаковым домикам с белым штакетником, заколоченным теперь магазинам и заброшенным банкам на улицах этой загубленной земли. Вот бы вернуть сюда жизнь!
Глубоко дышу, радуясь ледяному чистому воздуху, обжигающему легкие. Ветер крутится рядом, тянет, толкает, танцует со мной, путает волосы, и я иду против ветра, забываюсь в нем, открываю рот, чтобы надышаться. Я уже готова заулыбаться, когда Кенджи сумрачно смотрит на меня, и я сжимаю губы, извиняясь взглядом.
Мое неискреннее извинение мало его устраивает. Я заставляю Кенджи спуститься со мной к океану – моя любимая часть прогулки. Кенджи, напротив, это просто ненавидит, и с ним вполне согласны его сапоги, один из которых застревает в липкой грязи, покрывающей когда-то чистый песок.
– Ну чего смотреть на эту лужу мочи!
– Неправда, – возражаю я. – Касл говорит, что воды там определенно больше, чем мочи.
Кенджи лишь сердито смотрит на меня.
Он ворчит себе под нос, жалуясь, что его сапоги промокли, когда мы возвращаемся на дорогу. Я беспечно не обращаю внимания на его бурчание, твердо решив насладиться последними спокойными минутами, потому что это единственное время, которое я могу потратить на себя. Я медлю, оглядываясь на потрескавшиеся тротуары и провалившиеся крыши, вспоминая – иногда успешно – время, когда все было не так безнадежно.
– Слушай, а ты скучаешь по прежней жизни? – спрашиваю я Кенджи. – По тому, как все было раньше?
Кенджи стоит на одной ноге, счищая грязь с кожаного сапога. Он поднимает на меня взгляд.
– Не знаю, что, по-твоему, ты там помнишь, Джей, но прежняя жизнь была ненамного лучше теперешней.
– Ты о чем? – уточняю я, прислонившись к шесту старого уличного знака.
– Нет, это ты о чем? – возражает он. – Как ты можешь тосковать по прошлому? Ты же ненавидела жить с родителями! Сама говорила – они были отвратительные люди!
– Были, – я отворачиваюсь. – И увидеть я успела немного. Но кое-какие приятные моменты – до того, как Оздоровление захватило власть, – я помню. Наверное, мне не хватает дорогих сердцу мелочей… – Я оглядываюсь на Кенджи и улыбаюсь. – Понимаешь?
Он приподнимает бровь.
– Ну, вот звука тележки мороженщика в разгар дня или почтальона, разносившего почту по домам. Вечерами я сидела у окна и смотрела, как люди возвращаются домой с работы… – Я опускаю взгляд, вспоминая. – Хорошее было время…
– Хм.
– Ты не согласен?
Кенджи невесело улыбается, пока разглядывает свой сапог.
– Не знаю, Джей. В мой район мороженщики не забредали. Я помню мир усталым, расистским и нестабильным до чертиков, вполне созревшим для насильственного переворота и установления паршивого режима. Мы уже были разобщены, бери нас голыми руками… – Он длинно выдыхает и продолжает: – В восемь лет я сбежал из приюта и мало что помню о милых вещах, которые ты тут расписываешь.
Лишь через секунду ко мне возвращается дар речи:
– Ты жил в приюте?!
Кенджи коротко, безрадостно смеется.
– Ага. Около года болтался на улицах, проехал автостопом через всю страну – секторов тогда еще не было, а потом меня нашел Касл.
– Что?! – напрягаюсь я. – Почему ты молчал? За все время и словом не обмолвился…
Он пожимает плечами.
– А ты вообще знал своих родителей?
Кенджи кивает, не глядя на меня.
Я чувствую, как кровь холодеет в жилах.
– И что с ними сталось?
– Неважно.
– Еще как важно, – возражаю я, трогая его за локоть. – Кенджи!
– Это неважно, – упрямо повторяет он, отстраняясь. – У каждого свои проблемы и свое прошлое. К чему ворошить?
– Речь вовсе не о прошлом, – говорю я. – Я хочу знать. Твоя жизнь – тогда и теперь – мне небезразлична. – И снова я вспоминаю о Касле и его настойчивых уверениях, что мне нужно больше узнать о прошлом Уорнера.
Мне нужно больше узнать о людях, которые мне дороги.
Кенджи наконец улыбается, но от этого у него делается усталый вид. Взбежав по растрескавшейся каменной лестнице бывшей библиотеки, он садится на холодный бетон. Наша охрана ожидает рядом, не показываясь, однако, на глаза.
Кенджи приглашающе хлопает по ступеньке рядом с собой. Я осторожно поднимаюсь по лестнице и усаживаюсь рядом. Мы смотрим на бывший перекресток, старые светофоры и клубки оборванных проводов на тротуарах.
– Ты же знаешь, что я японец?
Я киваю.
– Ну вот. Когда я рос, люди не привыкли видеть здесь такие лица, как у меня. Мои родители родились не здесь, они говорили по-японски и на ломаном английском. Это многим не нравилось. Жили мы в разношерстном районе, с невежественными соседями… Примерно в это время Оздоровление начало свою кампанию, обещая стереть разницу культур, языков и религий, а заодно и все остальное. Межрасовые конфликты случались тогда каждый день. По континенту прокатилась волна насилия – массовые драки в цветных кварталах, убийства на почве расовой ненависти. Если ты не того цвета и оказался не в том месте и не в то время… – Кенджи выставляет палец и делает воображаемый выстрел, – пиши пропало. Азиатским общинам досталось меньше, чем, скажем, черным: негритянские районы хлебнули по полной: спроси у Касла, он такое расскажет, что волосы дыбом встанут. Для нашей семьи проблемы начинались, только если мы куда-то выбирались все вместе: тогда местные начинали обзывать нас. Помнится, мама очень не любила выходить из дома…
Я напрягаюсь. Кенджи лишь жмет плечами.
– Отец, ну, ты понимаешь, не мог смолчать, когда говорили злые глупости о его семье. Он выходил из себя. Это с ним бывало нечасто, но уж если начиналось, то заканчивалось скандалом. Редко когда мирно расходились. Это не казалось прямо вот очень страшным, но мама умоляла отца не связываться, а он не мог. Я его не виню, – лицо Кенджи словно темнеет. – И однажды это плохо кончилось. Тогда все ходили с оружием, помнишь? Гражданские – и с оружием! Сейчас, при Оздоровлении, такого и представить нельзя, но тогда каждый был сам за себя. – Он помолчал: – Отец тоже купил пистолет. Сказал, на всякий случай, для самозащиты. И когда раздалась очередная ругань в нашу сторону, папа чересчур расхрабрился… и его застрелили из его же пистолета. А мама получила пулю, пытаясь прекратить скандал. Мне было семь лет.
– Ты тоже там был? – ахаю я.
Кенджи кивает.
– Видел все с начала до конца.
Я зажимаю рот обеими руками. Глаза щиплет от слез.
– Я никому не рассказывал. – Кенджи морщит лоб. – Даже Каслу.
– Как? – Я опускаю руки. – Почему?!
– Не знаю, – тихо говорит он, глядя куда-то вдаль. – Сперва все было еще слишком свежо. Слишком реально. Он пробовал расспрашивать, но я отрезал, что не хочу об этом говорить. Никогда. – Кенджи косится на меня. – Больше он не лез с вопросами.
Я смотрю на него, не находя слов. Кенджи отводит взгляд, говоря будто сам с собой:
– Так странно все это говорить… – Вдруг он всхлипывает, вскакивает на ноги и отворачивается, чтобы я не видела его лица. Я слышу, как он дважды резко втягивает воздух, а затем сует руки в карманы и говорит: – Похоже, из всех нас только у меня не было проблем с отцом. Я его любил до беспамятства.
Из головы не идет услышанное от Кенджи: сколько же мне еще предстоит узнать о нем, об Уорнере, обо всех, кого я считаю друзьями… Из задумчивости меня выводит голос Уинстона.
– Мы еще не все комнаты распределили, но получается неплохо, по спальням даже немного опережаем график, – говорит он. – С восточным крылом Уорнер уложился в рекордные сроки, переезжать можем хоть завтра.
Раздаются короткие аплодисменты. Кто-то одобрительно улюлюкает. Мы идем по нашему новому центру управления. Главные помещения еще не закончены, поэтому в основном мы смотрим на гулкий пыльный беспорядок, но мне понравится прогресс. Нашему отряду очень нужны спальни, больше туалетов, столов, студий – и настоящий штаб. Надеюсь, это станет началом нового мира, где я буду Верховным главнокомандующим (с ума сойти!).
А пока события, которые мы готовим, а я контролирую, еще только разворачиваются. Мы не будем объявлять войну другим секторам, пока не разберемся, какие командиры могут стать нашими союзниками. А на это опять-таки нужно время.
«Мир разрушали не за ночь, стало быть, и спасать его нужно не наспех», – часто повторяет Касл, и я считаю, он прав. Прогресс любит продуманные решения, да и отсутствие дипломатии для нас смерти подобно. Нам было бы куда легче, не будь мы единственными, кто ждет перемен. Нужно заключать союзы.
Утренний разговор с Каслом выбил меня из колеи – я уже не знаю, что у меня на душе и на что я надеюсь. Но я знаю, что несмотря на впечатление, которое произвожу на гражданских, я не хочу из одной войны бросаться в другую. Не хочу убивать всех, кто встанет у меня на пути. Люди Сектора 45 доверили мне судьбы своих близких – детей и супругов, ставших моими солдатами, – и я не хочу зря рисковать их жизнями. Я надеюсь постепенно разобраться. Я надеюсь, что у нас есть шанс, пусть и ничтожный, рассматривать это полусотрудничество соседних секторов и пяти верховных командующих как надежду на будущее. Вот только сможем ли мы объединиться без кровопролития?
– Это смешно и наивно, – говорит Кенджи.
Невольно оглядываюсь. Он спорит с Ианом Санчесом, долговязым тощим парнем, немного высокомерным, но с золотым сердцем. Среди нас только у Иана нет сверхспособностей, но для нас это неважно.
Иан подпирает стенку, скрестив руки на груди и глядя в потолок.
– Мне нет дела, что ты там думаешь…
– А мне есть, – перебивает Касл. – Мне интересно мнение Кенджи.
– Но…
– И твое тоже, Иан, – сразу добавляет Касл. – Но нельзя не признать, что как раз в этом вопросе Кенджи прав: нужно ко всему подходить с величайшей осторожностью. Мы не знаем, что случится завтра-послезавтра.
Иан раздраженно выдыхает:
– Я не об этом говорил! Я просто не понимаю, зачем нам столько места! Какая в этом необходимость?
– Подожди, а какая в этом проблема? – оглядываюсь я вокруг. – Чем тебе не нравится новое помещение?
Лили обнимает Иана за плечи.
– Иану просто грустно, – с улыбкой говорит она, – что больше не будет пижамных вечеринок.
– Что? – хмурюсь я.
Кенджи хохочет. Иан морщится.
– Я считаю, нам и так неплохо, – упрямо говорит он. – Зачем сюда переезжать? – он обводит раскинутыми руками огромное помещение. – Только искушать судьбу. Или вы забыли, что произошло, когда мы в прошлый раз оборудовали гигантский схрон?
Я замечаю, как Касл вздрагивает. По-моему, дернулись вообще все присутствующие.
Разрушенный «Омега пойнт», стертый бомбардировкой с лица земли… Десятилетия работы уничтожены за несколько минут.
– Такого больше не будет, – внушительно говорю я. – Кроме того, мы защищены лучше, чем тогда. У нас теперь есть целая армия. Здесь безопаснее, чем где бы то ни было.
Мои слова тут же встречают дружной поддержкой, но на душе неспокойно – ведь сказанное мной лишь полуправда. У меня нет способа узнать, что с нами будет и надолго ли мы здесь, но я точно знаю – нам необходимо больше места. Надо устроить магазин, пока никто не перекрыл снабжение: санкций от других континентов и их лидеров еще не последовало. Стало быть, надо отстраиваться, пока есть возможность.
Но все же…
Такой огромный зал – и только для нашей работы!
Это целиком заслуга Уорнера.
Он освободил целый этаж – верхний, пятнадцатый – для штаб-квартиры Сектора 45. Перераспределение целого этажа людей, мебели и оборудования по другим отделам требует немалых усилий, но Уорнер справился. Теперь пятнадцатый этаж переделан специально под нас.
Здесь в нашем распоряжении будут новейшие технологии, которые не только дадут нам возможность проводить любые исследования и осуществлять необходимый мониторинг, но и позволят Уинстону и Алие создавать любые новые приборы, гаджеты и форменную одежду, какие только могут понадобиться. Хотя в Секторе 45 есть медицинское крыло, нам нужна лаборатория для Сони и Сары: там сестры будут и дальше создавать антидоты и сыворотки, которые когда-нибудь, возможно, спасут нам жизнь.
Я уже хотела напомнить об этом, но в комнату вошел Делалье.
– Мадам Верховная… – обращается он ко мне с легким вежливым поклоном.
Все оборачиваются.
– Да, лейтенант?
В его голосе я различаю дрожь:
– К вам посетитель, мэм. Он просит десять минут вашего времени.
– Посетитель? – я инстинктивно смотрю на Кенджи, но тот находится в таком же замешательстве, что и я.
– Да, мэм, – подтверждает Делалье. – Он ждет внизу, в главной приемной.
– Что за посетитель? – нервно спрашиваю я. – Откуда взялся?
– Хайдер Ибрагим, сын Верховного командующего Азии.
Меня охватывает нехорошее предчувствие. По-моему, мне не удается скрыть страх, когда я переспрашиваю:
– Сын Верховного командующего Азии? Чем он объясняет свой визит?
Делалье качает головой:
– Я с сожалением вынужден сказать, что он отказался отвечать на любые вопросы, мэм.
У меня все плывет перед глазами – и я сразу вспоминаю тревогу Касла по поводу Океании. Страх в его глазах, который я видела утром. Вопросы, на которые он отказался отвечать.
– Что ему ответить, мэм? – напоминает о себе Делалье.
Я чувствую, как сердце куда-то взмывает, и зажмуриваюсь. Ты главнокомандующая, говорю я себе. Веди себя соответственно.
– Мэм?
– Передайте ему, что я сейчас спу…
– Мисс Феррарс, – резкий голос Касла копьем пронзает туман в моей голове.
Я смотрю в ту сторону, откуда раздался голос.
– Мисс Феррарс, – повторяет он, предупреждающе глядя на меня. – Возможно, вам стоит подождать.
– Подождать? Чего подождать?
– Отложить встречу, пока не подойдет мистер Уорнер.
Замешательство сменяется гневом.
– Я ценю вашу заботу, Касл, но я справлюсь сама, спасибо.
– Мисс Феррарс, умоляю вас передумать! – настойчиво говорит он. – Вы должны понимать – это не мелочь! Визит сына Верховного командующего может означать очень многое…
– Как я уже сказала, спасибо за заботу, – отрезаю я.
Щеки горят. По-моему, Касл в меня не верит и даже не пытается поддержать. Я уже не знаю, могу я ему доверять или нет. Какой союзник станет указывать на мою неопытность в присутствии подчиненных? Сдерживая огромное желание перейти на крик, я цежу:
– Уверяю вас, все будет нормально. – И, обращаясь к Делалье, добавляю: – Лейтенант, пожалуйста, передайте посетителю, что я спущусь через минуту.
– Да, мэм, – вежливо кивнув, Делалье уходит.
К сожалению, моя бравада вышла за дверь вместе с ним. Игнорируя Касла, я оглядываю комнату, высматривая Кенджи. Несмотря на хвастовство, я не хочу идти на эту встречу одна, а Кенджи хорошо меня знает.
– Я здесь, – он мгновенно пересекает комнату и оказывается рядом.
– Пойдем со мной, а? – шепчу я и тяну его за рукав, как ребенок.
Кенджи смеется:
– Я буду там, где скажешь, детка.
