Тахира Мафи
Бездна между нами
Tahereh Mafi
A Very Large Expanse of Sea
© Tahereh Mafi, 2018
© Школа перевода В. Баканова, 2018
© Издание на русском языке AST Publishers, 2020
* * *
Глава 1
Конца нашим переездам не было, а сами переезды предпринимались родителями с единственной целью – изменить жизнь к лучшему. Этакие удары хлыста, только не по телу, а по эмоциям. Не успеваешь сообразить. Не успеваешь, фигурально говоря, втянуть голову в плечи. Названия школ перепутались, частично испарились из памяти. Пока речь шла о начальной и средней школе, я держалась. Но на сей раз мне предстояло поступить в третью по счету старшую школу. Честное слово, лучше смерть. Бешенство накапливалось, бродило во мне, набухало. Я думала: только бы вытерпеть, не разомкнуть губ, не выдать чувств – не то меня надвое разорвет.
Потому и молчала.
Заканчивался август. Зной убывал, временами налетал ветерок. Я оказалась среди хрустких от крахмала рюкзаков, среди ровесников в жестких джинсах. Ровесники пахли теплым пластиком и казались довольными жизнью.
Я вздохнула и заперла шкафчик.
Начинался очередной первый-день-в-новой-школе-нового-города. Для таких случаев у меня была разработана программа: ни на кого не смотреть. Меня-то саму взгляды постоянно сопровождали; если я поднимала глаза, глядевший считал, что имеет право со мной заговорить. Практически во всех случаях говорили гадость или глупость (часто и то и другое). Я давно решила: проще делать вид, что окружающих не существует.
Первые три урока я умудрилась высидеть без существенных инцидентов, хотя единственной проблемой на тот момент было ориентирование в школе. На четвертый урок пришлось тащиться в другой корпус. Я пыталась вычислить местонахождение кабинета, вычеркивала номера в новеньком расписании, когда раздался звонок. Толпа самоликвидировалась, я вдруг осталась одна в пустом коридоре. Пальцы сами собой скомкали расписание.
Кабинет я все-таки отыскала. С опозданием на семь минут. Толкнула дверь, увидела, как на скрип повернулись все до единого ученики. Учитель застыл с открытым ртом, с выражением лица, не успевшим трансформироваться в откровенную досаду.
Уставился на меня.
Я отвела взгляд и поспешила сесть на ближайший свободный стул. Достала тетрадку. Вцепилась в карандаш, как в соломинку. Я едва дышала. Когда они отвернутся наконец, когда учитель продолжит уже разглагольствовать?
Внезапно он кашлянул и заговорил:
– Итак, повторю: наша с вами программа предполагает изрядные объемы к самостоятельному прочтению, и у тех, кто недавно в нашей школе… – он сделал паузу, заглянул в список учеников, – эти объемы, да и насыщенность учебного плана в целом могут вызвать известные затруднения. – Он замолчал, словно колеблясь. Вчитался в список. И без перехода выдал: – Прошу меня извинить, если я ошибусь в произношении. Твое имя – Шэрон?
Он смотрел мне прямо в глаза.
– Нет. Ширин, – ответила я.
Снова все обернулись ко мне.
Мистер Веббер – так его обозначили в расписании – не потрудился произнести мое имя правильно, только бросил:
– А. Добро пожаловать.
Я не ответила.
– Надеюсь, – он опять заговорил с улыбкой, – ты понимаешь, что в этом классе английский язык и литература преподаются на высшем из трех возможных уровней?[1]
Ну и как реагировать? Какого ответа он ждет – и ждет ли вообще? Я ограничилась простым «да».
Мистер Веббер кивнул и усмехнулся:
– Милая, похоже, ты классом ошиблась.
Хорошо было бы сказать: «Я вам не милая. И вообще, не судите по внешнему виду». Однако я проговорила только:
– Нет, не ошиблась.
И протянула смятое расписание.
Мистер Веббер качнул головой. Усмешка его никуда не делась.
– Не переживай, ты не виновата. С новичками такое случается сплошь и рядом. Кабинет английского для иммигрантов находится на первом…
– Я по адресу попала, мистер Веббер. По адресу.
Прозвучало резче, чем мне хотелось. Но я постоянно попадала в похожие ситуации.
Можно говорить вообще без акцента. Можно повторять как попугай: я родилась в Америке, английский – мой родной язык, иранские родственники смеются над моим неуклюжим фарси, над моими американскими интонациями… Толку – ноль. Всем почему-то кажется, что я вчера высадилась из лодки, которая через шторма и волны доставила к благословенным берегам очередную партию беженцев.
Усмешка наконец-то сползла с его физиономии.
– Вот как. О’кей.
Вокруг захихикали. Я покраснела. Открыла наугад чистую тетрадь. Может, этот жест – переход к учебному процессу – и впрямь отвлечет от меня внимание?
Не отвлек. Мистер Веббер поднял руки, будто взывал ко мне.
– Послушай меня, милочка. Лично я – как учитель – совсем не против, чтобы ты осталась в моем классе. Но пойми: здесь будет читаться курс для продвинутых учащихся. Не сомневаюсь, что ты и в самом деле свободно говоришь по-английски…
– По-английски я говорю не просто свободно, а охренеть до чего свободно.
Остаток урока я провела в директорском кабинете.
Выслушала немало интересного о том, какого поведения ждут здешние преподаватели от своих студентов. Уяснила: буду «враждебно настроенной» и «несговорчивой» – придется мне искать другую школу. Узнала: использовать жаргонные и ругательные выражения в классе строго запрещено. Директор меня отчитывал до самого звонка. Потом наконец-то отпустил. Я схватила рюкзак и выскочила из кабинета как ошпаренная.
А вот спешить мне было некуда. Где бы укрыться? Оставалось еще два урока, а лимит терпения на сегодня я исчерпала.
С подносом, на котором громоздился ланч, я заперлась в туалетной кабинке. Села на унитаз, поднос разместила на коленях, голову стиснула ладонями. Зажужжал телефон.
Сообщение от брата.
Ты что делаешь?
Ем.
Черт. Где? Где ты спряталась?
В туалете.
Зачем?!
А что еще делать целых 37 минут?
Смотреть на людей?
Брат посоветовал мне прекратить валять дурака, а еще написал, что он тут кое с кем успел подружиться и они ждут меня, чтобы поесть всем вместе. Понятно: на брата запали несколько девчонок. Что красота значит.
Я написала:
Нет, спасибо.
Затолкала поднос с ланчем в мусорку. Остаток большой перемены провела в библиотеке.
Брат старше меня на два года. Почти все время мы с ним попадаем в одну школу. Только брат воспринимает наши переезды спокойно; как правило, ему на новом месте комфортно, не то что мне. Между нами два огромных отличия. Во-первых, мой брат очень хорош собой; во-вторых, у него на лбу не написано неоновыми буквами: «ОСТОРОЖНО: ТЕРРОРИСТ!»
И да – девчонки за ним бегают толпами с писком: «Ах, этот новенький – такой красавчик!» С чуть ли не героическим прошлым и легкопроизносимым, хоть и непонятным именем. За такого бойфренда можно посоперничать с подругами. На таком хорошо оттачивать коготки. С таким протест против родительской опеки получает особую изюминку. Вот почему я, родная сестра, ну никак не могла пойти обедать с братом. Я пыталась контактировать, честно. Появлялась в его компании – хвост поджат, воспаленное чувство собственного достоинства за плечами топорщится и саднит. На пятой секунде понимала, что новые подружки брата милы со мной по одной-единственной причине: каждая хочет через меня подобраться к нему.
Лучше обедать в туалете.
Я убеждала себя, что мне параллельно. На самом деле это было не так.
Роковой выпуск новостей перекрыл мне кислород. Одиннадцатое сентября случилось прошлой осенью, через две недели после начала учебного года. Еще две недели спустя на меня напали двое, когда я возвращалась из школы домой. Хуже нападения как такового было вот что: я далеко не сразу поняла причину. Несколько дней мне казалось, что причина какая-то сложносочиненная, глубинная. А вышло просто. Обычная ненависть, неразбавленная, слепая. Только и всего. Имелся бы какой-то внятный мотив – так нет. Двое последовали за мной, попытались удавить меня моим же шарфом. В голове не укладывалось, за что.
А просто так. Как я ни гнала такое объяснение, оно было единственно правильным.
От нашего последнего переезда я многого не ждала. А все-таки гадко – обнаружить, что новая школа не лучше прежней. Что ничего не лучше. Такой же тесный городишко, где население наблюдает арабские лица исключительно в теленовостях. Тьфу. Снова несколько выматывающих одиноких месяцев потребуется на то, чтобы освоиться в новой школе; на то, чтобы новые соученики поняли – я не представляю опасности, не несу угрозы. Снова предпринимать усилия, несоразмерные результату (всячески выказывать дружелюбие, и, глядишь, найдется бесстрашная душа, рискнет сесть со мной в классе или в столовой, у всех на виду). Знаю, проходила. Школы разные, а везде одно и то же, хоть головой об стену бейся. Надоело. Лучше стать незаметной. Входить в помещение и не чувствовать, что на тебя пялятся, – вот счастье. Впрочем, одного взгляда на многолюдный кампус хватило, чтобы уяснить: не сложится. Здесь снова не сложится.
Потому что эти две тысячи старшеклассников – сплошные баскетбольные фанаты. Куда ни глянь, напорешься на постер; а над входом и вовсе баннер красуется, славит команду, которая в этом сезоне еще даже не играла. По стенам огромные цифры – обратный отсчет. Все, все следите, помните ежесекундно, сколько дней осталось до первого матча.
А я баскетболом вот нисколечко не интересовалась.
У меня была своя арифметика. Я подсчитывала оскорбления. Сегодня уже четырнадцать штук насчитала. До сих пор ни на одно не сорвалась. Молодчина. Теперь бы добраться до следующего кабинета…
– Эй, ты! У тебя что, бомба под полотенцем?
Не реагируем. Идем дальше.
– Да какая бомба! Просто она лысая, потому и тряпку носит!
– Черта с два! Она пацан! Телкой прикидывается, в этом все дело!
– Вы, уроды! Пасти свои тухлые заткнули!
Вот и не выдержала. Трое заржали, громко поздравляя друг друга. Ну конечно, они ведь этого всплеска и добивались. Кто они, что́ они – я не видела. Специально не смотрела им в рожи. В голове крутилось: «Семнадцать. Семнадцать оскорблений». Я ускорила шаг, пришла в класс раньше всех и ждала в темноте.
Головной шарф – он как бы двухсторонний. С одной стороны, из-за него меня в основном и травят. С другой – окружающим невдомек, что я тайно слушаю музыку.
Под шарфом наушников не видно.
А музыка – она помогает. Под нее легче перемещаться по кампусу; под нее не так тошно сидеть одной. Никто не догадывается, что у меня плеер включен – значит, никто не требует его выключить. Сколько раз меня учителя отчитывали, а я не их слушала, а музыку. Она стала для меня чем-то вроде экзоскелета – поддерживала, когда собственные мои кости отказывались служить опорой. Айпод я стащила у брата еще в прошлом году, не успел он эту штуковину купить. В класс входила, словно под саундтрек к триллеру про себя саму. Как ни странно, было в этом что-то обнадеживающее.
Начался урок. Учитель распинался, как в телевизоре с выключенным звуком. Мысли блуждали. Я поглядывала на часы, мечтала смыться. Пусто́ты в голове заполняла сегодня группа «Fugees». Я вертела пенал, любовалась механическими карандашами. У меня к ним слабость. Четыре переезда назад была у меня подруга, она путешествовала по Японии и оттуда привезла хорошенький наборчик – разноцветные карандаши, с блеском, с очень тонкими стержнями, с прикольными ластиками, а на коробке нарисована овечка и написано: «Не раскрашивай меня только потому, что я овца». По-моему, очень необычно и остроумно. И вот вспоминала я тот набор и улыбалась, как вдруг меня толкнули в плечо. Причем довольно сильно.
– Чего надо?
Я почти крикнула – от неожиданности, конечно.
Развернулась и увидела парня с перекошенной физиономией.
– Чего надо? – повторила я, теперь уже раздраженно.
Он начал говорить, но я, понятно, его слышать не могла. Достала айпод из кармана и нажала на паузу.
– Ничего себе! – Парень смущенно улыбнулся. – Ты музыку тайком слушаешь!
– Ты что-то хотел?
– Нет, нет. Я случайно тебя зацепил. Книжкой. Извини, пожалуйста.
– О’кей.
Я отвернулась и снова включила музыку.
Все шло своим чередом.
Мое имя коверкали. Учителя не знали, куда меня определить. Математик, глядя мне в лицо, пять минут распространялся на тему «Не любишь Америку – катись откуда приехал». Я в это время таращилась в учебник. Потом несколько дней квадратное уравнение из головы не шло.
Никто из ребят со мной так и не заговорил. Если не считать парня, случайно задевшего меня учебником.
Я сама перед собой притворялась, что мне параллельно.
Домой вернулась с чувством облегчения, но грустная. Ежедневное возведение стен вокруг собственного сердца ужасно изматывало, в конце дня я бывала как выжатый лимон. Меня даже трясло. Пыталась успокоиться, пока шла к дому. Только чуть высвободила голову из липкого, тяжелого тумана, как рядом затормозил автомобиль, и некая автоледи громко сообщила мне, что я теперь в Америке – значит, и одеваться должна, как принято в Америке. А меня только и хватило, что средний палец ей показать. Всю злость в школе израсходовала.
«Еще два с половиной года», – вот что вертелось в голове.
Вырваться из паноптикума, именуемого старшей школой, избавиться от чудовищ, именуемых почему-то людьми, можно будет только через два с половиной года. А до тех пор – терпеть это сборище идиотов. Потом, когда я поступлю в колледж, все наладится. Мне бы продержаться.
Глава 2
Родители у меня отличные, таких еще поискать. Гордятся своим иранским происхождением; гордятся тем, что вкалывают ради нас с братом. Тем, что переезды – неизменно к лучшему. Район поблагополучнее, дом попросторнее, школа попрестижнее, перспективы пошире. У родителей не жизнь – борьба. Без передышки. Меня они любят, тут сомневаться не приходится. А вот до моих страданий им дела нет. Никогда не было. Потому что они, страдания, – пустячные. Да, именно так.
Ни папа, ни мама ни в одну мою школу не ходили, с учителями не разговаривали. Когда одноклассник мне в лицо камнем швырнул, мои родители его матери не пожаловались. Тот факт, что меня третируют из-за имени/национальности/вероисповедания, родителей не волнует. По сравнению с тем, как третировали их самих, мои переживания – ничто. Будь у них в свое время все, как у меня, они бы с песней просыпались, точно жаворонки; почему ты, Ширин, не просыпаешься с песней, а? Подумай о папе: он в шестнадцать один-одинешенек покинул родину, подался в Америку; и так ему приходилось тяжко, что война во Вьетнаме светлым пятном помнится.
Поначалу я еще жаловалась маме – а она, бывало, погладит меня по головке и давай рассказывать про свое, про войну, про переворот и как ей в пятнадцать лет темя рассекли камнем прямо на улице, а подружку ее лучшую вообще вскрыли, будто рыбину, все кишки наружу выпустили. А я – о пустом… Ела бы лучше овсяные колечки да радовалась, неблагодарное американское дитя!
Что оставалось делать? Я ела колечки «Чириоз». Молча.
Родителей я люблю. Нет, правда. Но про обиды им лучше не рассказывать. Сочувствия все равно не дождешься. В их понимании я – везучая; еще бы, мои учителя только говорят гадости – а от слов какой вред? Не то что от действий.
Вот я и замкнулась.
На вопросы о школе отвечаю односложно. Прилежная девочка. Учу уроки. Много читаю. Сама знаю, какое это клише – одинокий подросток-книгочей; но день, когда брат бросил мне на стол «Гарри Поттера», небрежно сказав: «Вот, в школе наградили. Подумал, тебе понравится», – тот день стал одним из лучших в моей жизни. Немногие друзья, существующие во плоти, а не на книжных страницах, регулярно переходят в разряд воспоминаний, тускнеющих с невероятной скоростью. При переездах вечно что-то теряется, это неизбежно. С потерей вещей можно смириться; человека, друга терять тяжелее. Вывод: не привязывайся.
Я стараюсь не привязываться. Не ищу общества.
В отличие от брата. Тот всегда в центре событий. В детстве мы очень дружили. А потом, в одно прекрасное утро, брат проснулся и понял, что он хорош собой, а я – нет. Мало того: я людей отпугиваю. Мы отдалились друг от друга. Никто не виноват, просто само собой так вышло. У брата всегда было и есть кого навестить, чем заняться; всегда в резерве девчонка, которой можно звякнуть. У меня – ничего подобного. Брату я симпатизирую. Я его даже люблю. Он славный парень, когда не выпендривается.
Первые три недели в новой школе прошли спокойно. Рассказывать о них особо нечего. Рутина. Тоска. В контакт я вступала только при крайней необходимости, говорила исключительно по делу. Основное время занимала музыка. И книги. И журнал «Вог». Денег на модную одежду, понятно, у меня нет; зато я умею шить. По выходным я обходила секонд-хенды, выискивала стильные штучки, которые вписались бы в тот или иной образ, и после перешивала, перелицовывала их. Правда, со швейной машинкой я обращалась на уровне неуверенного пользователя. Большую часть работы выполняла вручную. Ломала иглы и нещадно колола пальцы, ходила вся в пластырях. Учителя на них косились и воображали, наверно, всякие ужасы. Я смущалась. Была еще только середина сентября; я берегла душевные силы, растягивала их на долгий учебный год.
Пришла домой после очередного изматывающего дня в паноптикуме. Плюхнулась на кушетку. Родители еще не вернулись. Где околачивался брат, я не знала. Со вздохом включила телевизор и размотала шарф. Сняла с хвоста тугую резинку, запустила пальцы в волосы. Поудобнее устроилась среди подушек.
Показывали «Мэтлока». Не стесняюсь признать: обожаю этот сериал, даром что ему сто лет в обед. Точнее, его сняли, когда я еще даже не родилась. Мэтлок – пожилой дорогущий адвокат, он распутывает сложнейшие дела и получает за каждое кучу денег. Сейчас «Мэтлока» смотрят одни старики; но меня это никогда не смущало. Потому что я сама – старуха в девичьем теле; так мне, по крайней мере, кажется. Мэтлок для меня – самый подходящий герой. Для максимального комфорта требовалась только пиала чернослива с яблочным соусом. Я собиралась уже отвлечься от сериала и пошарить в холодильнике, когда хлопнула дверь. Брат пришел.
Ну, пришел; ну и что? Крикнул «привет». Я отозвалась без особого энтузиазма. Потому что «Мэтлок» – он захватывающий. Проворонишь момент – потом трудно будет разобраться.
– Ширин, ты слышишь?
Я неохотно повернула голову. В дверном проеме стоял брат.
– Я говорю, друзей привел, – объявил он, и, прежде чем я успела что-либо сообразить, в гостиную шагнул незнакомый парень. Я подскочила с кушетки так резко, что даже пошатнулась. Зашипела:
– Какого черта, Навид?
Схватила шарф. Он был широкий и легко драпировался, но меня застали врасплох, и я возилась несколько секунд, пока наконец-то покрыла голову. Незнакомый парень осклабился и выдал:
– Не парься. Я гей процентов на восемьдесят.
– Поздравляю. Только дело не в тебе, – огрызнулась я.
– Это Биджан, – произнес брат, еле сдерживаясь, чтобы не заржать в голос.
Биджан был иранец, в этом сомневаться не приходилось. Я глазам не верила: оказывается, в этом городишке обитают и другие выходцы с Ближнего Востока! Навид тем временем перестал сдерживаться. Он смеялся мне в лицо. Наверно, я очень нелепо выглядела – смущенная, с неопрятным сооружением на голове.
– Это Карлос, а это Джакоби… – продолжал брат.
– Всего хорошего, – бросила я и едва ли не взлетела на второй этаж.
Несколько минут я металась по комнате, вся пунцовая, злясь на себя и на брата. Затем рассудила: ситуация, конечно, вышла неловкая, но не до такой степени, чтобы мне теперь отсиживаться в спальне без еды, выжидать, пока уберутся приятели Навида. Я заплела волосы, а шарф не стала закалывать и закреплять, как сделала бы для выхода на улицу. Я просто покрыла им голову, оставив длинные концы свободно лежать на плечах. И спустилась на первый этаж.
Заглянула в гостиную. Все четверо сидели на кушетке и ели. Похоже, опустошили и холодильник, и буфет. Оказалось, чернослив у нас таки был – и в изрядных количествах. Скоро не будет. Еще бы – по стольку сразу в рот запихивать.
– А, пришла, – заметил меня Навид.
– Пришла.
Парень, поглощавший чернослив, на секунду отвлекся.
– Ты, значит, и есть младшая сестренка?
Я скрестила руки на груди.
– Это Карлос, – представил брат. – А это Джакоби. – Он кивнул на здоровенного чернокожего парня.
Джакоби не удостоил меня взглядом, только вяло помахал. Он был занят – лопал нугу на розовой воде, которую прислала из Ирана мамина сестра. Даже не понимал, что́ лопает.
В очередной раз удивилась юношескому аппетиту. Возмутилась до потери дара речи. Навид, единственный из четверых, не ел. Он пил этот свой мерзкий протеиновый шейк.
Биджан смерил меня взглядом и заметил:
– А вот так ты гораздо лучше выглядишь.
Я прищурилась.
– Долго у нас прогостите, ребята?
– Не груби, – бросил Навид. Он не глядел на меня – ползал на четвереньках, налаживал старый видик. – Побудут еще. Хочу им «Брейк-данс» показать.
Вот это было неожиданно.
«Брейк-данс» – один из моих любимых фильмов.
Сейчас и не вспомню, когда началось буйное помешательство. Кажется, мы с Навидом с рождения обожали смотреть брейк-данс по видео. Все равно – художественные фильмы или баттлы; все равно, снятые в Штатах или в любом другом уголке мира. Пожалуй, любовь к брейк-дансу, подзабытому сегодня танцу, нас с братом и связывала. Как бы я или Навид ни провели день, вечер у нас был общий, и он проходил под ритмы брейка. Этот диск мы пару лет назад откопали на блошином рынке и посмотрели минимум двадцать раз.
– Зачем им «Брейк-данс»? – спросила я, усевшись в кресло, подобрав под себя ноги. Этого я не пропущу; буду смотреть вместе с приятелями Навида. Потому что люблю «Брейк-данс» даже больше, чем «Мэтлока». – Так я говорю, Навид, зачем ребятам «Брейк-данс», а?
Брат улыбнулся.
– Затем, что я – мы – создаем команду.
– Серьезно?
Я ушам не верила.
Мы с Навидом столько раз говорили: вот бы создать команду, вот бы заняться брейком по-настоящему, выучиться, участвовать в баттлах… Однако никаких шагов мы не предпринимали. Команда оставалась мечтой.
Навид поднялся с пола. Улыбка стала шире. Определенно, он заметил мое волнение. Спросил:
– Ширин, ты с нами?
– Конечно, черт возьми! – выдохнула я.
В это самое мгновение вошла мама. Стукнула меня по затылку деревянной ложкой. Прошипела:
– Фош надех. – Не сквернословь.
Я потерла затылок.
– Черт, мама! Больно же!
Последовал второй удар.
– Черт!
– Это кто такие? – спросила мама, указывая на ребят.
Навид стал перечислять всех поименно. Мама уставилась на снедь, разложенную на кушетке. Покачала головой.
– Иин чи? – Это что? Добавила по-английски: – Это не еда.
– А больше ничего нету, – объявил брат. И, в общем-то, не преувеличил.
Покупать полуфабрикаты, снеки и тому подобное – не про наших родителей. Чтобы у нас печенье или чипсы в доме водились? Вот уж нет! В качестве перекуса мама обычно давала мне огурец.
На комментарий Навида мама только вздохнула и отправилась в кухню. Но сначала выдала на фарси: она, мол, столько лет учит детей стряпать, и хоть бы раз они ее с работы встретили каким-никаким обедом, а если обеда и завтра не будет, она, честное слово, выдерет и дочь, и сына. Подозреваю, шутки в этих причитаниях было максимум сорок процентов.
Навид закатил глаза, я собралась хихикнуть, но мама вдруг спросила:
– Ширин, как дела в школе?
Смеяться сразу расхотелось. Мама, разумеется, спрашивала не про общественную работу; маму интересовали мои успехи в учебе. Мой табель. Учебный год меньше месяца назад начался, а ей табель подавай!
– Отлично, – сказала я.
Мама кивнула и, вечная хлопотунья, исчезла в кухне.
Я обернулась к брату:
– Ну так что насчет команды, Навид?
– Завтра после занятий собираемся.
– А если нам кого из учителей удастся заинтересовать, – начал Карлос, – у нас будет настоящий клуб прямо в кампусе.
– Здорово! – просияла я.
– Еще бы не здорово, – отозвался брат.
Тут я спохватилась. Помрачнела.
– Есть одно «но». Мелкая мелочь, о которой ты, Навид, забыл.
Брат приподнял брови.
– Что еще за мелочь?
– Кто нас будет учить?
– Да я же и буду, – снисходительно улыбнулся Навид.
Тут нужны подробности. У моего брата есть настоящая скамья для пресса. Он ее на свалке нашел, починил, счистил ржавчину, заново покрасил краской-спреем. Скамья занимает половину комнаты. Постепенно брат насобирал еще и целую коллекцию гирь и гантелей. Таскает это добро из города в город. Обожает качаться. И бегать. И боксировать. Ходил на гимнастику, пока родители не сочли, что занятия слишком дороги. Подозреваю, заветная мечта Навида – стать персональным тренером. Над собой он с двенадцати лет работает. Здорово преуспел. Весь из мускулов, без жировой прослойки. Откуда я знаю? Навид меня держит в курсе, регулярно отчитывается, какой у него процент жира. Однажды я его похвалила, а он пощупал мое предплечье и говорит: «Неплохо, но можно бы и покрепче мускулы иметь». И с тех пор я под его руководством тоже качаю пресс.
Вот почему я сразу поверила: Навид отлично выучит нас брейк-дансу.
Только я еще не знала, как все повернется.
