Сьюзен Хилл
Опасность тьмы
Восемь
Дерьмовый способ зарабатывать на жизнь. Дерьмовая жизнь. Заполнять вендинговые автоматы презервативами и тампонами, торговать палеными сигаретами… Зачем все это? Должно же быть что-то еще.
И что-то еще было.
Машина могла вполне сносно ехать, когда от нее это требовалась, проглатывая милю за милей блестящей мокрой дороги.
Что бы он сказал? Или она, раз уж на то пошло? Мы ожидали, что ты станешь лучше. Мы хотели для тебя чего-то большего. Плаксивые, помятые лица, его водянистые голубые глаза. Такие жалкие.
Слабость. Никогда нельзя поддаваться слабости.
Было одно темное место. Дыра. Оно было концом, и оно не имело значения. Значение имело только начало. Момент пробуждения. Неуловимая тень тени.
Укол предельного ужаса.
Дождь лил с неба, и капли ударялись о капот. Насколько далеко теперь дом? Слишком далеко. Значит, не будет больше веселых вечеров с Кирой. Лицо Киры возникло посреди грозы, высветились ее сияющие глаза. Кира. Другая. Забавно это. Кира была синонимом безопасности. Как дом. С Кирой никогда бы не случилось ничего дурного. Это было приятно осознавать. Приятной была сама эта уверенность. Кире нравилось приходить, сбегая из собственного дома, где ей недоставало внимания и где на нее постоянно кричали, давили и ругались. Кира заслуживала большего – кого-то, кто бы ее слушал, играл с ней, веселился, придумывал бы разные занятия. Кира.
Почему Кира была другая?
Это озадачивало Эдди.
Они были прямо сзади. Они отстали на какое-то время, но теперь снова были сзади. Белые полоски, голубые мигалки. Мать их. Трасса была гладкая, скоростная, но дождь не облегчал задачу. Тем не менее хорошо было знать, что ждет впереди, а не бездумно ехать вслепую, надеясь оторваться и удрать.
Последний раз, когда Кира заходила, она нашла коробку с фотографиями, и там было несколько из Скарборо. Они ей понравились. Ослики. Крепость. Потом Эдди на ослике. Эдди с ведром и лопатой. А еще открытка с набережной в гирляндах.
– Хотелось бы мне туда съездить. Съездим туда как-нибудь вместе? Ты отвезешь меня в Скарборо, Эдди?
Почему нет? Натали, наверное, запрыгает от радости, получив возможность передохнуть. А там будут и ослики, и мороженое с ярким красителем в высоких стеклянных стаканах в прибрежном кафе, и игра с молоточками на ярмарке, и продавец сахарной ваты, за которым можно понаблюдать, а потом почувствовать во рту теплую сладость, которая медленно тает на языке; потом лавочка с безделушками прямо в скале; и песок – у променада он мягкий как шелк и лежит целыми кучами, а ближе к воде он гладкий, темный и тягучий, словно мед. Сумасшедший гольф. Лабиринт. Горные тропинки, которые то спускаются вниз, то поднимаются вверх.
Скалы. Пещеры. Горные озера. Крабы и морские звезды. Кире бы там все понравилось. Это ребенок, которому стоит показывать волшебство, с которым можно смеяться. Лицо у Киры – любопытное, заинтересованное, полное надежды. Кира будет вне опасности. Кира и была вне опасности. Кира никогда не будет лежать связанная в багажнике машины с закрытыми глазами, еле дыша.
Горные озера. Теперь то, что отражалось в них, просвечивало сквозь дождь и лобовое стекло – чистая вода и где-то в глубине странные создания, баламутящие песок.
Озера.
Скалы.
Пещеры.
Скала.
Пещера.
Озеро.
Места, где можно спрятаться.
Девять
– Мне приснилось, что твой отец вернулся. Что он сидит за пианино и играет Скотта Джоплина. Ерунда какая.
– Ну он играл Скотта Джоплина.
– Разумеется, но почему мне приснилось, как он играет его, именно сейчас?
Магда Фитцрой раздраженно заерзала на своих подушках. Она выглядела очень бледной, ее глаза впали, а порезы и раны на голове превратились в твердые коричневые корки, похожие на куски вяленого мяса.
В палате было шесть коек, и Магда занимала место у окна, но видно из него было только ошметки облаков и стену соседнего здания.
– Это было удивительно, знаешь, он все это играл без нот, просто на слух.
– Ты сейчас много о нем думаешь?
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
Такие у них были разговоры – осторожные, неоднозначные беседы, которые требовали от Джейн особого терпения и напоминали, почему она вынуждена была уехать из Лондона и начать дышать другим воздухом – скорее в переносном смысле, чем в буквальном. Магде нравились споры, столкновения, моменты агрессивной конфронтации. Это сводило ее миролюбивого мужа с ума.
Для Джейн лучшим решением было сразу оборвать нить разговора. Но когда она это делала, ей приходилось вить новую.
– Ты не можешь вернуться домой и оставаться там в одиночестве после того, что случилось. Наверное, нам стоит поговорить об этом.
Ее мать отвернулась и стала смотреть в другую сторону. В другом конце палаты храпела пожилая женщина; она лежала под одеялом, завалившись на бок и запрокинув голову. Магда раздраженно втянула в себя воздух. Джейн ждала. Но ее мать очень хорошо умела игнорировать темы, которые у нее не было желания обсуждать.
В палату заехала тележка, распространяя запах чая и кипятка.
– А вот и я, Вайолет, дорогая, поднимайся.
Джейн подошла к тележке.
– Я могу вам помочь?
У женщины были седые волосы, собранные в конский хвост, и недовольное выражение лица.
– Моя мать пьет без молока и без сахара.
– Что, просто черный? Я такое вообще не перевариваю!
– Я тоже. – Джейн улыбнулась. Ответной улыбки не последовало.
– Может, поедем вместе ко мне? – сказала она, ставя чашку с блюдцем на тумбочку. «Боже, – подумала Джейн, – помоги мне найти способ все разрешить. Она уже старая. Ты должна любить ее, ты должна стараться». Но сложно было забыть о годах, полных откровенной неприязни, особенно о самых последних, в которые ей пришлось выслушать жуткое количество обидных слов и жестких насмешек.
Магда посмотрела на нее.
– Ты выдержишь не дольше, чем я. Я хочу оставаться в собственном доме. Они не вернутся, они забрали, что хотели.
– Ты не можешь быть в этом уверена.
– Лучше бы это было так.
– Я позвонила в охранное агентство, они осмотрят твой дом завтра утром. Это обеспечит тебе хоть какую-то безопасность.
– Да ничего это не обеспечит. Эти чертовы сигнализации орут каждую ночь – людям там, наверное, глотки режут, но всем наплевать. Уж полиция туда точно не приезжает. Так что не надо транжирить мои деньги.
– Мама, я не могу просто уехать и оставить тебя, я буду…
– Что? Ты будешь делать то же, что обычно. Молиться и петь.
– И волноваться за тебя.
– Я думала, ты этот вопрос уже закрыла. Уповай на Господа и тому подобное.
– Побудь в Лаффертоне хотя бы несколько дней… Посмотришь на город, он замечательный. Посмотришь, как я живу.
– Как феечка.
– Что?
– В глубине чьего-то сада, да? Но тебе вполне подходит.
Когда-нибудь я, наверное, ее ударю. Когда-нибудь я, наверное, ее убью. Когда-нибудь… Но она это уже проходила, много лет назад, когда возвращалась каждый день из школы и тряслась от едва сдерживаемой ярости, если ее мать оказывалась дома; спокойно она могла себя почувствовать, только если она была в клинике, или читала лекции, или, в самом лучшем случае, уезжала за границу. Иногда Джейн с отцом оставались вдвоем на несколько недель. Они смотрели друг на друга через обеденный стол и никогда не произносили этого вслух, но каждый из них ловил другого на том, что тот подсчитывает, сколько еще свободных и мирных дней им осталось. Они читали это друг у друга в глазах.
Но сейчас Магда была слаба, подумала Джейн, слаба, и напугана, и смущена. И, когда с ней это случилось, она позвонила ей. О чем-то это ведь говорит?
– Мне нужно написать статью для Джорнал, и Элспет ждет, пока я просмотрю нашу последнюю главу. Мне нужно закончить ее, Джейн. Мне еще много чего нужно успеть сделать перед смертью. – Она говорила об этом как о простом очевидном факте. Она действительно имела это в виду.
– Я знаю. Ты еще многое можешь дать людям.
– Как сентиментально.
– Но это правда.
– Ты помнишь Чарли Голда? Сына Морис Голд?
– Боже милостивый… да, помню… Я в него даже была влюблена какое-то время. А что?
– Тут пришло приглашение на его свадьбу, где-то в загородном доме. Кажется, в следующее воскресенье. Я хотела бы пойти.
– Чарли Голд. – Она представила его лицо, его темные волосы, оливковую кожу, густые брови. Боже.
– Кто невеста?
Ее мать пожала плечами.
– Ненавижу синагоги. Последний раз ходила туда, когда умер твой отец. Но была бы не против умереть на еврейской свадьбе.
– Я думаю, много кто был бы не против… Танцуешь, наворачиваешь так, будто тебе снова двадцать, и тут – бац!
Джейн вспомнила все ссоры, которые ей доводилось слышать из своей комнаты, потоки обвинений и отчаяние в голосе ее отца. Он достаточно пострадал за то, что женился не только на нееврейке, но на неверующей, рационалистке, марксистке, на женщине, которая рассмеялась ему в лицо, когда он предложил хотя бы иногда приходить к его родителям на пятничный ужин.
Когда Магда уезжала, вместо нее с ним туда ходила Джейн. Воспоминания о церемонии, о еде, о молитвах, об атмосфере сокровенной близости и сплоченности были для нее драгоценны. Она никогда не говорила об этом своей матери, и, когда ее дедушка с бабушкой умерли с разницей в полгода, все как будто бы разом прекратилось, все ее связи с собственным еврейством были резко обрублены. А потом умер ее отец. Все это почти улетучилось из ее памяти, но иногда новости типа этой – про людей, кого она когда-то знала – возвращали все назад, и вокруг нее будто образовывалось густое ароматное облако, словно дым от кадила.
– Как ты думаешь, те молодчики знали меня? – спросила ее мать. Всего на секунду в ее глазах мелькнуло беспокойство.
– Нет… Им просто понравилось, как выглядит дом, и они решили, что их там ждет богатый улов. Они думали, что в доме никого нет, а там оказалась ты, и им снесло крышу. Как они могли тебя знать? Ты же их не узнала.
– А могли они следить?
– Маловероятно. В Хэмпстеде есть дома и пошикарнее.
– Это правда. Ну ладно, иди уже в свою церковь. Уверена, им ты нужна больше, чем мне.
– Не сейчас точно. И в любом случае я еще должна встретиться с полицией. Они осмотрели дом, но им нужно мое заявление.
– Какой в этом может быть прок? Тебя там даже не было. Скажи им, чтобы приходили ко мне. Ты вообще ничего не знаешь о том, что произошло. Завтра утром я собираюсь выписаться и поехать домой. И я не хочу, чтобы в это время ты тут мешалась под ногами.
Джейн поднялась. Чувство юмора. Уже очень давно она поняла, что чувство юмора работает. Иногда. Но в этот момент ничего даже приблизительно смешного не пришло ей в голову.
* * *
Когда она выезжала из Лондона, уже опускались сумерки. Она свернула на запад и увидела, как черничные облака большим пернатым крылом закрыли небо. В ее CD-плеере играл Скотт Джоплин. Она встретилась с полицией, прибралась в доме, как смогла, купила продукты и букетик душистых левкоев, чтобы вдохнуть свежую жизнь в дом, который казался запятнанным. Она старалась не думать о том, что ее мать снова будет сидеть здесь одна и как ни в чем не бывало работать в своем кабинете окнами в сад среди гор бумаг и сигаретного пепла. С ней все будет в порядке. Она сильная женщина. Было даже удивительно, что какому-то грабителю удалось ее одолеть. Ее мать…
Но ее мать, впервые за всю ее жизнь, показала себя уязвимой, и сама мысль об этом заставила Джейн задуматься и занервничать, и одна ее часть испугалась, а другая – разозлилась. Как она посмела? – подумала она, выезжая на центральную полосу и набирая скорость. Как она посмела сделать это со мной?
Пианисты выстукивали свой джаз – безошибочно и уверенно. Воспоминания об отце застлали ей глаза внезапными слезами.
Десять
– Она меня видит?
Сестра явно сомневалась.
– Она меня слышит?
– Может быть… Слух у нее… Да, может быть.
– Слух у нее что? Что?
На ее лице промелькнул страх.
Макс Джеймсон кричал. Он был зол. Он говорил с ней так, как будто это была ее вина, а это была неправда, но извиниться он был не в состоянии.
– Что? Пожалуйста, не обманывайте меня.
– Слух у нее откажет последним, вот и все, что я хотела сказать. Так что она, может быть, вас слышит… всегда считайте, что это так. Самая лучшая стратегия.
Но когда он взглянул на Лиззи, которая могла слышать его, а могла и не слышать, он не смог придумать, что ему сказать.
Лиззи. Только это была уже не Лиззи.
Он заметил, с какой добротой, с какой заботой смотрит на него медсестра, и ему захотелось положить голову ей на грудь, найти утешение. Она вытерла лоб Лиззи смоченным в холодной воде полотенцем.
– Она это чувствует?
– Я не знаю.
– Мне нужно выйти на воздух. Я могу пойти в сад?
– Конечно. Там прекрасно. Так спокойно.
– Мне не нужен покой.
Он стоял посреди душной маленькой комнаты, где умирал человек, и пытался что-то сказать, но из его груди вырвался только глухой вздох. Он попятился к двери.
Прошло уже три дня и три ночи, и смотреть на это было невыносимо, но его жена все не умирала. Лиззи.
Он сел на скамейку. Было бы лучше, если бы он курил. У него была бы уважительная причина. «Мне нужно выйти, чтобы выкурить сигаретку», а не: «Мне нужно сбежать, чтобы не видеть, как она умирает».
На улице больше никого не было. Справа виднелось недавно достроенное новое крыло, в окнах которого еще не было стекол, и они выглядели как пустые глазницы.
«Может ли она видеть?»
Максу пришло в голову, что, если бы он мог знать будущее, то убил бы ее сразу, как только болезнь началась. Что убийство было бы милосерднее. Он так сильно любил ее, что мог бы сделать это.
Воздух был сладким от запаха земли и мокрой холодной травы, но через секунду он наполнился сигаретным дымом. К нему подошел и сел рядом мужчина. Он протянул ему пачку.
– Нет, спасибо, – сказал Макс.
– Нет. Я бы тоже отказался. Бросил много лет назад. Но, знаешь, стоит только дорваться, и ты уже без них не можешь.
Не разговаривай со мной, твердил про себя Макс, ни о чем не спрашивай и ничего не рассказывай.
– Это самое тяжелое, да? Ждать. Ты чувствуешь себя виноватым, как будто… ждешь этого. Но и боишься до ужаса.
На него внезапно накатила волна… чего? Облегчения? Страха?
– Это как-то неправильно. Сначала ты делаешь для них все, а потом, внезапно, ты вообще не можешь ни хрена сделать.
– Да.
– Твоя мать или кто?
Макс смотрел на темную землю у себя под ногами. Его губы онемели и не желали разлепляться.
– Жена, – услышал он собственный голос. – Моя жена. Лиззи.
– Хреново.
– Точно.
– Дочь, у меня. Двое очаровательных детишек – только для них и живешь. Я бы лег в эту постель и умер вместо нее, если бы мог.
– Да, – сказал Макс.
– Рак?
– Нет.
– Понятно. Просто обычно он.
– Да.
Мужчина быстро положил руку на плечо Максу и поднялся. Ничего не сказал. Ушел.
Лучше бы он никогда не встречался с Лиззи, не любил бы ее, не был бы счастлив.
Лучше бы…
Он знал, что должен вернуться к ней.
Он продолжил сидеть в одиночестве на садовой скамейке.
Одиннадцать
Кэт Дирбон включила свой фонарик. В доме были бетонные лестничные пролеты, но некоторые лампочки перегорели. Та же ситуация была в межквартирных коридорах. Ей довольно давно не поступало отсюда ночных вызовов. В окнах горели огни телевизоров и музыкальных систем, оттуда звучали громкие голоса, но попадались и островки темноты и тишины, как будто люди там затаились в ожидании бури.
Квартира 188 была именно такая. С улицы было видно, что на кухне не горит свет, за дверью со стеклянной панелью тоже было темно. Где-то вдалеке проехал поезд.
Кэт погремела почтовым ящиком, подождала, а потом стала стучать по стеклу. Дальше по коридору послышался собачий лай – громогласный, угрожающий. Кэт могла представить, что там была за собака.
К двери никто не подошел.
Звонок поступил от пожилого мужчины. У него был хриплый, встревоженный голос, и даже через телефонную трубку Кэт услышала резкий свист у него в бронхах. Она снова погремела почтовым ящиком, покричала, а потом попробовала подергать дверную ручку, но дверь была заперта. Она прошла дальше по коридору, встала под одной из лампочек и достала свой телефон. В этот момент она услышала тихое шарканье, шуршание подошв, и все – чьи-то руки сзади схватили ее за шею, ее запястья вывернули за спину, а телефон вырвали. Кэт яростно ругалась и пиналась, но, когда она попыталась выбраться, то ощутила сильный удар в поясницу, который уложил ее лицом на бетонный пол. Мягкие, легкие шаги умчались вниз по лестнице.
Собачий лай перешел в истерику.
Она не знала, сколько времени осторожно пыталась сесть, стараясь определить все болезненные ощущения при движении; но у нее были только ушибы и сильный озноб, так что она встала и схватилась за перила, чтобы удержаться.
На лестнице снова послышались шаги, но на этот раз это был чеканный, уверенный стук высоких каблуков.
Кэт подала голос.
Через десять минут она сидела на кожаном диване перед газовым камином, пытаясь удержать чашку чая в трясущихся руках. Полиция и «Скорая помощь» были уже в пути.
– Не стоит вам приезжать сюда на ночные вызовы в одиночку, доктор, вам повезло, что это был всего лишь телефон. Чертово быдло.
Кэт не знала эту женщину с бордовым маникюром, которая возвращалась домой с ночной смены в супермаркете, но она была благодарна ей почти до слез.
– А к кому вы вообще приехали?
– Он живет в 188-й квартире… Мистер Самнер.
– Со слуховым аппаратом?
– Понятия не имею. Кажется, я его никогда не видела.
– Ну в любом случае по имени или там фамилии я бы его все равно не узнала, тут люди не знакомятся. Ну молодежь иногда, и еще мамочки с маленькими детьми, они как будто всегда стараются держаться вместе, но все остальные только приходят сюда ночевать. Как вот я сейчас, да? Вы точно достаточно согрелись? Вы можете заболеть из-за шока, я читала об этом.
Кэт не собиралась говорить, что ей было слишком жарко, а чай был настолько сладким, что она с трудом могла его пить. Это не имело значения. Да какое это могло иметь значение?!
Полиция и медики приехали вместе и застучали ботинками по коридору, всполошив всех жильцов и собак по соседству.
Женщина пошла за Кэт и вместе с ней подождала, пока вскроют дверь квартиры 188. В квартире было темно и неприятно пахло. Один из медиков чуть не поскользнулся на луже рвоты. Они нашли Артура Самнера, пациента Кэт, лежащего в туалете мертвым.
– Подбросить вас домой, док?
– Не надо, я в порядке.
«В порядке», – думала она, пока благодарила женщину с бордовым маникюром, а также сотрудников полиции и «Скорой помощи», и пока спускалась по бетонной лестнице, а потом шла вдоль двора к своей машине. В порядке. Где-то минуту она просто сидела, опустив голову на руль. Она позвонит Крису, расскажет ему, что случилось. А потом она вспомнила, что ее телефон забрали, что завтра она должна будет пойти в участок и подать заявление, купить новый телефон и заполнить документы по Артуру Самнеру. «Со слуховым аппаратом?» Она даже не знала.
Домой. Сейчас же. Она завела двигатель и дала задний ход. Когда она разворачивалась, она заметила двух парней, которые пялились на нее, смеялись и показывали неприличные жесты. Даже не думайте заболеть, когда я буду рядом, подумала она, не вызывайте меня, не попадайте в аварии, не…
Это надо отпустить. Она ехала слишком быстро.
Дорога из Дульчи увела ее на съезд, после которого она просвистела ряд улиц и приехала к Холму. Омерзение, которое она не ощущала уже несколько месяцев, вместе со страхом вновь поднялись в ней и как будто заполнили ее рот горечью. Она не хотела приближаться к Холму, где на двух женщин напали и с такой легкостью и профессионализмом убили. Темное пятно, которое легло на это место, уже никогда не сотрется из сознания Лаффертона. Кто-то написал книгу об этом деле, кто-то еще сейчас снимает о нем документальный фильм. Они продлевают ему жизнь, не дают ранам затянуться.
Она сделала крюк через Тенбьюри Парк. Хоспис был в самом конце этой улицы. Сквозь задернутые шторы проникал мягкий свет; спереди была припаркована пара машин. Кэт свернула ко входу и притормозила рядом с ними.
Двенадцать
– Чапмэн.
– Шеф, только что поступил звонок. Натали Кумбс, двадцать шесть лет, проживает в Фиммингхэме. Сообщает, что у жильца из дома напротив серебристый «Мондео» с номером Икс Ти… что-то там. Она резко запаниковала, потому что ее шестилетняя дочь, как я понял, проводит там довольно много времени.
– Ребенок что-нибудь говорил?
– Насколько я знаю, нет.
– Имя жильца?
– Эдди Слайтхолм.
– Пошли туда кого-нибудь. Сейчас.
– Шеф.
Водитель что-то озабоченно пробормотала, и Чапмэн посмотрел вперед.
– Проклятье.
Патрульная машина свернула с двухполосного шоссе налево и стала преследовать «Мондео» по более узкой дороге.
– Он едет не в Скорборо.
– А куда тогда?
– Не уверен…
Дождь потихоньку ослабевал, но тучи по-прежнему были темными, и ближе к морю их становилось больше. Перспектива ехать по проселочной дороге казалась угрожающей.
– Ладно, Кэти, давай не будем устраивать столпотворение.
– Сэр… – Водитель расслабилась и сбавила ход, но патрульная машина перед ними продолжала нестись за «Мондео», разбрызгивая во все стороны жидкую грязь.
– Забавно, не правда ли? – сказал Чапмэн, спокойно и расслабленно откидываясь на спинку кресла. – Дай им веревку – и они сами на ней повесятся… Если бы он не запаниковал, когда ребята на него наткнулись, он бы не вызвал никакого интереса. А теперь только посмотри на него.
– У вас достаточно оснований, чтобы арестовать его? – спросил Саймон.
– Ровно столько, чтобы отвезти его на допрос.
– Господи. – Саймон закрыл глаза. Он открыл их и снова увидел перед собой пустую дорогу. Машины уже съехали на другую, еще более узкую. Молния расколола небо и ударила в море. «Мондео» несся прямо навстречу ей.
Через двадцать минут они были у побережья и остановились на поросшей травой полянке, когда дорога закончилась.
Они выскочили из автомобиля. Патрульная машина остановилась. «Мондео» резко развернулся на месте и встал, водитель вывалился из него и со всех ног побежал к краю обрыва.
– Черт возьми.
– Он собирается убить себя, – пробормотал Чапмэн.
– Ну уж нет, сейчас я с ним что-то сделаю, и ни черта у него не получится.
Что-то заставило Серрэйлера побежать. Что-то, что давно назревало в нем, как буря, и теперь ударило его под дых взрывом ярости. Патрульные уже бежали через высокую траву, но слишком медленно – один из них был достаточно полный, а у другого, видимо, были проблемы с обувью. Саймон обогнал их, он бежал легко и уверенно. Скорость ему дарила железобетонная, непоколебимая уверенность, что он преследует убийцу Дэвида Ангуса, Скотта Мерримана, Эми Садден… Ему нужно было поймать этого человека до того, как он окажется у края скалы и сбросится с него прямо на острые камни.
Но как только он подобрался к нему совсем близко, он увидел, что там была тропинка. Он не оглянулся назад, чтобы проследить, пойдут ли за ним остальные. Теперь он был сам по себе, это была его погоня и его арест.
Мужчина испарился.
Саймон встал на краю обрыва и, глянув ниже, остановился. Тропинка была очень узкая и отвесная, она была буквально высечена в скале, вдоль нее не было никаких перил и даже углублений, чтобы держаться, но этот человек, очевидно, знал, куда идет и что делает, когда ринулся вниз.
Но Саймон не стал колебаться.
Мощный ветер стал для него неожиданностью и чуть не сбил с ног; дождь хлестал его по лицу. Небо приобрело багрово-черный цвет, его разрезали молнии, хоть и вдалеке. Он прикинул, что у них было еще какое-то время до того, как гроза начнет представлять реальную опасность, и к этому моменту он намеревался вернуться наверх и быть в машине.
Он поскользнулся, но быстро восстановил дыхание и попытался схватиться за выступ в скале, однако камни раскрошились, высыпались у него из рук и покатились вниз по склону, стремительно набирая скорость. Человек, которого он преследовал, был словно обезьяна – он ловко, уверенно взбирался на уступы и карабкался вниз. Под ними, далеко под ними, виднелась темная полоска песка, усыпанная камнями. Впереди ревело и вздымалось море, набирали высоту волны. Саймон обернулся. Он прошел дольше, чем ему казалось. Казалось, что фигуры, наблюдающие за ним с вершины скалы, уже в нескольких милях от него. Но он никогда не боялся высоты и теперь ступал твердым шагом, несмотря на то что дождь смывал ему на голову обломки камней, а его руки скользили по уступам, когда он пытался за них держаться. С нижним участком тропинки пришлось сложнее всего – камни здесь потрескались, в них была уйма углублений, и к тому же все они были в склизких зеленых водорослях. Несколько раз он чуть не сорвался, а в какой-то момент, спасаясь от падения, сильно порезал руку об острый выступ. А потом они оказались внизу, и он начал преследование. Его ноги утопали в мокром гладком песке. Мужчина пытался бежать, но они оба замедлялись. Ветер дул им навстречу уже в полную силу, грозу принесло на побережье; в небе сверкали молнии, и через две секунды за ними следовал гром. Но Саймона беспокоила не гроза. Это был прилив, который стремительно набирал скорость и бурлящими волнами приближался к ним.
Впереди мужчина запрыгнул на высокий камень и стал карабкаться по скале.
Саймон был уже совсем близко.
А потом он увидел вход в пещеру – беззубый зев у самого основания скалы, охраняемый каменным Цербером.
Через секунду он оказался рядом с ним. Из пещеры пахло давно сгнившей рыбой и морской солью.
На секунду он подумал, что это может быть проход в какое-то безопасное место, где можно укрыться от прилива, где-то очень глубоко в скале, но, когда он нагнулся, чтобы пройти внутрь, он увидел, что пещера уходит не так далеко, а камни нависают так низко над головой, что он едва ли сможет встать там прямо. Света не было. Фонарик у него тоже был не с собой. Позади в унисон с громом ревели волны.
– Беги отсюда, идиот, выбирайся обратно наружу, прилив может затопить тут все в любую секунду!
И тишина. А потом – голос, который ввел его в полный ступор.
– Боже. О боже, это не та пещера. Тебе надо выйти. Ты меня блокируешь. Шевелись!
Голос перешел в истерический крик.
– Беги отсюда! – крикнула женщина.
Серрэйлер начал медленно пятиться назад, держась за камни, за стены пещеры… Когда он выбрался на воздух, позеленевший из-за бушующей бури, он увидел, что вариант выбраться только один – забраться на широкий выступ в скале примерно в двенадцати футах в высоту, от которого его отделяли три или четыре приличных прыжка. Прилив бурлил и пенился уже в ярде от него.
– Выходите и лезьте за мной… Вы можете это сделать?
Он обернулся. Из пещеры вышла женщина. Короткие темные волосы. Темная куртка. Черные джинсы. Бледное, испуганное лицо. Темные запавшие глаза.
Забудь о том, кто это, сконцентрируйся, сфокусируйся.
– Давайте… Делайте один шаг за раз, повторяйте все за мной… Делайте, как вам говорят, ладно?
– Хорошо… Господи, помогите мне…
– Мы сможем туда забраться. Не паникуйте. Сделайте глубокий вдох. Хорошо, я поднимаюсь. Следуйте прямо за мной.
Ему казалось, что его голос звучит достаточно уверенно, даже авторитарно. Она должна поверить, что он точно знает, что делает. Он дотянулся до первой удобной выемки в скале, схватился за нее рукой и подтянулся, осторожно пытаясь нащупать ногами твердую поверхность для упора.
Снизу он слышал сбивчивое, жалобное дыхание женщины.
– Все в порядке. Подождите. Теперь дальше.
Прошли будто сотни лет. Прошли две минуты. Один раз камень отломился прямо у него в руке, и он чуть не полетел вместе с ним вниз, но успел откинуться на бок и ухватиться за другой, на этот раз крепкий, кусок скалы.
Саймон добрался до выступа, осторожно забрался на него, а потом лег на живот и протянул вниз руку, чтобы вытащить женщину.
Морская вода накрыла полоску песка, горы камней, залила пещеру. Небо было все еще грозного серного цвета, но молнии пока прекратились.
– Упритесь спиной в скалу. Так вас не сдует.
Она моментально сделала, что ей сказали, хотя все еще плакала от страха, ее руки были в крови, а лицо посерело.
Саймон подождал, пока она усядется рядом с ним, уперевшись в скалу. Она вжалась в нее так сильно, будто рассчитывала, что та раскроется и примет ее в свои объятия.
Он взглянул на нее.
Обычная. Не привлекательная но и не дурнушка, ни высокая, ни низкая, ни толстая, ни худая. Средняя маленькая женщина с короткой стрижкой. Обычная.
– Я старший инспектор Саймон Серрэйлер из полиции Лаффертона. Ваше имя?
Она уставилась на него, разинув рот, как будто он говорил на иностранном языке.
– Как вас зовут? – Он повысил голос, перекрикивая грохот и шум разбивающихся внизу волн.
Наконец, она что-то выдавила, ее губы двигались как-то странно, рот словно съехал набок, как после удара.
– Эдди.
– Это что еще за имя?
– Эдвина. Эдвина Слайтхолм.
Она посмотрела на него.
– Что теперь?
– Вы будете вызваны на допрос в связи с похищением Эми Садден.
– Нет, сейчас, господи, сейчас. Что нам делать теперь, сейчас?
Она съежилась и опустила голову. Он слышал, как она всхлипывает от страха.
Он не мог ни увидеть, что происходит наверху, ни обернуться, чтобы посмотреть. В какой-то момент ему показалось, что он слышит крик, но его унес шум моря.
Он был удивительно спокоен. Он был здесь один, с этой женщиной. Но на вершине скалы были его люди, и они уже наверняка вызвали подмогу; он понятия не имел, сколько времени пройдет, прежде чем он сможет отсюда уйти. Когда уходит прилив?
Эдди Слайтхолм неожиданно зашевелилась, пододвигая свое тело к самому краю.
– Только не глупите.
– Мне можно, мне можно.
– Почему?
Все ее тело тряслось.
Саймон подождал ответа, а потом сказал:
– Довольно паршивая смерть.
– А кому не наплевать?
– Не имею ни малейшего представления. Вы замужем?
Легкое покачивание головой.
– Родители живы?
Тишина. Потом снова еле уловимое движение, на несколько сантиметров ближе к краю.
– Друзья?
Ему было противно даже представить это. Но семья и друзья наверняка не знают. Это всегда так. Она могла забрать и убить всех этих детей, и еще полдюжины других, но у нее по-прежнему могли быть хорошие друзья, возлюбленные, люди, которым она дорога, просто потому что они не знали.
Она что-то сказала.
– Что?
Опять.
– Я вас не слышу.
Он думал, что гроза кончилась, ушла с моря. Но сейчас молния сверкнула настолько близко от них, что Саймон подумал, не ударила ли она прямо в скалу, в каких-нибудь нескольких футах от них. Раскат грома заставил его пригнуть голову. Она попятилась назад, снова прижавшись к скале, и вцепилась в его руку с такой силой, что Саймон испугался, не утянет ли она его вниз за собой.
– Все хорошо, – сказал он, сохраняя спокойствие в голосе. – С нами все будет хорошо. В нас молния не попадет, камень пошлет заряд в землю.
