Сьюзен Хилл
Чистые сердцем

Полная версия

Блаженны чистые сердцем,

Ибо они Бога узрят.

Евангелие от Матфея

Для моих «кротов»

повсюду

© Масленникова Т., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Загляните в яркие миры Inspiria!

Мы выбираем для вас вдохновляющие истории и превращаем их в особенные книги.

«Инспирия» дарит эмоции и новый опыт чтения самым требовательным читателям. Каждая книга содержит дополнительные материалы, в полном объеме раскрывающие ее мир. А личные отзывы создателей помогут вам найти свою книгу среди лучших. Эти сюжеты хочется пересказывать, а книги не выпускать из рук.

Для этой книги доступны следующие дополнительные материалы:

– плейлист:  https://music.yandex.ru/users/eksmolive/playlists/1076

Благодарности

Я хотела бы поблагодарить сотрудников полиции графства Уилтшир – старшего констебля в отставке, обладательницу Королевской полицейской медали, даму Элизабет Невилл; старшего суперинтенданта Пола Хаулетта, главу уголовного розыска; и старшего инспектора Пола Грэнджера – за огромное количество полезной информации, за помощь и советы и за то, что так щедро делились со мной своим временем и так приветливо принимали в центральном полицейском участке.

Также я должна поблагодарить анонимных участников сайта police999.com, которые очень быстро и любезно отвечали на мои многочисленные вопросы.

Касательно медицины я консультировалась с очень многими докторами, но мне хотелось бы особенно поблагодарить доктора Иэна Рики за галантность, с которой он на время пренебрег своими обязанностями по спасению жизни, чтобы дать мне несколько советов о том, как можно ее прервать.

Один

В первых лучах солнца над лагуной мягкой легкой дымкой лег туман, и было достаточно холодно, чтобы Саймон порадовался, что надел свою плотную рабочую куртку. Он стоял на пустой гранитной набережной канала, подняв воротник, и ждал, съежившись, в глухой тишине. Рассветные часы воскресенья в марте – не самый оживленный час в этой части Венеции, куда редко забредают туристы; рабочий люд еще отдыхал, и даже первые прихожане церкви еще не появились.

Он всегда здесь останавливался – в двух съемных комнатах над пустым складом, принадлежавшим его другу Эрнесто, который должен был появиться с минуты на минуту и перевезти его на другую сторону. Комнаты были удобными, просторными и наполненными удивительным светом, отражающимся от неба и воды. По ночам здесь было тихо, и Саймон мог сколько угодно ходить по набережной вдоль скрытых заводей и искать, что бы ему нарисовать. Он бывал здесь по меньшей мере раз, а обычно два раза в год в течение последних десяти лет. Это было его рабочее место, а также убежище, где он скрывался от своей жизни в качестве старшего инспектора. Такие же укрытия у него были во Флоренции и Риме. Но именно в Венеции он больше всего чувствовал себя как дома, и именно в Венецию он всегда возвращался.

Рычаг двигателя показался раньше, чем само судно, медленно возникнув из серебристого тумана совсем рядом с ним.

– Чао.

– Чао, Эрнесто.

Лодка была маленькая, неприглядная и практичная, безо всякого романтического флера и украшений традиционных венецианских судов. Саймон положил свою холщовую сумку под сиденье и встал рядом с лодочником, когда они развернулись и начали плыть в сторону большой воды. Туман оседал как паутина на их руках и лицах, а Эрнесто вел лодку все медленнее и медленнее, пока они внезапно не вырвались из белизны канала и не погрузились в желтоватый мутный свет, за которым Саймон увидел остров впереди них.

Он посещал Сан-Микеле несколько раз до этого, чтобы побродить, осмотреться, запечатлеть все внутренним взглядом – он никогда не пользовался камерой, – и знал, что в этот час, если ему повезет, на острове не будет даже старых вдов с артритом, которые приходят сюда в своих траурных нарядах, чтобы привести в порядок семейные могилы.

Эрнесто не болтал. Он был не из разговорчивых итальянцев. Он был пекарем и все еще работал на старой кухне со сводчатыми потолками, которой поколениями владела его семья, и все еще доставлял свежий горячий хлеб в дома у каналов. Но, как он говорил каждый раз, когда приезжал Саймон, он будет последним; его сыновей не интересовало семейное дело, они разъехались по университетам в Падуе и Генуе, а дочь вышла замуж за менеджера отеля рядом с Сан-Марко; когда он уйдет на покой, его печи остынут.

Венеция менялась, венецианские ремесла приходили в упадок, молодые не хотели здесь оставаться, их не интересовала тяжелая трудовая жизнь, когда каждый день приходится садиться в лодку. Венеция должна была погибнуть. Но Саймону казалось, что в это невозможно поверить, ему было сложно принимать всерьез знамения скорого конца, пока этот древний волшебный город все еще был здесь, пока он парил над лагуной после тысяч лет, вопреки всем пророчествам. Как-нибудь – как-нибудь – он выживет, и настоящая Венеция тоже, а не только перегруженная и дорогая туристическая ее часть. Люди, которые жили и работали в заводях Дзаттере и Фондамента и на каналах за железнодорожной станцией, будут делать это еще сто лет, будут поддерживать и сменять друг друга, обслуживая отели и туристические места.

Но: «Венеция умирает», – снова сказал Эрнесто, махнув рукой в сторону Сан-Микеле, острова мертвых; скоро все превратится в одно большое кладбище.

Они пристали к причалу, и Саймон вылез из лодки со своей сумкой.

– Обед, – сказал Эрнесто. – В полдень.

* * *

Саймон помахал ему рукой и пошел в сторону кладбища, к его аккуратным дорожкам и изящным мраморным памятникам.

Шум моторной лодки затих почти сразу, так что он слышал только свои собственные шаги, каких-то ранних певчих птиц и – помимо этого – невероятную тишину.

Он не прогадал. Здесь никого не было – ни сгорбленных старушек в черных платках, ни семей с маленькими мальчиками в длинных шортах с яркими цветами в руках, ни рабочих, пропалывающих сорняки вокруг гравия.

Было все еще прохладно, но туман уже рассеивался и поднималось солнце.

Впервые он набрел на этот памятник пару лет назад и дал себе обещание вернуться к нему, но в этом году все свое свободное время он проводил среди рыночных прилавков, рисуя горы фруктов, рыбы и овощей, а также толпы людей и лавочников, так что у него не оставалось ни времени, ни энергии, чтобы осмотреть кладбищенский остров подробнее.

Он подошел к нему и остановился. На каменном постаменте сидел ангел со сложенными крыльями, окруженный тремя херувимами со склоненными головами и выражением скорби на лицах, – все они обладали суровой, бесстрастной красотой. Хотя черты их лиц и были идеализированы, Саймон был уверен, что оригиналом для них послужили реальные люди. На памятнике был указан год создания – 1822-й – и лица у ангелов были характерно венецианские. Такие лица можно увидеть и сегодня у пожилых людей в вапоретто ¹ или у молодых мужчин и женщин, прогуливающихся в своих дизайнерских нарядах свободными вечерами по Рива дельи Скьявони. Эти же лица можно увидеть и на великих полотнах в церквях, у херувимов и святых, дев и прелатов, и простых честных граждан, устремивших глаза к небу. Саймона они завораживали.

Он нашел себе место, чтобы присесть, на уступе одного из соседних памятников и достал свой блокнот для рисования и карандаши. Он также прихватил с собой термос с кофе и немного фруктов. Свет был все еще мутным, царила прохлада. Но в течение следующих трех часов или около того он будет полностью поглощен работой, отвлекаясь только на то, чтобы размять ноги и пару раз прогуляться вверх и вниз по тропинке. В двенадцать за ним вернется Эрнесто. Он отнесет свои вещи в квартиру, а потом пойдет выпить кампари и пообедать в траттории, где он ел почти всегда, когда жил здесь. А потом он поспит, перед тем как отправиться в более оживленную часть города, может быть, прокатится на вапоретто по Гранд-каналу и обратно, чтобы насладиться прогулкой по воде среди древних, облупившихся зданий, раззолоченных солнцем, и понаблюдать, как меняется свет.

Его дни мало отличались один от другого. Он рисовал, гулял, пил, ел, спал, смотрел. Он не особо много думал о доме и своей другой, рабочей жизни.

Впрочем, в этот раз…

Он знал, почему его так тянуло на Сан-Микеле, к этим статуям безутешно скорбящих ангелов, и почему его так привлекали темные, пахнущие ладаном маленькие церкви в укромных уголках города, где он бродил и наблюдал за все теми же пожилыми вдовами в черном, молящимися на коленях со своими четками или зажигающими свечи в подсвечниках.

Смерть Фреи Грэффхам, которая прослужила в качестве сержанта под его началом в полиции Лаффертона столь короткое время, повлияла на него гораздо сильнее, чем он мог ожидать. Прошел уже год с ее убийства, но он до сих пор не мог оправиться от ужаса из-за произошедшего и от того факта, что его чувства по отношению к ней были гораздо сильнее, чем он готов был признать, когда она еще была жива.

Его сестра, доктор Кэт Дирбон, говорила, что он позволяет себе испытывать более глубокие чувства к Фрее только потому, что она мертва и не может на них ответить, и, следовательно, не представляет угрозы.

Но чувствовал ли он угрозу? Он прекрасно понимал, что имеет в виду его сестра, но, может быть, с Фреей все было по-другому?

Он перенес вес своего тела на другую ногу и поправил блокнот на коленях. Он рисовал не всю статую целиком, а лицо каждого ангела по отдельности; он собирался вернуться снова, чтобы закончить весь памятник, а потом проработать каждый рисунок, пока не останется доволен. Его следующая выставка впервые будет проходить в Лондоне. Все должно быть сделано правильно.

Полчаса спустя он встал, чтобы размять ноги. На кладбище по-прежнему было пустынно, а солнце уже светило в полную силу, согревая его лицо, пока он прохаживался вверх и вниз среди белых, черных и серых надгробных камней. Несколько раз во время этого последнего посещения Саймон задумывался, сможет ли он когда-нибудь сюда переехать. Он всегда очень преданно относился к своей работе – выбрал путь, не совпадающий с тем, которому следовала вся его семья, врачи в трех поколениях. Но притягательность другой жизни, связанной с рисованием и, возможно, переездом за границу, начала становиться все ощутимее после смерти Фреи.

Ему было тридцать пять. Не сегодня – завтра он станет суперинтендантом. Он хотел этого.

Он не хотел этого.

Он развернулся к скорбящим ангелам. Но дорожка перед ним больше не была пустой. Навстречу ему шел Эрнесто и, когда он заметил Саймона, поднял руку.

– Чао. Что-то случилось?

– Я вернулся за вами. Был телефонный звонок.

– Работа?

– Нет, семья. Ваш отец. Он хочет, чтобы вы перезвонили ему как можно скорее.

Саймон положил блокнот и карандаши обратно в холщовую сумку и быстро пошел вслед за Эрнесто к причалу.

«Мама, – подумал он. – Что-то случилось с ней». У матери несколько месяцев назад случился приступ, вызванный повышенным давлением и сильным стрессом, но она быстро оправилась и никаких заметных последствий не было. Кэт сказала ему, что ему совершенно не обязательно отменять свою поездку. «С ней все хорошо, это был легкий приступ, Сай. Нет никаких признаков, что будет еще один. Как бы то ни было, если ей станет плохо, ты достаточно быстро сможешь вернуться». Что ему сейчас и придется сделать, думал он, стоя рядом с Эрнесто, пока они летели по сверкающей в свете яркого солнца воде.

Единственным сюрпризом было то, что звонила не Кэт, а его отец. Ричард Серрэйлер не одобрял карьерный выбор своего сына, его тягу к искусству, его холостое положение – вообще его в целом.

– Он казался обеспокоенным?

Эрнесто пожал плечами.

– Он упоминал мою мать?

– Нет. Просто чтобы вы позвонили.

Моторная лодка приблизилась к набережной, аккуратно развернулась и остановилась.

Саймон положил руку Эрнесто на плечо.

– Ты хороший друг. Спасибо, что вернулся за мной.

Эрнесто чуть кивнул.

* * *

Саймон взбежал по темной лестнице, ведущей наверх из пустого склада, и бросил сумку и куртку на пол. Телефонная связь заметно улучшилась с тех пор, как появились новые линии, и он быстро услышал знакомые гудки Галлам Хауза.

– Серрэйлер.

– Это Саймон.

– Да.

– С мамой все в порядке?

– Да. Я звонил тебе по поводу твоей сестры.

– Кэт? Что случилось?

– Марта. У нее бронхиальная пневмония. Ее положили в Бевхэмскую центральную. Если ты хочешь увидеть ее живой, ты должен приехать.

– Конечно, я…

Но он уже говорил с пустотой. Ричард Серрэйлер ни на кого не тратил лишних слов и тем более на своего сына-полицейского.

В этот день был рейс до Лондона, но Саймону потребовалось час провисеть на телефоне и в конце концов прибегнуть к помощи своих знакомых в итальянской полиции, чтобы достать билет на него. Остаток дня он упаковывал вещи, прибирал квартиру и договаривался с Эрнесто о том, чтобы он довез его до аэропорта, так что, только сидя в набитом пассажирами самолете, он наконец нашел свободную минуту, чтобы поразмыслить. Ведь до этого момента он не размышлял вовсе. Телефонный звонок его отца по всем признакам, кроме формального, был приказом, и он подчинился ему беспрекословно. Его отношения с Ричардом Серрэйлером были настолько напряженными, что он вел себя с ним так же, как и с любым вышестоящим лицом в органах полиции, и примерно настолько же эмоционально.

Его кресло было рядом с крылом, так что у него почти не было возможности взглянуть на лагуну, когда они взлетали, что было по-своему хорошо, потому что ему вовсе не хотелось прощаться с Венецией раньше, чем обычно. Оставлять свое убежище, свою работу, свою личную тихую гавань. Пока он гулял по этому городу, по мостам между каналами, по площадям, по маленьким темным улочкам между высокими домами, пока он сидел, смотрел и рисовал, пока он разговаривал с Эрнесто и его друзьями за стаканчиком вина вечером, Саймон Серрэйлер становился кем-то другим, не старшим инспектором полиции Лаффертона, его жизнь и его интересы становились другими, его приоритеты полностью менялись. Время путешествия было временем перехода от одного к другому, но этим вечером его насильно вернули к повседневной жизни, лишив периода расслабленного привыкания.

Зажегся сигнал о том, что нужно пристегнуть ремни, и тележка с напитками начала маневрировать между рядами кресел. Он попросил себе джин с тоником и бутылку минеральной воды.

Саймон Серрэйлер был одним из тройняшек. Его сестра-терапевт Кэт была второй, а брат Иво, работающий врачом в Австралии, третьим. Марта была на десять лет их младше; она родилась, когда Ричарду и Мэриэл Серрэйлерам было за сорок. Она была умственно и физически неполноценна и жила в особом доме призрения большую часть своей жизни. Может, Марта узнает Саймона, а может, и нет. Никто не мог сказать наверняка.

Встречи с сестрой всегда глубоко его трогали. Иногда она лежала в постели, иногда сидела в кресле-каталке: ее усаживали прямо, закрепляли ремнями, фиксировали голову. Когда было можно, он катал ее в саду по дорожкам, вокруг кустов и цветочных клумб. Бывало, что он сидел с ней у нее в комнате или в одном из общих залов. Он ничего не мог для нее сделать. Разговаривал с ней и держал ее за руку, и целовал ее, когда приходил и уходил.

По прошествии лет его все меньше и меньше заботило, узнает ли она его или дает ли ей что-нибудь общение с ним; даже если его визиты не имели никакого значения для нее, они стали важны для него, в некотором смысле так же, как были важны поездки в Италию. С Мартой он становился кем-то другим. Время, которое он проводил рядом с ней, держа ее за руку, тихо беседуя, помогая ей пить через соломинку или есть с ложечки, полностью поглощало его и успокаивало, унося куда-то далеко прочь от всего, что творилось в его жизни.

Она была жалкой, уродливой, пускала слюни, не разговаривала и едва реагировала на что-либо, и когда он был мальчиком, он стеснялся и расстраивался из-за нее. Марта не изменилась. Изменился он.

Его родители время от времени упоминали о ней, но ее состояние никогда не обсуждалось подробно, и эти беседы всегда были лишены каких-либо эмоций. Какие чувства испытывала к ней мать? Его отец ходил навещать ее, но никогда не говорил об этом.

Если она заболевала, ее состояние очень быстро становилось критическим, и все-таки она как-то дожила до двадцати пяти лет. Простуды приводили к легочным инфекциям и пневмонии. «Если ты хочешь увидеть свою сестру живой…» Но такое случалось и раньше. Неужели на этот раз она умрет? Будет ли ему жаль? А почему должно быть? Разве кому-нибудь было бы жаль? Значит ли это, что он хочет, чтобы она умерла? Мысли Саймона разбредались. Но ему надо было с кем-то поговорить. Когда он прилетит в Хитроу, он позвонит Кэт.

Он выпил еще джина. В шкафчике над его головой лежали два блокнота, полные новых рисунков, из которых он выберет лучшие и превратит в законченные произведения для своей выставки. Может быть, он пробыл за границей достаточно и лишние пять дней в Венеции бесцельно слонялся бы.

Он допил свой коктейль, достал маленький блокнотик, который всегда держал при себе, и начал рисовать аккуратно заплетенные в косички и украшенные бусинами волосы молодой африканской женщины, сидящей впереди.

Самолет взмыл над Альпами.

Два

– Это я.

– Привет! – как всегда обрадовавшись голосу своего брата, Кэт присела, чтобы поговорить с ним. – Подожди-ка, Сай, мне тут надо устроиться.

– С тобой все нормально?

– Все хорошо, просто не пойму, как будет удобнее. – Ребенок Кэт, третий по счету, должен был родиться через пару недель. – Так, ну вроде я чувствую себя комфортно – насколько это вообще возможно, – но, слушай, давай я тебе перезвоню, мобильные звонки из Италии, наверное, целое состояние стоят…

– Я в Хитроу.

– Что?..

– Звонил отец. Сказал, что лучше мне вернуться, если хочу увидеть свою сестру живой…

– О, сама тактичность.

– В своем духе.

– Мы с мамой решили, что не будем тебе говорить.

– Почему?

– Потому что тебе нужен был этот отпуск, и здесь ты ничего не можешь поделать. Марта тебя не узнает…

– Но я узнаю ее.

Кэт секунду помолчала. Потом она проговорила:

– Да. Конечно. Извини.

– Не стоит. Слушай. Я приеду достаточно поздно, но сразу отправлюсь в больницу.

– Хорошо. Крис сейчас на вызове и, может, съездит туда проведать ее еще раз, если ему по пути. Приедешь сюда завтра? Я стала слишком огромной, чтобы водить машину без риска.

– А что насчет мамы?

– Я просто не знаю, что она сейчас чувствует, ты же понимаешь, Сай. Она ездит к ней. Потом домой. Иногда она заезжает сюда, но никогда об этом не говорит.

– Что конкретно случилось?

– Как обычно – простуда, потом легочная инфекция, теперь пневмония… Сколько раз мы уже это видели? Но мне кажется, что ее тело не готово сражаться на этот раз. Она почти не реагирует на лечение, и Крис говорит, что они уже не понимают, насколько агрессивное оно должно быть.

– Бедная маленькая Марта.

Голос брата, ласковый и обеспокоенный, эхом звучал в ушах Кэт, когда она клала трубку. На ее глаза навернулись слезы, как это слишком часто случалось во время беременности… Просто увидев сегодня днем потрепанную мягкую игрушку своей дочери, лежащую в траве после того, как кто-то оставил ее под дождем, Кэт настолько размякла, что заплакала. Она тяжело и неуклюже уселась на диван. Она почти совсем забыла о том, каково это – носить ребенка. Сэму уже было восемь с половиной, а Ханне – семь. Они не планировали этого третьего ребенка. Они с Крисом были единственными двумя напарниками в отделении общей практики, и их запаса времени и энергии едва хватало. Но несмотря на то, что она намеревалась вернуться за операционный стол как можно быстрее, она понимала, что по самому реалистичному сценарию она выпадет из строя на следующие шесть месяцев и будет работать на полставки еще как минимум год после этого. Более того, теперь, когда ребенок вот-вот должен был появиться и она уже успела свыкнуться с этой мыслью, она захотела подольше побыть дома вместе с ним и двумя другими детьми, а не нырять обратно в мясорубку врачебной практики. Четвертого ребенка уже не будет. Это был драгоценный подарок. И она собиралась насладиться им.

Она прилегла на диван и попыталась заснуть, но никак не могла остановить круговорот мыслей в своей голове. Как странно и в то же время как типично для их отца было позвонить в Венецию с такими словами: «Если ты хочешь увидеть свою сестру живой, тебе лучше приехать домой».

И, кстати, как часто он сам навещал Марту? Кэт с трудом могла вспомнить, чтобы имя девочки слетало с его уст, хотя однажды он разозлил ее, назвав Марту «овощем» в присутствии Сэма и Ханны. Стыдился ли он того, что у него умственно неполноценный ребенок? Или злился? Винил ли он себя или Мэриэл?

И какая причина кроется за этим его звонком Саймону, другому своему ребенку, на которого у него никогда не находилось времени?

Саймон – человек, которого, помимо своего мужа и детей, она любила больше всех на свете.

Из ниоткуда появился кот Мефисто, мягко запрыгнул на диван рядом с ней и уютно свернулся в клубок.

Так они и заснули втроем.