Святослав Яров
Петровские казармы
Ночной выезд
«Честь имею довести до вашего превосходительства следующее: в одна тысяча восемьсот пятьдесят втором году, в марте мещанин Селифанов был арестован по подозрению в участии в тайном обществе, преследующем преступные цели…» – размеренно бубнил монотонный голос. Его заглушил другой, чуть более басовитый: «Предлагаю вашему высокоблагородию с получения сего немедленно приступить к производству о прописанном следствия…» И тут же, перебивая второго на полуслове, включился третий: «Несмотря на то что нет положительных данных для данного обвинения, дополнительно выдвинуто обвинение в составлении политической нелегальной литературы…» Резкий вибрирующий звук прервал поток старорежимных канцеляризмов. Андрей вскочил, плохо соображая, где находится и что, собственно, происходит. Впрочем, родной кабинет узнал довольно быстро даже в темноте: короткий диван, на котором еще пару секунд назад он спал сном праведника; массивный сейф; стол и на нем заходящийся в надрывном звоне телефон. А, чтоб тебя! Только-только задремал! Он снял трубку и недовольно буркнул:
– Гришин у аппарата.
Деревянкин, дежурный по МУРу, устало сообщил:
– На выезд… Труп… Криминал…
– Иду.
Андрей ненавидел суточные дежурства по главку, которые всегда выбивали из колеи и, главное, были, на его взгляд, абсолютно бессмысленны. Что толку выезжать с дежурной группой на место преступления, если потом по делу будет работать кто-то другой? Иногда везло – труп обнаруживался на курируемой территории. Все-таки не на дядю пашешь, а на себя любимого. Хотя, о каком везении можно говорить, когда речь заходит об убийстве… Он тряхнул головой, чтобы окончательно проснуться. Шейные позвонки обиженно щелкнули. От лежания в неудобной позе в различных частях тела вечно что-то затекало и неприятно похрустывало, но уж лучше так, чем кемарить, сидя на стуле. Этот облезлый диван – древнейший из знакомых Андрею представителей славного семейства мягкой мебели – был предметом зависти многих. В других кабинетах ребятам, бывало, приходилось «отдыхать» и на столах. А что поделаешь, если забота об удобстве личного состава не входит, да похоже и никогда не входила, в компетенцию руководства. Гришин вспомнил недавние голоса в ночи и недобро покосился на видавший виды диван. Уж не по твоей ли милости, старая развалина, мне почудились те странноватые монологи? Впрочем, извини, дружище. Погорячился. Должно быть, накопившееся утомление сказывается, вот всякая чушь в голову и лезет… Ладно, хватит об этом. Как ни верти, а надо идти.
По пути он заскочил в туалет, наскоро ополоснул лицо холодной водой и только вслед за тем посмотрел на часы. Без двадцати пяти три. И сорока минут не прошло после возвращения с предыдущего выезда. Отчего-то вспомнился бархатный баритон Розенбаума… Старый Герц еще «жмура лабает»… Что-то нынче маловато их на мою голову, жмуров тех! Всего-то, трое и было. Хотя, нет – вот уже и четвертый нарисовался. К тому же до утра еще уйма времени. Ах, какие мы ироничные! Да-а-а… Очерствел ты душой, Андрей Иванович, и шуточки твои становятся все тупее. Но самое печальное, что у данного явления есть очень неприятное, зато вполне конкретное название – «профессиональная деформация». Он невесело ухмыльнулся и направился к лестнице. На самом деле, четвертый выезд за семнадцать часов – это не маловато, а скорее уж многовато. Обычно за сутки по Москве бывало два-три криминальных трупа, на которые посылали дежурную группу ГУВД. А сегодня что-то совсем задергали, поневоле ехидничать начнешь. Надеялся хоть часок вздремнуть, и, будьте любезны, получите очередной облом. Как тут не язвить?
«Газель» с веселенькой надписью на борту «Дежурная часть ГУВД Москвы» стояла у вторых ворот в полной боевой готовности. Все – следователь прокуратуры, судебный медик, эксперт-криминалист, неразлучный со своим чемоданчиком, и кинолог с собакой, – уже сидели в салоне микроавтобуса. Ждали только руководителя группы, то есть его, Гришина Андрея Ивановича, старшего оперуполномоченного второго отдела первой ОРЧ при Управлении уголовного розыска. Вообще-то, за этой мудреной комбинацией цифр и букв, порожденной воспаленным воображением очередного реформатора из руководства МВД, по-прежнему оставался, по сути, все тот же, что и много лет назад, отдел по борьбе с умышленными убийствами. Андрей привычно плюхнулся на сиденье рядом с водителем. Здороваться с кем бы то ни было не имело смысла, поскольку виделись всего сорок пять минут назад. Он покосился на заспанные, недовольные физиономии своих товарищей по несчастью.
– Поехали, что ли?! – не то спросил, не то скомандовал Гришин и на всякий случай поинтересовался: – Кто в курсе, чья земля?
– Похоже, твоя, Андрюша, – ответил мрачноватый прокурорский следак, с которым они были знакомы уже лет пять. – Ты, ведь, кажется, Центральный округ курируешь?
– Угу. – Кивнул опер и философски заметил: – Это радует. Хоть не напрасно прокачусь.
Следователь шутить был не расположен и лишь угрюмо буркнул:
– А вот прокатиться-то как раз и не получится.
– То есть?
В разговор вмешался водитель:
– Лихов переулок, дом 2/3. Пересечение с Малым Каретным.
Гришин на пару секунд задумался, а потом бодро предложил:
– Так можно пешочком прогуляться. Это же буквально в двух шагах.
Почему-то никто из присутствующих его энтузиазма не разделил. Общее мнение выразил все тот же хмурый следователь прокуратуры:
– Во-первых, не положено. Во-вторых, погода не располагает, – он демонстративно зевнул. – Да и вообще…
Андрей пожал плечами и посмотрел на водителя.
– Ну тогда, трогай, ямщик.
От дома № 38 по улице Петровка до дома № 2 по Лихову переулку расстояние действительно смешное, и уже минуты через три они прибыли на место. Возле распахнутой настежь двери подъезда, помаргивая синим проблесковым маячком, стоял патрульно-постовой «форд» территориального отдела. Из машины вылез сержант и, поправляя на плече автомат, направился к подъехавшему микроавтобусу. Гришин сразу перешел к делу:
– Что тут у вас?
Милиционер замялся и неуверенно промямлил в ответ:
– Мужчина… Мертвый…
– Ежу понятно, что мертвый, – проворчал оперативник и, в лучших традициях черного юмора, развил свою мысль: – Потому как, будь он живой, ты бы ребят из вытрезвителя вызвал или, на крайняк, «скорую», и нас бы сюда среди ночи не дёрнули. Давай поконкретнее.
Сохраняя на лице несколько смущенное выражение, сержант указал в сторону подъезда:
– Он на площадке между вторым и третьим этажом. Проникающее ножевое… Напарник вас там дожидается.
Гришин еще раз посмотрел на молоденького милиционера. Чудной какой-то. Наверно, слегка ошалел с непривычки. Бывает.
– Ты что такой взъерошенный, сержант? В первый раз, что ли?
– Не в первый, но там… Сами увидите.
Любопытно, и что же такое поразительное меня там ожидает? – подумал Андрей и в сопровождении кинолога с собакой решительно вошел в подъезд старого четырехэтажного дома, чудом уцелевшего в эпоху повсеместного разрушительно-строительного бума. Взбежав по лестнице, он увидел второго ППСника, тоже сержанта. Физиономия парня показалась знакомой. Ничего удивительного, наверное, пересекались где-нибудь: мир тесен, а Москва – тем более. Тот, по всему видать, тоже узнал петровского опера, поскольку приветливо кивнул. Заглянув через плечо сержанта, Гришин смог различить лишь контуры лежащего на лестничной площадке неподвижного тела. Тусклая лампочка под потолком светила еле-еле, и в царящем вокруг полумраке трудно было что-либо рассмотреть. Андрей отодвинул милиционера и прижался к перилам, пропуская вперёд проводника со служебной собакой.
– Давай-ка, чуть в сторонку. Дэзи у нас – девочка опытная. Пусть поработает. Вдруг что-нибудь полезное унюхает, – пояснил он сержанту.
Псина деловито прошла мимо них и, уткнув нос в пол, стала методично обследовать все вокруг, потом, видно, учуяв что-то, решительно двинулась вниз по лестнице. Гришин едва успел напутствовать кинолога:
– Сережа, будешь проходить мимо нашего водителя, скажи, чтоб принёс фонарь помощнее, а то здесь ни черта не видно. И пригласи остальных… – Потом снова обратился к сержанту: – А у тебя какой-нибудь осветительный прибор есть?
– Найдется, – в голосе парня слышались те же нотки замешательства, что и у его коллеги, оставшегося внизу. – Мы, конечно, не трогали ничего, но посмотреть-то посмотрели…
Андрей взял протянутый фонарик, включил его и, направив луч света на тело, поинтересовался:
– И что увидели? Опаньки!
Это дурацкое «опаньки» срывалось у него с языка непроизвольно и в исключительно редких случаях. Сейчас был тот самый случай. Сразу стало ясно, что именно произвело на местных милиционеров столь неизгладимое впечатление. На площадке, раскинув руки в стороны, лежал на спине молодой человек с ножом в груди. Но не это озадачило бывалого сыщика – удивление вызвало, чересчур уж своеобразное одеяние убитого. Андрей задумчиво пробормотал:
– Не припомню, чтобы где-то поблизости проходил костюмированный бал…
Парад раритетов
Прошла неделя.
Cидя за столом в своем кабинете, Гришин перечитывал протокол осмотра места происшествия. Значит, так: «…труп мужчины, на вид двадцати-двадцати двух лет, рост около ста семидесяти пяти сантиметров, волосы русые… каких-либо документов, удостоверяющих личность, при нем не обнаружено… ножевое ранение в области сердца… на момент осмотра орудие убийства находится в раневом канале…» Криминалист на ручке, вроде бы, пальчики зафиксировал. Что-то здесь не вяжется. На бытовуху не похоже – очень уж удар профессиональный, да и ножичек, по мнению эксперта, явно не кухонный. Зато отпечатки убийца на память оставил. Странный какой-то киллер. То ли совсем безбашенный, и клал он на все последствия, то ли вырос на краю света в глухой деревне, где даже телевизора нет… Потому как в начале двадцать первого века самый распоследний дебил, периодически просматривая детективные сериалы по «ящику», прекрасно знает: надень на руки перчатки и хватайся себе на здоровье за что угодно – никаких следов не останется. «Смерть наступила предположительно между двадцатью одним и двадцатью двумя часами…» Описание одежды… Поехали: «…синий двубортный сюртук…»
Следователь, помнится, долго размышлял, прежде чем остановиться на этом слове, поскольку никак не мог подобрать подходящего – слишком уж несовременный наряд… Следуем далее: «…голубой воротник-стойка высотой около пяти сантиметров с красными кантом… пуговицы светлого металла с тисненым изображением двуглавого орла… на правом плече аксельбант серебристого цвета… серебристые эполеты с двумя небольшими металлическими звездочками… белый кожаный поясной ремень с металлической двухшпеньковой* пряжкой… брюки синего цвета заправлены в черные хромовые сапоги… в шестидесяти сантиметрах слева от головы потерпевшего обнаружена круглая черная мерлушковая шапка высотой десять сантиметров с суконным плоским верхом, на которой спереди укреплен металлический двуглавый орел…» Теперь содержимое карманов… «В левом внутреннем кармане сюртука обнаружен портсигар, изготовленный из кожи коричневого цвета, с металлической застежкой желтого цвета, внутри которого обнаружено четыре сигары… в правом кармане брюк обнаружен белый носовой платок с вышитыми в углу заглавными буквами «В» и «П», а также спичечный коробок со спичками…» Вчитываясь в сухие строки, Гришин, давным-давно свыкшийся с казенным языком протоколов, поймал себя на крамольной мысли: не приведи господи этот шедевр канцелярского жанра кому постороннему на глаза попадется. Ведь неподготовленный человек, чего доброго, обалдеет от изящества слога и уж как минимум решит, что словечко «обнаружен» (как вариант: «обнаружена» или «обнаружено») – одно из самых любимых в лексиконе представителя следствия, состряпавшего данный опус.
Андрей решительно отложил скоросшиватель с документами, снял трубку телефона и набрал четырехзначный номер.
– Машенька? Пламенный привет труженикам и в особенности труженицам ЭКЦ. Гришин беспокоит. Лавров на месте? Ага, жду.
На следующий же день после убийства в Лиховом Андрей озадачил своего приятеля, эксперта-криминалиста Лёшку Лаврова, множеством всевозможных вопросов и теперь, по прошествии недели, горел желанием получить на них ответы. Минутная пауза, и на другом конце провода раздалось:
– Внимательно вас слушаю.
*Двухшпеньковая – от слова «шпенек», т.е. язычок в пряжке, при застёгивании вдеваемый в отверстие на ремне. В данном случае таких язычков два.
– Здравствуй, Лёша. Что-то давненько мы с тобой не виделись. Ты меня еще помнишь?
Трубка ворчливо, впрочем, беззлобно откликнулась:
– Привет. Забудешь тебя, как же…
– Так я заскочу на минутку?
– Куда деваться, заскакивай. Только на минутку – это вряд ли получится. Информации поднабралось прилично.
– Вот и славно. Я уже в пути.
Гришин упругим спортивным шагом быстро поднялся со второго этажа на шестой и пулей влетел в лабораторию, где его встретил облаченный в белый халат Лёшка Лавров – типичный представитель класса субтильных интеллектуалов-«ботаников», глядящих на окружающий мир поверх очков. Этакая тщедушная личность ростом чуть выше среднего, без малейшего намека на грубую мускулатуру и лишний вес. Зато его начинающая понемногу лысеть голова была буквально напичкана знаниями из самых разных областей науки и техники. О чем ни спроси, Лавров всегда в курсе. Он неизменно располагал информацией о последних открытиях, новейших разработках и инновациях. На рабочем столе у него постоянно громоздились стопки в основном, конечно, англоязычных зарубежных научных изданий. Кстати сказать, этот по совместительству еще и полиглот свободно владел английским, чуть хуже немецким, а также, не без запинки, но мог объясняться на французском, испанском и итальянском. Казалось, не существовало такой сферы человеческой деятельности, в которой эрудированный сверх всякой меры Лавров не ориентировался бы, причем на весьма и весьма приличном уровне. Помимо прочего, он небезосновательно считался экспертом-криминалистом высшей пробы. Многие из тех, кому довелось на деле убедиться в способностях Алексея Николаевича, искренне недоумевали: «У человека за плечами Бауманка с отличием, аспирантура… Защитился блестяще – кандидатская прошла на ура. Теперь вот всерьез взялся за докторскую. Да с его головой карьеру сделать – раз плюнуть! Наши российские мозги всегда и везде в цене… Грамотно себя преподнеси, повыгодней продайся, и безбедное светлое будущее обеспечено, хоть, здесь, хоть, за бугром. Ну чего, спрашивается, ради прозябает он в какой-то там криминалистической лаборатории?» А ответ был тривиален – Лёшу существующее положение вещей устраивало, работу свою он любил до самозабвения и обожал, заниматься решением разных заковыристых задачек, требующих напряжения мысли и творческого поиска. Все вышеперечисленные деловые и личностные качества Лаврова были по достоинству оценены руководством. И потому, когда несколько лет назад весь ЭКЦ дружно переехал с Петровки, 38 частично в 3-й Колобовский переулок, частично на Новослободскую улицу, некоторые особо одаренные товарищи вроде Лёши по-прежнему остались сидеть в родных кабинетах на шестом этаже. Ценных специалистов начальство предпочитало всегда держать под рукой – мало ли что, вдруг срочно понадобятся.
– Вот и наш опер упал намоченный! – Лавров с ухмылкой замер в шутовском полупоклоне.
Гришин даже и не подумал обидеться.
– Не смешно. Твой желчный каламбур, Алексей Николаевич, устарел лет на тридцать, – походя отмахнулся он от затасканной остроты и сразу же взял быка за рога: – Вещай!
– Докладаю, гражданин начальник. Нагрузил ты меня своими проблемами по самое не балуйся, – полушутя, полусерьезно сообщил эксперт.
Андрей добродушно осклабился:
– Поимей совесть. Не моими, а нашими.
– Хорошо. Пусть нашими.
С этими словами Лавров уселся за стол, как обычно заваленный какими-то фотографиями, справками и толстенными журналами, – порядок на рабочем месте у него был тот еще.
– Итак, по поводу твоего клиента… Для начала я связался с Музеем военной формы при Московском военном гарнизоне. К сожалению, у них ни одного дельного специалиста не нашлось, но подсказали, куда по данному вопросу обратиться. Неподалеку от Щелкова есть поселок Бахчиванджи… А, между прочим, сыщик, тебе известно, откуда взялось такое оригинальное и трудно выговариваемое название у подмосковного населенного пункта?
Он вопросительно уставился на Гришина, который только пожал плечами и честно признался:
– Понятия не имею.
– А я вот не поленился и выяснил. Оказывается, Григорий Яковлевич Бахчиванджи – советский летчик-испытатель. С июня сорок первого успешно сражался против асов Геринга, в мае сорок второго был отозван с фронта и совершил первый испытательный полет на первом советском реактивном самолете БИ, а в марте сорок третьего погиб при испытаниях третьего экземпляра из той же серии. Одним словом, выдающаяся личность! Человек, можно сказать, у самых истоков реактивного самолетостроения стоял. Это я к тому, что мы даже нашей недавней истории толком не знаем.
– Что правда, то правда, – печально согласился Андрей.
– М-да… – вздохнул Лавров. – Ну так вот! Направили меня в поселок Бахчиванджи, где находится Музей военной формы одежды, и уверили, что там-то уж точно помогут разобраться. Правда, и в этом культурном учреждении никто ничего толком пояснить не смог, но, в качестве компенсации морального ущерба, областные товарищи подкинули мне телефончик одного пенсионера. Работал у них раньше такой Вениамин Павлович Трушин. Поговаривают, у него на дому чуть ли не филиал Военно-исторической библиотеки… Короче, я созвонился, договорился, подъехал. И, заметь, в свободное от работы время…
– Ценю. Дальше.
– Посидели, поговорили… Не дед, а клад. Ему недавно восемьдесят шесть стукнуло, но старик еще о-го-го! Бодрячок! Как говорится, молодым фору даст…
– Лёша, я тебя умоляю, не грузи бесполезными подробностями. Ближе к сути.
– Терпение, друг мой. В наше время терпение – одна из главных добродетелей. Показал я ему фотографии твоего красавца. Он только взглянул и тут же, практически моментально, с чувством, с толком, с расстановкой все по полочкам разложил: твой убиенный упакован в форму жандармского подпоручика середины девятнадцатого века. Причем вся атрибутика совпадает до мельчайших деталей.
Гришин позволил себе усомниться:
– А может, дедушка напутал чего? Все-таки, возраст к девяноста подбирается. В такие лета маразм – обычное дело.
Лавров уверенно возразил:
– Ни-ни… Палыч в норме. Старик – кремень. Потом, ты же меня знаешь, я – парень въедливый и жутко любознательный. Откуда такая уверенность, спрашиваю? А он отвечает: «Оттуда, молодой человек, что я в свое время двадцать с лишком годков оттрубил в Центральном государственном военно-историческом архиве СССР и в предмете, вас интересующем, разбираюсь дай бог каждому. Даже не сомневайтесь, говорит, подобное обмундирование офицеров Жандармского корпуса было введено в тысяча восемьсот сорок седьмом году, что отражено в ряде соответствующих ведомственных документов…» В общем, он меня убедил.
Ну, если тот архивариус самого Лаврова убедил, в достоверности полученных сведений можно не сомневаться. Лёшка небось с этим замшелым специалистом по военной форме не один час чаи гонял и справочную литературу штудировал, пока, что надо и не надо, выведал.
– Ладушки. Будем считать, с прикидом разобрались, – удовлетворенно констатировал Гришин. – Что с портсигаром?
– Ничего особенного. В смысле, никаких идентификационных признаков, вроде дарственных надписей, монограмм и прочего. Обычный портсигар из качественно выделанной кожи. Полагаю, кустарного изготовления, поскольку фабричное клеймо отсутствует. Поверхность бугристая, так что на отпечатки рассчитывать изначально не приходилось. А вот сигары внутри оказались презанятными. Судя по надписи на банте…
– На каком еще банте? – бесцеремонно перебил его оперативник.
– Все-таки дремучий ты человек, Андрюша! – Лавров порылся в наваленных на столе бумагах, извлек фотографию обсуждаемого вещдока и ткнул в нее пальцем: – Вот этот бумажный поясок на сигаре называется бантом. Он содержит информацию о месте изготовления и производителе. Теперь слушай дальше и не перебивай. Я обратился к истинным знатокам традиций табакокурения, показал им снимок и выяснил кое-что любопытное… Видишь, написано «Habanos H.Upmann»? На сегодняшний день, одна из самых престижных кубинских марок. Популярность бренда сумасшедшая. Производство этих чудо-сигар наладили, как ни странно, немецкие банкиры, братья Герман и Август Упманны аж в тысяча восемьсот сорок четвертом году…
– Нам-то что с того? – снова не удержался от вопроса Гришин.
– А то, что таких бантов, как на твоих сигарах, давным-давно не используют. Я, конечно, напряг людей, те, в свою очередь, напрягли своих зарубежных друзей… Поверь, это было нелегко…
– Верю. Не тяни.
– Выяснилось, что в последний раз сигары с подобными бантами поступали на прилавки магазинов в пятьдесят третьем году девятнадцатого столетия. Как тебе такое?
– Да, честно говоря, пока никак, – искренне признался Андрей.
– Ну, тогда я тебе еще пищи для размышления подкину. Спички, найденные в кармане убитого, судя по этикетке, произведены на Московской спичечной фабрике Гезена и Митчинсона, основанной в сорок восьмом году все того же девятнадцатого века Августом Матвеевичем Гезеном. Как ты понимаешь, без привлечения специалистов и здесь не обошлось…
Лавров многозначительно замолчал, не преминув в очередной раз подчеркнуть недюжинность своих усилий. Гришин страдальчески простонал:
– Лёша…
– Так и быть, продолжаю. Оригинальная этикетка на коробке, возможно, уникальна, но сама по себе еще ничего не значит. А вот фосфорные спички внутри… С этого места внимательно следи за каждым моим словом… Да будет тебе известно, такие спички представляли большую опасность, поскольку загорались от малейшего трения обо что угодно, и выпуск их был прекращен в России примерно в тысяча восемьсот шестидесятом, как только из-за границы стали ввозить более безопасные «шведские».
Гришин недовольно покосился на друга.
– Красиво рассказываешь. Очень познавательно и для общего развития полезно. Но хотелось бы услышать выводы.
– Выводы – это, Андрюша, по твоей части. Мое дело – исследование предоставленного материала, – скромно рассудил эксперт. – Не отрицаю, существует вероятность фальсификации. Можно, конечно, предположить, что мундирчик бутафорский, а сигары и спички – имитация под старину. Только, кто и зачем стал бы затевать такое? И уж больно все одно к одному сходится… Улавливаешь, о чем я?
Гришин вздохнул:
– Улавливать-то улавливаю, да что толку. Выходит, у меня на руках криминальный труп. Никаких документов, удостоверяющих личность, при нем нет, зато имеется солидное собрание раритетов позапрошлого века.
Сохраняя на лице полнейшую невозмутимость, Лавров уточнил:
– Думаю, правильнее было бы сказать: середины девятнадцатого столетия. Еще точнее – если проанализировать и обобщить исходные данные – периода с сорок восьмого по пятьдесят третий год включительно. Вот так! На этом объективная часть заканчивается. Единственное, что смущает…
Поскольку сыщика, в отличие от эксперта, смущало слишком многое, он не без иронии переспросил:
– Единственное?
Лавров проигнорировал вопрос и как ни в чем не бывало продолжил:
– Дело в том, что сигары в превосходном состоянии – словно только что с фабрики. А за полтораста лет листья табака, как ты их ни храни, просто обязаны были превратиться в труху.
Андрей снова тяжело вздохнул и покачал головой:
– Иногда, Лёша, я тебе искренне завидую. Мне бы твои заботы. Впрочем, замечание дельное.
Эксперт пожал плечами:
– Я сказал, ты услышал. Думай.
Гришин немедленно последовал доброму совету и погрузился было в размышления, но спохватился:
– Совсем из головы выскочило. А орудие убийства? В смысле, нож?
– Кинжал, – снисходительно поправил его Лавров. – Если уж быть совсем точным, то стилет*. Клеймо мастера-оружейника отсутствует, так что возраст определить затруднительно, но вещь старинная, не новодел точно. В шестнадцатом-семнадцатом столетии такие штучки пользовались бешеной популярностью у наемных убийц и, как ни странно, у экзальтированных дам, но постепенно вышли из моды, а в последнее время и вовсе встречаются крайне редко. Я лично за шесть лет держал в руках стилет лишь однажды. А через меня, сам знаешь, холодного оружия прошло немало… На рукоятке обнаружены два отпечатка папиллярных узоров пальцев рук, пригодных для идентификации. По картотеке проверили. Увы, ничего.
– Жаль… – разочарованно протянул Гришин. – Я, конечно, не очень-то и рассчитывал, но могло ведь и повезти. Спасибо, Леша. С меня поляна.
– Это само собой.
Проезжая по Садовому кольцу мимо станции метро «Парк Культуры», Андрей решил заскочить в судебно-медицинский морг № 2, благо пробок не наблюдалось, а до переулка Хользунова, где данное учреждение располагалось, было рукой подать. Он позвонил работавшему там знакомому судмедэксперту, видному пециалисту по вскрытиям, имевшему сомнительное счастье ежедневно посвящать этому занятию по нескольку часов. Несмотря на возражения доктора,
*Стилет – колющее холодное оружие, кинжал итальянского происхождения с прямой крестовиной и тонким узким клинком.
Гришин обещал быть минут через пять-десять, поклялся, что отнимет совсем немного его драгоценного времени, и получил-таки «добро» на краткосрочный визит. Геннадий Петрович Ивлев, тот самый эксперт, совершенно седой пятидесятилетний мужик с внешностью и походкой Лесли Нильсена* вынырнул в коридор из-за двери с интригующей таличкой «Посторонним вход воспрещен». Для своих Ивлев был просто Петровичем и никак иначе, поскольку ему так больше нравилось. Он почему-то терпеть не мог, когда к нему обращались по имени и отчеству. От врача вкусно пахло шашлыком и смесью букетов разных вин.
– Привет, Гришин. Чего тебе? Только излагай пошустрее: у нас фуршет в разгаре. Стол – сказка!
Андрей укоризненно покачал головой и произнес с издевкой:
– Поражаюсь, какие же вы, медики, черствые и бездушные. Вокруг безжизненные тела, а вы банкетируете: винишком балуетесь, закусываете.
– Зато ты у нас – шибко сильно мягкий и душевный! – расплывшись в ехидной улыбке, привычно парировал Петрович. Впрочем, он тут же смягчился и громким шепотом объяснил: – Сегодня Вахтанг из отпуска вышел, вино привез с исторической родины. Между прочим, и твое любимое «Саперави» тоже. Настоящее, в глиняных бутылях…
Гришин был хорошо знаком с Вахтангом, коллегой Ивлева, большим любителем всяческих застолий.
– Тогда ясно. Судя по всему, на «Саперави» мне рассчитывать не приходится. Я правильно понимаю?
Врач только скептически пожал плечами:
– Естественно. Даже не надейся – уже прикончили.
– Стало быть, не судьба, а жаль… Но привет Вахтангу передай непременно.
– Передам. – Петрович выразительно посмотрел на часы. – Между прочим, меня там люди ждут.
Андрей не удержался от подколки:
– Ты же сказал, вина не осталось.
– Так! Гришин, или говори по делу, или я пошел! – огрызнулся Петрович.
– Ладно, не кипятись, – примирительно произнес сыщик. – По делу так по делу. Двадцать седьмого мая утром к вам привезли неопознанный труп из Лихова переулка. По моим сведениям, ты им занимался.
Петрович поморщился, припоминая.
– Ну, я. И что тебе от меня понадобилось? Сегодня третье число. Прошла всего неделя. Ты же правила знаешь – официальное заключение будет через месяц с момента поступления тела, не раньше. Пока то да се…
– Не напрягайся. Я, собственно, заехал одежду его забрать. Хочу направить на экспертизу, пусть
*Лесли Нильсен – известный американский актер, который после исполнения главной роли в комедии «Голый пистолет» стал весьма популярен в России.
криминалисты поколдуют. Глядишь, за что и зацепятся. А если ты, со своей стороны, поведаешь что-нибудь интересное, необычное и, что особенно важно, мне пока неизвестное, буду безмерно благодарен.
Судмедэксперт почесал затылок.
– За вещичками – это к санитарам. Получишь у них по акту. Интересное, говоришь? Дай вспомнить… Нет. Вроде бы ничего такого. Колотая рана передней поверхности грудной клетки слева, между четвертым и пятым ребрами ближе к окологрудинной линии. Лезвие вошло в сердце. Причина смерти – острая кровопотеря в результате повреждения правого желудочка. Зарезали, что называется, со знанием дела, одним, хорошо поставленным ударом. Причем, да ты, наверное, и без моей подсказки обратил внимание, орудие убийства находилось в раневом канале, кровушки из парня наружу вытекло всего ничего, в то время как внутренние полости организма заполнены ею под завязку… – Андрей в знак согласия молча кивнул. – Напрашивается вывод: тот, кто это проделал, знал, чего хотел, когда ножичек в теле оставлял. Похоже, убивец не желал излишне наследить… Но это твои дела, тебе и разбираться. А я больше ничего полезного для следствия сообщить не могу. Хотя, постой… Кое-что необычное было…
Гришин насторожился:
– Что именно?
Петрович хмыкнул:
– К медицине это никакого отношения не имеет. Когда труп разоблачали, я обратил внимание: исподнее на парне было, чуть ли не дореволюционное. Представляешь, кальсоны с тесемками… Ты когда-нибудь видел, чтобы молодые люди – а ему никак не больше двадцати двух – носили кальсоны вместо трусов? И вообще, одет он был довольно странно. Тебе так не показалось?
– Показалось, – рассеянно откликнулся Гришин.
Верно Лешка подметил, подумал он. Все одно к одному. Вот и кальсоны еще до кучи. Ну да ничего, разберемся. Не впервой. И деловито осведомился:
– «Рыбу»* заключения, надеюсь, дашь?
– Дам, почему не дать? Пока будешь у санитаров шмотки получать, распечатаю и занесу.
– Спасибо, Петрович.
– Сухое спасибо в рот не лезет… – привычно повторил Ивлев расхожую присказку и многозначительно почесал кадык.
Гришин усмехнулся, вспомнив о «Саперави», и скаламбурил:
– Зато сухое красное грузинское в вас, господа медики, очень даже лезет. Ладно, ладно… Заметано. За
*«Рыба» – здесь: предварительный набросок текста документа, передаваемый для правки и подписи уполномоченному на то лицу.
мной не заржавеет.
– Хотелось бы верить, – с сомнением в голосе сказал Петрович.
Сыщик нахмурил брови и наигранно возмутился:
– Обижаешь. Я тебя когда-нибудь обманывал?
Сохраняя на физиономии невинное, почти детское выражение, доктор твердо ответил:
– Да. И не раз, – Потом, словно припомнив что-то, добавил: – И не только меня…
