Святослав Яров
Курская аномалия
Интересно, почему Глеб всегда назначает встречи в ресторациях национальной кухни? – рассеянно размышлял Зимин, тыркаясь в вялотекущей пробке на Таганской площади. То в «Васаби» затащит, то в «Эль гаучо», а то, и вовсе, в какой-нибудь «Аджанта». Ума не приложу, откуда у него взялось пристрастие к подобным заведениям? Ладно бы, из-за рубежа не вылезал и там модных кулинарных веяний нахватался, так, ведь, дальше Египта и Турции никуда не забирался. Опять же, будь он, гурманом, поклонником экзотических блюд, это ещё что-то, как-то объясняло. Так ведь, ничего похожего – к деликатесам равнодушен, никогда съестного не заказывает, забьётся в уголок потемнее и хлещет крепкий кофе в неумеренных количествах. Ну что ж, с азиатской и латиноамериканской пищей – разумеется, в российском варианте приготовления – я стараниями Глеба уже познакомился. Теперь, стало быть, настал черёд старушки Европы, точнее Германии, – сегодня встречаемся в немецком пивном ресторане «Старина Мюллер» на Воронцовке. А любопытно было бы знать, что этот чудила выберет для следующей встречи? Хорошо, ещё видимся нечасто… Хотя, что ж тут хорошего? В последнее время пересекаемся раз в год, в лучшем случае – раз в полгода. Друг называется! С прошлой осени болтался, не пойми где, глаз не казал, даже на Новый год поздравлением по телефону отделался, а сегодня спозаранку звонит и заявляет, мол, Борька, нужно срочно увидеться, тебе это будет ну очень интересно. Заинтриговал чертяка. Ладно, послушаю – от меня не убудет…
Так, ворча с самим собой наедине, он добрался, наконец, до места. Улица Воронцовская, дом 35. Вроде бы, здесь. Ого! Да это солидное заведение! Оказывается «Старина Мюллер» не какая-то там задрипанная пивная, а самый настоящий мини-замок в неоготическом стиле, подметил Зимин припарковав свой, относительно чистый после недавней помывки, перламутрово-голубой «Аккорд» рядом с хорошо знакомым квадратномордым «Дефендером» лохматого года выпуска. Пожилой «англичанин» был основательно заляпан грязью. О первоначальном цвете этого монстра можно было только догадываться, и то с трудом.
Борис с уважением поглядел на Глебово «чудище вездеходное», как тот любовно именовал свой видавший виды внедорожник. Надо же, до сих пор старичок на ходу! Ничего не скажешь – умели делать вещи в Великобритании двадцать лет назад. Впрочем, наверное, и сейчас не разучились. Однако следовало поторопиться – из-за заторов он прилично опоздал, и друг детства, надо полагать, давненько дожидается. Небось, уже кофе опился – он же без него часа прожить не может. А ресторан-то, между прочим, пивной, вспомнил Зимин и ухмыльнулся. Вот смеху будет, если там из напитков исключительно пиво. Только это едва ли… Заведение выбрал Глеб, следовательно какая-никакая завалящая кофе-машина в нём отыщется. Иначе, чем же наш мастер пера станет утолять кофеиновую жажду во время предстоящего, по его словам, очень серьёзного разговора?
На улице мартовская мерзость во всей красе, повсюду грязный снег, с тускло-серого неба льется чёрт-те что, а в ресторане тепло и уютно. Вышколенный гардеробщик с приторно-вежливой улыбкой на лице произнёс стандартное «добрый вечер», обменял на пластиковый номерок финское пальто Зимина и предложил, пройти в обеденный зал, где на невысокой эстраде пара аккордеонистов виртуозно исполняла какую-то залихватскую тирольскую мелодию. Посетителей было всего ничего. Осмотревшись по сторонам, Борис сразу увидел Глеба Каширина, потому как, не заметить в полупустом зале мужика почти двухметрового роста было сложно. Как и предполагалось, тот устроился в самом дальнем углу возле декоративного камина, и оттуда призывно помахивал рукой. Зимин добрался до нужного столика, на котором сиротливо стояли три пустых чашки из-под кофе.
– Здорово, Боб! – поднимаясь со стула и протягивая огромную лапищу, прогудел Глеб насыщенным баритоном. – Присаживайся.
– И тебе привет, бродяга! – они пожали друг другу руки, и Борис, кивнув на опорожнённые чашки, подметил – А ты, как обычно, злоупотребляешь?
– Самую малость, – благодушно промолвил здоровяк. – И потом, было бы о чём говорить – в нынешнем кофе кофеина днём с огнём не сыщешь. Так что, о моём здоровье особо не тревожься.
Усевшись за стол, Зимин немедленно углубился в меню, любезно подсунутое, невесть откуда взявшимся, официантом, который, проделав эту нехитрую процедуру, сразу же отошёл и, в ожидании дальнейших распоряжений, застыл на почтительном расстоянии. Пообедать сегодня не удалось, надо, раз уж занесло в ресторан, хоть, нормально поужинать, здраво рассудил Борис, просматривая перечень блюд. Что тут у нас? Ух ты! Копчёные поросячьи щёчки… Буженина по-гамбургски… Закуска Бременских музыкантов – ассорти из двенадцати наименований… Австрийский суп-гуляш… Свиная нога от шефа… Колбаски «Братвурст», «Бернские», «Баварские»… Жареная свинина с картофелем фри, хрустящим лучком и свежими овощами… Заманчиво – от одних названий слюнки текут.
– Давно ждёшь? – не отрываясь от изучения меню, поинтересовался он.
– Не так чтобы.
При взгляде на этих двоих у любого стороннего наблюдателя вероятнее всего сложилось бы впечатление, что они просто-таки разительно несовместимы. Зимин – весь из себя утончённый джентльмен в дорогом костюме, при галстуке, аккуратно подстриженный и причёсанный, с неизменными очками в изящной золотой оправе на интеллигентном лице. Каширин же, здоровенный, начинающий понемногу полнеть детина, больше смахивал на этакого осовремененного босяка: вечно небритый, волосатый и взъерошенный, в свитере неопределённой расцветки и джинсах, затёртых до неприличия. Даже представить столь разных людей рядом довольно трудно, а уж предположить, что их связывают давние дружеские отношения – тем более. И всё же…
Борис и Глеб. Угораздило же, двух мальчишек, с именами – для России уж точно символичными и значимыми – стать неразлучными на долгие годы и, похоже, всю оставшуюся… Дружили они уже лет, этак примерно, тридцать пять, хотя, до пенсионного возраста обоим было ещё ой как далеко. Cтоль внушительный стаж общения образовался в силу стечения чисто житейских обстоятельств. Так уж сложилось, что папа Бореньки Зимина и мама Глебушки Каширина, типичные представители советской интеллигенции, трудились в «НИИ Приборостроения» – организации закрытого типа, куда, к слову сказать, набирали людей отнюдь не глупых. Руководство института по мере возможностей заботилось о своих сотрудниках и всячески старалось хоть немного облегчить им жизнь, разумно полагая, что, чем меньше бытовых неудобств будут испытывать работники умственного труда, тем больше времени они смогут посвятить непосредственно научной деятельности. Подобный подход в те времена был редкостью, но, так или иначе, а институтское начальство буквально костьми ложилось, выбивая в приличных детских дошкольных учреждениях места для подрастающего поколения, имевшего счастье появиться на свет в семьях сотрудников названного НИИ.
И вот, в одно прекрасное утро, молодые родители Зимины и Каширины – которые, как позже выяснилось, ещё и жили по соседству – привели своих ненаглядных ангелочков в ясли, где те впервые и встретились. С того памятного дня мальчишки словно приклеились друг к другу. Дальше пошло-поехало. После яслей ребята ходили в одну группу детского сада, потом отправились в первый «Б» класс московской общеобразовательной школы № 293 и просидели за одной партой все десять лет учёбы. На выпускном вечере недавним десятиклассникам торжественно вручили аттестаты, с которыми юноши бодро шагнули в большую жизнь. Тут их пути-дороги разошлись: Борис успешно сдал экзамены во 1-й Мед, а Глеб поступил на журфак МГУ.
Когда молодые люди завершили обучение и получили долгожданные дипломы о высшем образовании, один из них с головой погрузился в нейрофизиологию, другой – в журналистику. Впрочем, и в славные студенческие годы, и позже, в круговерти дел и забот, они всегда выкраивали время для общения. Встречались урывками, по поводу или без такового. Совместно отмечали торжественные и не очень даты. Иногда проводили вместе отпуск где-нибудь у моря. Словом, умудрились, как высокопарно пишут в романах, пронести через годы в целости и сохранности, не разбив и не расплескав содержимого, хрупкий сосуд, наполненный сначала детской, потом юношеской и вот теперь уже вполне взрослой дружбой.
Надо заметить, что Глеб в любом возрасте был несколько крупнее остальных сверстников. В ватаге мальчишек он всегда выделялся ростом и габаритами, но, в то же время, почему-то казался окружающим, исключительно миролюбиво настроенным увальнем, готовым безропотно сносить любые нападки. Борька же, напротив, несмотря на субтильность, в некоторые периоды его жизни доходившую до состояния воистину концлагерной худобы, никогда, никому, ни в чём спуску не давал. Ну, а уж если кому-то по наивности взбредало в голову воспользоваться мягкотелостью его большого друга – скажем, отнять у Глеба, неважно что, игрушку, конфету или фломастер – всюду и везде, в яслях, в саду, в школе, на улице Борька неизменно вставал на защиту справедливости и отстаивал интересы товарища, как свои собственные. А поскольку худосочный правдолюб не производил впечатления серьёзного противника, то у каждого очередного, жаждущего самоутвердиться за чужой счёт, юнца появлялось вполне оправданное желание кулаками доказать своё превосходство.
Возникал конфликт, в ходе которого хлюпик Борька, согласно логике вещей, непременно должен был огрести по полной. Но как только завязывалась потасовка, в сознании Глеба что-то щёлкало, из вялого недотёпы он превращался вдруг в самоотверженного бойца, влезал в драку и тогда уже летели клочки по закоулочкам. Кончалось подобное безобразие всегда одинаково – друзья подолгу стояли в углу, куда их неизменно отправляли. Конечно, со временем кое-что изменилось, но не принципиально, поскольку раз за разом события с завидным постоянством раскручивались по одному и тому же сценарию. Регулярно находились охотники зацепить чем-нибудь добродушного здоровяка Глеба, который какое-то время снисходительно терпел оскорбления и выпады в свой адрес. Потом Борис, движимый чувством товарищества и справедливости, в резкой форме выступал против того, что считал обидным для своего друга, а как только обидчик или обидчики начинали выяснять с ним отношения, Глеб наконец-то пробуждался от спячки и… По большому счёту, перемены коснулись только последствий. Если раньше за свои деяния друзья отстаивали час-другой в углу, то позже стали отвечать за грубые, с точки зрения общественности, нарушения дисциплины сперва на пионерских сборах, затем – на комсомольских собраниях… Как-то раз, даже, побывали в отделении милиции. Но, что характерно, досконально разобравшись в первопричинах конфликта, ни одно высокое собрание, включая разумеется и милицейское начальство, ни разу зачинщиками их не признало…
Пока Зимин перелистывал прейскурант, вся история его жизни, которая, как не крути, была неразрывно связана с жизнью Глеба, промелькнула перед ним кадрами кинохроники. Так и не решив, на каком из блюд германской кухни остановиться, он на время прервал процесс изучения меню, пояснив терпеливо ожидавшему заказа официанту:
– У вас здесь такие вкусности, что просто глаза разбегаются. Я ещё немного подумаю и, заодно, аппетит нагуляю. А для начала, принесите стакан апельсинового сока.
Тот понимающе кивнул и удалился. На самом деле, Зимин деликатно спровадил кельнера не только для того, что бы не спеша выбрать, чем бы перекусить. Откровенно говоря, ему не терпелось выведать, по какому такому важному делу его сюда пригласили.
– Ну, а пока, чтобы зря время не терять, – обратился он к Глебу, – выкладывай, чего ради ты меня затащил в это «нацистское» гнездо?
Сказал и улыбнулся, вспомнив «Семнадцать мгновений весны» и Штирлица-Тихонова, который в преддверии неизбежного сокрушительного краха третьего рейха периодически попивал отменное баварское пивко в заведениях, сильно смахивающих на это.
– Я тут недавно посетил Курскую область. И там, понимаешь ли, неожиданно нарисовался один мужичок… – издалека начал Глёб.
– И чем же он замечателен, этот твой мужичок? – вновь заглянув в меню и по-прежнему не отрываясь от решения насущного вопроса, чего бы такое заказать на ужин, рассеянно поинтересовался Борис.
Журналист поднёс ко рту чашку, отхлебнул кофе и легкомысленно ляпнул:
– А он спит и видит.
– Очень остроумно, – вяло отреагировал Зимин, приняв его слова за неуклюжую шутку, но всё-таки решил уточнить. – И что же именно он видит?
– Сны, – последовал наивный ответ.
– Сны многие видят, – огрызнулся Борис и, нахохлившись, словно намокший под дождём воробей, недовольно уставился на товарища. – Слушай, Глеб, ты серьёзно думаешь, что мне больше делать нечего кроме, как тащиться через пол-Москвы на Таганку, якобы, для делового разговора? – впрочем, он тут же смягчился. – Ну, сказал бы сразу, что стосковался по моему обществу – я бы и так прилетел, повидаться, за жизнь поболтать. А-то наплёл про какое-то важное дело.
И всё же в последних словах явственно слышались нотки разочарования.
– Не-не-не… – торопливо затараторил Глеб и укоризненно посмотрел на товарища. – Экий ты горячий! Остынь, дружище! Соскучился – это само собой, но я тебя дёрнул, действительно, не просто так, а по поводу. Никакого трёпа и пустозвонства. Сейчас сам всё поймёшь… – журналист примирительно похлопал его по плечу и заговорил, словно учитель с учеником-тугодумом, произнося каждое слово с секундным интервалом. – Поясняю… сны… которые… он… видит… соответствуют… реально… произошедшим… когда-то… событиям.
Борис моментально прибодрился.
– Ну-ка, ну-ка… Надеюсь, это не шутка?
– Какие могут быть шутки в таком нешуточном деле? – Каширин самодовольно ухмыльнулся, изобразив на физиономии безграничную уверенность. – Даже не сомневайся. Есть подтверждения некоторых непосредственных очевидцев тех самых событий. Скажу больше, совпадение стопроцентное, вплоть до мельчайших подробностей.
– Тебя послушать, так выходит, и в российской провинции, наконец-то, объявился одарённый самородок, вроде Ванги, – недоверчиво заметил Борис.
– Специалист по мозгам ты. – Пожал плечищами Глеб. – Тебе и разбираться: Ванга – он там или ещё кто? Сам же просил, при случае, присмотреть какого-нибудь уникума для твоих исследований.
Зимин припомнил, как года полтора назад он, действительно, в разговоре мельком обронил, что активно занимается поиском людей, наделенных какими либо необычными способностями, причём, даже не уточнил, в чём эти способности должны заключаться. Золотое было времечко! Тогда он только-только защитил докторскую, сформулировал тему, получил лабораторию, штат сотрудников, выбил финансирование… Короче, активно готовился к прорыву в нейрофизиологии…
– И ты, вот так с ходу, понял, что нашёл подходящего кандидата? – вполне серьёзно осведомился он у друга-журналиста, который тут же закивал в знак согласия. – А откуда он взялся?
– Бабу Зину мою помнишь?
Борис кивнул, хотя, Глебову бабушку Зинаиду Петровну помнил смутно. Он её только однажды и видел, ещё в далёком детстве, когда, та к Кашириным на недельку погостить приезжала.
– Ей, ведь, наверное, сейчас лет семьдесят пять… – прикинул он.
– Да побольше. В прошлом месяце восемьдесят стукнуло, – уточнил Глеб.
Зимин с уважением присвистнул:
– Солидный возраст.
– Так вот, как я уже говорил, – продолжил журналист, – занесла меня нелёгкая в провинциальный городишко Рыльск. Это в Курской губернии. Оттуда до Поповки, где бабуля моя обитает, добираться всего ничего, ну, и решил я старушку проведать. Дай, думаю, смотаюсь по быстрому – когда ещё случай увидеться подвернётся. Приехал, а она там, видать, совсем одичала от скуки и одиночества. Обрадовалась мне, будто, прибавке к пенсии – не знала, куда посадить, чем накормить. А за стопочкой бурякового самогона с пампушками на закусь, рассказала прелюбопытную историю… Не так давно заезжал к ней соседский сынок Ванька Антонёнок. Мужик хоть и в летах, а живёт, как перекати-поле. Ну, не сложилась у человека семейная жизнь – всяко бывает. Работает кровельщиком, вечно мотается в поисках заработка. Кочует по-цыгански – где работа, туда и он. Вот, в кои-то веки, в родное село наведался, ну и заглянул к моей бабуле по-соседски – своих-то давно уже никого не осталось. Слово за слово, и по секрету сообщил он ей жуткую тайну о том, как однажды приметил за собой странность. Стоит ему заночевать где-нибудь, к примеру, в чужом доме, как немедленно сновидения его одолевают. Причём в них воссоздаются события, которые происходили довольно давно где-то поблизости. Узнал он об этом случайно. Остановился на ночь у одной тётки, которой потребовалось крышу подлатать. Как водится, привиделось ему что-то, а за завтраком вздумал он свой сон хозяйке пересказать. Приснилось, мол, будто я не я, а Мирон – колхозный конюх. На дворе тысяча девятьсот тридцать четвёртый год. И вот раненько по утру приехали из района трое чекистов. Собирайся, говорят, с нами поедешь. Агафья – вроде как жена – в крик, со слезами на шею кинулась, поскольку не впервой уже так людей забирали. В те времена дружно и повсеместно все вредителей выискивали. Мирон, смекнув куда дело клонится, упёрся, было, так они его скрутили и выволокли из хаты, а по пути самовар со стола опрокинули… Хозяйка, как такое услыхала, чуть мимо лавки не села. А ну, сказывай, кричит, кто тебе про батьку моего рассказал, как его заарестовывать приходили? Ну, он, понятное дело, опешил. Стал той тётке, втолковывать. Вот же заполошная… Сказано тебе, сон такой чудной… Та ни в какую! Не крути, шумит. Мирон Ерофеич – отец мне, Агафья Тихоновна – мать. А самовар тот помятый по сю пору на чердаке пылится за негодностью… Откель про тот случай выведал?
Мужик кое-как отбрехался, хозяйку угомонил, а сам крепко призадумался: что как неспроста такое совпадение? От снов куда не денешься, они, ведь, без спроса в голову лезут. А только с тех пор стал он после ночёвок в случайных местах интересоваться осторожненько у хозяев, что да как, и со сновидениями своими сопоставлять. И выяснилось: что бы ему по во сне не привиделось, всё оказывалось чистейшей былью многолетней давности. Короче, в сновидениях своих лицезрел он вполне конкретные исторические факты из жизни совершенно конкретных людей, имевшие место в тридцатые-сороковые годы двадцатого века… – Каширин выдержал многозначительную паузу. – Что засвидетельствовано ныне здравствующими детьми и внуками участников тех событий. Обо всём этом он, как на духу, бабуле моей и поведал. Я, разумеется, взял эту историю на заметку. Разыскал того мужичка. Переговорил с ним. Оказалось, вот такой дядька! – Глеб выразительно поднял вверх большой палец сжатой в кулак правой руки. – Это для моей бабки в её годы все, кто не ровесники, те молодые. Тому Ваньке, как выяснилось, уже хорошо за пятьдесят, и никакой он не Антонёнок, а Антонюк Иван Степанович. В общем, он всё подтвердил – похоже, баба Зина ничего не нафантазировала – и в случае необходимости готов поспособствовать развитию отечественной науки. Думаю, твой это клиент! – оптимистично закончил журналист.
– Если всё обстоит так, как ты рассказал, то очень может быть, – задумчиво процедил Зимин и деловито спросил. – Как мне с ним связаться?
– Не сомневался, что ты заинтересуешься, – Каширин расплылся в довольной улыбке. – Записывай номер телефона…
После разговора в «Старине Мюллере» прошло месяца четыре. Лето было в разгаре. Стояла невыносимая июльская жара. Припекало так, что несчастный асфальт, ставший похожим на мягкий пластилин, безвольно деформировался под ногами прохожих, а раскалившиеся от солнечных лучей стены домов, казалось, того гляди, расплавятся. Правда, в тени навеса летнего кафе послеполуденный зной всё же не так докучал. Там-то за пластиковым столиком и расположился Зимин в ожидании Каширина. Неспешно попивая прохладный апельсиновый сок, он лениво наблюдал за проезжающими автомобилями. Наконец на противоположной стороне улицы остановился знакомый припудренный пылью «Дефендер». Из-за руля не выбрался, а прямо-таки вытек раскрасневшийся от духоты Глеб. Осмотревшись по сторонам, он неспешно пересёк проезжую часть. Вид у журналиста был расхристанный – благо погода способствовала. Весь наряд «акулы пера» состоял из распахнутой рубашки-гавайки попугайского цвета, удлинённых хлопчатобумажных шортов и шлёпанцев на босу ногу. Борис, который, несмотря на имевшие место «плюс тридцать пять в тени», заявился на встречу в белой рубашке и брюках, смотрел на друга с нескрываемой завистью.
– Некоторым везёт… – проворчал он себе под нос и вяло поздоровался. – Привет.
– Привет, привет… – ответил Каширин и плюхнулся на соседний стул.
Пока он, тяжело отдуваясь, отирал с лица пот носовым платком, Зимин, покосившись на чересчур легкомысленный прикид Глеба, не удержался – съязвил:
– Счастливчик. Никто тебе не указ – можешь себе позволить, напялить чёрт знает что.
– Вот только, не надо завидовать! – благодушно пророкотал тот в ответ. – Тебе-то кто мешает одеваться по погоде?
– Не кто, а что… – тяжело вздохнул Зимин. – Корпоративный дресс-код.
– Ну, извини. Каждому своё. – Усмехнулся Глеб и, жестом подозвав официанта, заказал неизбежную чашку эспрессо и бутылку минералки, а потом озабоченно посмотрел на часы. – У меня времени в обрез, так что, давай, пошустрее…
Зимин усмехнулся.
– Куда торопишься? Не иначе, как предстоит серьёзное интервью где-нибудь в Серебряном бору… на пляже? – Однако увидев, что на физиономии друга появилось нечто похожее на возмущение, поспешил предотвратить взрыв негодования. – Шу-чу! Спешишь, стало быть, буду краток. Предлагаю тебе лично – а в твоём лице, разумеется, и твоему печатному периодическому изданию – освещать в прессе… как бы поизящнее выразиться… ход эксперимента, проведение которого стало возможно в результате титанических усилий нескольких групп учёных разного профиля.
Каширин не стал дожидаться окончания этой напыщенной речи.
– Как сделать поизящнее, я и сам разберусь… – несмотря на то, что в глазах прожжённого писаки промелькнул живой интерес, он всё же попытался натянуть на лицо маску безразличия. – Полагаешь, твои опыты способны заинтересовать многомиллионную армию наших читателей?
Борис с удовольствием пригубил освежающий апельсиновый напиток и как бы невзначай колко заметил:
– Ну насчёт многомиллионной армии, ты лишку хватил. Скромнее надо быть – тираж твоей газеты пока даже до полумиллиона не дотягивает. А что касается эксперимента, то, если всё пройдёт как запланировано, это будет настоящая бомба! – многообещающе заверил он, и, сообразив, что получилось слишком уж двусмысленно, быстро пояснил. – В смысле, фурор.
Но Глеб не унимался. Видимо, жаждал конкретики:
– Имей в виду, если уж ты собираешься выдернуть меня, как морковку из грядки, из водоворота общественной жизни, то ты просто обязан предъявить что-нибудь особенное.
– Само собой. Вам ведь, журналюгам, сенсацию подавай. Ради неё отца родного не пожалеете – кому угодно в глотку вцепитесь.
– Ну, так уж и в глотку? – не то с гордостью, не то с сомнением переспросил Глеб, обмахиваясь платком. – Хотя, конечно… А что такого? Это, в конце концов, мой хлеб.
– Вот и я говорю: ради жареного факта, кого хочешь удавите, а, заодно, ещё и между собой перегрызётесь.
Журналист состроил кислую мину.
– Если ты пригласил меня, чтобы проповеди читать на тему «облико морале» и выплёскивать праведный гнев на всю пишущую братию в моём отдельно взятом лице, то я, пожалуй, поеду…
Борис слишком хорошо знал старого друга, чтобы уверовать в реальность подобного демарша с его стороны, и, улыбнувшись, иронично покачал головой.
– Ага… Верю… Вот прямо сейчас встанешь и отправишься восвояси? Ну-ну!
– А что, по-твоему, сможет мне помешать?
Зимин издевательски фыркнул.
– Человек ты независимый – практически, лицо свободной профессии, и, разумеется, мог бы это проделать, но против некоторых веских доводов даже ты бессилен, – язвительно заметил он. – Скажу по секрету, если ты сейчас уйдёшь, то через пару минут я позвоню одному хорошему парню по имени Виктор…
Глеб, принявшийся, было, за доставленные наконец-то неторопливым гарсоном кофе и минералку, чуть не подпрыгнул на стуле:
– Витьке Хохлову?
Потенциальное светило в области нейрофизиологии утвердительно кивнуло, потягивая сок.
– Ни в коем случае! Только не это! Ты просто не имеешь права так со мной поступить! – возмутился журналист.
Зимин с довольным видом констатировал:
– Видишь, как просто убедить тебя остаться.
Дело в том, что Хохлов был коллегой по цеху и извечным конкурентом Каширина. Так уж сложилось, что пути их пересекались слишком часто, особенно в последнее время. В этом противостоянии они напоминали двух собак, вынужденных лопать из одной миски – ничего личного, но, кто не успел, тот опоздал. Не то чтобы они недолюбливали друг друга – ни в коем случае! Они друг друга ненавидели или, деликатно выражаясь, испытывали лютую взаимную профессиональную неприязнь… Поняв, как дешево его развели, Глеб беззлобно рассмеялся:
– Ух, и гад же ты, Борька! Не будь ты моим другом…
Зимин парировал в том же ключе:
– Ну, началось. Да, не знай я тебя с тех пор, когда мы сидели на соседних горшках, мы бы вообще не беседовали сейчас на эту тему. И хватит уже переливать из пустого в порожнее, – он оставил легкомысленный тон. – Соберись. Речь пойдет об очень важных вещах – о научной работе, на которую я лично потратил много лет. Так что, прошу отнестись к моим словам с максимальной серьезностью.
Журналист поднял руки вверх, словно, капитулируя:
– Ладно, ладно… Не бухти. Ты же знаешь, у нас вечно одно и то же: по полгода не видимся, а встретимся и давай в остроумии упражняться. Нет, чтобы делом заняться.
– Всё я знаю. Поэтому, кончай выпендриваться. Давай-ка лучше, вникай в суть и мотай на ус.
Каширин перестал улыбаться.
– Сижу. Молчу. Слушаю. – Он смиренно сложил руки на животе, но уже через секунду снова затарахтел. – Можно последний вопрос?
Зимин недовольно поморщился.
– Ну?
– Это как-то связано с дядей Ваней?
– Если ты Ивана Степановича имеешь в виду, то – да, – вынужденно подтвердил Борис его догадку. – В чём, в чём, а в проницательности тебе не откажешь.
– Неужто, мой протеже и вправду оказался, деревенским самородком, типа Ванги? – оживился Глеб.
– Вообще-то, между ними ничего общего, но если тебе удобнее и проще мыслить сравнительными категориями, то кое в чём он, пожалуй, даже покруче покойницы будет. Видишь ли, у Антонюка очень своеобразный мозг – можешь мне поверить, в таких вещах я кое-что понимаю. Этот человек не только улавливает сильные энергетические импульсы из прошлого и воспроизводит в сновидениях когда-то реально происходившие события. Он способен кодировать увиденные во сне сцены и транслировать зашифрованную таким образом информацию на специально для этой цели предназначенное устройство, которое добросовестно фиксирует поступающий сигнал, потом декодирует и выдаёт готовый продукт… Грубо говоря, преобразует грёзы в озвученное видеоизображение. Как тебе такой сюжетец?
Глеб с сомнением поцокал языком и недоверчиво спросил:
– Разыгрываешь?
– Ничуть. Я серьёзен, как никогда.
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью… – рассеянно промурлыкал журналист и, не обращая внимания на немой протест Зимина, который на дух не переносил табачного дыма, закурил. – Это что же получается? Вы из сновидений документальный фильм делаете?
– В каком-то смысле… Но это возможно исключительно в данном конкретном случае. С тобой, со мной да и с миллионами других людей – такой номер не пройдёт, а с Антонюком – запросто. В двух словах всего не объяснишь… В общем, ты оказался прав: он – уникум. При чём, как нельзя более, подходящий – в мою тему вписался идеально. Тут нам повезло – как говорится, попадание в десятку. И поскольку, ты не из последних, кто к этому руку приложил…
– Что значит, не из последних? Да если бы не я… – громогласно возроптал до крайности возмущённый Глеб.
– Хорошо, хорошо… Только не горлопань – у меня и без того от жары башка трещит… – попытался утихомирить его Зимин и, перейдя на гнусный менторский тон, начал сначала. – Поскольку, исключительно благодаря тебе, стало вообще возможно проведение подобного эксперимента, то было бы справедливо, чтобы освещением в прессе хода полевых испытаний занимался именно ты. Доволен? Получил сатисфакцию? Надеюсь, такая оценка руководящей и направляющей роли Глеба Каширина в грядущих событиях тебя больше устраивает?
