Святослав Логинов
Свет в окошке. Земные пути. Колодезь

Людмила, как и всякий старожил, проведший в городе достаточно много времени, прекрасно знала, что может и чего не может делать один человек в отношении другого. Лямишку за звонок он вполне может слупить, но не десять же мнемонов! А ведь именно на столько полегчал сейчас Людмилин кошелёк.

Людмила задумалась. Можно, конечно, развернуться и уйти, вознегодовав на несправедливость, но не сказав никому ни слова. Тогда деньги вернутся, почти все. Десяток лямишек пропадёт, это стандартные вычеты при любом автоматическом перечислении денег, но всё-таки десять лямишек, а не десять мнемонов. Но с другой стороны… Людмила вдруг усмехнулась коротко и жёстко. С другой стороны, перед ней открылась редкая возможность крепко насолить дуралею, вздумавшему без спросу лазать в чужой кошелёк. Хозяин, не предупредивший о платном входе, оказывается в полной зависимости от уплатившего гостя. Они сейчас словно два боксёра, только один произнёс традиционную формулу честного поединка, а второй зажимает в кулаке те десять мнемонов, что были отняты у него бесчестным образом. Что ж, любезный, сейчас ты получишь удовольствий на всю сумму!

Усмехнувшись ещё раз, Людмила вошла в голубое пламя.

Перед ней вспыхнула надпись: «Выберите оружие».

Игровичок! Людмила умерла в ту пору, когда об этой заразе и слыхом не слыхали, а теперь модное веяние проникло и в загробный мир. Презрительно оттопырив губу, Людмила бегло проглядела предложенный арсенал. Всё понятно, ей предлагается взять на себя роль хищного монстра и на все десять мнемонов натворить безобразий в придуманной сказочной стране, после чего её начнут долго и старательно убивать. Разумеется, тоже понарошку. Не дождёшься, милый. Деньги ты у меня спёр настоящие и по башке получишь на самом деле.

Подойдя к стенду с пометкой «Создать самому», Людмила в полминуты истратила практически весь свой резерв. Прежде ей не приходилось сталкиваться с подобными развлечениями, но она с полувзгляда определила нехитрую логику создателей игрушки. Чем более могучее оружие выбирал игрок, тем меньше ему предоставлялось возможности пустить его в ход. А с оружием ценой в полмнемона с тебя сойдёт семь потов, прежде чем причинишь недругу ущерб на оставшиеся девять с половиной монет.

Прежде чем войти в следующую дверь, Людмила критически оглядела свой наряд. Она уже давно не носила модных вещей и, даже отправившись на поиски сына, не сменила рабочую одежду. Меховая кацавейка и юбка из грубой некрашеной шерсти – думается, там, куда она попадёт, подобный наряд никого не удивит. Бедная пейзанка – именно то, что надо.

За второй голубой пеленой сиял яркий солнечный день. Под ногами травка, ровная, травинка к травинке, направо – лес, скомбинированный из набора повторяющихся деревьев. Пара неопределимых птах вперебивку пускают мелодичные трели. Покуда всё это создано компьютером, который жужжит где-то неподалёку от постели владельца квартиры. А вот как начнётся нечто нестандартное, значит он сам вмешался в цифровую идиллию. Тут уже нужно держать ухо востро.

Налево – поле и красивая деревенька за ним. Видимо, с уничтожения всей этой красоты ей и предлагают начать. И сколько же стоит пожечь деревню и разогнать жителей?.. Две лямишки… Выбери она какой-нибудь огнепал за пять мнемонов, она могла бы разнести полстраны. Но и так несколько лямишек у неё в запасе ещё есть. Прощай, деревенька!

Огнепала у Людмилы не было, поэтому она воспользовалась зажигалкой, с помощью которой ежеутренне растапливала очаг в доме зомбака. Сначала подожгла скирды, расставленные на лугу, а потом, когда пейзане в одинаковых куртках, штанах и деревянных башмаках сбежались тушить сено, перешла к деревне, благополучно подпалив её с трёх концов. Уж теперь-то владелец игрушечной страны узнает о её приходе и примчится на зов.

Безропотные пейзане суетились среди огня, что-то вытаскивая, что-то пытаясь тушить, но пожар, оплаченный двумя ля-мишками, разрастался. Людмиле даже стало жалко несчастных игрушечных человечков, чем-то напоминавших муравьев, суетящихся в разворошённом муравейнике. Тем не менее она, не оглядываясь, отошла по дороге километра на полтора и присела возле развилки на большой плоский камень, вероятно и положенный здесь для этой цели. Долго ждать не пришлось, раздался цокот копыт, и из-за поворота появился всадник. Никаких особых доспехов на нём не было, просто белая рубаха с отложным воротником и непременные кожаные штаны. Шпага в потёртых ножнах была единственным его оружием. О внешности хозяина можно было сказать ещё меньше: волнистые волосы, серые глаза, волевой, гладко выбритый подбородок.

– Красавец, – определила недруга Людмила, – Жан Маре недоделанный.

Сразу было видно, что владелец страны проводит время в пирах и битвах, всякую ночь спит с новой свежеспасённой красавицей и думать не желает о том, чтобы сменить свой индивидуальный рай на нормальное посмертие. Судя по неистребимой инфантильности, это мужик лет этак пятидесяти пяти, инженеришка или чиновник, не наигравшийся в детстве в казаки-разбойники и хотя бы теперь навёрстывающий упущенное. Вот национальность его определить трудно… не азиат, во всяком случае, а каким-нибудь афроамериканцем он может оказаться запросто.

– Милорд! – воззвала со своего камушка Людмила. – На вас наша последняя надежда! Чудовище разорило нашу деревню, дома сожжены, люди убиты…

Всадник приостановил коня.

– Чудовище? – переспросил он, озарив лицо белозубой улыбкой.

– Да, чёрный дракон, ужасный и неуязвимый. – Людмила отвечала фразами со стенда выбора оружия, нимало не сомневаясь, что именно так и должны говорить жители компьютерного сна.

Перевоплощение в чёрного дракона, «ужасного и неуязвимого», было самой дорогой услугой, предлагаемой персонажу. Конечно, витязю придётся изрядно попотеть, прежде чем он угробит чудище, но зато и дракон сможет причинить вреда стране лишь на несколько лямишек. Это был самый приятный вариант для жаждущего развлечений сновидца.

– Хорошо… – протянул герой. Судя по всему, он спешно пытался составить афоризм, который прославит его имя до скончания программы.

– Милорд! – Людмила протянула изготовленную пять минут назад фляжку. – Вот единственное, что у меня осталось! Это вино из подвалов родительского замка. Оно подкрепит вас перед битвой!

Очевидно, дуралей привык получать от случайных встречных всевозможные подарки и приспособления, необходимые для грядущих подвигов, потому что он, ни секунды не колеблясь, принял флягу, небрежным движением вышиб пробку и сделал большой глоток. Лицо его исказилось, герой судорожно принялся плеваться прямо на холку белоснежного коня.

– Ведьма! – прохрипел он. – Отравила!

– А ты чего хотел? – спросила мстительная ведьма. – Чтобы я тебя развлекала за свои же деньги?

– Тварь! – Всадник потянул из ножен шпагу. – Убью!

– Тихо! – Людмила вздёрнула руку с зажатым кошелём. – Я тут в подлинном виде, игровой ресурс у меня полностью вышел, а никаких обязательств честной борьбы я не давала. Ударишь – до самой отработки не расплатишься.

Всадник с проклятием бросил шпагу. Его начало рвать.

– Сволочь ты, – простонал он в промежутке между приступами. – Я тебя пригласил к себе, дал тебе всё, а ты…

– Не пригласил, а затащил, не спросив согласия. Так что теперь – не жалуйся. Кстати, мне некогда, а игровой ресурс, повторяю, у меня кончился. Дальше удерживать меня можешь только за свой счёт. А я тебе разрешения не даю.

– Убирайся! – страдальчески выкрикнул неудачливый драконоборец.

Сон покорно растаял, Людмила очутилась в тесной комнатёнке, в которой обитал любитель сказочных снов. В запасе у неё оставалось ещё пятнадцать лямишек, на которые она могла наделать безответных гадостей, поэтому торопиться Людмила не стала, а принялась оглядывать комнату, прикидывая, чем ещё можно досадить владельцу квартиры. Сам хозяин лежал на неразобранной постели, глаза его были открыты и немигающе уставились на придвинутый к лицу крошечный экранчик. Вероятно, именно так и достигалось слияние сна и компьютерной игры. Людмила громко рассмеялась, обнаружив, что и здесь сновидец создал себе внешность киногероя. Как говорится, если человек дурак, то это надолго. В животе у лежащего громко бурчало. Это пока ещё самовнушение, вирулентная культура дизентерийной палочки, созданная Людмилой, начнёт по-настоящему действовать лишь через пару часов. Всё-таки удачно, что при жизни она была микробиологом, так что создание оружия, которое било и здесь, и во сне, обошлось ей не так дорого. Теперь спящий дурак бросит свои подвиги и станет носиться от одного придуманного знахаря к другому и обосрёт весь свой мир, прежде чем догадается, что это всего лишь сон, а лечиться надо наяву. К этому времени и тут всё будет залито жидким поносом. Жаль, что спящий не ест и не пьёт, а то бы вовек не отмылся. Зато внешность у него сильно испортится, исхудает, бедняга, как щепка, от призрака не отличить будет. И жаловаться некому, выпил дизентерийную культуру он сам, так что всё в рамках законности.

Людмила развернула экран, плюнула на него, а потом придвинула обратно к лицу спящего. Вот так, теперь её ресурс и впрямь полностью исчерпан, и нужно побыстрей выметаться из гостеприимной квартирки.

Теперь, когда месть осуществилась на полную катушку, ей было жаль потерянных мнемонов. Опять же, хорошо, что попался ей индивидуалист, не имеющий за пределами своего сна никаких контактов. А то ведь многие соединяют свои компьютеры в единую сеть и ведут там жизнь, почти не отличающуюся от настоящего загробного бытия. Вот только нихиля там нет, а жизнь, говорят, куда красивей и насыщенней, чем здесь. И даже город там имеется, слегка напоминающий настоящий. Но вместо нихиля и кварталов Отработки – леса и степи до самого горизонта. Ненастоящая компьютерная природа, но всё же это лучше, чем мёртвые просторы Лимбо. И жить в том городе дешевле, чем в настоящем, если, конечно, не лазать по особо дорогим сайтам. Компьютерные маньяки называют свой город Дополнительным городом, или, коротко, Доп-Тауном. Людмила не так давно читала, что Доп-Таун придуман вовсе не здесь, а в живом мире, причём не компьютерщиком, а каким-то литератором. Выдумщик этот по сей день жив и не знает, с каким восторгом ждут его умершие фанаты. Впрочем, профита с такого восторга немного, лишь держатели платных сайтов заранее объявили, что, когда создатель Доп-Тауна скончается, ему будет позволено безвозмездно бродить по всем закоулкам виртуального города.

А окажись сновидец одновременно и сетевиком, что тогда? Впрочем, тогда он не смог бы поставить свою ловушку, в Доп-Тауне нравы суровые, любителя подобных штучек мигом раскрутили бы на всю его наличность.

Людмила осторожно притворила дверь, подумала, не написать ли объявленице, что, мол, за этой дверью ловушка, но не стала – и без того сегодня потрачено денег больше, чем можно себе позволить.

Сын так и не появился, квартира была пуста, и даже, как почудилось матери, словно нежилым духом повеяло в ней. Куда теперь идти, у кого спрашивать? Пропал человек, а окружающим и дела нет… И лишь через минуту Людмила догадалась, кто может наверняка знать о судьбе сына. Илья! Вряд ли он заслонился от бывшей жены, ему даже в охотку будет с ней повидаться. Жаль, что поставленный тридцать лет назад компас она уничтожила так некстати.

Постоянная проверка наличности и прозванивание приобретённых способностей с течением времени становятся чуть ли не ритуалом: вспомнив о компасе, Людмила немедленно ощутила, что никуда он не делся, цел и невредим, но просто приглушён той недавней лямишкой. Как удачно! Всё-таки тот, кто придумал ставить компас на другого человека, понимал толк в своём деле, знал, что сегодня ты и слышать не хочешь об этом человеке, а завтра он тебе нужен, так что минуты без него не прожить. И стереть и вновь восстановить раз поставленный компас можно за какую-то лямишку.

Компас загудел сразу, громко и настойчиво, словно и не выключался никогда. Илья был где-то совсем рядом, через мгновение Людмила поняла, что он идёт сюда. Подавив мгновенное желание выскочить навстречу, Людмила опустилась в кресло, и не встала, даже когда хлопнула входная дверь.

В комнату вошёл старик, и это неприятно резануло Людмилу. Конечно, тридцать лет со счетов не спишешь и со счётов не сбросишь, но тут, где за не слишком большую цену можно не стариться, было тяжело видеть морщинистое лицо и пергаментные руки когда-то близкого человека. Плюс ещё страшные чёрные круги под глазами, какие, говорят, бывают при сердечной недостаточности, но больше всего напоминают следы побоев.

– Ну, здравствуй, Илюша, – произнесла Людмила.

Илья не удивился, не вознегодовал и не обрадовался. Словно и не увиделись они впервые после сорока лет разлуки и двух смертей. Прежде всего он сел на край дивана – кресло в комнате было всего одно – и лишь затем проговорил:

– Здравствуй, Люда. Что скажешь?

Людмила встретила его взгляд. Все восемьдесят прожитых лет смотрели на неё… из них последние тридцать лет в разлуке. Всё-таки правильно мечтают влюблённые – умереть в один день. А если не довелось, то уже ничем не склеишь того, что расколото временем.

Мгновение Людмила молчала, осознавая, что не будет ни семейных сцен, ни шагов к примирению. Она боялась и того и другого, но сейчас ей показалась обидной понимающая мудрость, светившаяся в глазах старика. И потребовалось ещё мгновение, чтобы проглотить эту обиду и заговорить о главном:

– Где Илюшка? Он куда-то пропал, я его не слышу.

Илья Ильич развёл руками и сказал примиряюще:

– Я его тоже не слышу. Скорее всего, он в Цитадели.

– Как?..

– Да вот, – Илья Ильич снова развёл руки, – мы вчера на Цитадель штурмом ходили, и вроде бы Илюшка сумел на стену подняться. Во всяком случае, с тех пор я его и не слышу. Возможно, это обязательное у них условие, чтобы не следили за ними…

– Нет там никакого условия, – сказала Людмила не то мужу, не то самой себе.

Она прямо из воздуха выдернула газету – Илья Ильич так и не удосужился узнать, как это делается и сколько стоит местная пресса, – и зашуршала страницами.

– Вон оно, на первой странице, – сказал Илья Ильич, сразу углядевший жирный заголовок: «Попытка штурма».

– Тут сказано «неудачная попытка», – казалось, Людмила не говорит, а стонет, – во что ты его втянул?

– Если бы была неудачная, – напомнил Илья Ильич, – то компас бы работал. Он даже на призраков работает. А совсем погибнуть Илюшка не может, ты же сама знаешь.

– Что я знаю?! – Людмила наконец перешла на крик. – Пока тебя не было, всё было нормально, а как ты появился – нате вам!

Илья Ильич хотел съязвить, что, мол, не по своей воле он тут, но сказал только:

– Извини.

– Что извини, что?.. Где теперь его искать?

– В Цитадели. Компас не работает, но должны быть и другие способы… – Илья Ильич коротко глянул на Людмилу, и та поняла несказанное: «Ведь у тебя же есть там знакомства…»

Опять намёк показался ей оскорбительней прямого обвинения, потому что намёк пришлось молча глотать.

– Хорошо, – сказала она, – я поспрошаю кой-кого.

– Как узнаешь – мне скажи, а то я тоже волнуюсь.

– Хорошо, я позвоню.

– У меня телефона нет, – чуть виновато сказал он.

– Тут можно без телефона, если компас поставлен.

Людмиле было неприятно признаваться, что компас на мужа у неё поставлен давным-давно и молчал все эти пустые годы, поэтому она выпрямилась в кресле и спросила язвительно:

– Чего ж ты не спрашиваешь, как я тут жила самостоятельно?

– Мне Илюшка рассказывал.

– И что он тебе рассказывал, позволь поинтересоваться?

– Что же я, не понимаю?.. – Илья Ильич говорил, уставившись себе в колени, не глядя на Людмилу, так что глухой старческий голос казался совсем чужим. – Я ведь тоже эти годы монахом не жил, что ж я теперь буду – пенять, что ты другую семью нашла?

– Нет у меня семьи, – отчётливо произнесла Людмила. – Работа у меня такая – шлюхой!

– Перестань, – тихо произнёс Илья Ильич.

– А чего скрывать? Шлюха она шлюха и есть. – Людмила с особым удовольствием повторяла оскорбительное слово, которого не дождалась от мужа. – Добро бы ещё с нормальным человеком жила, тут ещё можно было бы про любовь соврать, а то ведь зомбак – он вроде животного, с ним только за деньги и можно. А это знаешь как называется? Тебе шлюхи мало, на «б» слова ждёшь?

– Я вчера человека убил. – Илья Ильич вскинул прозрачные глаза, в упор глянув на Людмилу. – Совсем убил, так что он на моих глазах в пыль рассыпался. А между прочим, он мне ничего не сделал, я его вообще первый раз увидел. Я знал, что охранник, если его со стены скинуть, долго не живёт, но всё-таки убил. И тоже ради Илюшки, чтобы он мог на свободное место встать. Что же я теперь, тебя осуждать буду?

Людмила встретила его взгляд и лишь теперь поняла, что круги под глазами не от старческих немощей, а таки от побоев. Слегка подлечено, но если приглядеться, видно, что и губы расквашены, и скула рассечена. Ногами его били, что ли? Видать, изрядно досталось под стенами Цитадели.

– Да-а… – медленно выдохнула Людмила. – С какой стороны ни глянь, всюду ты хороший, а я в дерьме. Я без сына жить не смогла, грех на душу взяла – и что? А ты – разумник, тридцать лет его кормил. Тут всякий скажет: ты отец, а я дрянь себялюбивая. И теперь я как последняя сука в грязи валяюсь, чтобы сыну помочь, хоть немножко исправить, что сама же натворила, а ты пришёл и снова устроил всё, так что лучше не бывает. Одна я осталась, как цветок в проруби. И при жизни ты меня перешагнул, и после смерти…

– Не надо, – попросил Илья Ильич.

– Отчего же не надо? – Видимо, Людмила вздумала до конца пройти крестный путь и, начав с самобичевания, уже не могла остановиться. – Я-то про тебя всё знаю. Не часто вспоминал, но всё-таки бывало. А я монетку в ладонях зажму и узнаю, при каких обстоятельствах этакое чудо случилось. А ты про меня ничего не знал, думал, я давно сгнила и лопух вырос. А я – вот она. Сначала не знала, куда себя приткнуть, Илюшке я, мёртвая, не больно нужна, у него тут свои приятели, дела какие-то… Я, дура, всё пристаю: сыночек, малыш… А ему, если посчитать те года вместе со здешними, уже под шестьдесят, просто смотрится парнем, стареть не хочет. Так и я, видишь, не постарела… один ты правде в глаза глядишь.

– Я тоже омолаживался. А это… в общем, нужно это было, чтобы Цитадель взять.

– Они и на Цитадель ходили, давно уж. Я тогда чуть со страху второй раз концы не отдала. Выхаживала потом Илюшку. Единственный раз, когда он у меня деньги брал. А у меня самой денег шиш да маленько, ты меня уже почти не вспоминал, а другим я и вовсе была без надобности. Вот потому, когда объявили конкурс этот поганый, я минуты не колебалась. Шла и знала, что место получу. А что в постель с этой чуркой ложиться, так ты как раз в ту пору свою Любашу завёл, так что мне сам бог велел.

– Не надо…

– Почему же – не надо? Ты муж, имеешь право знать. А мне ведь и рассказать больше некому. Живу я с ним, мужчина видный, только зубы гнилые, изо рта у него воняет. Опять же, содержит меня за свой счёт, так что если тебе слово «шлюха» нежный слух режет, можешь звать меня содержанкой. А что, содержанка и есть, вот только содержание скудное, словно родной жене. В этом мужики все схожи, и этот тупее полена, а денежки держит крепко, зомбак чёртов!

– При твоей жизни и слова этого в русском языке не было.

– При жизни – не было, а сейчас – есть. Мертвецкое это слово, тут без него не обойтись.

– Перестань. – Илья Ильич наконец сумел придать голосу достаточно твёрдости. – Что я тебя, не знаю?.. Зачем ты юродствуешь?

– А что мне осталось делать? Раньше хоть надежда была, что не зря всё, а теперь – куда я?

– Бросай эту свою работу, Илюшка теперь пристроен, а нам с тобой много ли надо? Будем просто жить, как будто и не умирали…

– Нет уж. Не знаю, как ты, а я давно умерла. И реанимировать меня не надо. Не нужно мне твоего благородства, и всепрощения не нужно. Знаешь, как немцы говорят: «Где себе постелила, там и спи». Так что пойду я. Прощай, муженёк. Не половинка ты, а ломоть отрезанный…

– Куда ты пойдёшь?

– А вот это тебя вовсе не касается. Полжизни ты без меня жил и ни разу не задался вопросом, куда я пошла… Живи ещё сто лет, или сколько у тебя получится. И я тоже буду жить, как получится. Домой я пойду. Есть у человека такое понятие – дом. Это не крыша над головой, а место, где ты у себя. Вот туда и пойду.

С прошлой жизни знакомая дверь захлопнулась, щёлкнув замком, Людмила торопливо сбежала вниз, словно боялась, что Илья догонит её, но Илья не стал её догонять, замок не щёлкнул вторично, наверху было тихо.

Городской транспорт в городе существует больше для порядка и в угоду ностальгии. Кому торопиться некуда – ходят пешком, благо что ноги не болят. Остальные – тоже ходят пешком, но за деньги, пользуясь тем, что в нихиле нет ни пространства, ни расстояний, и откуда угодно куда угодно можно дойти за десять минут, если, конечно, не станет поперёк пути забор, созданный чужими мнемонами. Забор называется изысканно-красиво: Цитадель. Туда и направилась Людмила.

Дурни полагают, что Цитадель – это бесконечная вереница дворцов, где в неге и праздности великие покойники вкушают заработанное блаженство. А там куда больше обычных домов, ибо каждый старается продлить ту жизнь, к которой привык и где чувствовал себя если не счастливо, то хотя бы комфортно. Конечно, есть и дворцы: череда однообразных Людовиков, различаемых лишь стилями мебели, проживает среди потрёпанной пышности, содержа остатки двора, министров и прочую шушеру, которые без сюзерена давно стали бы полуразвоплотившимися призраками. Да и сами короли существуют большей частью благодаря неунывающему гению Александра Дюма. Вот папаша Дюма тот и впрямь живёт во дворце, ибо любил и любит роскошь и хотя бы после смерти может позволить себе исполнение чуть ли не любой прихоти.

Но порой встречаются в Цитадели такие норы, что оторопь берёт: как могут люди жить в подобном хлеву? И больше всего таких нор в стороне от основных поселений – там, где обитают зомбаки.

Полуземлянка-полуизба из небрежно отёсанных брёвен, низкая и закопчённая внутри: именно в такой согласился жить альпийский предок, и за право слезить глаза возле открытого очага щедро отсыпал строителям мелких поминальничков, которые рекой потекли ему, когда восторженные газеты всех стран завопили о сенсационной находке в глубине ледника. Сейчас, когда шума в прессе уже нет, лямишки капали неторопливо, лишь от посетителей музея, где были выставлены вещи найденного покойника. Но и этих копеечек хватало на поддержание дома, на еду, за которую приходилось платить втридорога, ибо сам альпийский предок ни приготовить ничего не мог, ни поесть толком. Хватало и на женщину. На неё…

Людмила солгала, сказав, что зомбак крепко держится за свои копейки. Другим и впрямь не давалось ничего, но перед ней альпиец с кретиническим радушием развязывал кошель, позволяя брать сколько угодно. Видимо, так было при жизни с давно сгинувшей супругой, которую напоминала Людмила, так стало и теперь, когда злой случай воскресил бледную пародию на человека.

Шестьдесят лямишек Людмила ежедневно отдавала охранникам, прочее оставалось ей. Не так это было и много, в иные дни десяток монеток, не больше, так что не хватало даже на содержание кормильца. Зато в сезон, когда наезжали в Швейцарию туристы, порой набегало и по мнемону.

На себя Людмила почти ничего не тратила, иной раз неделями крошки не брала в рот, благо что голодная смерть тут никому не грозит, только от ванны не могла отказаться, бегала туда дважды в день, словно отмыться от чего-то старалась. Смешно, конечно, что рядом с первобытным жилищем приткнулась облицованная кафелем ванная комната, но Людмилу подобная эклектика не возмущала. Имеет она право хоть на что-то? И без того всю жизнь положила на других. И всё зря…

Те деньги, что оставались, небольшие, но всё-таки деньги она никуда не тратила, сохраняя на чёрный день. Для сына, которому теперь ничего не нужно, ему свои копейки капают. Кап, кап, капейка за капейкой… И здесь она оказалась ненужной… никому.

Илья-то не попенял, деликатным прикинулся. Но и доброго человеческого слова от него не дождаться. «Ничего, выветрится из него жилой дух, начнут забывать, развоплощение замаячит – придёт, будет лямишку вымаливать…» – подумала она и тут же поняла: не придёт. Гибнуть будет, а о ней не вспомнит, и помощи станет искать где угодно, но не у неё.

Зомбак привычно ходил из угла в угол, широко размахивая рукой, гордо оглядывал самого себя. Был он в кожаных, подбитых мохом штанах и таких же сапогах. Видать, и в древние времена пушнина не всякому была по карману, и беднота утеплялась мохом. Не помогла моховая подкладка альпийцу, замёрз в горах… Шубейка, которая не уберегла от ледяной могилы, валялась поперёк постели, а иной одежды у альпийца не водилось, так что целыми днями он расхаживал, демонстрируя мускулистый и совершенно не волосатый торс. Странно, вроде бы дикарь, должен быть в шерсти, а он человек как человек, только ноги кривые от детского рахита и зубов считай почти нет. По здешним местам подобные недостатки легко исправимы, но ему ничего такого не нужно, и без того сам себе он нравится необычайно. Особенно татуировка на правом боку: скачущая лошадь. У лошади этой шесть ног, но две лишних непременно прикрыты рукой. И если идти, размахивая руками, то кажется, что лошадь и впрямь скачет. Этакий кинематограф каменного века. Время от времени нечто подобное входит в моду среди живых, тогда люди вспоминают про альпийскую мумию, и Людмиле перепадает чуть больше деньжат.

При виде Людмилы зомбак заулыбался невразумительно, загукал, энергичнее замахал рукой, демонстрируя вечно и бесцельно скачущую кобылу, с которой Людмила порой сравнивала саму себя.

– Что, Федя, проголодался? – спросила она. – Сейчас покормлю.

Она и сама не могла бы сказать, почему называет сожителя Федей. Какая-то давняя ассоциация, не то слышанное что-то, не то читанное. Дикий человек, обитающий во льдах, должен носить такое имя.

Зомбак налопался просяной каши с варёным салом, и его разморило. Вместо того чтобы возобновить беготню, он притулился к Людмилиному боку и затих.

– Так-то, Феденька, – тихо произнесла Людмила. – Один ты меня не бросил. Да и то потому, что дурак.

* * *

Двое охранников с непроницаемыми лицами привели Илью в низкий зал с прямыми давящими потолками. Здесь царил полумрак, на стенах дымились курильницы с ладаном, пахло как в церкви. Всё это очень напоминало исторический фильм, и не будь Илья старожилом, давно привыкшим к странностям потустороннего мира, он мог бы перепугаться или, напротив, воспринять происходящее не всерьёз. Но покуда всё шло как следует, а во что одеты окружающие и что пованивает со стен – его не касается.

Честно говоря, он ожидал, что к его появлению на стене отнесутся более эмоционально, всё-таки лет триста сюда никто не мог пробиться, а триста лет срок приличный даже для бессмертных воинов. К тому же способ, каким он проник сюда, вряд ли мог оставить безразличными защитников Цитадели. Илья ждал угроз, готов был и к репрессиям. Вместо этого подошедший воин коснулся его плеча и коротко бросил:

– Идём, Тигли хочет видеть тебя.

«Тигли-Мигли, – подумал Илья. – Неужели тот самый Тиглатплассар Третий, который, по преданию, основал Цитадель? Эх, надо было, прежде чем на штурм идти, историю подучить покрепче. Хотя бы знал, с кем разговоры разговаривать буду».

И вот теперь он стоял перед древним царём, которого солдаты меж собой по-простецки звали Тигли.

Всё было словно в учебнике истории для пятого класса: завитая крашеная борода, не своя, а явно искусственная, прямые складки одежды, чадное пламя масляных светильников, хотя уж здесь-то можно было бы провести электричество… Впрочем, здесь как раз и нельзя – тронный зал, не хухры-мухры, тут всё должно быть торжественно и по старинке. Не верилось, что вот эта дремучая древность правит бурлящим городом, расположенным за стенами. Хотя кто там правит? Вот захочет он сейчас развернуться и уйти – и никто не посмеет остановить его. Только вновь сюда попасть уже не получится ни при каком раскладе. Поэтому надо стоять и ждать, что ему скажут.

Честно говоря, Илья не очень представлял, что ему скажут. Ведь он враг, напавший на Цитадель и сумевший войти в неё с боем. С такими обычно разговоры бывают недобрыми.

– Служил? – коротко, почти не разжимая губ, спросил царь.

– Да. – Илья не знал, как следует титуловать царя, и не собирался этого делать. То есть военная дисциплина есть военная дисциплина и обращение должно быть уставным: к одному – товарищ генерал, к другому – ваше величество. Но о таких вещах следует предупреждать заранее.

– Погиб в бою? – Очевидно, титулы за почти три тысячи лет приелись царю. Куда больше его интересовали ответы.

– Да.

– И снова пошёл в бой… это хорошо. Мне трусы не нужны.

Илья промолчал, понимая, что здесь ответа не требуется.

– Ты знаешь, кого ты убил, взойдя на стену?

– Нет.

– Этот воин служил мне, ещё когда я ходил на Аскалон, и царь Митини сошёл с ума от страха, услышав мою поступь. Это был хороший воин, и у меня нет причин любить тебя.

Илья молчал, понимая, что любые оправдания усугубят неловкость положения.

– Служба будет трудна, – продолжил царь.

– Я солдат.

– Жалованье – шестьдесят монет в день и еда из общего котла.

Илья молчал.

– Это вовсе не так много, как болтают в городе. Ты, наверное, рассчитывал, что тебя осыплют золотом за всё, что ты сделал нам?

– Я рассчитываю, что мне за службу будут платить так же, как всем остальным.

– Всем остальным платят шестьдесят монет в день. Если тебе не понравится солдатская еда – можешь есть своё. Тебя никто не ждал, и никто не горит желанием делить с тобой пищу.

Это Илья сам понимал и потому оставил царские слова без ответа. На мгновение перед внутренним взором мелькнули картинки, какова может быть дедовщина в воинском подразделении, где старослужащие тянут лямку уже третью тысячу лет, но тут же Илья отбросил эту мысль, как ни с чем не сообразную. Каким ни будь новичком, а сделать тебе ничего не смогут, разве что условием приёма на службу поставят согласие, чтобы над тобой мог свободно издеваться всякий желающий. Вот только воевать такой салажонок с трёхсотлетним стажем не будет. И военачальник это, конечно, понимает. Солдат есть солдат, и ему дозволено многое, в частности называть промеж себя владыку определяющей судьбы попросту Тигли и исповедовать принцип талиона, платя ударом за удар. Солдат, который не уважает сам себя, не сможет как следует воевать.