Светлана Викторовна Бодрова
Дежурство
– Прощаю тебе грехи, вольные и невольные, как Бог прощает всем нам. – Разносилось над каждой могилой тихим шёпотом. Разнились только имена.
Местное жирное вороньё провожало его косыми взглядами и хриплым карканьем. Его это не беспокоило. С каждой чистосердечно произнесённой фразой его душа становилась легче и просветлённее. Лишь бы его искренности хватило на очищение от земных грехов. Искренности, и тех, кто ему невольно в этом помогал.
Когда он подошёл к последней могиле, спустились поздние летние сумерки. С пасмурного неба, затянутого брюхатыми тучами, вновь начало накрапывать. Дождик, мелкий и нудный, совсем не чувствовался, а скорее ощущался в воздухе, как тончайшая, невесомая кисея. Он вгляделся в незнакомое, отчасти даже суровое худое лицо.
«Курочкин Александр Пахомович». – Гласила полустёршаяся надпись. А от даты, выбитой на памятнике, он даже присвистнул. Незнакомый ему Александр умер аж в 1901 году. Он уже вымолил себе прощение, и это, последнее, было ему совершенно не нужным. Да и этому человеку, умершему уже очень давно, оно видимо тоже не требовалось. Но где-то на задворках памяти мелькнуло простое человеческое слово – милосердие. Ведь он не только умолял о прощении себе, но и дарил его другим. Кто знает, может именно этой душе не хватает одной единственной, мизерной капли тепла, чтобы получить своё прощение.
– Александр, прощаю тебе грехи, вольные и невольные, как Бог прощает всем нам. – Слова прозвучали не менее искренне, чем все предыдущие.
Его последняя миссия была выполнена полностью, и от чистого сердца. Оставалось только ждать. Словно изваяние он застыл напротив старого памятника, и сам походил на каменную глыбу. В полустёршуюся, очищенную страданиями память, хлынули давно позабытые воспоминания.
Чётко, так, как будто это было вчера, всплыло босоногое бедное детство в деревне. Их многочисленные проказы и развлечения, памятные по мельчайшим словам и движениям. Школа в большом городе, первая любовь, первый поцелуй, первая, как и положено, пропитая получка. Он словно заново проживал свою жизнь, стоя под мелким моросящим дождём.
Ни один, пусть даже святой человек, не сможет прожить безгрешную жизнь, на давно опороченной людьми земле. Бранное слово, косой взгляд, даже случайно мелькнувшая похабная мысль, и душа подёргивается тончайшей плёнкой и мутнеет. С прожитыми годами плёнка нарастает, и превращается в непробиваемую чешую. Как грязное стекло, душа перестаёт пропускать свет, и черствеет.
Но ему было даровано прощение. Он смыл с себя всю грязь, и его жизнь оказалась мощным фейерверком, полным только радости, и подаренного людям добра. Это был подарок свыше. Подарок, о котором нельзя и мечтать, а уж тем более, просить. Он растворился в вечности, в покое, в себе.
Если бы он был жив, то непременно вздрогнул бы, когда маленькая холодная ладошка легла на его плечо. Но он был мёртв, и к тому же, ожидал этой встречи. Ожидал так, как ни один влюблённый на свете, не ожидает первого свидания. Оборачиваться он не стал. Он прекрасно знал, что позади него стоит миниатюрная девушка, с россыпью мелких рыжих кудряшек на голове, и задорным курносым носиком. Та, которая когда-то была самой завидной невестой. Та, чью душу сегодня, по традиции, провожали водкой. Та, которая уже оставила часть своих мизерных грехов в церкви, при обряде отпевания. На неё не нужно смотреть. Всё, что могла, она передала ему своим лёгким прикосновением. Передала и отпустила. Бог милостив, и дежурство на кладбище оказалось намного легче длинной, окропленной собственными ошибками жизни.
