Светлана Сачкова
Люди и птицы
Раньше Саша во все эти сказки не верил, но тут у него пробежал мороз по коже. Он вообразил эту ведьму: японская старуха с клюкой и космами до пола. В детстве у него был диафильм «Погонщик быков и ведьма Ямамба»; Ямамба была именно такой, и он ее хорошо запомнил. Сашу передернуло, когда он представил, что никогда не был в машине один, а все время с этой мерзкой старухой. Наверное, она сидела на заднем сиденье и выглядывала оттуда. А когда он смотрел в зеркало заднего вида, быстренько пряталась – как в фильмах ужасов.
– Так, а… что теперь мыть? Машины у меня уже нет. Сегодня забрали…
– Новую мой, когда купис. А то она в нее плыгнет.
Если бы его жена наняла сыщика, тому бы не пришлось особенно напрягаться. Саша не парился и всегда снимал номер в одной и той же гостинице. Там их все знали, относились как к постоянным клиентам и периодически награждали бонусами за лояльность. Сегодня подарили бутылку дорогого шампанского.
Они его быстренько выпили, и секса в результате не получилось. Саша был очень уязвлен.
Хитоми погладила его по щеке, чтобы он не расстраивался.
Эта хрупкая азиатка никогда не пьянела, хотя пила больше него. Саша не понимал, как это возможно с точки зрения физиологии: в нем было сто пятьдесят килограмм, а в ней – от силы сорок. По рассказам Хитоми, вся ее родня спиртное употребляла как воду. Причем все подряд: вино, пиво, водку, виски, коктейли. Та самая девяностотрехлетняя бабуся ежедневно выпивала бутылку саке, настоянного на змее. И после этого еще говорят, будто японцы спиртное не переносят… Ага, как же. Саша расстроился окончательно. Сегодня явно был не его день, и следовало завершить его поскорее. Но Хитоми предложила:
– Может бытч, погуряем? Щколо хородно буджет… Потом зима – фу.
Она заранее поежилась.
И Саша, вопреки своему настроению, согласился.
В час ночи улицы были пусты. Никто не горланил песен, не бил стеклотару и не припадал к тротуару сблевнуть. От прохладного воздуха Саша быстро протрезвел, и мысли его снова вернулись к проектам. Вообще-то он не хотел о них думать именно сейчас, но не умел расслабляться. В его голове будто тикали часы, отсчитывая Время, Потраченное Зря. И словно бы спрашивали мерзким будильничьим голосом, что он успел за сегодня сделать. Того, что имел в виду будильник, Саша всегда делал довольно мало. Но голос к этому привыкать не желал, и Саша всегда чувствовал себя виноватым.
К тому же: дурацкая история с машиной. К концу дня от трагедии осталось лишь чувство досады и ощущение какой-то помойки и глупости. Предстояло еще увидеть злорадную улыбку жены… Саше стало очень одиноко, и он даже забыл, что сейчас он вдвоем. С обеих сторон проспекта нависали многоэтажки, и все было неподвижно и заперто, и витрины были темны. Изредка проносились машины и проносили кого-то мимо. Мимо Сашиной жизни и его одиночества[6].
К счастью, поднялся ветер, и у Хитоми взлетели волосы. Тогда Саша вспомнил, что он не один, и вообще. Он сжал ее руку, обнял покрепче. А потом удивился и сказал:
– Кто-то идет нам навстречу. По-моему, карлик.
Хитоми, будучи близорукой, оттянула уголок глаза и попыталась рассмотреть, кто же там впереди.
Вскоре им стало ясно, что это ребенок. Он шел медленно, будто прогуливаясь. Саша тоже замедлил темп. Приблизившись, они увидели мальчика лет восьми в джинсах и тонкой куртке, большеголового, светлого. Он посмотрел на них с любопытством. Во рту у него были два чрезвычайно больших заячьих зуба и дырки на месте соседних, недавно выпавших.
Саша остановился:
– Привет.
Мальчик тоже остановился. Секунд десять он разглядывал их безмятежно, будто слонов в зоопарке. Затем почесал около уха и спросил:
– А она японка?
Саша все ожидал, что откуда-нибудь из-за угла выйдет взрослый, сопровождающий. Хотя он своими глазами видел, как ребенок шел издалека и совершенно один.
– Японка. А ты как узнал?
Мальчик пожал плечами:
– Видео в интернете смотрю.
И снова спросил:
– Вы поженитесь, да?
Саша притворился, что не расслышал. Или что он не Саша. Или что спрашивали не его. А Хитоми захохотала, прикрыв рот рукой.
– Понятно, – улыбнулся ребенок. – А если б вы поженились, у вас были бы красивые дети-метисы. Так говорят… Поэтому есть смысл.
– Вот ты какой, значит, – сказал наконец Саша. – За словом в карман не лезешь. А тебе можно задать личный вопрос?
– Пожалуйста. Только я знаю, что вы сейчас спросите.
– Что?
– Вы спросите: что ты здесь делаешь в такое время?
Саша только руками развел:
– Было бы странно, если б я не спросил.
– Ну да.
Мальчик разглядывал Хитоми и вопрос игнорировал. Тогда она тоже спросила:
– Сто ты джераес тут следжи нощи?
Он прыснул, услышав ее акцент, и они стали смеяться вместе. Потом мальчик сказал:
– Я просто гуляю. Вы ведь тоже гуляете.
– Мы взрослые, – возразил Саша. – И к тому же гуляем вместе. А ты – один.
Тогда мальчик стал смотреть в сторону – туда, где иногда проезжали машины. Где ветер трепал по асфальту и поднимал в воздух клубок из оберточной бумаги. Где было написано РЫБА, Нотариус, Венеция.
Хитоми порылась в сумочке и достала упаковку жвачек:
– Хощещ?
– Японская? Вообще-то, дети не должны брать жвачки у незнакомых людей.
Но протянул руку и взял.
Наблюдая за тем, как он разворачивает фантик, Саша крякнул:
– Ну ты даешь. Мало того, что разгуливаешь ночью один, так еще и жвачки берешь у кого попало. Все делаешь наоборот, да?
Мальчик громко жевал; рот его ходил ходуном.
– Да нет, просто я вижу, что вы – нормальные.
Он поднял на них большие глаза и надул огромный пузырь, который тут же лопнул, облепив его губы, нос и немножко щеки.
– Мы правда нормальные. Ты скажи, ты сбежал от родителей, что ли? Мы не будем тебя сдавать.
Саша в этот момент постарался собрать всю свою нормальность в кулак и выглядеть очень нормальным. Он чувствовал по дыханию Хитоми где-то рядом с его локтем, что она тоже совершенно нормально стоит и знает: следует соответствовать. Это был щедрый и пока не заслуженный комплимент – то, как назвал их мальчик.
Вздохнув, ребенок сказал:
– Ни от кого я не убегал. Просто гуляю, потому что мне не спалось. А родители уехали на байдарках.
– Как? – не поняла Хитоми.
– Ну, на байдарках – на лодках таких. С друзьями поехали.
– И ты хочешь сказать, что ты один дома остался?
– Ну да.
Он даже пожал плечами, как будто это само собой разумелось. Саша ему не поверил.
– Так не бывает, – сказал он печально. Потому как он тоже считал, что встретил нормального человека, правильного и искреннего. А теперь придется расстаться с иллюзией – в очередной раз.
Но мальчик заглянул ему в глаза, убеждая:
– Я правду говорю. Ко мне бабушка приходила и делала на ужин омлет. А потом ушла… Ей кошку надо кормить.
И добавил:
– Родители часто уезжают… Я привык уже. Только заснуть иногда не могу – вот и гуляю, пока спать не захочется.
У Саши в голове застучали. Ему показалось, что он задушил бы сейчас и кошку, и бабушку, и этих родителей, если бы они оказались тут, перед ним. И он даже не стал бы раскаиваться. И еще…
Продолжить мысль он не успел, потому как ребенок спросил:
– А можно я с вами пойду?
В голосе его были: надежда, тревога и стыд. Саша почувствовал, что вот-вот забьется в припадке и кинется убивать бабушку прямо в ее уютной клоповьей квартирке. Мускулы его напряглись, на лбу выступила испарина. Над ним висело обозначение: он был нормальным и не мог подвести человека. Но забрать чужого ребенка он тоже не мог.
Саша сказал:
– Давай так: мы проводим тебя до дома, и ты ляжешь спать. Я дам тебе свой телефон. И если тебе не с кем будет поговорить, ты мне звони. Хоть среди ночи.
Они взяли его за руки с разных сторон и повели домой. Мальчик показывал дорогу.
– Тебя как зовут-то?
– Булка.
– Как?!
– Да это кличка такая. Потому что фамилия – Булкин. А вообще-то я Дмитрий.
– Понятно. Я – Саша. А она – Хитоми.
– Значит, ее можно называть Томи. Да?
– Наверное. Я как-то не догадался… Так намного короче.
Ребенок застенчиво посмотрел на японку и пробормотал, обращаясь к Саше:
– Она как игрушечная, правда?
Хитоми была одета в белую мини-юбку; из-под юбки торчали тонкие ножки, обутые в розовые круглые сапоги. Сверху – желтый, будто кукольный, пуховик и мышонок под мышкой. Ну точно игрушка. А диссертация по Юрию Олеше – так, прикол от производителей.
Посадив игрушечную Томи в такси, Саша поймал себе развалюху с разбитой фарой. Назвал адрес и притворился спящим, чтобы водитель, взъерошенный старичок, не развлекался за его счет болтовней.
В общем и целом Саша мало думал о детях и об их воспитании. Он считал, что в этом процессе нет ничего особенно сложного и все происходит само собой. Дети, казалось ему, сами знают, что перед сном следует чистить зубы, а после школы делать уроки. Во всяком случае, ребенок, который жил вместе с Сашей, производил на него именно такое впечатление. Он задал себе вопрос: что же это за мальчик, который вместо того, чтобы смотреть телевизор или играть в какую-нибудь приставку, предпочитает бродить ночью по улице? И нашел на него ответ: это был не совсем нормальный мальчик. Ребенок, у которого не все дома. Ха-ха.
Они могли просто не знать. Те придурки, уехавшие в поход на байдарках.
Интересно, а если бы они обнаружили, как именно Булкин-младший проводит ночь в их отсутствие?
Саша вспомнил, как прошлой весной пил в парке пиво с одной знакомой. Была ранняя весна, когда уже пригревает солнышко, но воздух еще очень холодный. Они расположились на бревне у водоема. Прямо перед ними на воде раскачивался плот, а на нем – группа мальчишек лет десяти-одиннадцати. Пацаны курили и матерились, толкались, смеялись, падали в ледяную воду прямо в кроссовках и куртках, залезали обратно – и все это продолжалось час или полтора. Знакомая Саши зачарованно смотрела на них и наконец сказала:
– Если бы появилась волшебница и предложила исполнить желание, знаешь, чего бы я попросила? Чтобы родители, и бабки, и тетки вот этих детей оказались вдруг здесь, и я бы смогла увидеть их лица.
Если бы только все мы знали, чем занимаются наши близкие, когда мы не видим.
Глава 3
Таня и облако
Вова осторожно взял Таню за руку. А она сделала вид, будто ничего не заметила.
Вова, большой, почти незнакомый мужчина с теплыми руками. Таня, с тревожным взглядом и ледяными пальцами.
Спикировал желтый лист.
Сидя на скамейке у пруда, они наблюдали следующую картину. Трое собирались купаться. Пьяные, с остекленевшими глазами; молодые, но уже измученные своим бессмысленным существованием. Точнее, купаться собирался пока только один: красное лицо, тощее паучье тело. Он покачивался, подрагивал и медленно разоблачался. Обнажил молочно-белый торс и тонкие ноги, кинул одежду на асфальт. Два друга его замычали:
– Серег, ты че… Серег, не лезь…
Погода, несмотря на яркое закатное солнце, была осенняя и совсем не купальная. Бррр… На поверхности воды виднелись кое-где пластиковые бутылки и пакеты. Еще кое-где – тина и другая растительность. На дне могло быть все, что угодно.
Серега доковылял до края и дернулся: скорее упал, чем бросился, в воду. На берегу, поодаль, остановилась группа молодых людей и стала наблюдать за ним без особого любопытства.
Серега тем временем изображал спортсмена. Плавал и на спине, и кролем, и брассом. Только тело его почти не слушалось, двигалось судорожными рывками и вообще доставляло ему массу неудобств. Затем он встал, и обнаружилось, что все эти героические усилия он предпринимал там, где ему было чуть выше колена. Пренебрегая этим фактом, он постарался сохранить важный вид и начал взбираться по отвесному склону, где поверх гальки была натянута металлическая сетка.
Вытащив свое худосочное тело на берег, он постоял какое-то время, дрожа и пошатываясь. Поднял не без труда свою черную футболку с асфальта, скомкал ее и зашвырнул далеко в воду.
– Ты че, Серег? – изумились друзья.
– Да она мне не нужна… – и стал с непроницаемым видом.
Все постояли и помолчали.
Затем один из друзей тоже стал раздеваться: подтянул кверху свитер, но голова почему-то не проходила сквозь предназначенное для нее отверстие. Серега подошел сзади и дернул свитер вниз:
– Да стой ты… Нечего тебе…
Друг помедлил и снова начал стаскивать свитер. Голова по-прежнему не пролезала. Зрители стали смотреть чуть активнее. Тогда Серега сказал:
– Че вам здесь, маппет-шоу? Че смотрите?
К концу фразы он возвысил голос. Наблюдавшие ответили грубо и громко:
– А тебе чего? Молчал бы лучше!
Серега пробубнил:
– А че нам молчать…
Меж тем его друг оставил попытки раздеться и снова стоял покорно, лишь подрагивал из стороны в сторону, поглощенный задачей сохранения равновесия. Зрители были явно разочарованы. И вдруг он огромным прыжком, прямо в брюках, свитере и ботинках шлепнулся в воду. Подплыл, совершая массу лишних движений, к черному блину футболки, схватил ее и выбрался на берег. Серега набычился:
– Ты че, дурак?! Я ж ее выкинул!
Выхватил футболку, скомкал и кинул обратно.
С друга текло. Он выдержал паузу и снова, описав гигантскую дугу, бросился в пруд. Вылез с футболкой.
Сереге это понравилось. Он стал тыкать мокрым комком другу в нос и говорить:
– Фас! Фас!
Кинул опять. Друг снова прыгнул. Зрители веселились.
На этот раз футболка утонула безвозвратно, и друг стал нырять, вытаскивая со дна водоросли и разный хлам. Веселье достигло своего апогея. Третий друг, наиболее трезвый, все это время топтался на месте, стесняясь.
Таня уже давно не следила за развитием событий: ее внимание привлекли воробьи и кормившая их гречкой старушка. Милое существо в панаме и небезразличные ей маленькие жизни. А неподалеку на пустой скамье сидела галка и смотрела вдаль с видом человека, которому есть о чем подумать.
Вова хохотнул. Таня покосилась на его руку, которой он касался ее руки. На его длинные пальцы, на задранный до локтя рукав и коричневые волоски. На голубую вену, которая просвечивала через смуглую кожу… И тут же отвернулась, стала следить за облаком, похожим на перевернутый вантуз. А все потому, что от невыносимой прекрасности вечера на глазах у нее появились слезы.
Почему можно заплакать от невыносимой прекрасности? Непонятно.
Надо ее просто игнорировать.
Вова досмотрел представление, встал и потянул Таню за собой. Они пошли через парк: Таня – чуть впереди, в туфлях, похожих на детские сандалии, Вова – сзади. Он провел рукой по позвонкам ее шеи, и она затрепетала. Но по-прежнему делала вид, будто ничего не происходит.
Она не знала, как реагировать на прикосновения. Она их боялась. В семье ее никогда не трогали, а если вдруг задевали случайно, она неизменно шарахалась. Это усугубилось после одного случая, когда Тане было лет десять. Ее послали сдавать бутылки, и она с авоськой гремящей тары попала под дождь. Забежала в автобус, встала, держась за поручень, вся мокрая и дрожащая. Рядом компания взрослых девиц болтала с симпатичным молодым человеком. Парень вдруг наклонился и поцеловал ее в мокрый затылок.
Таня была в ужасе. Она и сама бы не смогла объяснить, почему. Ей казалось, что ее оскорбили, что в нее вторглись, вмешались. Значит, она всем доступна, значит, всем на нее начхать – они могут делать все, что захотят. Поцеловать, плюнуть, убить.
После этого ей было противно жить. Она запиралась в ванной и долго сидела там, глядя в никуда и чувствуя, как по спине бегают мурашки.
Вова тем временем взглянул на часы:
– О! Скоро продленка закончится. Надо прибавить скорость.
Они пошли, взявшись за руки. Красивый мужчина, высокий и сильный. И… Таня.
Сегодня он собирался познакомить ее с сыном Митей, второклассником. Вова воспитывал сына один: жена его три года назад переехала в Питер, вышла там замуж и родила нового ребенка. Таня спросила, предпочитая акцентировать внимание на чем угодно, только не на их переплетенных пальцах:
– А Митя скучает по маме?
Вова посмотрел на нее светло-синим взглядом:
– Да. Он ее любит.
– Она часто приезжает?
– Раз в год, наверное. На один день.
– А как ты объясняешь ему то обстоятельство, что она не живет с вами?
– Он и так знает: она нас бросила и завела себе другую семью.
Таня приоткрыла рот в изумлении и ничего не сказала.
Справа от них шел пузатый мужчина, утирал пот с лица и умолял свой мобильник:
– Ромик, Ромик… ты возьми… Ромик, я сегодня устал… ты сходи, ладно?… возьми минералочки… слышишь, Ромик? Але? Ромик, я сегодня очень устал… ты возьми минералочки, соку возьми… Слышишь, Ромик? Соку возьми апельсинового и томатного… ну и, Ромик… два литра возьми… нет, другую возьми – это плохая водка… Да, да, вот эту… Да, Ромик, давай, сходи…
Таня представила Ромика. Вероятно, это тоже пухлый господин лет тридцати пяти – сорока, лысеющий. Или, наоборот, худой и желчный. Он недовольно входит в магазин, катит перед собой тележку. С выражением омерзения на лице он берет с полки два брикета апельсинового сока, затем еще два – томатного. Газированной воды в больших бутылках. Затем водку – какую подешевле. Зачерпывает еще пакеты с сухариками, сколько схватит рука. Бросает в тележку и везет ее к кассам.
А потом – пикник.
Мальчик со светлыми волосами вышел из здания школы, волоча за собой набитый рюкзак. Вова поднял рюкзак, перекинул через плечо.
– Это Митя. А это Таня.
– Очень приятно, – сказала Таня и протянула руку. Мальчик нахмурился, неохотно пожал ее. Тоже большие синие глаза.
А если бы он так и оставил ее руку висеть в воздухе? Представив это, Таня пережила частичное потемнение в глазах. От позора, которого не было.
Шли они молча; Митя старался держаться подальше от Тани и шагал чуть впереди. Даже спина его выражала неодобрение.
Повсюду были кучи рыжей листвы, собранные отсутствующим дворником. Митя поддал ногой, и полкучи взметнулось в воздух.
Тогда Вова решил разрядить обстановку.
– Таня любит птиц, – сказал он.
– К-как это? – недоверчиво спросил Митя. Иногда он заикался.
– Она много о них знает. У нее дома целая коллекция воробьев, попугаев и всяких…
– Живых?!
– Нет, – сказала Таня. – Не живых, конечно. Это сувениры и игрушки. А еще я все время наблюдаю за птицами. Думаю о них.
– А еще она их не ест.
Митя усмехнулся:
– Кто же их ест?!
– А курицу кто вчера ел?
– А, ну да… Вы что, курицу не едите?
– Не ем. И индейку не ем. Это протест.
– Против чего?
– Против того, как с ними обращаются.
– А как с ними обращаются?
Они шли вдоль дороги. Мимо шумели автомобили, катились девочки на роликах – с ротвейлером, семенящем на поводке. У него были противные маленькие глазки и слюнявая пасть.
– На птицефермах их держат в клетках, в которых им негде даже повернуться. В клетке их гигантское количество – бок о бок: чья-нибудь голова под мышкой у соседа, а лапа – в клюве у следующего… С верхнего этажа сыплется то, чем ходят в туалет, потому что клетки стоят друг на друге. Тут же, среди всего этого безобразия, они едят… Их перекармливают, чтобы они росли побыстрее… от этого у них заболевает и увеличивается печень. Они почти не двигаются, сидят в одном положении. Им обрезают клювы без всякого обезболивающего, чтобы они друг друга не повредили в тесноте. А когда они вырастают, их убивают и ощипывают. Представляешь?
Митя пожал плечами:
– Но они же не люди. Они глупые, ничего не понимают.
– Но они ведь живые! Они все чувствуют.
Вова с интересом смотрел на сына, затем переводил взгляд на Таню. Митя пробормотал:
– Ерунда. Коров и то больше жалко…
Таня сказала примирительно:
– Ладно, не волнуйся. Ты не один – многие думают, что я с приветом.
Митя в первый раз взглянул ей в глаза и улыбнулся.
Они снова шли и молчали. Вдруг произошло фантастическое: Таню обожгла сильнейшая боль. Сзади в плечо ей ударило что-то мелкое и твердое; даже показалось, будто застряло в мышце. Но только показалось. Слезы навернулись ей на глаза, и, повинуясь рефлексу, она обернулась. Тут же опомнилась и стала смотреть вперед. Нет уж, она не доставит им удовольствия! Сделает вид, будто ничего не произошло. Наверняка злопыхатели сидят сейчас в каком-то из окон и выглядывают из-за занавески.
Таня знала, что в нее выстрелили шариком из пневматичекого пистолета. Именно такой Максу подарили на прошлый день рождения; он еще хвастал, что подобное оружие запрещено в цивилизованных странах. Если попасть кому-нибудь в глаз даже с приличного расстояния, глаза не станет. С наслаждением Макс выстрелил тогда в Лизу, и на бедре у нее вскоре образовался синяк почти черного цвета. Лиза рыдала и попыталась расцарапать ему лицо. Потом Макс охотился с балкона за разной живностью, включая старушек. Когда он добрался до птиц, Таня предложила ему свои услуги в качестве мишени. Выстрелив в нее разочек, совершенно без удовольствия, Макс эту затею оставил. Впрочем, оставил ли? Наверное, только в ее присутствии.
Танины спутники ничего не заметили и двигались дальше, посматривая по сторонам. Митя ушел вперед: в руке у него была палка, которой он сбивал растущие по обочинам лопухи. Вова наклонился к Тане и сказал, понизив голос:
– Ты не обижайся… Он странный ребенок. Такой, как это сказать… Ну странный, короче.
Таню это сообщение измучило. Ей вообще было трудно жить. Каждая минута существования давалась ей нелегко. Каждый день выматывал ее до предела. Каждая вылазка из дома представляла собой серьезную атаку на психику. А тут такие новости.
Митя вернулся; он все еще воевал с дикой порослью, но теперь уже рядом с Таней. И сказал вдруг ни с того ни с сего:
– А у меня ноготь на большом пальце ноги ужасно уродливый. Толстый и серый. Черепаший.
Вова закашлялся, а Таня не удивилась:
– Ну, это не катастрофа, я думаю. А в меня только что стреляли.
– Как это?
– Очень просто. Я иду, а мне выстрелили в плечо пластиковой пулькой. Из окна, наверное. Довольно неприятно.
Вова остановился, схватил Таню за плечи и отвернул ворот кофты.
– Вау! Огромное красное пятно. И вздулось, как прививка. Я думаю, это было офигеть как больно, а не «довольно неприятно».
– Где, где? – засуетился Митя. Ему не хватало роста, и он подпрыгивал, чтобы получше рассмотреть.
– Почему ты ничего не сказала?!
Таня пожала плечами.
– Нет, ну почему ты ничего не сказала? – Вова сердился и дул на пятно, будто надеясь, что оно исчезнет.
– А что бы ты сделал? Стал бы кричать и грозить кулаком невидимому противнику?
– Не знаю. Но что-то надо было сделать. Может, они еще в кого-нибудь стреляют… Надо было найти их и морду набить.
Митя теперь смотрел на Таню с нескрываемым уважением. Затем подмигнул ей и начал пинать камешек.
Вечером ее посадили в троллейбус, и она видела в окно, как Вова с Митей стояли у дороги и махали ей руками. Они становились все меньше, и вскоре Таня перестала различать их фигуры на фоне старых пятиэтажек, детских площадок с куцыми деревцами и церквей с обсыпающейся скорлупой. Надо всем этим расположился закат, разложил толстые щеки на зданиях и дорогах. Блеснула звезда, как пуговица, где-то далеко, как раз над тем местом, где Тане сейчас хотелось бы остаться.
Ей еще предстоял целый вечер с семьей.
Пропустить его она не могла: это был день рождения папы.
Папу она очень любила. Худой и высокий, он всегда выглядел опечаленным. В последние годы он сильно ссутулился, словно под грузом лет и тревог. Чтобы не выдать своих переживаний, папа старался ни на кого не смотреть. Говоря, он рассматривал пол и что-нибудь теребил в руках.
Когда появилась Таня, завершались последние приготовления перед торжеством. Ей удалось только поставить на стол тарелку с солеными огурцами, которые она же и принесла. Папу она поздравила в уголке, чтобы не привлекать внимания. Тем не менее, Зоя оказалась поблизости и сделала понимающие глаза:
– С первых гонораров, нет? А то я тебе могу помочь с работой, у меня есть пара приятелей… Один в газете… как же она называется… э-э… как же ее…
– Нет-нет, – попятилась Таня. – Спасибо, Зоя.
И поспешила на кухню, якобы по важному делу. Начала резать хлеб, о-очень медленно. Чтобы дотянуть до момента, когда гости будут усаживаться за стол. Но Зоя и тут ее настигла: вошла вместе с мамой и села, скрестив на груди руки. И сказала с подозрением:
– А ты хорошо выглядишь… Что-то такое округлилось, порозовело… Наверное, сексом много занимаешься, да?
Таня едва не выронила нож. Спиной она почувствовала, как мама оторвалась от выкладывания на тарелку копченой колбасы и с интересом прислушалась.
– Это очень хорошо, – продолжила Зоя. – Секс – это вообще первейшее средство для женской красоты. Ты совершенно верно поступаешь…
Мама вмешалась:
– Вот, надо же – тебе она все рассказывает, а мне – ничего! Такая скрытная… Хоть так что-нибудь узнаю о своей собственной дочери. Спрашивай ее еще, спрашивай.
– Мам, я же ни слова не сказала! – не выдержала Таня и ринулась вон с недорезанным хлебом в руках. Мама и Зоя изумленно посмотрели ей вслед. Зоя – глазами неприятного молочно-серого цвета.
В гостиной, помимо Зоиного будущего мужа Сергея, находились Макс, Лиза, папа и двое его однокашников с женами. Папа, наряженный в галстук и вязаный жилет, трогательно улыбался, явно желая, чтобы его оставили в покое. Макс, как всегда, задирал Лизу, и она уже начала краснеть и шипеть в его сторону матом. Но тут раздалось пиликанье дверного звонка, и спустя несколько секунд на пороге возник Саша с букетом и кучей свертков. Имениннику он вручил свертки, Таниной маме – букет, а Зое от сына не досталось и взгляда. Он просто положил ладонь ей на голову, проходя мимо огромной человеко-горой. На середине комнаты он встретился с Максом, где они стали здороваться, используя ритуал из синхронных движений руками, после чего обнялись и похлопали друг друга по спине.
Макс Сашу боготворил: это был его персональный кумир. Саша как минимум дважды изменил ход его жизни. Когда Макс учился в четвертом классе, ему купили модную шапку с логотипом Adidas. Он надел ее и отправился в школу, но вернулся в слезах; шапка была упрятана на самое дно рюкзака. Дело в том, что одноклассники сообщили ему об известном им феномене: «Кто ходит в шапке Адидас, тот настоящий пидарас». Макс плакал навзрыд и отказывался носить шапку. На ту пору, однако, у них дома случился Саша. Узнав о неудачном дебюте головного убора, он удивился:
– Странно, я слышал другое… «Кто ходит в шапке Адидас, тому любая баба даст!»
Этот вариант единицы городского фольклора оказался судьбоносным. На другой день Макс вернулся из школы сияющим и даже раздувал щеки.
Второй случай прямого участия Саши в Максовой жизни можно выразить загадкой: как из тощего очкастого подростка сделать крутого, самоуверенного чувака? Ответ: легко. Нужно всего лишь отдать ему старый-престарый вольксваген гольф, который давно просится на помойку, на шестнадцатый день рождения. Что и не преминул сделать Саша. С Максом тут же произошло нечто сказочное: из ботаника, безвылазно сидящего дома за видеоиграми, он превратился в модного парня с кучей друзей и готовых на все девиц и начал пропадать днями и ночами на улице.
Теперь же Макс, крашенный в платинового блондина, с взъерошенными при помощи геля волосами, показывал Саше мышцы и настойчиво предлагал их пощупать. (Недавно он начал качаться и употреблять специальные пищевые добавки.) Затем перешел к демонстрации брекетов, на которые у родителей наконец-то хватило средств.
Саша поинтересовался:
– Ну и че, стремаешься теперь улыбаться?
– Не-а, – Макс расплылся в улыбке. – Брекеты – это круто.
И пожал плечами.
– Не знаю, почему… Но девчонки думают, что брекеты – это секси!
Сергей, Зоин будущий муж, не отрываясь от пролистывания журнала, пробормотал:
– У нас все, что денег стоит, то и круто.
Рассаживались, громыхая стульями и сталкиваясь локтями. Таня пристроилась с краю, на самом углу. Лиза взглянула на нее насмешливо, что, видимо, означало: «Семь лет замуж не выйдешь. Ха-ха». Таня не посчитала нужным отреагировать. И это значило: «Есть вещи и пострашнее».
Зоя открыла торжество. Подняла брови и начала в одухотворенной манере:
– Мы собрались сегодня, чтобы отметить юбилей нашего дорогого, любимого…
Таня внимательно рассмотрела оливье. Украдкой съела маслину. Тщательно ее разжевала.
– …когда мы были студентами – молодыми, беззаботными, полными жизненных сил…
Таня вполуха. Наблюдая гостей и членов семьи.
Папин друг Юра прикрылся салфеткой и выковыривал что-то из промежутка между зубами. Лиза набирала под столом сообщение. Макс разглядывал себя в стеклянной дверце шкафа и надувал грудь. У Сергея было такое выражение лица, как если бы ему показывали невероятно смешное кино.
Что же все-таки было странного в мамином ярком румянце? И в том, что каждые десять секунд она притрагивалась к волосам? Заинтригованная, Таня вскоре обнаружила, что между мамой и Сашей происходило нечто. Мама избегала смотреть на Сашу, предугадывала его поворот к ней и заранее отворачивалась. Саша же действовал умнее. И потому не избегал, не отворачивался, подкладывал салат и подливал шампанское, то есть вел себя естественно. Тане, тем не менее, было очевидно его напряженное по отношению к маме внимание. А вот Лизу Саша просто не замечал. Несмотря на то, что она выкаблучивалась и призывно разевала рот, как делала всегда в присутствии владельца дорогого автомобиля.
Когда первая степень насыщения была достигнута, гости завели беседу. Саша разглагольствовал больше всех, заполняя пространство мощным голосом. Перебив предыдущего оратора, он начал рассказывать, как разобрался недавно с невежливой продавщицей. И завершил свою тираду так:
– Нужно изменять эту страну. По чуть-чуть, своими силами. Не прятаться за иронию… – Здесь он посмотрел на Сергея, который стал иронично ковырять вилкой в салате. – …а вызвать менеджера и уволить продавца, который тебе нахамил. Воспитывать людей по одному.
Возникла пауза, в течение которой все, надо думать, оценивали грандиозность Сашиного замысла. И тут мама сказала:
– Таня тоже воспитывает. Она не ездит на частниках, которые караулят.
Все взоры обратились на Таню, и она готова была удавиться. Но озвучить позицию было необходимо, поскольку все ждали от нее объяснений.
Таня прокашлялась. И начала говорить, глядя сначала в тарелку, а потом на противоположную стену:
– Я всегда или вызываю такси через приложение, или – в самом крайнем случае – ловлю машину, которая проезжает мимо. А тем, кто стоит у выхода из метро и караулит клиентов, я принципиально не даю на себе заработать. Они всегда просят больше. Кроме того, они развязные и наглые. Когда я отказываюсь от их услуг, они начинают хамить. Пугают меня, что они-то проверенные, их все знают, а если я буду ловить кого попало, то меня не сегодня-завтра убьют.
– Да ты что? Вот гады, – возмутилась Зоя.