Светлана Панина
Небесная канцелярия
Глава 10
Большой зал заседаний встретил меня тишиной и ярким светом огромных ламп. Естественно, откуда взяться народу? Слушанье-то закрытое, да и не такое интересное, чтобы прийти на него вот так, от нечего делать. Как сюда собирается попасть Люциферович – не понятно. Даже моего шефа сначала не хотели пускать, но он убедил судей, что имеет право присутствовать как создатель мира.
Я сидела на месте защитника. Обвинителя не будет. Только суд, который выслушает мои аргументы и вынесет свое решение. Я начала распаковывать Землю, принесенную в специальном контейнере для транспортировки. В кабинет шефа ей уже не суждено вернуться – либо она прямо из зала суда отправится в Зал Славы, либо прямо в утилизаторскую.
Волновалась ли я? Пока нет. Но знала, что разволнуюсь, едва распорядитель объявит о начале суда, и в зал прошагает судья в алой мантии до пола, со скрытым капюшоном лицом. А пока я уверенно снимала с Земли специальные мягкие держатели, предохраняющие мир от ударов и тряски.
Шеф, весь запыхавшийся от бега, влетел в зал за несколько минут до того, как открылась дверь и появился распорядитель. Суд и прилегающая к нему территория защищены от магии, поэтому, опаздывая, шефу пришлось пробежаться, ведь после начала заседания в зал никого не впускают.
– Внимание! Начинается главное слушание по Мировому делу № 3! Главный Судья – Макар Пилатович Облачков!
Я обернулась и посмотрела на шефа. Тот ободряюще улыбнулся, закивал головой.
Макар Пилатович, а с ним и еще четверо в мантиях посветлее и без капюшонов, бесшумно заняли свои места. Или у них какая-то специальная обувь, или им, в виде исключения, все-таки позволено пользоваться магией.
Меня начала бить дрожь. Я представила, что сейчас мне нужно будет встать и начать говорить – и поняла, что просто не в силах пошевелиться, даже моргнуть не могу!
Главный Судья откашлялся и заунывным голосом начал:
– Слушаем дело об утилизации мира № 75839 под кодовым названием «Земля». Защитница Екатерина Иосифовна, за Вами оставлено право высказаться против необходимости утилизации. Что Вы можете сказать в защиту этого мира?
Я шумно, в отличие от судей, встала. Уронила сумочку, задела транспортный контейнер, и он со скрипом шевельнулся. Отодвинувшись от стола и замерев, я нервно облизала губы.
– Высший Суд, – срывающимся голосом начала я.
Заготовленная вчера вечером с Мишкиной помощью речь напрочь вылетела у меня из головы. Всплывали какие-то обрывки фраз, Мишкины комментарии, слова Богов из «Создателя» – не нужно было мне вчера играть.
Я глубоко вдохнула многократно отфильтрованный, лишенный каких бы то ни было запахов воздух зала. И, немного собравшись, продолжила:
– Высший Суд. Я, на протяжении всех пяти тысяч лет уделявшая Земле много внимания, тщательно наблюдавшая за ней, неоднократно побывавшая там, долго пыталась понять, чем же заслуживает Земля право войти в Зал Славы. Я бы сказала, что лучшим доказательством служит тот факт, что Петр Иудович Фаерболов, создатель этого мира, передал мне, сумевшей хорошо узнать Землю, право судить о бессмысленности или смысленности, – от волнения я начала выдумывать слова, – существования этого мира, лишь поверхностно скользнув по нему взглядом. Он увидел, что Земля не так проста и обычна, как это может показаться на первый взгляд. Но не уверена, что это может служить достаточным доказательством того, что Земля достойна войти в Зал Славы.
Я перевела дух.
Какой же бред я несу! Благо меня не слышит Мишка, весь вечер убивший на составление вступительной речи, которую я так бездарно забыла.
– Это, действительно, не доказательство, – радушно согласился один из судей, крайний справа.
Я согласно кивнула и продолжила:
– Думаю, что для того, чтобы понять, имеет ли смысл существование чего-либо, нужно сначала понять, в чем вообще этот смысл. Ради чего, собственно, нужно жить Земле? Любовь, сила, ум, верность… Все это было во многих других мирах, безвестно канувших в печи утилизатора. Это не дало им права жить. Один мой знакомый сказал мне однажды, что самое главное – это вера. Не просто абстрактная вера, а именно вера в будущее, в то, что оно не бессмысленно. Тогда всегда есть надежда на то, что это будущее осуществится. Жители Земли считают нас своими богами. Они рассказывают про нас легенды, верят нам, надеются на нас. Вправе ли мы отнимать у них эту веру?
Один из судей расплылся в улыбке:
– Так Вы договоритесь до того, что мы и не вправе судить. Я читал дело. Вами, в качестве испытания, им были подброшены некие «Заповеди», одна из которых – не суди.
– Это не является достаточным доказательством, – голос Макара Пилатовича был бесстрастен. – Любой мир имеет множество шансов доказать свою неординарность. Показать, что у его существования есть смысл. Не цель, цель часто бывает бессмысленна, а именно смысл. У Земли также было множество шансов. Вам есть еще, что сказать, Екатерина Иосифовна?
– Я… Есть на Земле еще кое-что, что достойно сохранения. Любовь!
– Вы же сказали, что это не причина?
– В принципе, это так. Но любовь землян, она… Она действительно необычна. Нигде более я не видела таких влюбленных, как на Земле! Они умеют любить так, как не дано даже нам! Быть может, причина в том, что срок их жизни краток, и они привыкли ценить каждый миг. А может, им открылось какое-то неведомое знание. Нельзя же оставить все так, даже не разобравшись!
Какой аргумент найти? Что сказать, чтобы они, ангелы в красных балахонах, поняли то, что понимаю я?
– Что такое любовь?
Я не сразу поняла, что этот вопрос ко мне. Судьи выжидающе смотрели на меня.
Я пожала плечами.
Что такое любовь? Хотя бы в одном мире нашли ответ на этот вопрос? Есть ли он вообще? Должен, наверное, быть, если есть сама любовь. Только вот мне он не известен. Да и вряд ли бы я открыла его. Такое знание нужно хранить, как самую большую драгоценность.
Не дождавшись моего ответа, заговорил Макар Пилатович:
– Любовь – это самообман. То, что Вы говорите, если это действительно так, означает лишь то, что земляне обманывают себя больше всех остальных. Это причина войти в Зал Славы, Екатерина Иосифовна?
Я опустила глаза.
– Больше мне нечего сказать.
Земля неслышно вращалась рядом, подставляя под свет то один, то другой бок. Я не видела ее, но чувствовала ее присутствие. Точно невидимая ниточка связала меня одну с целым миром. Таким чужим. И так похожим на наш. Вот он, чудный шарик. Стоит присмотреться – там люди, живые существа. Они спешат куда-то по делам, ругаются и мирятся, плачут и смеются, вот прямо в эту минуту. Но ни один из них и не подозревает, что кто-то нахально решает их судьбу, и, возможно, на все их дела им осталось всего несколько дней. Я не сомневалась, что каждый из них потратил бы эти дни как-то иначе, изменив самые важные и неотложные планы. Если бы все знал.
– Знаете, – произнесла я, не отрывая взгляда от Земли, – я вдруг поставила себя на их место. Представила, что кто-то решает судьбу моего мира. Как-то это глупо. – Я перевела взгляд на судей. – Вот мы живем, о чем-то мечтаем, за что-то боремся, на что-то надеемся, к чему-то стремимся. И если кто-то решит утилизировать наш мир, Пантеон, то это решение сразу делает бессмысленным все наше существование. Автоматически. Зачем пытаться что-то делать, если завтра – конец всему? К чему все наши прошлые старания? Вы можете смеяться, но я, действительно, сейчас не уверена, что мы имеем право судить их. Не из-за той заповеди. Знаете, у землян есть приговорка: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Уже не говоря о том, что создали. Я поняла. Вот только теперь, наконец, поняла, почему так противилась этой утилизации. Вроде бы и нет какой-то конкретной, объективной причины. Все, что я тут говорила, в общем-то, надумано. Мне просто противоестественна сама мысль об утилизации. Как можно? Как может мать бросить в огонь своего ребенка? Тем более только потому, что он всего лишь дожил до определенного возраста?
– В таком случае только мать и может решать, жить ли ее ребенку или нет, – вставил Главный Судья. Алый капюшон чуть зашевелился в такт словам.
Я замотала головой.
– Нет. Мать, в лучшем случае, может решать, дать ли ему жизнь. Но потом, когда у нее на руках живое существо, его жизнь принадлежит уже только ему. Только он вправе решать, пойти ему налево, направо или скакать на месте. Только он. Потому что вместе с жизнью дается свобода! Мать может лишь наставлять, помогать распознавать, где хорошее, а где плохое, учить выбирать и следовать своему выбору.
Я перевела дух, облизала сухие губы. От тщательно нанесенной утром помады уже не осталось и следа. Что можно сделать, какие слова найти? Никогда еще за всю свою жизнь не чувствовала я себя такой беспомощной.
– Вы даже не представляете, как они похожи на нас. Посади вместо вас землян – никто и не заметит. У них есть точно такие же суды, только мантии у судей не кровавого, а черного цвета. У нас столько общего, что, будучи с ними, я часто забывала, где нахожусь. Они такое же наше отражение, как и любой ребенок – отражение своей матери. И разве признавая, что жизнь ее ребенка бессмысленна, мать не признает бессмысленность своей? Ведь в этом, в большей степени, ее заслуга, значит тогда, в самом начале, она ошиблась, что-то растолковав неправильно, перепутав противоположные грани!
Я почувствовала, как к глазам подступают слезы, и крепко сжала кулачки. Длинные ногти больно впились в кожу. И сразу стало легче.
– Мне нечего больше сказать, Высший Суд. Я не считаю, что Земля – такой уж неудачный и бессмысленный мир. И горжусь тем, каким он стал. Практически сам. Но этого очень мало для вас. Поэтому мне нечего больше сказать в его защиту.
Судьи молчали.
Наверно, их недаром назначили судьями, доверили такое важное дело. Я верила, что они умные, мудрые, самые непредвзятые во всем Пантеоне. Но они не в состоянии увидеть то, что вижу я. Наверно, они не виноваты. Но мне некого будет винить, кроме них. Я не такая сильная и мудрая, чтобы, понимая, прощать.
Судьи молчали. Выжидающе смотрели на Главного. Тот, видимо, раздумывал, опустив голову.
И я опустилась на свое место. На этот раз бесшумно.
Земля все так же молчаливо вращалась рядом со мной.
Макар Пилатович, наконец, поднял голову. Из-под капюшона сверкнули глаза. Я чувствовала, как он в упор смотрит на меня.
– Вам и не нужно больше ничего говорить, Екатерина Иосифовна, – спокойно начал он. – Суд принял решение.
Я кивнула, мысленно прося прощения у землян. Может быть, я и могла бы сделать больше. Но теперь уже ничего не исправить.
Макар Пилатович, а за ним и остальные судьи, встали. Сзади послышался шорох, наверно, шеф тоже встал. Пришлось встать и мне.
– Суд решил, – торжественно начал Макар Пилатович, – признать аргументы Поднебесной Екатерины Иосифовны неубедительными и отклонить прошение о помещение мира № 75839 под кодовым названием «Земля» в Зал Славы.
Я почувствовала, как холодок пробежался по спине.
Наверно, нужно было еще что-то говорить, доказывать.
Точнее, мне вообще не нужно было вмешиваться в это дело. Кто я такая, чтобы судить о неординарности? Простая секретарша, ни разу за свою жизнь ничего не создавшая, а только критикующая других. У меня не было ни малейшего шанса с самого начала. Я даже самой себе не смогла объяснить, почему Земля заслуживает, чтобы ее сохранили. И сами земляне тоже этого не знают – заслуживают ли они тогда Зала Славы?
И я оцепенело слушала приговор судьи.
– Назначить срок утилизации мира – сутки. Ответственным за утилизацию назначить создателя мира, Фаерболова Петра Иудовича. Поднебесной Екатерине Иосифовне, согласно статье тридцать четвертой Кодекса Миров, объявить выговор с занесением в личное дело и взыскание в виде трех лет общественных работ. Решение суда окончательно и обжалованию не подлежит. Срок исполнения решения – немедленно.
И в тот же миг судьи удалились из зала, оставив меня наедине с моим чувством вины.
– Катя, – рука шефа легла на мое плечо.
– Вы знали, – прошептала я, едва сдерживая слезы. – Вы все знали, что у меня не получится… Вы… Вы специально позволили мне участвовать в этом суде, чтобы проучить и поставить на место!
– Катенька, это…
– Отстаньте от меня!
Я дернула плечом, сбрасывая руку шефа, и рухнула на стул, роняя голову на сомкнутые руки, рядышком с Землей. Прядь моих волос упала на шар и соскользнула вниз.
А вслед за ней с моих щек соскользнули две слезинки.
В детстве я верила, что в слезинке можно увидеть другие миры. Сколько раз я пыталась разглядеть в них хоть что-нибудь, но в лучшем случае видела лишь кусочек радуги. Вот и сейчас я машинально попыталась проникнуть за переливающуюся поверхность слезы. Мне так хотелось скрыться в том, слезном мире, от реальности, спрятаться от всего и, возможно, найти ответы на все вопросы.
Но тут же, давая выход бушующим внутри эмоциям, зло размазала мокрое пятнышко по столу, задев Землю, от чего она чуть не слетела со стола.
