Светлана Козлова
Страницы минувшего будущего

Глянувшая искоса пару раз Агата не очень-то и пыталась.

Минутная стрелка Вовкиных часов передвинулась на пятнадцать делений, когда терпение, очевидно, закончилось окончательно. Саданувший по облезлой обшивке кулаком Денис повернулся к Володе, бросив попутно беглый взгляд в сторону Агаты. Она не сразу даже сумела его осознать.

– Давай кассеты.

Повторять дважды не пришлось, и Вовка поспешил расстегнуть боковой карман чехла от камеры. Молча Агата проследила за тем, как три кассеты перекочевали в руки Кравцова, и тот, схватив свой старый рюкзак, одним махом выпотрошил его.

– Бежать надо.

Володя глянул на часы и цокнул языком.

– Не успеем.

В ответ неопределённо плечом дёрнули и продолжили своё занятие. Движения казались столь отточенными, а лицо столь непроницаемым, что просто диву можно даваться: насколько все эти обстоятельства непредвиденные в порядке вещей оказывались. Ходило много рассказов о поведении в подобных условиях, но что такое рассказы в сравнении с увиденным воочию?

Молния с тихим шорохом застегнулась, и Кравцов подался вперёд, держа рюкзак на весу в согнутой в локте руке.

Тёмные глаза впились вызывающе-колко.

Теперь тот беглый взгляд стал понятен.

Уперев локоть в колено, Денис чуть подбородком повёл – почти совсем неуловимо.

– Эфир через десять минут.

Его глаза прожигали насквозь.

И, прежде чем к Агате вернулась способность соображать, она схватила рюкзак и, рывком открыв дверь, выскочила из автомобиля.

Холодный воздух вечера по щекам ударил и молниеносно пробрался под расстёгнутую куртку. И лишь тогда больно ударило осознание. Едва не налетев на светло-бежевую девятку, Агата испуганно оглянулась по сторонам и инстинктивно рюкзак к груди прижала, впившись ногтями в лямку, а затем рванула вперёд, кое-как огибая автомобили.

Какая же ты дура.

Непроходимая идиотка.

Добежав до тротуара, чуть не упала, споткнувшись о бордюр, и в постепенно начинавшейся панике огляделась по сторонам в попытке хотя бы сориентироваться. Затем взглянула на часы на собственном запястье, о существовании которых порой забывала начисто.

Девять минут.

Если бежать дворами, можно попытаться сократить дорогу. И пусть прямая – самый кратчайший путь, сейчас он не вызывал особенного доверия. И потому пришлось нырнуть в ближайшую подворотню. При должном везении получилось бы выскочить прямо около телецентра.

В школе, да и в институте тоже, физкультура являлась одним из самых нелюбимых предметов. Особенной привязанности к спорту не наблюдалось никогда, и сейчас об этом можно было тысячу раз пожалеть. Агата и пожалела, когда уже через полторы минуты в боку ощутимо закололо, а дышать стало в разы тяжелее.

Нет. Нельзя. Если остановишься – проиграешь.

Впрочем, провал и так маячил на горизонте слишком чётко, чтобы его отрицать. Холодный воздух обжигал лёгкие, ноги немели…

Беги. Беги.

Задохнувшись, едва не упала вновь и схватилась за сердце, что закололо где-то под самым горлом.

В детстве мама часто говорила, что спорт крайне важен. Но все нравоучения легкомысленно пропускались мимо ушей, а спортивные штаны время от времени пачкались вырванной травой. Зато теперь-то уж можно было в полной мере ощутить катастрофический идиотизм своих поступков. А ведь это она ещё никогда в жизни не курила!

Вдоль дома и направо, в соседний сквер. Она бежала наобум, кое-как прикидывая в разрозненном воображении расположение улиц. Мимолётный взгляд на циферблат вызвал хриплый стон отчаяния и бесплодную попытку прибавить ход.

Четыре минуты.

Чувство ледяных капель на ноге заставило ахнуть и опустить взгляд – и как только умудрилась угодить в лужу и не заметить того? Хлипкая подошва чавкнула неприятно, и ступня буквально загуляла в кроссовке. Лишь бы не порвался, не хватало ещё одного пункта в расходах…

– Смотри, куда летишь, больная!

Отреагировать на обидный оклик не нашлось ни сил, ни времени. Даже столкновения с незнакомцем не почувствовалось. В голове набатом била лишь одна мысль: «бежать!». Бежать, что было сил, и ни в коем случае не позволять себе замедляться. Лёгкие свело спазмом, и Агата закашлялась, машинально захлопнув рот ладонью.

Ну же. Ещё немного.

Четыре полосы улицы Академика Королёва встретили ярким светом фонарей и мчавшимися в обоих направлениях автомобилями. Схватившись за дерево, Агата навалилась на старый ствол плечом и согнула руку в запястье. Перед глазами всё плыло, но ей хватило сил, чтобы увидеть…

Минута.

Всё. Она не успеет.

Это можно было понять с самого начала, когда Денис только протянул трижды клятый рюкзак. Самый прекрасный способ утопить неугодную помощницу – доверить ей заранее провальное дело и просто подождать. Никакое чудо уже не сумело бы стать спасением.

Всё, Волкова. Финита.

На этот раз он победил.

Челюсть свело судорогой, и Агата заставила себя поднять взгляд на сверкавшую огнями башню. Внутри заклокотала неописуемая и совершенно нетипичная агрессия. Если она столько лет мечтала обо всём этом, разве имелось хоть какое-то право на то, чтобы вот так вот взять и простоять здесь до скончания времён? И разве можно вот так просто позволить собственному начальству отпраздновать долгожданную победу?

– Нет, – тихий, едва ли слышимый хрип сорвался с пересушенных губ, и Агата оттолкнулась от ствола, попутно разодрав ладонь и даже не заметив этого.

Она добежит. Всё равно принесёт эти чёртовы кассеты, даже если они окажутся не нужны. Она обязательно сделает то, что от неё требуется, а там будь, что будет.

Зелёный человечек светофора загорелся слишком быстро. Только вот никакого второго дыхания, о котором так много слышалось на протяжении жизни, так и не появлялось. Наоборот, с каждым рывком становилось только хуже. Правая нога немела от холода и влаги, во внутренности, казалось, вонзались сотни и тысячи тонких игл одновременно, а лицо совершенно потеряло чувствительность.

Перед стеклянными дверьми Агата всё же упала, вовремя выставив вперёд руку и тем самым успев сберечь нос от столкновения с бетоном. Кое-как поднявшись, на полусогнутых рванула дальше, не обращая внимания на сновавших туда-сюда сотрудников и косые взгляды, посылаемые вслед. В Останкино все передвигались быстро, но бег за правило не брался – в том заключался негласный сигнал форс-мажора. Впрочем, разве сейчас был не он?

Лестница, кишкообразный коридор, побитые временем ступени. Первый этаж, второй… Перед глазами плыли круги и точки, все цвета сливались в пятна, а голова кружилась так сильно, что можно испугаться, если бы не властный голос, совсем не её, звучавший где-то в подсознании: «беги». Ещё совсем немного.

Четвёртая студия в самом конце длинного коридора. И, как назло, когда совсем не вовремя – толпы сотрудников, сновавших туда-сюда с абсолютно разной скоростью. Распихивая их локтями, не обращая внимания на оклики и замечания, Агата невидящим взглядом смотрела куда-то вдаль, об одном лишь молясь.

Только бы не зря.

Кто-то больно отдавил и без того настрадавшуюся ногу, но боль, казалось, лишь придала сил. Последний рывок, последний…

Тяжёлая дверь с навешенной на ручку табличкой «Тихо! Идёт съёмка!» поддалась лишь со второй попытки. И тут же – гробовая тишина и полумрак.

– Как передаёт информагентство…

Она опоздала. Не успела, так глупо и безнадёжно подставив кучу народа. И не имелось смысла искать себе какие-то жалкие оправдания. Тихий голос диктора прозвучал приговором, и ноги подкосились сами собой, теряя под собой опору.

– Где вас носит?! – разъярённый шёпот раздался над самым ухом, обжегши кожу. Пахнуло «Красной Москвой», и к горлу подступила тошнота. Совершенно затравленно Агата подняла голову и взглянула на нависшую над ней Анастасию Витальевну – главного режиссёра. Губы несколько раз разжались в бесплодных попытках сказать хоть что-то, но, должно быть, внешний вид оказался красноречивее всяких слов. Справа из полумрака возник один из редакторов.

– Что такое?

– Быстро давай, – Анастасия Витальевна тряхнула за плечо, и Агата трясшимися и скрюченными от напряжения пальцами дёрнула собачку молнии. Три заветные кассеты показались на тусклый свет, и раздался протяжный вздох облегчения. – Так, Костя, давай-ка, мышкой, – в ответ с готовностью кивнули и тенью прошмыгнули вглубь студии. Агату же схватили за шиворот и подтащили вперёд – верно, для того, чтобы происходившее увидеть. – Только бы получилось…

Костя был достаточно худым и проворным. И потому ловко и совершенно бесшумно передвигался меж камер и многочисленных проводов, разбросанных по полу. Ему просто нужно добраться до аппаратной…

Просто добраться…

– Катя. Катя. Твою мать! – Анастасия Витальевна шикнула куда-то вправо, и низенькая девушка с завязанными в неопрятный пучок тёмными волосами вопросительно кивнула. – Неси материалы на стол. Второй сегмент.

Лишние вопросы, тем более во время эфира – самая огромная катастрофа. Кате не потребовалось никаких дополнительных слов, чтобы схватить валявшиеся на столике бумаги и на полусогнутых двинуться вперёд.

Костя в темноте исчез, и Агата зажмурилась, явственно чувствуя дурноту, подступавшую всё сильнее с каждым мгновением. Рука, по-прежнему державшая ткань куртки, больно сжала плечо, но отреагировать на это попросту не хватило сил.

Хрупкая девичья фигурка приблизилась к камерам и согнулась ещё сильнее. Медленно, не поднимая головы ни на сантиметр, Катя двинулась вперёд. Агата, как, верно, и Анастасия Витальевна, перестала дышать окончательно.

Шаг. Ещё шаг…

Каждое мгновение длиннее вечности.

Тихий звук помех вывел из транса. Анастасия Витальевна тут же схватила рацию и нажала на кнопку, не выпуская Агату из крепкой хватки и огромными глазами глядя на продолжавшую свой путь Катю.

– Есть, – из рации донёсся едва слышимый шёпот. Это означало, что у Кости всё получилось. Но ответа он не получил – устройство молча отключилось.

Кате же оставалось несколько шагов. Медленно её левая рука, сжимавшая листки, вытянулась, и справа от Агата судорожно ртом схватили воздух.

– Ну же…

Словно в бреду Агата следила за тем, как медленно, практически незаметно Сергей Николаевич, по-прежнему зачитывавший с листка сводку новостей абсолютно ровным и спокойным голосом, продвинул правую руку вперёд, к краю стола. И как мгновение спустя измятые бумаги, подпихнутые Катей, оказалась прижатыми к столешнице раскрытой ладонью.

Стоявший за ближайшей к ним камерой оператор победоносно вскинул кулак, а пальцы на плече, наконец, немного ослабили хватку.

– Слава богу… – Анастасия Витальевна запрокинула голову и прикрыла глаза.

Получилось. У них всё получилось.

Она успела. Она всё-таки успела!

Воздух вмиг отяжелел, загустел и стал каким-то непроницаемым, словно толща мутной воды. Схватившись за горло водолазки, Агата захрипела и позволила трясущимся ногам подкоситься, окончательно потеряв под собой всяческую опору. Если бы не по-прежнему державшая за шкирку рука, она бы точно рухнула на пол и что-нибудь себе вывернула. Перед глазами встала тьма.

– Волкова! Волкова, ты что? – шёпот показался испуганным, и последнее, что кое-как отложилось в медленно уплывавшем сознании: удивление от этой интонации.

Зачем о ней переживать?..

Сквозь сотни незримых миль доносились приглушённые голоса, совсем тихие и словно незнакомые даже. А потом вдруг – что-то ледяное на лице, заставившее сипло воздух ртом схватить и распахнуть глаза. Пятна вновь поплыли перед глазами, и пришлось зажмуриться в отчаянной попытке избавиться от них.

– Так, не отключайся, не сметь! – приглушённый голос, полный каких-то самых разных и неразличимых сходу эмоций вынудил послушаться и упереться спиной в стену посильнее. Кое-как сфокусировавшись, Агата подняла голову и тут же наткнулась на сверкавшие в полумраке глаза Анастасии Витальевны, сжимавшей в руке стакан. И только сейчас стало понятно, что внезапный холод на лице был просто водой. Касание кончиками пальцев влажной щеки окончательно подтвердило догадку.

– Извините, – шелест едва ли можно услышать, но Агата хотя бы попыталась.

Анастасия Витальевна оглянулась, посмотрела на стоявших у неё за спиной Костю и одного из операторов, на лицах у которых даже в темноте можно было различить одинаковые выражения озадаченности, и махнула рукой.

Только сейчас Агата сумела, зыркнув по сторонам, понять, что эфир ещё не закончился, а она толком и не отключилась даже.

– Я что, на моторе?..

Отчаянная попытка подняться на по-прежнему дрожавшие ноги пресеклась мягким, но уверенным движением ладони. Протянув стакан Косте, Анастасия Витальевна на секунду скривилась, вроде как говоря «сиди уже», а потом пристально заглянула прямо в подёрнутые пеленой глаза.

– Что у вас там стряслось? Почему задержка? Где бригада?

Вопросы больно ударили по обострённому слуху, и Агата схватила ртом воздух в попытке побороть новую волну дурноты.

– Там… авария… пробка. Мы ждали… а потом…

Взмах руки позволил не продолжать. Пару мгновений тишина стояла, прерываемая лишь вкрадчивым голосом диктора, а затем Анастасия Витальевна вдруг глаза закатила, словно к небесам взывая, и вновь глянула на по-прежнему стоявших позади молодых людей.

– Узнаю Кравцова, – и, вновь повернувшись к Агате, коснулась пальцами её влажного лба, словно температуру проверяя. – Прописать бы ему пистон, да не за что.

На какой-то миг захотелось даже усмехнуться, да только вот сил не хватило. Их вообще стало вдруг как-то слишком мало, словно бы какие-то серьёзные проблемы со здоровьем имелись. А ведь всего-то несколько дворов пробежать пришлось…

– Ладно, сиди здесь до конца мотора, – Анастасия Витальевна покусала губу и поднялась с корточек. – Резко не поднимайся только. Будет плохо – Костик рядом. И чтобы тихо. И не переживай – всё нормально.

– Спасибо, – шепнула Агата и повернулась в сторону быстро промачивавшего горло Сергея Николаевича, которому получилось выиграть несколько минут благодаря запущенным из аппаратной записям.

Если бы она не успела, если бы решила, что поздно… какие бы тогда были последствия?

Прикрыв глаза, позволила себе выдохнуть и расслабиться. И тут же почувствовала, как свело от холода промокшую ногу, как заныло разодранное в кровь запястье, и как тугой комок по-прежнему сидел под самым горлом, мешая выровнять дыхание. В лёгких противно булькало от каждого движения, и дышать почему-то приходилось с присвистом.

Да уж, Волкова. А ведь тебе всего-то двадцать два.

Долго ты с таким здоровьем продержишься?

Глаза медленно свинцом наливались, примерно с той же скоростью, с которой расслаблялись трясшиеся в лихорадке конечности. Осторожно Агата ткнулась затылком в стену и сглотнула. Горло обожгло, и наружу едва не вырвался кашель. Пришлось зажать ладонью рот посильнее и несколько раз содрогнуться, умеряя очередную выходку организма. Один из операторов показал распахнутую пятерню и начал загибать по пальцу, ознаменовывая начало включения из студии. Сергей Николаевич быстро спрятал чашку куда-то под стол, одёрнул пиджак и взял в руку листки. Два, один. Камеры загорелись красными индикаторами, и ровный, негромкий и безупречно поставленный мужской голос наполнил студию.

– На территории Абхазии продолжаются вооружённые столкновения…

Внутри боролись два совершенно разных чувства: с одной стороны, радость от благополучного исхода, с другой – острое желание расплакаться от обиды и испытанного и никак не желавшего окончательно отступать стресса.

Прикрывая глаза, Агата лишь одного желала – поскорее оказаться дома, залезть под горячий душ, а затем укутаться в любимое пуховое одеяло. Счёт времени потерялся, и только спокойный голос обволакивал невесомым теплом и помогал лучше прочувствовать лёгкие нотки постепенно возвращавшегося спокойствия.

…Казалось, она задремала. По крайней мере, возвращение в сознание напоминало именно пробуждение, и, вздрогнув, Агата инстинктивно подобралась, а затем, зажмурившись, повернулась вправо-влево, разминая безобразно затёкшую шею.

Выпуск подходил к концу – Сергей Николаевич зачитывал метеорологические сводки. Узнав, что в Мурманске ожидалось семь-девять градусов тепла и решив не дожидаться данных о столице, Агата беззвучно поднялась и покачнулась на до сих пор предательски нывших ногах. Раз до окончания мотора оставалось несколько минут, можно было поступиться наказу Анастасии Витальевны и поскорее отправиться домой.

Толкнув дверь, зажмурилась от резкого матового света тихо жужжавших под потолком ламп и потёрла глаза.

– Да ты совсем с ума сошёл! Ты чем думал?

Негромкий, но пропитанный возмущением голос заставил отвлечься от довольно приятного занятия и отнять руки от лица.

– Угомонись. Я всю молодость савраской пробегал, забыла?

Вот так вот просто, совершенно спокойно и негромко, да ещё и на «ты». А ведь Анастасия Витальевна лет на двадцать его постарше будет.

– Не забыла. Только ты – мужик, в отличие от неё. А она тут чуть в обморок не упала. Я думала, ещё немного – и «скорую» вызывать придётся.

Ответа не последовало отчего-то, вместо того – длинная и такая отвратительная пауза. А затем – снова женский голос, по-прежнему ядовитый:

– Да, да. Вломилась серая вся, ни говорить, ни дышать нормально. В руках у меня и поплыла. Так что не смотри так.

Не. Смотри. Так.

Жар прилил к лицу, а пальцы сами собой в кулаки сжались. Сделав глубокий вдох, Агата посмотрела на мигнувшую лампу и сделала несколько шагов вперёд.

Можно ли это считать подслушиванием?

Плевать.

Денис и Анастасия Витальевна стояли у стены друг напротив друга, прижавшись к ней плечами. Разговор явно должен иметь своё продолжение, потому что Кравцов, первым заметивший Агату, быстро коснулся предплечья собеседницы, словно предостерегая.

Два взгляда столкнулись вновь.

В том, что принадлежал тёмным глазам, не читалось привычных эмоций. Но Агата осознает это многим позже.

Анастасия Витальевна обернулась и хотела было что-то сказать, однако почему-то промолчала.

А они продолжали смотреть, и бог свидетель – глаза их словно остекленели.

Отчаянно саднило ладонь, но кулак не разжимался принципиально. И мгновения тянулись так беспощадно медленно…

Какая же ты всё-таки дрянь, Кравцов.

Медленно, словно во сне, Агата шагнула вперёд, не отрывая взгляда от тёмных глаз. Чувствительность как будто атрофировалась, и единственное, что осталось – клокотавшее внутри желание закричать. Просто заорать, так, чтобы голос сорвать, чтобы потом несколько дней не разговаривать; чтобы болела грудь, чтобы горло резало калёными ножами. Выкричаться, выплеснуть всё, копившееся долгие три месяца.

Но вместо этого – лишь безмолвие.

И взгляд, в котором ни раздражения, ни холода. Лишь взгляд, а потом…

Между ними какие-то жалкие сантиметры оставались, когда Агата остановилась.

– Пошёл ты.

Тихо. Вкрадчиво. Так, чтобы хоть капля всего, что клокотало внутри, достигла цели. Зрительный контакт разорвался в следующий же миг, словно незримая нить, и еле слышно зазвенела тишина. Пара слов ничего не облегчила, не стала отдушиной, не принесла совершенно ничего. Это были лишь слова – ядовитые, колючие, но просто слова. И пусть они насквозь пропитаны болью, злостью и даже ненавистью.

Разве это имело хоть какой-то смысл? Разве хоть что-то меняло?

Тебе, Волкова, в самом деле стало часто казаться.

Мгновение – и Агата, отвернувшись, пошла прочь, глядя в пустоту. Она ничего не видела – ни стен, ни пола, ни дверей.

И уж тем более не могла видеть, как опустил голову стоявший у стены Денис Кравцов.

Глава 7

Двадцать третьему октября тысяча девятьсот девяносто второго года оказалось суждено остаться в памяти Агаты Волковой навсегда.

В этот день она умерла.

Обратный отсчёт начался с поступка, который по всем существовавшим законам логики и проявлениям разума являлся неописуемой глупостью. Но как же часто именно глупости и нежелание трезво оценивать складывавшиеся ситуации приводили к непоправимым катастрофам! И как часто люди, сами того не ведая, переступали точку невозврата, опоминаясь слишком поздно и понимая, что течение жизни стало слишком сильным, а момент, когда хоть что-то поддавалось контролю, безвозвратно упущен.

Если бы только люди умели видеть будущее. Скольких ошибок получилось бы избежать, сколько боли прошло стороной…

Однако впереди было ещё девятнадцать дней.

Агата стояла на пороге пропасти, ослеплённая собственными мечтами, и не понимала, как сильно порой следовало их бояться.

… – Быстро за мной.

Кравцов заглянул в кабинет, прервав процесс склеивания плёнки, бросил скупые три слова и саданул дверью так, что впору бы на стуле подпрыгнуть от испуга. Вздрогнув, Агата глянула на сидевшего рядом Вовку, и тот плечами пожал.

– Вряд ли это мне. Иди, я доделаю.

Пришлось вылезти из-за стола поспешно и выскочить в коридор. Игнорирование, конечно, вещь хорошая, но и палку перегибать совсем не хотелось, чтобы не обострять лишний раз и без того струной натянутые взаимоотношения. А сегодня явно что-то случилось, потому как неизменно холодные нотки ставшего привычным голоса прозвучали слишком уж колко и озлобленно. И, хотя сходу никаких оплошностей за собой не вспоминалось, под ложечкой всё равно засосало неприятно. В сотый, наверное, раз за день подтянув сползший рукав свитера, Агата прибавила ходу, видя знакомую спину в самом конце коридора.

Сейчас, всего пара минут, и всё встанет на свои места, и очередная непонятная ситуация разрешится.

По крайней мере, в это хотелось верить.

Не сбавляя скорости, в рекордное, наверное, для себя время подскочила к Кравцову, и тот вдруг схватил за плечо так резко и крепко, что судорожный вздох вырвался сам собой. Пальцы тисками впились в руку, а уже собиравшаяся было предпринять попытку высвободиться Агата вовремя заметила несколько машинописных листков в свободной Денисовой руке. Слова застряли в горле, и в следующий миг её буквально поволокли следом.

Путь их отчего-то лежал к самым верхам. Это стало понятно, лишь когда табличка с фамилией и инициалами гендиректора новостной программы встала перед взором. Рукой с зажатыми в ней бумагами Денис дёрнул ручку. Дверь не поддалась.

– Чего ломишься? – мимо проплыл, протяжно и с удовольствием зевая, Генка Садко – репортёр из другой бригады.

– Где? – резкий кивок в сторону кабинета и совершенно не ослабевавшая хватка, от которой грозил остаться огромный синяк.

– Так на больничном с позавчера. А…

Впрочем, договорить у Генки не получилось: молча Агату вперёд подтолкнув и попутно бросив скорый взгляд на листки, словно в чём-то удостоверяясь, Кравцов двинулся дальше, по-прежнему не желая сказать хоть что-то, что могло бы объяснить сию сцену. Первая дверь, вторая, третья… четвёртую он толкнул едва ли не с ноги, вволок Агату, которая совершенно упираться перестала, в кабинет и лишь после этого соизволил отпустить онемевшую руку.

Егор Викторович Гончаров молча оторвался от изучения документов и поднял голову.

– Кравцов, ты что, совсем края видеть перестал?

Совершенно спокойно, так, словно подобные сцены для заместителя генерального директора были в порядке вещей. А вот машинально потиравшая плечо Агата обомлела – она впервые находилась в этом кабинете, и попасть в него вот так…

Огромное светлое помещение резко дисгармонировало с большинством кабинетов телецентра. И отчего-то внушало страх необъяснимый, от которого хотелось защититься хотя бы сложенными на груди руками, раз уж выйти, испуганно пискнув какое-нибудь маловразумительное извинение, не предоставлялось возможным. И проникавшее своими лучами сквозь сверкавшее чистотой огромное окно октябрьское солнце никакого уюта, к сожалению, не добавляло. Наоборот, только слепило, набегая зайчиками на выкрашенные белой, с едва заметным кремовым отливом, краской стены.

Какой же уютной показалась сейчас родная тёмная каморка!..

Бумаги упали на стол, и Егор Викторович нехотя подтянул их к себе. Что-то показалось отвлёкшейся от созерцания убранства Агате странным на мгновения, но, стоя посреди кабинета и инстинктивно стараясь держаться от тяжело дышавшего Кравцова подальше, никак не могла она сообразить, что же именно.

– Вы совсем больные? Соображаете, что творите?

Вытаращив глаза и совсем забыв о собственном выражении лица в эти мгновения, Агата ошарашенно воззрилась на Дениса, который, казалось, из последних сил сдерживался от крика. Чтобы так разговаривать с начальством, нужно быть или дураком, или наоборот. Первое как-то само собой отпадало, и от того становилось ещё сложнее разобраться в происходившим.

Устало и словно даже отчего-то сочувственно Егор Викторович просмотрел бумаги и, отложив их, медленно снял очки.

– Ну и?

И тут Кравцов сорвался.

– Ну и?! Ты идиот, я не понимаю? Ты же сам, сам, мать твою, подписал это дерьмо, и теперь делаешь вид, что… что? Что ничего не случилось?

– Прекрати. Ты же лучше моего понимаешь…

– Нет, – Денис сжал зубы, и голос вдруг стал напоминать рык. – Не понимаю.

В тёмных глазах – слишком явственное, чтобы оставаться незамеченным, бешенство с примесью чего-то, что никак не желало до конца восприниматься. Чего-то слишком несвойственного, чего-то очень странного.

– Тогда идиот в этом кабинете явно не я, – Егор Викторович подался чуть вперёд. Такое ярко выраженное спокойствие во всём его виде внешнем могло бы поражать, но вместо того лишь ещё больше в непонимание вгоняло. То и дело перебрасывая взгляд с Гончарова на Дениса, Агата чувствовала неконтролируемый озноб, набегавший волнами на плечи, и попросту не знала, что с ним делать.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание, от которого хотелось бежать куда-нибудь подальше. Она ведь просто клеила плёнки, что опять произошло, и как вообще всё это её-то касалось?

Кравцов закрыл глаза, медленно провёл ладонью по лицу и запрокинул голову. Затем вытянул руку и пальцем указал на Агату, даже не взглянув в её сторону. И та инстинктивно подобралась, словно под прицел попав.

– Вы что, действительно хотите отправить туда это?

Голос. Голос изменился за какую-то минуту. И именно он, преисполненный неописуемой усталостью, заставил потерять самоконтроль.

– Да что здесь происходит?!

И даже руками взмахнула странно, с явственным отчаянием выкрикнув мучивший вопрос столь громко, что его, должно быть, прекрасно слышно было даже в коридоре. Кравцов опустил руку, наконец взглянув на неё в секундном удивлении, а Егор Викторович вздохнул. И поздно Агата прикусила язык, поняв, насколько сильную вольность позволила себе при совершенно до того не доросшем носе.

И тут же стало страшно. Страшно от осознания того, что её в любой миг могли в лучшем случае просто выставить за дверь, а в худшем…

Да, Волкова, ты не меняешься.

Катастрофическая бестолочь.

Вновь взяв местами смятые бумаги, Егор Викторович подбородок почесал, а затем, глянув на Кравцова – тот стоял неподвижно, спрятав руки в задние карманы джинсов и голову опустив, – вздохнул.

– У меня в руках приказ на командировку. В Степанакерт. Ты знаешь, где это?

Агата не знала. Не знала и потому поспешила головой помотать, боясь теперь хоть звук какой издать, не то, что ответить нормально.

– Это Нагорный Карабах.^[1]

Молча схватить ртом воздух, которого вмиг не стало словно, и почувствовать, как разом оборвалось всё. На большее не хватило сил.

Ну что, Волкова? Сбылась твоя мечта.

Что же, не рада ты?

Сквозь странную пелену она видела, как подвинул злосчастные бумаги к краю столешницы Егор Викторович и как молча кивнул в их сторону. И совершенно не осознала, насколько негнущимися стали ноги, когда пришлось сделать всего-то два шага.

Текст плыл перед глазами, но это не помешало разглядеть набранные на машинке слова. Набранные, как оказалось, пару часов назад.

ПРИКАЗ № 186 от 05.10.1992 г.

о направлении в командировку

Направить в командировку сроком на 6 дней следующих сотрудников:

1. Кравцов Д. В., корреспондент;

2. Волкова А. М., помощник корреспондента;

3. Ситников В. А., оператор.

Волкова. Волкова А. М.

Помощник корреспондента.

Медленно взгляд переместился ниже.

Место назначения: г. Степанакерт,

респ. Нагорный Карабах.

Очень захотелось вдруг проснуться. Так, как это происходило обычно после кошмара – резко подскочить на подушке и с замедлением осознать, что всё, что казалось реальностью, на деле всего лишь плод разбушевавшейся за день фантазии. Что на самом деле всё хорошо, что жизнь не перевернулась вмиг с ног на голову.

Три поля для подписей были пусты: даже Кравцов не подмахнул бумагу, очевидно, рассчитывая на какие-то изменения. Кравцов, этот фанатик, этот, по словам Володи, «гениальный военный корреспондент», не стал соглашаться на предложенные условия, потому что…

Потому что что?

Медленно сжались и разжались онемевшие пальцы. Всё внутри ходуном ходило, и тошнота в этот раз сидела под горлом особенно тугим комком. Кровь глухо била в голове, и всё это создавало удивительный по силе своей коктейль, от которого напрочь отключалась возможность мыслить трезво.

Агате казалось, что, переступив порог кабинета, она оказалась вдруг в какой-то параллельной действительности, и вихрь эмоций, бушевавший в глубине души, никак не поддавался осознанию. Совсем некстати всплыл в памяти отрывками разговор с Вовкой о работе в прямом подчинении, о разнарядках…

Ручка лежала слишком близко. И размашистая подпись вышла немного кривой.

Тишина звенела, прерываемая лишь тиканьем настенных часов, и тихие щелчки казались грохотом набата.

Медленно Агата обернулась.

Денис показался неживым – столь отрешённо смотрел на неё, как будто бы не видя.

Не видя.

Не веря.

В тёмных глазах – искры и целая палитра эмоций, каждая из которых больно под ребро колола. И почему-то не находилось сил отвернуться или хотя бы отвести собственный взгляд. Казалось, от чего-то катастрофического отделяла пара шагов. Не молчавший ошарашенно Гончаров, а именно то жалкое расстояние, преодолеть которое, по-видимому, просто не хватало сил. Какие-то десятки сантиметров, служившие, возможно, спасением…

Прикрыв на мгновения глаза, Денис дёрнул шеей. И голос его, такой тихий и вкрадчивый, ядом отравил витавшую в кабинете тишину.

– Пошла вон отсюда.

– Сядь, – Егор Викторович словно очнулся и поспешил вернуть упущенную ситуацию под контроль. И Агата буквально рухнула на дерматиновый диван, стоявший у стены. – Ты же не хуже моего правила знаешь.

Последнее уже к Кравцову относилось, и тот осклабился вдруг – совсем страшно, совсем не по-человечески. Фыркнул как-то странно и указал на злосчастные листки.

– Я это не подпишу.

– Денис! А кто поедет? Кто ещё? Анисимов, у которого сын месяц назад родился? Терентьев? Он десять дней назад вернулся. Ну, кто, скажи мне, кто? Мы с Борей и так до последнего тянули с тобой, и, сам же видишь, всего шесть дней, меньшего не бывает.