Светлана Комракова
Полярный – Москва
Судовая Вишня
От Судовой Вишни остались отрывочные воспоминания: очень обильный разноцветный рынок, очень вкусные вареники, которыми нас кормили родственники Тараса, очень красивая племянница с мужским именем Ярослава в белой воздушной кофточке, щенок, очень маленький и толстенький, чёрного цвета, который цапнул меня за палец.
Из Ессентуков приехала в Судовую Вишню и тётя Рая. А моих родителей мы с дядей Тарасом ездили встречать во Львов. Автобус был полный, дядя Тарас всё хотел с ребёнком, со мной, перейти вперёд, думая, что сзади двигатель и плохой воздух, но, перебравшись, поняли, что двигатель у автобуса впереди, да так уж и доехали. Встретили моих родителей и долго гуляли по городу в ожидании автобуса до Судовой Вишни.
Львов – город фонтанов и цветов! Даже часы со стрелками – все в маленьких цветочках. И люди друг к другу обращались «пан» и «пани». Это было так странно слышать в 1962 году.
А вот чёткое воспоминание: мама, Раиса и я гуляли в окрестностях Судовой Вишни. Места там очень красивые. Набрели на маленькую церковь или часовню, рядом безымянные могилы. Женщины нарвали цветов, положили на холмики. А на следующий день мама говорит Раисе: «Приснился мне парень из нашей деревни, что пропал без вести на войне, может, он и похоронен там, где вчера цветы положили?»
Проблемы взрослых
У моей мамы был большой отпуск – 40 дней. Но ей всегда казалось, что проходит он быстро. Нет-нет да и скажет: «Отпуск мой разматывается…» Она всегда с радостью ехала в деревню. Ей всё здесь нравилось. Всё было родное и близкое. В Полярный же возвращалась с неохотой. На обратном пути вспоминали с тётей Раей всякие страшные случаи в Полярном. Мне такие разговоры очень не нравились. Я была уверена, что в Полярном всё прекрасно. Но, к сожалению, настало время, когда мне тоже пришлось убедиться, что «не всё спокойно в датском королевстве».
Это случилось, когда мы жили на Североморской улице, занимали 2 комнаты в коммунальной квартире. Я училась во вторую смену, поэтому рано не вставала. Но на этот раз я проснулась от грохота. Было темно, хотя это не означало, что было рано, так как наступила полярная ночь и светало поздно. Грохот раздавался откуда-то с улицы, и, когда я подошла к окну, за окном сверкнуло что-то яркое. Мысль о грозе успела промелькнуть в моей голове, но тут же стало ясно, что для грозы не сезон. Я вышла из своей комнаты. Взрослых дома не было. В комнате родителей спал мой младший брат, оставленный дома по случаю карантина – у соседских детей было что-то заразное. Вскоре пришла мама. Оказалось, все мамы разбежались с работы, чтобы проверить своих детей.
А случилось вот что: в подплаве на подводной дизельной лодке произошёл взрыв. То яркое, что я видела в окне, был осколок, каких много пролетело по городу. В домах, что рядом с подплавом, повыбивало окна. Убитых и раненых военнослужащих было очень много. Трагедия произошла страшная.
По молодости лет я совсем не интересовалась, писала ли что-нибудь об этом советская пресса, но из разговоров взрослых запомнилось, что о случившемся говорили вражеские радиостанции, даже называли фамилии командиров потерпевших подлодок, что поразило моё воображение.
Спустя несколько лет внутри двора Циркульного магазина появился памятник погибшим подводникам. Но громко об этой трагедии говорить было не принято. Зато позже много говорили о подводной лодке, ушедшей в автономное плаванье и не вернувшейся. В это же самое время на экраны вышел фильм «ЧП – чрезвычайное происшествие» о советском корабле, захваченном в плен нашими врагами. Мама всё проводила аналогии с пропавшей подлодкой.
Помню пожар, вспыхнувший в подплаве, когда загорелся причал. Это было уже много лет спустя после взрыва. Но теперь при появлении на причале пламени, все лодки «выскочили» в залив, а кое-кто из командиров скомандовал срочное погружение. В этот раз жертв не было. Пожар был быстро потушен, но думаю, что он был бы страшен, если бы подлодки не разбежались по заливу. Этот пожар я видела сама. А сколько подобного было, но я не знала об этом в силу возраста и осторожности взрослых? Вот по этим причинам мама и не любила возвращаться в Полярный.
Зато я, когда отпуск родителей подходил к концу и надо было возвращаться, ликовала! К тому времени я уже начинала тяготиться деревенской жизнью, вспоминала своих полярнинских подруг, и меня сильно тянуло домой.
Вернувшись, я первым делом принималась за почту. Журнал «Пионер», газета «Пионерская правда» – всё это всегда выписывалось, за лето скапливалось и казалось ужасно интересным.
В оставшиеся от каникул дни у меня была возможность всё, не торопясь, с удовольствием прочесть, навестить вернувшихся подруг и с нетерпением ждать 1-е сентября.
Первая учительница
Когда я пошла в первый класс, у меня появился брат. Он родился 25 августа, мама с ним была в больнице, поэтому в школу 1-го сентября меня провожала какая-то мамина знакомая. Когда из больницы появилась моя мама с братом Серёжей (папа и теперь не забыл про семейные инициалы), у неё было много дел, она уставала, неважно себя чувствовала, в общем, ей было не до меня. И все палочки и закорючки я начала осваивать самостоятельно. Особенно я полюбила прописи. Мне очень нравилось выписывать буквы, связывая их замысловатыми крючками, чтобы при этом они были написаны, не отрывая руки от листа тетради.
Имя первой моей учительницы – Евгения Фёдоровна. Она была строгая и справедливая, пока однажды мне не пришлось засомневаться в последнем. Со мной за одной партой сидела девочка Лида Кузякина. Она любила поговорить. И однажды, когда посторонний шум начал мешать Евгении Фёдоровне, та сказала: «Если кто-то будет болтать, завяжу рот платком». Установилась тишина, но ненадолго. Лида Кузякина снова что-то стала мне говорить, я молча достала из кармана платок, повернулась к Лиде и начала завязывать ей рот платком. Та, естественно, сопротивлялась, и тут я услышала: «Комракова! Что ты делаешь? Как тебе не стыдно?»
Я молча смотрела на возмущённую Евгению Фёдоровну. Как же так? Она только что пообещала завязать рот тому, кто будет ей мешать, Лида мешала, я решила помочь и совсем не понимала, за что меня ругают. Тогда я страшно обиделась на учительницу.
Хореография
Учёба в начальной школе давалась мне легко, времени свободного у меня было много, и я стала посещать различные кружки.
Во-первых, я очень любила танцевать и стала заниматься в хореографической студии, которая была в Доме пионеров в Старом Полярном. От нового Полярного к старому вёл мост. Его называли – Чёртов мост. Весь наш город расположен на сопках, и этот Чёртов мост то спускается вниз, то нависает над небольшой речкой, что течёт внизу, то карабкается вверх на сопку. Как минуешь этот мост, а он деревянный, неширокий, старенький, так ты и в Старом Полярном. Недалеко налево белое одноэтажное здание Дома пионеров. Мне нравилось заниматься хореографией, нравились упражнения у станка, народные танцы. Я с удовольствием принимала в них участие.
Как-то пришла к маме соседка и сказала про меня непонятную фразу: «Занимается балетом? Вырастет – и мы услышим: „Сенсация! Сенсация! Вторая Уланова!“» В этой фразе было сразу два непонятных слова: сенсация и Уланова. Позже я узнала их смысл, но соседкино пророчество не сбылось.
Уроки музыки
Ещё мне очень хотелось заниматься музыкой. В Доме офицеров открывалась музыкальная студия. Детей пригласили на прослушивание. Мы ходили под музыку по кругу, выполняли какие-то команды, в итоге меня не приняли. Я безутешно рыдала. Та же соседка сказала моей маме, с кем ей надо поговорить, мама поговорила, и теперь меня взяли без всякого прослушивания…
Своих самых первых учителей музыки я совсем не помню, в памяти остались те, что занимались со мной уже старшей школьницей. Одну из них звали Изабелла Константиновна. Это была миниатюрная темноволосая красивая женщина, обожавшая музыку и терпевшая нас. Она вела специальность – фортепиано и сольфеджио. Когда я разучивала «Песню без слов» Мендельсона, Изабелла Константиновна нарисовала в моей тетрадке целую картину: каналы Венеции, лодку, гондольеров, луну и даже лунную дорожку. Рассказывала и объясняла она вдохновенно, но мои результаты были весьма посредственными.
На уроках сольфеджио, когда нас собиралось несколько учениц, помимо объяснения интервалов, аккордов и ладов, Изабелла Константиновна рассказывала нам о днях своей молодости, проведённых в Ялте, где она была студенткой. Мы сидели в одной из уютных комнат Дома офицеров, за круглым столом, делали нужные записи, слушали Изабеллу Константиновну, которая сидела за этим же столом, набросив на плечи меховую шубку. Скоро она с этой шубкой перестала расставаться, начала полнеть и вдруг пропала. Нет уроков музыки у меня, нет у другой знакомой девочки, нет занятий по сольфеджио. Зато совершенно необыкновенная для девчонок новость: Изабелла Константиновна уехала в Мурманск, где родила мальчика. Город наш маленький, все знали, что учительница наша не замужем, – и вдруг ребёнок. И интересно, и непонятно.
Спустя какое-то время Изабелла Константиновна появилась в Полярном. И мы, её ученицы, пришли к ней домой. Она жила в маленькой двухкомнатной квартире. Первая комната – проходная, за ней – другая, поменьше. «Хрущёвская» квартира. Малыша мы не видели, он спал в другой комнате. Изабелла Константиновна нас встретила радушно, усадила, а сама села к пианино и заиграла. Мы удивились – ведь ребёнок спит. «Пусть привыкает к музыке!» – ответила Изабелла Константиновна. А уроков музыки у нас она больше не вела.
Имя следующей учительницы музыки Зоя Михайловна. Обликом она была совершенная простушка. Задала мне десятый вальс Шопена. Я начала разучивать, но нельзя сказать, что дело шло хорошо. Учительница решила мне показать, как надо, села за пианино и со словами «представь, как под этот вальс танцуют пары на танцплощадке» принялась играть Шопена. Уже тогда у меня были сомнения насчёт танцев под Шопена, но я промолчала.
Как-то во время урока учительница поинтересовалась у меня, что такое торшер, и я с плохо скрытым изумлением объяснила, что это такое. А затем в наш город приехал на гастроли оркестр под управлением Эдди Рознера. Я с упоением рассказывала об этом событии своей учительнице музыки, предвкушая радость от предстоящего концерта, как вдруг она спросила меня: «А что она поёт, эта Эдди Рознер?» Но, к счастью, подошёл конец учебного года, я сдала экзамены по фортепиано, и на этом моё музыкальное образование закончилось.
Вокал и прочее
Я, правда, ещё пела! И пела соло. Аккомпанировал мне на баяне какой-то дядечка. Я пела пионерские и патриотические песни, выходя на сцену в школьной форме с белым фартуком и белыми бантами.
Получается, что я всегда принимала участие в школьных концертах, были ли они в школе или в Доме офицеров. Я либо пела, либо играла на фортепиано, либо танцевала зажигательный молдавский танец, либо читала стихи! Считалось, что стихи я читаю хорошо.
Ещё я занималась в фотокружке. И мама купила мне фотоаппарат «Зоркий-4» за 55 рублей, который через месяц подешевел и стал стоить 45 рублей, что маме было обидно.
Ещё я рисовала в художественном кружке овалы и пирамиды, отбрасывающие тени. Это было ужасно скучно. Те, кто освоили тени, срисовывали с цветных открыток. Всё это не воодушевило меня, кружок я забросила, рисовать умею лишь слона, вид сзади.
Политинформация
Моя первая учительница Евгения Фёдоровна учила меня 4 года. С 1-го по 4-й классы. Где-то с 3-го класса у нас были еженедельные политинформации. Мы должны были делать сообщения по очереди. И, когда подошла моя очередь, я об этом вспомнила буквально в последнюю минуту.
Начала дома хватать газеты «Пионерская правда». Все статьи казались мне скучными, неинтересными, лишёнными оттенка чего-то необычного. Тут мне на глаза попалась газета с жуткой статьёй о том, что в какой-то капиталистической стране так всё плохо, что крысы съели или чуть не съели маленького мальчика. Я смутно помнила, что об этом кто-то уже рассказывал, но времени найти что-то более сильное по впечатлению не было, а вся остальная информация была серой и скучной. И вот я на политинформации выкладываю эту устаревшую статью, но, как ни странно, и класс и учительница всё это проглатывают, а мне вместо облегчения становится за себя стыдно.
Гагарин
Так устроена человеческая память, что необычные события остаются в ней надолго, порой навсегда. И, наверное, любой человек смутно помнит события и дела прошлого четверга и прекрасно помнит, что он делал 12 апреля 1961 года.
В Полярном утро этого дня было хмурым, серым, солнца не было и в помине. В таком же сером настроении я шла с бидончиком за молоком. Стоя в очереди, погружённая в свои тоже почему-то серые мысли, стала немного прислушиваться к разговорам окружающих и удивляться тому, какую глупость они несут: человек полетел в космос! Вот сказки-то! Не поверив ни одному слову тётенек в очереди, вернулась с молоком домой и лишь пришедшая на обед мама убедила меня, что действительно Юрий Гагарин полетел на ракете в космос! Она слышала об этом по радио!
Кажется, даже погода сразу улучшилась, во всяком случае моё мрачное настроение исчезло без следа, а радость и ликование в школе среди ребят второй смены было настолько безудержным, что учителя сочли за благо отпустить нас с уроков.
Приём в пионеры
Ещё одна яркая и светлая дата в моей биографии. 22 апреля 1961 года меня принимали в пионеры.
Мамой заранее была куплена пионерская форма, красный пионерский галстук. Всё это выглаженное лежало на стуле и ждало утра 22 апреля. А утро всё никак не наступало. Моё желание стать пионеркой было настолько сильно, что, казалось, не хватит никакого терпения дождаться утра, потому как глаза не закрывались, спать не хотелось, но светлая весенняя ночь всё тянулась…
Казалось, я только задремала, как в комнату вошла мама, чтобы меня разбудить. И вот я в белой красивой рубашке, серой юбке, мама аккуратно заплела мои жиденькие косички – и пора отправляться в школу, а оттуда дружно в Дом офицеров, где и происходила торжественная церемония приёма в пионеры.
«Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих старших товарищей торжественно обещаю: горячо любить свою Родину, жить, учиться и работать, как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия».
Кто из моих ровесников не помнит этой клятвы? А на задней обложке тонких тетрадок в линейку эта пионерская клятва была напечатана.
Первый телевизор
День, когда мы купили телевизор, помню хорошо. Выбрали в магазине не самый дорогой. Самый дорогой был «Рубин», и все покупали его, но папа решил сэкономить, выбрал другой, с плохо запоминающимся названием. Принесли покупку домой, и кто-то помогал устанавливать и налаживать новый телевизор, а я сидела в комнате соседей Сбитневых и смотрела фильм «Безмолвная звезда».
Это была фантастика. О том, что население Венеры изобрело какое-то страшное смертельное оружие и решило сбросить это оружие на нашу Землю, чтобы истребить землян. Но кто-то всё-таки решил предупредить население нашей планеты и послал сообщение на Землю. Это сообщение с грохотом, ураганом и пожаром пронеслось над тайгой и получило название Тунгусский метеорит. Но наши умные учёные поняли, что это послание с Венеры. И вот уже на Венеру летит корабль с нашими космонавтами. А вдогонку им летит расшифрованное сообщение венерян. Всё это смотрелось даже по чёрно-белому телевизору с интересом. Но, когда земляне прилетели на Венеру, они увидели картину страшного разрушения и поняли, что жители Венеры не успели применить своё оружие против землян. Оно истребило их самих. И вот эти картины мёртвой планеты, разрушенных городов, человеческие тени, оставшиеся на уцелевших стенах зданий, как в Хиросиме, произвели на меня страшное и тяжёлое впечатление.
Я плохо спала в эту ночь. А у меня уже была своя комната всё в той же коммунальной квартире. Я даже пошла к маме ночью за утешением. Так запомнился мне день, когда мы купили телевизор.
Драматический талант
Были у меня и актёрские способности. Первое их проявление было довольно своеобразным.
На общей кухне нашей коммунальной квартиры стояли столы соседей и наш. Наш был около окна. Помню такой эпизод. Я уже была школьница, уже у нас был телевизор. И по этому телевизору показали фильм «Евгений Онегин». Мне было страшно обидно за Татьяну. Она – такая умная и красивая, а Онегин – такой глупый и холодный. И вот сижу я одна на кухне, обедаю. Передо мной суп, который я терпеть не могу. У меня в детстве вообще был неважный аппетит. Сижу, мучаюсь и вспоминаю вчерашний фильм. Вот я – Татьяна… Подходит ко мне Онегин, я сердита на него и грожу воображаемому Онегину кулаком, в котором зажата вилка. (А! это уже был не суп, а второе.) Тут из своей кладовочки появляется соседская бабушка и бежит жаловаться моей маме, что я вместо того, чтобы есть, ковыряю вилкой кухонный стол.
Подруги
Я уже училась в классе шестом. Как-то за мной пришли мои подружки звать меня в кино на вечерний сеанс фильма «Легенда о любви». А мама не пускает. Подружки пытаются уговорить мою маму. А у неё неважное настроение, она занята какими-то домашними делами и мне в сердцах говорит: «Можешь идти, но я тебя не отпускаю». И я остаюсь дома. Вот так. Ни ругани, ни криков, ни нравоучений. Мама строгая? Или я такая послушная?
По-настоящему близких подруг у меня было две: Женя Эрдман и Ира Бунина. Женя – худенькая, тёмненькая, умная девочка. Очень чётко помню её лицо: смуглое, узкое с карими глазами. Ира Бунина – красивая, сероглазая и взрослая, хотя все мы были ровесницами.
Родители Иры Буниной вели, как мне казалось, очень бурный образ жизни по сравнению с моими. У них были частые гости, шумные компании с вином.
Квартира у них была маленькая, двухкомнатная, одна комната проходная, где спали Ира с младшей сестрой, другая комната – спальня родителей; была ещё тёмная комната без окна – кладовочка, где спала бабушка. Я любила бывать у Иры в доме. Её маму звали так же, как и мою, – Валентина.
Однажды я пришла к Ире, когда у них дома было много гостей. Все сидели за столом, вели шумные разговоры. Мы с Ирой уединились в родительской спальне и оттуда слушали, как Ирин папа рассказывал анекдот: «Пушкин на коне. Дама, желая сделать ему комплимент, говорит: „Пушкин, Вы на коне – как капитан на пароходе!“ Пушкин приподнимает своему коню хвост: „Прошу в каюту!“» Мы с Ириной упали от хохота, тем более что анекдот был не столько услышан, сколько подслушан. И запомнился на всю жизнь.
Ирин папа был подводником. Его гости, тоже подводники, были людьми интересными, смелыми, весёлыми.
А папу Жени довольно скоро перевели в Североморск, она, переехав, писала нам письма и звала в гости.
И вот как-то осенью, собравшись вдвоём с Ирой, мы решили навестить Женю в Североморске. Родители нас отпустили, и мы отправились с ночёвкой. Сели на вечерний рейсовый катер и через час уже были в Североморске, без труда нашли нужный адрес. Но дверь на наши звонки никто не открывал. Несколько обескураженные мы погуляли какое-то время по Североморску, а когда вернулись – дома были Женя и бабушка. Разговорам не было конца.
Утром проснулись, работает на кухне радио. Из него доносится: «Жил да был чёрный кот за углом. И кота ненавидел весь дом!» Песню знали наизусть, вот когда она появилась, это был 1964 год.
После отъезда Жени у меня в подругах осталась только Ира. Женя ещё какое-то время писала нам письма, но потом наша переписка заглохла. Переводы наших военных родителей на другое место службы разлучали нас, но на место уехавших приезжали новые ребята, поэтому состав учеников нашей школы никогда не был постоянным.
Ира была симпатичной девочкой с большими серыми глазами, русыми волосами, с приятным лицом. Умная и интересная. Рано оформившаяся, в 13 лет девушка уже, а не девочка. У неё была подруга Надя Истомина, чуть старше нас. И когда Надиного папу перевели в Североморск, то её иногда отпускали в Полярный навестить подруг.
И вот как-то идём по городу – Ира, Надя и я. Сзади свист. Идём дальше, снова свист. Ира мне: «Посмотри, кто там!» Я послушно оглядываюсь, вижу каких-то незнакомых парней. И только тут чувствую разницу: они, гордые и неприступные, идут, не оглядываясь, а я могу и посмотреть, кто это свистит! Не им ли? Я почувствовала себя униженной, наверно, поэтому и запомнился этот мелкий случай. И появился стойкий иммунитет – никогда не оборачиваться на свист.
Вскоре Надя совсем перестала приезжать, а с Ирой мы дружили.
