Светлана Каныгина
Палач
С этими словами Идо отбросил от себя одеяло и уже сел на кровати, чтобы подняться, но неудержимо изверг из желудка и так и остался сидеть, унимая дыхание и утираясь рукавом.
– Рано вам ещё на ноги вставать,– подойдя к печи, сказал незнакомец.
Прикрыв дверцу топки, он вернулся к кровати, поправил подушку и помог Ивану снова улечься.
– Всё вы хорошо рассуждаете, складно,– произнёс незнакомец, оглядываясь по сторонам.
Он живо перебрал брошенные на столе вещи и осмотрел те, что висели на двери, а после встал на колени у кровати и, найдя под ней тряпку, начал вытирать с пола рвоту.
– Всё складно,– опять произнёс он,– Но у всего есть и вторая сторона. Знаю я эту вашу историю. О ней я не случайно услышал. Мне пришлось побывать в доме, где она доподлинно, лучше, чем кому-либо известна. Та женщина была действительно очень хороша собой. Смолоду черты её своей прелестью мужчин привлекали. В дом торговца она попала по рекомендательному письму, которое написала одна богатая графиня. У неё служила мать той девицы. Работницей женщина была хорошей, а потому и дочку её было не стыдно предложить знакомому в домашние слуги. Торговец как увидел красавицу, так сразу и увёз, даже думать не стал. И начала она в его доме работать, то на кухне, то по другим домашним делам. Исправно трудилась. Жалоб на неё не случалось. Но вот, что произошло. Хозяин хоть и с женой был, а оставить служанку без внимания не смог. И до того у него ум помутился, что решил он себя от преград к ней избавить. Определил торговец служанку в пансион обучаться. Туда к ней и ездил. Однако, вышло так, что девица от него животом покруглела. Этого женатому человеку совсем не нужно было, и он тайно отправил её к матери от бремени избавиться. Та была уже стара и, отпущенная хозяйкой на покой с хорошей оплатой, спокойно доживала свой век в маленьком доме в отчей деревушке. Богобоязненная была женщина, добрая; дочь любила и от внука отказаться не смогла. Уговорила мать дочку оставить ребёнка живым: не говоря о том хозяину, выносить и скрыть его. Служанка тогда торговца письмом уведомила, в котором говорила о недуге, что заставил её надолго слечь. И он поверил, потому что слышал, чем умерщвление утробное оборачивается. Сберегла девица ребенка, родила, но сроком раньше и сильно нездорового мальчика. Лежачим он был в младенчестве и, когда срок пришел на ноги становиться, так и не поднялся. Слабость в нём жила, как в старике. Он всё спал и спал, и не мог собрать сил, чтобы хоть час продержать глаза открытыми. Словом, не жил человек, а как родился, так медленно умирал. Про него деревенские ворожеи только одно и говорили: не долго несчастному мучиться осталось. Девица, конечно, в скором времени после родов в хозяйский дом вернулась, но уже не просто работала, а с отчаянным желанием уберечь мальчика от гибели. Полюбила она своего немощного сына так сильно, что нельзя себе и представить, и не смогла найти иного способа его на ноги поднять, как у иностранного доктора в столичной лечебнице. В те дни и решилась она на кражу пойти. Денег на заботы о мальчике требовалось всё больше, поэтому за одним воровством пошло второе, за вторым третье, и уже не было у служанки дороги назад,– незнакомец взглянул на дверцу печи,– Судили её как и должно,– сказал он с тяжелым вздохом,– И за дела свои она до сих пор живёт узницей. Живёт служанка. Живёт и её сын. Много времени смерть у его кровати провела, крепко его руку держала, но забирать передумала. Положено было немощному мальчику умереть, и всё же, положенное изменилось.
Закончив свой рассказ, незнакомец перевёл взгляд на палача. Иван молчал, отвернувшись к стене.
– Правильно говорят,– хрипло произнёс он через минуту,– Что ей, дворовой девке, может сделаться?! Такие живут долго. А при тех деньгах, что она наворовала, любого хворого от болезни излечить можно.
– Да что же вы, в самом деле!– вдруг подскочив со стула, закричал незнакомец и гневно всплеснул руками,– Не найти мне для вас объяснения!
Он раздраженно зашагал к двери, но остановился на полпути и, подперев бока руками, стоял так, задумавшись. Затем обернулся на палача, описал его взглядом и подошёл к печи. Сняв с приполка сапоги, незнакомец перекинул их через плечо и открыл печную дверцу. Словно осознав себя свободным, огонь потянулся за ней сквозь решётку, но потом снова вполз обратно и, кротко перетоптываясь, заплясал на углях.
Незнакомец вновь оглянулся на Идо. Иван больше не смотрел в стену. Его взгляд, рассеянный и несколько взволнованный, был устремлён туда, где в печи играло пламя.
Вздохнув, незнакомец закрыл дверцу и отошёл к окну.
Когда он опять обернулся, глаза палача были уже закрыты: он спал.
Приближалось утро. Дождь стих и только моросил, беззвучно и невидимо, напоминая о себе лишь редким стучащим звуком, что раздавался то ближе, то дальше, и был создан стекающими с крыши и ветвей деревьев каплями воды. Рассветный час был уже совсем близко. Готовясь встретить его приход, всё вокруг умолкало.
Разбудили Идо абсолютная тишина и прохлада, зябко касающаяся его носа и неприкрытых плеч. Палач открыл глаза и украдкой посмотрел на печную топку. Дверца её была открыта, но огонь в ней больше не горел.
Незнакомец сидел на стуле, теперь обут в сапоги и одет в застегнутый на все пуговицы жакет.
– Ну вот,– сказал он, улыбаясь,– Ночь прошла, и пора уходить.
Идо сел на кровати и, вытянув вперёд ногу, пошевелил пальцами.
– Не так уж крепок оказался сатанинский яд,– посмеиваясь, сказал он.
Незнакомец улыбнулся в ответ, поднялся со стула и пошёл к двери. Следом за ним, пошатываясь, побрёл завернутый в одеяло Идо.
На улице всё ещё было темно, но свет поднимающегося солнца уже окрасил небо над лесом жёлто-красным заревом. Откуда-то издалека глухо доносились отзвуки хриплого петушиного пения и собачий лай.
Глубоко втянув ноздрями воздух, незнакомец с паром выдохнул и спустился по ступеням крыльца. Обернувшись, он улыбнулся палачу, махнул ему рукой и пошёл по ведущей от дома тропе.
– Вот видите, прав я оказался,– догнал его голос Идо,– Не время мне умирать. И не такой я плохой человек, чтобы от постыдной казни скончаться.
Незнакомец остановился. Он повернулся в пол-оборота и, оглядев ветхий дом и стоящего в его дверях укутанного в одеяло палача, ответил:
– Смерть часов жизни не считает. Но, зная о людях всё, приходит всегда вовремя,– и вполголоса, но уже окончательно уходя, добавил,– Для иного же человека она не видит вернее казни, чем оставить его, обрекая долго жить.
Идо не слышал последних слов незнакомца. Зябко кутаясь в одеяло, и лениво зевая, он провожал его взглядом и думал о том, как тому должно быть гадостно сейчас идти по раскисшей земляной грязи, и как долго ему потом придётся очищать от неё сапоги…
