Светлана Геннадьевна Леонтьева
Соцгород – 2 против секты
А Саныч? Он брат твой, он, чудесный твой братик, твой братище, брательник! Он простит нас, ибо великодушен, как неземное существо, а почти небесное, возносящееся. Да, Саныч груб, вспыльчив, неотёсан. Да, Полине было на роду написано – замужество с ним. И мытарство возле него, и служение ему, и отчаянная верность, пока не появился ты – Нестор! Ты создал Полину, как Галатею, ты написал «Слово о Любви», ты!
И ты полюбил её. И у брата увёл. И теперь здесь в яме умираешь!
У крысы было лицо Поли, были мелкие, белые, ровные зубы, она ими перекусила тугую ленту. Она потянула за рукав, дернула резко. И вывих вправился. Плечо встало на место. От боли Нестор снова ввалился в яму и отключился. Очнулся он от того, что солнце ярко светило пряом в глаза. Ягоды по-прежнему свисали, сами тянулись красными язычками, целуя Нестора в губы. Сок лился и лился. Кляп давно выпал сам, видимо, от крика боли, коим наполнился рот Нестора. И сок ягод наполнил гортань. И Нестор сделал глоток. Затем ещё один. И ещё. Ещё.
Нестор развязал тугой узел на лодыжках. И стал потихоньку выкарабкиваться из ямы. Край был сухим и глинистым. Нестор сделал шаг, покачнулся. Упал. И потерял сознание. И забыл, кто он такой. Это называется амнезия. Временная потеря себя.
Нестор снова протянул руку. И Полина погладила его ладонь. Она была сухая и шершавая. Язык у Полины был мягкий. Влажный. Как у мыши или бурундучихи. Нестор плохо помнил, зачем он в этом лесу лежит вблизи какого-то города. Он только ощущал ягодные, сладкие прикосновения. Манящие, земноводные, словно кисточкой. Белка! Это животное особенное, неотмирное. У древних славян по поверью белка – находилась в распоряжении Перуна. Маленькую пушистую красавицу связывали с самим громовержцем, ведь она могла колоть орехи и желуди подобно тому, как небесный и плотоядный Перун колол дубы и камни. Скандинавы были уверены, что животное, снующее по дереву вверх-вниз – на стороне коварного грома Локи. В христианской традиции считается, что этот зверёк стал свидетелем грехопадения Евы и Адама. Белочка прикрыла глаза хвостом, узким и лысым, как у крысы. За что и получила в награду шикарное опахало всем на зависть.
Если белка держит в лапках орех, то скоро по примете выйдете замуж. Если белка несёт в лапках кусок хлеба – к прибыли. Белочка забежала в помещение, готовьтесь к встрече с близким человеком, который дорог. Особенно это актуально, если кто-то сейчас далеко – человек скоро вернется. Животное съело что-то со стола, ждут финансовые поступления. В гости пришел маленький бельчонок – у семьи скоро появятся дети. Выгонять белок нельзя, иначе все хорошие известия заберут с собой. Стучит в окно, прибежала на свадьбу и другие поверья Если белка села на подоконнике, крыльце, стучит в окно или барабанит в дверь – приближаются гости. Увидели на дереве прыгающую белку к встрече со старыми друзьями.
Появившееся на свадебной процессии животное предвещает долгую и счастливую жизнь брачующимся. Есть суеверие – увидеть белку на кладбище к неприятностям. Если видите, что белки начинают стремительно делать запасы, предстоит очень холодная зима. Нестор знал, что Полина, милая Потечка, золотая девочка пишет календарь народных примет. И про белок – принадлежит перу Поти! И белка взяла ладонь Нестора, прижала её к своему пушистому животу, согрела руку. Приятная теплота разлилась по телу.
Вывихнутая рука нестерпимо болела. Но белка суетилась возле распластанного тела Нестора, прижималась к нему всем телом. Обжигала теплом. Нестор пополз по траве…
Вдали горел костёр. Что это такое на самом деле? Вещее пламя или пионерское детство? Или песни под гитару, стихи и музыка? Долгие, честные разговоры, рассказы или некий ритуал языческий? Мы – члены секты костров и притч!
Рассказывай! Рассказывай!
Нестор, теперь твоя очередь!
Он дополз. Приподнялся. Но упал на колени.
И стал говорить, рассказывать, шептать! Или кричать? Орать? Пока его везли на «Скорой» в больницу! И он всё помнил. И одновременно всё забыл. Если костёр, то обязательно разговоры! Песни! Рассказы…
НОВЕЛЛЫ, РАССКАЗАННЫЕ В ДОЛГИХ ОТСИДКАХ В ПОДВАЛЕ
Люди прятались от смерти. Вот жили-жили о том, что умирать не думали. И тут вдруг враз: надо укрываться, спасаться, детей беречь, стариков вызволять.
Секта – это страшное действо, разрушительное. Люди! Бойтесь сект!
Дети, дети, хотите вам расскажу про Зайца? – спросил кто-то сидящий в углу. Кажется, это был школьный учитель.
– Хотим! – отозвались дети.
У них были бледные лица. Желтоватые складки на щеках. Они уже не плакали. Только слушали и слушали.
А за стенами подвала слышались взрывы, разрывы снарядов.
Итак, про Зайца рассказ «ПРОЗАИК»:
«…Снежные цветы переваливались через ограду. Заяц шмыгнул в сад, предвидя скорое угощение. Поточив когти о кору яблони, он повёл усами, вздрагивая от голода. Казалось, что жёлтое марево деревьев само наплывало, приближалось, маня запахами ушастого гостя. Но старый, потрёпанный жизнью Заяц был хитёр, он не торопился. За садом был огород, где под плотным слоем снега набухали листья, не выкопанной ещё с осени капусты.
Родись Заяц во времена Яблочного Разговения, всё было бы иначе. Но на нашего Зайца была возложена специальная миссия. Озяблый, длинноухий, широколапый, он легко передвигался по лесам и оврагам, трепеща от ягодности и мшистости болот. Этот Заяц был особенный!
Утро закончилось счастливо, Заяц насытился и ускакал обратно в засиротевшие, охлябистые дали. Дали – золочёные куполами церквушек. Дали – переливчатые, как дорожный колокольчик. Дали – нескончаемые, печальные, тревожные, разбойные! Дали – топтаные войнами, возрождённые миром, исхоженные богатырями, красавицами, богачами и нищими. Дали, бережно хранящие следы сапог, лаптей, кроссовок, босоножек. Обувок: лакированных, яловичных, кожаных, модных, деревенских, растоптанных, недавно купленных, пахнущих лавандой, полынью, лебедой, мхом, песками Каракумов, мятой дорог и тропинок. О, милая, лазоревая, путешествующая страна моя!
Люди в пути легко знакомятся друг с другом, сходятся, сдруживаются, обмениваются адресами, визитками, открытками, номерами телефонов и даже марками. Можно, не прерывая дороги исповедаться, выложить душу, отдать последнюю рубаху, выведать тайны. Можно насытиться новью, необходимою и не нужною тебе, не укладывающуюся в науку, логику, пугающую и отталкивающую, притягивающую и неудобоваримую. Мы – путешественники по времени и пространству любим сказки, легенды, истории правдоподобные и неправдоподобные, страшные, взахлёб рассказанные, великие, малые. Любим до дрожания на ресницах первых слёз, до глубины не исповеданных душ, до коварства и жёсткой невинной капли заячьей крови на кончике ножа. Сказки – детективы. Сказки – быстрописки. Сказки блокбастеры. Тем более, что. окутали нас иновремённые, тревожные, яблоневые, капустные заячьи шали. Опоясали нас морковными, звериными, мировыми следами. Вгребли, вграбастали, вчесали в дорогу. А Заяц перепрыгивал с одного дерева на другое, в одной ветки на другую. И не было слова такого, заклинания, заговора, чтобы остановить могучего, пламенного, огнеликого, травомерного Зайца. Он взлетал вверх, нырял вниз, вновь взмывал, как ангел белый, ангел милый! Затем, перекувыркнувшись, как в цирке, потешно взбрыкивал лапами. Осинки трепетали, хлопая в сосульчатые, снежнокрупитчатые, морозные ладони. И вновь воцарялась колдовская ведьминская тишина. Но Заяц не верил ей, он ещё больше настораживался, храня себя для прыжка в будущее. Когда он закончил свою сюиту, было уже заполночь. Никто не обещал ему успех. Но Зайца это не страшило. Многие его «невостребованные вещи» через некоторое время становились востребованными. Находились люди – ценители и почитатели его зимо-весна-осень-летописания! И не тревожно Зайцу! И не пустынно! И не темно в этом мраке!
Заяц готовился к весне. В ожидании деда Мазая, перемен к лучшему, сытому летнему периоду. Заяц передвигался по талому снегу. По просёлкам, по притоптанному, приосизлому насту. Продувные ветра царили в округе. Нежные совиные пришёптывания затихали после полуночи, в полдень по мышиному скреблись сосновые лапы о плотную стену полынного света. Близилось время первых экскурсий, радостных голосов десятиклассниц. Эгоистично счастливая пора!
Заяц прошмыгнул мимо крылечка, обогнул дорожку и притих под деревцем. Солнце слабо жестикулировало лучами заката. Зимние цветы повернули слабые свои головки в сторону исчезающих лучей. О, старомодный интерес к великому, мимо проходящему, углублённому в себя! А ткань растягивалась, эластичная, нарядная, целомудренная праздничная! Длины-то в ней – с аршин будет, а на десятилетия хватило, на столетия тоже! Дотянулась эта ткань до нашего века, продолжая тянуться-растягиваться, расширяться-увеличиваться, не утончаясь, не рвясь, шагрень да и только! Наши лоскутки ложились заплатками, пристрачиваясь к великой материи. Они ветвились бахромой, кружевами, бисером ложились, новогодним серпантином высыпались. Иногда прикалывались брошами или значками с изображением вождей, полководцев, конармейцев, античных героев. В центре всего красовались спортивные вымпелы и кубки, иллюстрирующие лыжные, конькобежные, лёгкоатлетические соревнования.
. И мы все были дорогой, сумасшедшей травинкой, качающейся между двух полушарий. Заяц шёл по сини, заласканный исчезающими, танцующими, солнечными зайчиками. Он пробирались сквозь Магаданскую, Читинскую, Ярославскую, Московскую, Петербургскую яростную красоту. Сквозь «А зори здесь тихие», «Лето Господне», «Приключения Чонкина», «Русскую красавицу». Даже Зайцу не распутать их подталые, осиянные, магнитные, полюсные следы. Охляблым облаком не засыпать, потешным рушником не закрыть, золой печной не очернить, предателем и злостником не опакостить!
Заяц выскочил на дорогу, покатился вниз с горы. Кто его видел поутреющей-вечереющей ночной прохладе?
Заяц бешено летел по насту, он перелетал с дерева на дерева с ветки на ветку. Его влекло неожиданное, вожделенное чувство. Сначала он перелетел Арктику, экватор и Антарктиду, затем задержался немного в Австралии, пошутил с кенгуру и беременной жирафой о погоде. Побалагурил с аллигатором насчёт стоматолога и, перепрыгивая пальму, влюбился в чудовище женского пола. У неё были необычайно тоскливые глаза, расположенные где попало, огромные ключицы, выпирающие из-под кофты и необыкновенно рыжая чёлка. Чудовище работала в местном ресторане, жители её называли Эс, но она больше смахивала на Квазимодо. Заяц заказал себе пышный обед, состоящий из морковного салата, тушёной капусты и яблочного сока. Эс нежно скривила пухлые африканские губы и сощурила вьетнамские глаза:
– Что-то ещё желаете? – спросила она так громко, что посетители вздрогнули.
– Мне нужна шкура каёта! – ничуть не удивляясь, ответил Заяц.
– Это вам дорого обойдётся.
– Жду вас в одиннадцать на Палубе.
Затем он разогнался и взлетел над городом. Пролетая мимо банка, Заяц правой лапой открыл окно, взял со стола пачку денег на глазах изумлённых банкиров и скрылся за поворотом. Вскоре к банку подъехали полицейские и пожарная охрана, но вора им поймать не удалось. Заяц так же успешно перелетел на другую улицу, снижаясь, скрылся в папоротниковой роще. Ему, как всякому фантастическому герою, было свойственно менять свою внешность и костюм. Иногда он был похож на мягкого пушистого зверька, иногда на лондонского денди. Заяц покинул Эс, когда она ещё спала. Он оставил ей на тумбочке деньги и записку.
Эс пересчитала деньги, улыбнулась и только потом прочла записку. Она положила доллары в сумочку, а записку выбросила в мусорное ведро. Эс надела шёлковый халатик, белые капроновые чулочки и направилась домой, там её ждал милый, уродливый карапуз, непонятного возраста. Она накормила сына и легла спать. Во сне она летала, как космический пришелец прошлого столетия.
Заяц не терял напрасно время, ему надо было, срочно переместился в Сибирь. Заяц перешёл мост и направился в гору. Под ногами хлюпала вода. Иногда он наступал на мягкие животы спящих уток. Детские песчаные валуны подставляли свои, искривлённые знаньями, пружинящие хребты. Вскоре он встретил свою сестру и радостно обнял её. Они продолжили путь вместе. То там, то тут, лопались спелые ягоды, обдавая их брызгами. Заяц плотнее прижимался к телу своей сестры, чуя, как двигаются её упругие девичьи бёдра. Вода всё прибывала и прибывала, такая тёплая, пахнущая жуками и травой-заманихой. Цвела лилия неистовым оранжевым светом, наши звери продвигались по трясине, то, падая, то, поднимаясь вновь. Вскоре они дошли до перекрёстка. Бедная сестра тепло попрощалась с Зайцем и повернула в сторону. Что-то тонущее, жалостливое и бесконечно тоскливое виделось в её слабом прощальном помахивании ладонями. Заяц закурил, поплёвывая на лапы, изнывая от крика, проснувшегося в его душе. Он перешагнул через стебель зверобоя и наткнулся на козу, гуляющую по траве. Разозлившись, Заяц превратил её в старуху по имени Нюшка и пошёл дальше. Выхода не было.
Самолёты взлетали один за другим. Заяц лежал в постели, надеясь на чудо: это могла быть новая любовь, головокружительный успех, неожиданное богатство. «Да, чемодан с долларами мне бы сейчас не помешал! – подумал он, – На эти деньги я мог бы купить издательство, пару магазинов, сделать стремительную рекламу!» На обоях пестрели жёлтые ромашки, Заяц отвернулся к стене.
Затем он зевнул и попытался заснуть!
Сколько бы Заяц не лежал, но любовь к нему не приходила, он не богател, не становился популярным. Чтобы чего-то добиться, приходилось выпускать когти, оскаливать клыки, обороняться, изворачиваться, водить дружбу с волками, заигрывать с критиками, владеть английским и компьютером! Также надо читать философию, поклоняться повивальной бабке Софокла, голубым намерениям Аристотеля, абсолютизму Канта и Кьеркегора.
Автор, лёжа на диване, остался доволен. Однажды кто-то сказал ему: «Достаточно того, чтобы стихотворение написалось!», но Заяц думал иначе. Он оделся и пошёл в Печатную харчевню. Путь был не длинным, но идти пешком не хотелось, поэтому Заяц решил проехать в троллейбусе зайцем. Он пятнадцать минут околачивался на остановке, познакомился с какой-то старушкой, обморозил задние лапы и, наконец попал внутрь тролейбуса. Город, где это всё происходило, назывался Усть-Птичевском. А раньше Красно- Дольском, а до этого Яблоневском. Деревянные постройки типа сарайчиков и бараков, жёлтые мазанки, одностворчатые собачьи конурки, скворечники – составляли большинство. Самое престижное место в Усть-Птичевске это – Воронье гнездо под крышей. Стены гнезда были сделаны из пластика, прозрачного, выложенного мозаикой, украшенного серпантином, из трубы торчали ёлки, Деды Морозы, Снегурочки и всякая новогодняя дребедень. Здесь жили богачи. Чуть подальше – в кадке из-под капусты обитало остальное население. Летом здесь пахло подгнившими яблоками, маринованными огурцами, тмином, укропом и петрушкой, а зимой грибными пирогами. В скороварках готовили постные щи и манную кашу, а в чугуне варили смородиный кисёль.
Заяц проехал Соколиную охоту и свернул на улицу имени Отстрела Талантов. Возле памятника троллейбус притормозил, и наш длинноухий герой очутился в сквере. Он долго чесал запястье, соскабливая грязь. Под осинкой шла бойкая торговля остатками лапши, которую навесили нам последние правители. После Яблочного Разговения кончились погромы, потекли ручьи и возникли дыры прямо в крышке бочки, над головой. Но сегодня был особенный день, Заяц это чувствовал. Когда он вошёл в Печатную харчевню, на него никто не обратил внимания. Заяц снял шапку и присел на скамейку. Затем он достал зеркальце и вгляделся в свои черты, – они были случайными, плохо запоминающимися.
– Как вас представить Альбине Александровне? – спросила его рыжая деваха.
– Интеллигент. Пришёл по делу, – бойко отрапортовал пришелец и скосил глаза.
Рыжая улетела. Прилетела белая:
– Мы потеряли вашу рукопись! Извините.
– Я принёс новую, – не мешкая, произнёс Заяц и протянул свёрток прямо в руки белой девахи.
– Боюсь, что ваши услуги нам не понадобятся.
– Не бойтесь! Будьте смелее! Я позвоню через неделю.
Заяц, не глядя, поскакал к двери – в морозный пар, январскую позёмку, тугую, как авоська с луком. Его кто-то окрикнул, узнал, заплакал, но Заяц настолько был переполнен новыми чувствами, творческим зудом, что пробежал мимо. «Авось, сегодня сбудется!» – промелькнуло в его пушистой, усатой, развесёлой голове. На Примитивном проспекте он нос к носу столкнулся с Натальей Юрьевной. Они узнали друг друга. Сразу!
Заяц протянул ей зажигалку – зажималку огня, Наталья Юрьевна тут же закурила. Опомнились они только в постели. Под одеялом, напичканным жёлтой соломой, тряпками и ватой, было просторно. Они ещё немного полежали, обмякая на грязном матраце. Но вспомнив о том, что их может застать муж Натальи Юрьевны, разжали объятья. Заяц встал первым (он, действительно, был интеллигентом), надел шляпу, взял трость и подался прочь в сочные, яблочные сказы.
Только бы всё сбылось! Свершилось! Пошло на пользу…
У мраморной плиты в честь Последнего Поэта Заяц приостановился. Прочитал имя, и изумился – это было его имя! Затем он протёр очки и прочитал вновь, но буквы начали таять, видоизменяясь, теряя очертания и отчётливость! «Неужели графоманы постарались?» – опечалился Заяц, понимая, что придётся перейти на прозу. Прозаик! Про-заек! Про каких заек?
Под тёплой шубой Зайцу стало жарко. Он расстегнул две первые пуговицы и две последние, в руках что-то хрустнуло, наверно, карандаш. Из щелей кадки показались рожицы снега. Проезжающий Мерседес надел белые очки, чтобы разглядеть прохожих, но увидел Зайца и притормозил.
– Эй, друг, скажи, какой это город? – спросил автомобилист.
– А вам какой надо? – осторожно поинтересовался Заяц.
– Я ищу историческую родину.
– О, неразумный! Разве её найдёшь?
– Вы – философ? – осведомился автомобилист.
– В некоторой степени… – уклончиво ответил Заяц, – вот вы, например, въехали в наш город, но не могли прочесть его название. Так?
– Так.
– Но вы уверены, что родились именно здесь.
– Уверен.
– Если я вам скажу, что это Усть-Птичевск, то облегчит ли вас знание?
– Ага, значит это Усть-Птичевск! Столица нашей родины, белокочанная, листвовая, васильковая! О, мама моя!
С этими словами автомобилист вышел из Мерседеса, упал на колени и стал неистово целовать клумбу с цветами. Затем он достал из бумажника несколько купюр и протянул их Зайцу:
– Вы принесли мне радостную весть! – сказал автомобилист, плача, – Теперь осталось только найти квартиру моей нянюшки.
– Это в справочном бюро… – протянул Заяц и спрятал деньги.
– Что вы! Моя нянюшка живёт не совсем правильным образом. Она скитается…
– Как? – на сей раз, пришла очередь изумляться Зайцу.
– Именно это мне бы хотелось выяснить…– автомобилист на некоторое время смолк
Заяц побрёл дальше. Он огляделся. Принюхался. Пахло квашеной капустой и мочёными яблоками. В щели кадушки задувал ветер. Снег после отъехавшего Мерседеса медленно оседал на дорогу. Подъёжившись, плыли облака. Вдруг хрустнул один из ободков кадки, удваивая боковую щель, в которую не замедлил упасть лоскут вселенной. Зажглись огни рекламы, обдавая крепостью базилика встречные заячьи морды. Мы – все зайцы в этой жизни, зайцы-безбилетники, мелкотравчатые, безобидные, пугливые кролики, пушистые зверьки, бегающие за удачей. Мы передвигаемся по пыльным дорогам на Запорожцах, по рельсам на поездах, по воздуху на самолётах. Иногда мы озябло поджимаем лапы, иногда судорожно обгоняем соперников. И наш Козырной, по фамилии Путающий следы, тоже заяц, убегающий от охотников. Везде на нас расставлены силки, свадебные приманки, поминальные закуски. А наши сказки? Про зайцев! А наше стремление попасть на природу? А наши деньги? Капуста! Но мы не простые зайцы, культивированные. Гибриды. Особый вид изобретения. Виртуалы. Файловые ушастики. Виндовые глазастики.
Заяц направился в сторону дома через переулок, понимая, что такого не существует. Через кусты бузины. Через сугробные залежи. Он прожил вечность и ещё один день. В почтовом ящике Заяц обнаружил письмо. Повертев его в лапах, понюхав, он положил письмо в карман.
– Сработало! – воскликнул он, не читая послания. – Закрутилась спираль вокруг наивной шеи читателей. Скоро! Скоро его путь начнут устилать цветами.. О! О!
Заяц отпёр дверь, вошёл в маленькую комнату и прыгнул на диван. Дрёма тут же окутала его.
В Усть-Птичевске наступило утро. Это значит, что кто-то приоткрыл крышку дубовой кадки и впустил вовнутрь лёгкий поток света. Люди боялись опоздать на электричку, уносившую их в первобытие. У станции метро столпились опаздывающие на работу, на площади – требующие повышения зарплаты. На проспекте разжигали костёр и бросали в него сухие ветви. Сам Заяц стоял поодаль в сопровождении нескольких товарищей. Словом, всё шло как по маслу. На мосту столпились курсанты, студенты и учащиеся средних школ. Бойкие продавцы предлагали шоколад, косметику, бельё.
Некоторые предлагали наборы ножей под названием голубая мечта Чикатило. Другие рекламировали рюмочные спидометры, клейкую ленту, чистящее устройство Золушка и пару рабынь. Студенты, засучив рукава, раздавали, разливая в кружки, бочковое пиво. Дед Гипа торговал жаренными семечками. Дед Мороз водил хоровод с ребятишками из детского сада. На вокзале, в минуты ожидания, можно было найти, что угодно от леденцов до карт интернет Художники предлагали купить натюрморты. Поэты распивали благородные напитки и, взбираясь на валун, читали погибельные рукописи.
К полудню приехали пожарные подразделения и затушили костёр. Заяц. потупив взор, сел в ближайший троллейбус и продолжил свой путь по вселенной, пропахшей яблоком раздора.
Покупать было нечего, всё скуплено давно кроме ивянки в сахарном сиропе. Бывало, нарежешь прутьев, очистишь, в дубовые бочки напихаешь доверху, колодезной водой зальёшь. Сорок дён настоишь, потом палочкой ткнёшь – дух сивушный потянется, значит, готово! Цеди сквозь марлю и гостей созывай!
Заяц подошёл к крыльцу Натальи Юрьевны. Присел. Принюхался. Лизнул воздух. И волнорезно прыгнул в неосвещённое окно спальни. Фонтанчик люстры звякнул и смолк. Шары одуванчиков неожиданно устремились вверх. Всё было, как обычно. Они любили друг друга. Всегда до отрешения. До скрипа зубов..
– Помнишь сад?
– И тропу усыпанную яблоками?
– И наш последний сочный поцелуй?
– И лепёшечки?
Они вновь узнавали не узнанное. Они вновь умирали на весь Усть-Птичевск, ибо родились на третий день после воскресения. Их тела соскользнули в раскрытые скобки продолжения. Продолжения, которое следует. Заяц оделся и покинул Наталью Юрьевну под утро. Чёрная роза подмышки скрылась под одеялом. Пора.
Не бойся. Не жалей. Не оставайся. Заяц вновь присел и сделал рывок в нужную сторону. Серые локти перил заострились при первом прикосновении. Серая крышка кадушки отворилась шире. Запахло маринованными огурцами. Действительно, пора!
– Надо же какая погода! – прогуливаясь по берегу, размышлял Заяц. – А на сеновальце-то как хорошо! Клевером, мятой, медвежьим ушком, заячей тоской тянет от скирды. Лёгкое покрывальце Венеры откидывается с востока. Сперва младенческое, мальчишеское, а после Потопа – Милосское, вожделенческое чудо наступает. Так вот отчего нас привлекает эта картина! Порочностью, сладостью! Женщина – источник наслаждения. Она есть та самая вечная боль вселенной. Начало всех войн, бездна всех начал! Она толчок – причина, она, родящаяся из пены и не вернувшаяся в неё никогда! Вернись! Не стань! Изыди!
На берегу Заяц то и дело натыкался на отгоревший пепел туристских костров, початые консервные банки, пластмассовые бутылки, вилки, стаканы, пуговицы, обглоданные кости. Погуляли люди и ушли восвояси. Разрушительная сила веселья. Изыди! Заяц перекрестился и направился к книжному магазину, одиноко возвышающемуся на песчаном заливе.
Внутри магазина было тихо. Булькающий голос продавца не раздражал, а усмирял пришельцев. Посетители – худосочные, синюшные, длинноносые существа – напоминали инопланетян. На прилавке скромно ютились аккуратно сложенные книжонки. Заяц взял в руки марсианскую брошюру. Летающие тарелки проскользнули мимо окна. Заяц нервно хлопнул дверью одинокого магазина. Марсиане хлюпнули носами и отвернулись. Яблоки на их планете зацвели вновь – синим, сиреневым, огненным, жёлтым цветом. Кто-то крикнул: «Контролёры!» – и люди двинулись в соседнюю бочку из-под квашеной капусты. Рюкзаки, корзины, авоськи, сетки, сумочки, портфели, визитки, чемоданы – застревали в щёлках кадки. кто-то пытался пронести раскладушку, кто-то небольшой складной нож! Особенно волновались старшеклассницы – их снова везли на экскурсию. Наталья Юрьевна, наоборот, была более содрана и сосредоточена. Она решила изменить ход жизни. Вдруг раздались удары колокола сначала тихо, а затем всё громче и громче. Звали к обеду. К пряностям, к солёностям, к маринованным блюдам. Дымились рыбные похлёбки и жареный картофель на столе. Розовели пироги с яблоками и капустой. И сквозь колокол доносились слова на всех языках мира сразу. Так продолжалась жизнь.
Заяц вскрыл письмо. Ничего такого: просто треугольник с буковками. А уж как трепетало сердце! коленки дрожали, голени сводило! А пахло, пахло-то как от письма, словно не клеем намазали, запечатывая, а рассольчиком, маринованным розанчиком, мармеладом, сахаром!
Заяц по-детски улыбнулся.
Если смотреть на него со стороны, то можно сказать, что Заяц был уродливо красив! О, эти гусарские усы, заплетенные в рыжие косички, чёсаные кисточкой, мытые щёлоком, травяными росами, валерьяновыми корешками! А глаза? Бархатистые, с паволокой, черносмородиновым отливом! Зрачки – божьи коровки, ресницы – поющие кузнечики! Восход солнца, сев ржи, метание стрекоз по берегу – вот что такое Заячья морда! А лапы? Где тот зодчий, Рублёв, который ваял их? Запястья, утончённые посредине, плавно переходящие в подушечки пальцев! А когти? Полированные, лаковые, блестящие, сочетание огня и шпаги, резных орловских ножичков! Точёные! Ноготки-маргаритки, маковые. Лазоревые, поющие, как дудочки в терновнике, виртуозы-смычки! И брюшко – белое, мягкое, с пушком на грудке, щёлком посредине! Самый раз, никакого изъяну, никакого подизъянчика!
Письмо было из Печатной Избы. Наверняка его отправила Белая деваха. Заяц представил, как та послюнявила пальчик, запечатывая треугольник, как вздохнула укладывая его в конверт!
– Да чего уж там! – решил Заяц. – Прочитаю.
Вскрыл. Ножик оказался масляным. Соскользнул с листа, выпачкал бумагу.
– Эх, ты надо же! – подумал Заяц и стал читать. – Ну-кась, что за буквы-слова? Кругляши тока, заголовки, заковычки, бараночки. Так, ничего особенного.
Умеют у нас писать непонятно, мол, всё нормально, но не для вас, всё отлично, но подите подальше! Словно лечат, но здорового, ласкают обласканного, ругают обруганного, мол, берегитесь, а кирпич уже упал и зашиб идущего!
– Может, ошибка? – снова подумал Заяц. – Нет, адрес его, и фамилия – Зайцев, вроде правильно!
Тогда, чего так? Извиняются, словно на лапу наступили! Заяц поглядел вниз – нет, никто не наступал на его рваные тапочки. Эти тапочки ещё мама носила, а до неё бабушка, уж такие они затасканные!
– Эх, вы канцелярские мыши! – Сначала Заяц хотел обидеться. Но передумал. Решил, что взятку даст. Вот придёт и сунет Белой девахе в её пухлые ручки, словно надутые, как лягухи ладошки. На, мол, бери не жалко, да так чтобы та степенность свою откинула, возрадовалась. Возликовала! Тра-та-та, Эс! Наталья Юрьевна! Так-то нас! Ладно бы только Зайцева обошли, а то ведь нетронутых тронули! Невиновных загубили, изувечили! Не слухамших, не видевших, не баявших!
А ведь видел же, видел, в марсианском магазине очередь стояла! Или примерещилось? Носы синие, губищи алые, приблазнилось?
– А не разозлиться ли мне? На улицу выйти, побить кого, потрепать, похлестать по щекам румяным? – Заяц поскрёб затылок. – Опять-таки невинному достанется! А тот, кто заслужил, отмахнётся. В кабинете отсидится, в качалке отоспится! На перине мягкой, на подушке пуховой!
Заяц повертел конверт и выкинул его ведро. Бросил поверх очистков, бумага промокнулась, зафиолетовела, буквы расползлись… получилось: «виноваты, подходите».
– Так подхожу или не подхожу? Надо было с самого началу намочить письмо-то! – решил Заяц. – А потом прочесть, что виноваты они, а не я. Вот тебе правда-то! Сама наружу лезет! Они провинились, шибко виноваты! А Зайца куда-то пригласили, мол, подходите. Но куда? Может, к Белой девахе? Она сына потеряла, мужа, заячьи опусы прочитала и всё вспомнила! Возликовала!
Заяц достал письмо из мусорного ведра и на батарею – сушиться! – кинул. Зря он погорячился, психанул, песню сгубил! Пока письмо сушилось, он решил позавтракать. Ну, картоха там, консерва морская, зелень, кисель яблочный.
Вроде отлегло. Внутри смякло, муравой потекло через желудок, белые стволы нервов, суставов, перешейки сосудов, холмы и взгорья печени. Заяц ещё раз повертел в руках треугольник и решил его прогладить утюгом.
– Авось, ещё чего-нибудь обнаружу промеж строк!
От прикосновения к горячему бумага стала желтеть, кукожиться, на месте сгиба образовались разводы чернил. Теперь уже не разобраться, а не понявши, как жить? И Белую деваху жаль. Чего она хотела от жизни?
Заяц вновь оправился в путь, на улице метелило, пустошило. Сквозь расщелины пробивалось мартовское солнце. Вновь мимо промочалил «Мерседес», Заяц сиганул в сторону.
– Ещё не хватало из-за письма под машину угодить! – подумал он и надвинул шапку. – Ишь, как хлобыстнуло по ушам-то! и гарью в нос опахнуло! И дымом обдало поверху. Вся шкура пропахла бензином, маслом карбюратора, топливным бачком, сливным насосом, ацетоном и бензолом! – Отпыхавшись, Заяц побрёл дальше.
– Ужасти-страсти-мордасти! До времён Яблочного разговения рукой подать. А тут такое!
Заяц шмыгнул в первый попавшийся огород, вытянув хитрющую морду. Половина вилков сгнила, но хозяева держали ружьё наготове. Заяц чуял запах пороха и обмана. Но желание было выше всего! Розовый вилок Заяц разгрыз до кочерыжки, он орудовал зубами, слизывая с усов остатки сладости. Заяц отрыгивался и наблюдал по сторонам. Это тоже вошло в привычку. Раньше у него такого не было: бывало перебежит дорогу и всё! Но чтобы на людях околачиваться – это ни-ни! Неожиданно над головой просвистела пуля, затем вторая. Заяц пригнулся к земле и замер.
– Разве бессмертного убьёшь? – подумал он. – Только шкуру повредишь! А мне ещё Белую деваху утешать надо!
