Светлана Ангарская
Просветленные
– Давай, Лера, выходи, поговори с ними, как хочешь, а то не прорвемся, – сказал шофер. – Не буду же я пожилых людей давить!
Лера взяла микрофон и вышла из машины. Ее сразу окружили плотным кольцом, прижав к борту. Первым захотел высказаться пожилой мужчина, преградивший им выезд.
– Неправильно это – закрывать наш музей, – начал он, – несправедливо. Не время еще историю переделывать, пусть сначала докажут нынешние, на что способны. А то только ломать и могут. Все испохабили, пьяницы проклятые, так хоть нашу святыню не трогайте! А ты пишешь ли? – вдруг спросил он журналистку, подозрительно поглядев на красную лампочку на микрофоне.
– Пишу, пишу, – успокоила она его. – Паша, постучи, – попросила она оператора, чтобы доказать, что запись включена. И только убедившись, что его слова не пропадут, мужчина продолжил свою речь:
– Мы по всей стране митинги устроим! Мало им не покажется! Народ не согласен! Даже если пятьдесят процентов за нас – это большая сила! И вы не можете этого не признать.
– Так ведь ваш музей только объединить хотят с Историческим, там экспонаты в запасниках маются, – робко попыталась она объяснить ситуацию.
– Ничего, обойдутся. А Ленин есть Ленин, заступник народный, и нечего его ни с кем объединять, даже с Иваном Грозным, – заключил выступавший.
С трудом выбравшись из толпы этого несанкционированного митинга, где ей изрядно намяли бока, Валерия залезла в передвижку.
– Монтировать завтра буду, пленки хорошенько отмойте, – сказала она оператору. – А ты, Лень, забрось меня домой, ноги замерзли – жуть, – попросила она шофера.
– Ладно уж, радуйся, что голова цела, а она про ноги думает, – проворчал шофер.
– Не надо было так близко подъезжать, – заметил оператор.
– Так кто же знал, что здесь бешеные будут – чуть машину не раздолбали, пока вы записывали, – пожаловался шофер.
Дома, пытаясь согреться и успокоиться, Лера хватила немного коньяку.
Вот так, раньше при Советах все передовиков производства снимали, приглаженных да смирных. А теперь олигархам, что страной рулят, не нужно, чтобы грамотный народ показывали, им побомжистее подавай, так что эти озлобленные, пожалуй, попадут в передачу. Противно, конечно, так душой кривить, но хозяева теперь другие. А кто платит, тот, как известно, и заказывает музыку. Хотя, может, кое-что все-таки и удастся протолкнуть за народ – покумекаем завтра с Пашей. Он, как режиссер, часто ставит такое, рискуя головой, конечно, но демократия есть демократия, считает он. Сделав распоряжения относительно предстоящего вечера и проверив еще раз список приглашенных, Валерия отправилась в ванную наводить марафет.
* * *
– Давай купим цветов, журналистки это любят, – предложил Феликс.
– А покрепче разве не надо? – удивился Димов.
– Можно и покрепче, а то там вечно выпивки не хватает.
И они остановились у Елисеевского магазина.
Это торговое заведение переживало сейчас не лучшие времена. Оставшись без присмотра государства, Гастроном номер один – так величали при Советах этот старинный магазин – сильно обветшал. Ассортимент продуктов здесь давно уже был убогим, да и торговый зал явно не один год ждал ремонта.
– Ну почему, скажи, никто не займется реставрацией здания, ведь обвалится скоро все, а ведь такая красотища, – любуясь лепниной потолка, возмущался Феликс. – Вот, наверное, Елисеев сейчас в гробу переворачивается от такой бесхозяйственности.
– Да, говорят, наследники нашлись где-то в Париже и хотят в порядок привести, – заметил Димов. – Так власти не разрешают – видимо, взятку хотят получить. А те не дают. Наше, мол. Слышал? Кавказцам отдадут.
– Вот это демократия! – рассмеялся Феликс. – А почему ж нельзя наследникам права предъявить через суд на собственность?
– Тогда много чего вернуть придется, а демократы такого закона не придумали, – сказал Димов. – Не любят у нас возврат делать, да и только.
Накупив водки и коньяку и сложив все в машину, приятели пошли к цветочному ларьку.
– Давай розы купим, – предложил Феликс.
– Покупай, – согласился Димов. – Только не красные, а вон те, персиковые, что поскромней.
– А что так – не красные? Они самые что ни на есть свежайшие. Или новой любви боитесь? – улыбнулась пожилая продавщица.
– А что, Димов, действительно, может, влюбимся? Ведь весна! И для творчества хорошо – занудствовать перестанешь и сценарий в покое оставишь, – пошутил Феликс.
– Давайте свои красные, – улыбнулся тот продавщице.
– На, сам Лерке и вручишь, она девушка красивая, яркая, да и свободная, так что дерзай, дружище, – подавая Димову большой букет вызывающе красных роз, сказал его верный второй.
– Сам вручай, я однолюб, – огрызнулся Димов, укладывая цветы на заднее сиденье машины.
– Да уж знаем, – засмеялся Феликс. – Но как же, однако, без музы-то?
* * *
Димов действительно был однолюбом и имел одну, но пламенную страсть. С самого детства он любил кинематограф. Родился он на Байкале, где служил отец. И в том далеком Забайкальском военном округе, когда наступал Новый год и родители уходили в Дом офицеров на праздничный вечер, он оставался наедине с радиоприемником. За окном завывала пурга, но где-то далеко-далеко торжественно били куранты, звучала красивая музыка, и Москва транслировала хороший спектакль. Ему было восемь лет, но он его запомнил почти наизусть. А потом этот спектакль он увидел на экране, когда отец взял его в Дом офицеров в кино. С тех пор кинематограф был для него праздником в жизни, а фильм «Дети капитана Гранта» с Паганелем в исполнении Черкасова так и остался любимым на всю жизнь. Потом отца направили в академию в Москву, и школу Димов оканчивал уже в столице. Кино стало его серьезным увлечением. Он читал все журналы о нем, знал всех известных режиссеров и актеров. Читал сценарии в специализированном журнале. И ни о чем другом даже не мечтал. И конечно, пошел во ВГИК на режиссерское отделение. Однако не прошел по конкурсу. Но унывать не стал – устроился на «Мосфильм» кладовщиком, где много общался с киношным миром, еще больше в него влюбляясь. Потом его забрали в армию. И, отслужив, он все же на свой режиссерский попал, даже в класс известного мастера. Так что мечта сбылась. И он уж профессию свою никогда не предавал и ни на что не менял. Учился хорошо, увлеченно, отдавая всего себя освоению любимого дела. И это, пожалуй, стало единственным, чем он мог тогда всерьез увлекаться.
Девушки его примечали. Внешность у него была видная. Копна густых русых волос, откинутых назад с высокого лба, мягкие карие очень выразительные глаза, прямой нос и мужественный подбородок, хорошо сложенная мускулистая фигура – в армии времени не терял и любил качаться. Воздыхательниц было немало. Но он только позволял себя любить, никого особо в душу не пуская. И когда на третьем курсе сероглазая шатенка со сценарного отделения Христина все-таки утащила его в ЗАГС, потому что была беременна, Димов принял это как должное – ну надо же когда-нибудь и жениться, в конце концов. Правда, сама потом и ушла от него, когда поняла, что он однолюб. Вот ведь женское чутье – все терпела, а этой страсти простить не смогла.
Начав работать, Димов настолько уходил в творчество, что мог неделями никого и ничего не замечать вокруг. Порой такая одержимость приводила не только к комическим, но и к печальным ситуациям. Жили тогда на съемной квартире, и маленькому Матвейке, их сынишке, было годика три. Димов работал дома над сценарием фильма, делая его режиссерскую версию. Христина уехала на несколько дней в командировку в Новгород, оставив с ним сына. Малыш предстал перед вернувшейся матерью в совершенно запущенном виде, признавшись ей, что совсем оголодал.
– Мы тебе и не нужны вовсе, – только и сказала тогда Христина и, забрав Матвейку, ушла жить к родителям.
С тех пор каких только приключений не было в его личной жизни, сколько юных актерок, да и уже знаменитых звезд не пытались его заарканить… Ведь хороший режиссер. Но душа его по-прежнему никому и ничему, кроме кино, не принадлежала. Христина тоже была одна. А Матвей, всю жизнь деливший свои будни между отцом и матерью, превратился в интересного, стильного парня, стал хорошим художником, часто помогавшим отцу в работе по картине. На все шуточки Феликса о его личной жизни Димов не реагировал, и вообще тема эта была для него закрыта.
Да, вот такой он, убогий, что поделаешь, ну не дано ему этого счастья, считал он про себя. Нет у него музы – и не надо. И всю свою пламенную душу по-прежнему отдавал любимому делу.
* * *
У подъезда друзья заметили мужчину средних лет с красивым породистым лицом, подчеркнуто элегантно одетого.
– Здорово, князь, – протянул ему руку Феликс.
– А, здравствуй, здравствуй, дорогой, давно тебя не видел, совсем перестал тусоваться, что ли?
– Да нет, работы много, командировки, – ответил Феликс. – Вот познакомься, мой главный, Дмитрий Дмитриевич Димов.
– А, наслышан, наслышан, – сказал мужчина, протягивая руку Димову. – Игорь Павлович Тверской, – представился он. – О Нострадамусе снимаете?
– Пытаемся, – скромно ответил Димов.
– Ну-ну, не скромничайте, у вас плохих картин не бывает – я за вашим творчеством слежу.
– Благодарю, – улыбнулся режиссер.
И они втроем, с трудом поместившись в небольшой лифт, поднялись наверх.
Дверь принимающей квартиры уже была нараспашку, и на просторной лестничной площадке с красивыми перилами вовсю курили и общались гости. Раздевшись, трое новых прошли в гостиную.
– О, князь, – подошла к ним Лера, – рада вас видеть. А ты, Феликс, наконец привел своего затворника? Давно прошу его с вами познакомить, – обратилась она уже к Димову.
– Ну так в чем же дело? – И Димов представился: – Режиссер.
– Вот тебе от нашей съемочной группы, – вручил ей Феликс цветы.
– Как мило, красные. Спасибо, чудо какие свежие, и пахнут. Поставь вон в ту красивую вазу, – распорядилась она. – Вы знаете, я бы хотела с вами договориться об интервью, – обратилась она к Димову. – Хотя что я с порога прямо, пойдемте к столу.
И она потащила друзей к столику с напитками.
– А мы со своим, – достал бутылки Феликс.
– Ну ты ж у меня парень догадливый, – засмеялась Валерия.
– А то! – гордо ответил второй.
– А что это за князь? – спросил потихоньку Димов у Феликса, пока Лера пристраивала принесенные бутылки. – Настоящий или так, бутафория?
– Настоящий, да такой, что регентом себя объявил, – пояснил Феликс.
– Вот так, и не меньше? – удивился Димов. – А что, похож, типаж, что называется. Да только откуда он, как уцелел-то?
– Ну, он теперь предводитель российского дворянского собрания. И сам действительно из тверских. В той губернии его отца предки и спрятали, отдав в крестьянскую семью, когда бежать не смогли. Их всех «ликвидировали», как говорили чекисты, а он выжил. И даже потомка оставил. Теперь ведь модно доставать все причиндалы о происхождении, что раньше тщательно скрывали. Вот он свои и откопал. И заграница его признала. А теперь он сам отправляет документы на экспертизу, прежде чем принять кого-либо в члены своей организации, ну, тоже из благородных. А вообще он дядька занятный, рекомендую.
– А ты его откуда знаешь-то? – удивился Димов.
– Да так, пересекались, потом расскажу.
– Слушай, а интересно, действительно, какой типаж! – не переставал поражаться Димов. – И даже умен.
– А то! Породу не закопаешь, – заметил Феликс. – Грамоты теперь раздает.
Подошла Валерия и потащила друзей к столу.
– Я все хочу об интервью договориться, – сказала она. – Меня очень интересует тема предсказаний Нострадамуса. Вы ведь, говорят, уже что-то отсняли, – обратилась она к Димову. – Сейчас это так в тему со временем. Кто он все-таки – гадатель-предсказатель или ученый?
– Ну, фигура он всегда был странная, может, и сомнительная, потому притягательная, и об истине мы можем только догадываться, – сказал Димов. – Но, с другой стороны, почти пять веков приковывает к себе внимание. Прежде всего потому, что Нострадамус – гениальный астролог, но свои предсказания облек в туманные, загадочные стихи – катрены.
– Да, это всегда привлекало внимание во времена больших перемен, как сейчас, – согласилась журналистка. – Но зачем же загадочные?
– Ну как же, боялся церкви, да и гнева сильных мира сего, вдруг не понравится предсказание. Но это даже и интересно. Где есть туманная недосказанность, намек, что ли, людям предоставляется возможность самим додумать событие, особенно нам в творчестве. К примеру, есть и такая версия, что Нострадамус состоял в ложе масонов, которая формировала тайное правительство мира. И может, ему было поручено создавать в космосе матрицу нужных событий, коли уж он обладал таким даром. Вот я и хочу ввести в фильм такую сцену с масонами. Так что работаем помаленьку, но пока ничего особенного, – сказал режиссер.
– Не слушай его, Лера, – вмешался Феликс. – Димыч у нас человек скромный, приходи лучше завтра на студию, сама посмотришь. Ей-богу, есть о чем поговорить. Мне нравится все, что уже отсняли, и актерский ансамбль замечательный.
– Машины марки «Форд» в рекламе не нуждаются, – заметил Димов. – Хотя приходите. Там и поговорим, в особенности про деньги, которых на фильм нет. Финансирование культурных программ ведь совсем закрыли. Я имею в виду бюджетное. А как сами крутимся, только богу известно. По-моему, это как раз должно прессу в первую очередь интересовать.
– Ну, если есть интересный повод, тогда можно и об этом поговорить, – согласилась Валерия.
– Есть, есть, приезжайте, – не унимался Феликс. – Мишель у нас чудесный и пока что нерекламируемый.
– Ну ладно, пиарщик ты мой, выпьем, что ли, – предложил Димов, когда Лера отошла.
– Ты тоже со своей скромностью! Ведь деньги на исходе, а так, может, какой спонсор найдется. Все в облаках витаешь.
– Почему же, дамочка ничего себе, – пробурчал Димов, закусывая водку оливкой.
– А я говорил – муза! – оживился Феликс. – А посмотри, какой портрет! Ее муж нарисовал.
– А что, есть и муж? Это уже значительно хуже, чем я предполагал, – заметил режиссер.
– Да нет мужа, давно пропал куда-то, может, за границу сбежал, еще тогда, – махнул рукой Феликс, нанизывая на вилку селедку.
– Ну тогда выпьем, – предложил Димов, – вечер, что называется, удался.
– Что, зацепила? Я знал, Лерка – девка искрометная.
– А что же сам? – удивился Димов.
– Я не потяну, фактуры нет, так что и не пытаюсь, – признался второй, поглаживая лысину. – Она все шкафчики вроде тебя примечает.
Снова подошла разрумянившаяся Лера, была она в длинном платье темно-изумрудного цвета, что очень шло к ее зеленым глазам, а узкий глубокий вырез красиво оттенял длинную белую шею.
– Много новых гостей, – извинилась она. – Но я вижу, вы не скучаете.
– А кто же вас так прикольно изобразил? – спросил Димов, показывая на портрет. – Похожа.
– Ну, это история давняя, – засмущалась Валерия, – и грустная.
– Ну а можно я вас буду рыжей звать? – спросил Димов. – Это в тему. Рыжая кошка, красавица.
– Зовите, – засмеялась Лера. – А вы простой.
– Даже простенький, чего уж там, когда выпью, – вдруг повеселел Димов. – Но только не на площадке, – погладил себя по груди режиссер, – там я орел.
– Не сомневаюсь, – согласилась Лера и отошла к вновь прибывшей компании.
– Ты чего, Димыч? Таким я тебя еще не видел, – удивился Феликс. – Что-то тебя понесло. Такой ты ей не понравишься.
– Ну это мы еще посмотрим, – засмеялся Димов. – Однако гусары на дам не спорят. Давай еще по маленькой.
– А, вот вы где, – подошел князь, – а меня тут претенденты терзают. Все хотят теперь благородными быть. Теперь не страшно, за это не убьют. Грамоты на дворянство им подавай. Особенно чиновники это любят.
– Да ладно вам, ну какое теперь дворянство, по каким признакам отбираете? – спросил Димов. – По ДНК, что ли?
– По заслугам перед Отечеством, – серьезно сказал князь. – Так и Петр I делал. Ну вот, к примеру, вам за ваши фильмы я с удовольствием грамоту выдам, хотя вы ее и не просите.
– А что ж, тогда и все брадобреи опять в благородных будут? Ведь Петр и за такие заслуги это звание даровал.
– Ну об этом мы еще подумаем, а теперь выпьем, друзья, – серьезно сказал князь. – За Отечество! За возрождение традиций!
Друзья дружно чокнулись.
– Вы понимаете, сейчас такое время, рождается новая страна, – продолжал князь. – И получается, что она становится наследницей только Советского Союза, но это лишь семьдесят лет от ее истории. А ведь у России тысячелетие за плечами. Вот и хотелось бы, конечно, чтобы она стала преемницей старой России, дореволюционной, с ее историей, традициями, культурой и социальными сословиями тоже. Почему нет? Ведь остались же потомки дворян, кое-кто уцелел. Их много среди русской эмиграции за границей, и надо всех пригласить домой, на родину. Немного выжило и здесь. Тем, кому удалось смешаться с народом и продолжить род.
– Как вам, например? – уточнил Феликс.
– Да, как и мне, – согласился князь. – Вот для этого и создаю дворянский клуб, возрождаю старую Россию. Хотя, конечно, никакого равенства нет и не может быть ни в чем, – сказал князь.
– Что вы имеете в виду? – удивился Димов.
– Ну вот большевики пытались уравнять всех и лозунги такие писали – там равенство, братство. А по сути, только вводили людей в заблуждение. Потому что с рождения уже нет равных. Один родился гениальным, другой средним, а третий вообще больным. И жизнь каждому диктует свои условия, – стал рассуждать князь. – Это еще не говоря о происхождении.
– Да, ну а как быть, если гениальный, к примеру, свои способности пропьет, а середняк благодаря своему упорству в люди выйдет? Не говоря уж о больном, который тоже может воспротивиться природе и выздороветь, – возразил Димов. – Так что же, заранее всем свой путь указывать? Может, все-таки дать равный старт?
– Это все демагогия, в порядке исключения может быть, но равенства все равно быть не может, – продолжал князь. – Я имею в виду равенство между людьми думающими, работающими над собой для самосовершенствования и людьми простыми, живущими по потребностям тела. Как правило, дух различен именно здесь. Даже имея равный старт, они придут к разным результатам.
– Ну, здесь играет роль воспитание и среда обитания, – не соглашался Димов. – Конечно, дух, живущий внутри каждого, у всех разный. Меня как раз это сейчас и волнует в связи с Нострадамусом. Природой закладываются разные гены, но ведь, согласно Библии, Бог нас всех любит одинаково и всем что-то дает от природы, надо только понять что и суметь взять. То есть развить данное Богом. Помните притчу о том, как Христос раздавал таланты? Поэтому шансы есть у всех, хотя, может, не совсем одинаковые.
– Вот это я и имею в виду, – сказал князь, – не равный уже от природы. Да, это, может быть, не очень приятно сознавать, но и иллюзии строить незачем.
– Ну и что ж вы хотите теперь в связи с этим – новой эволюции развития человечества? – удивился Феликс. – Или просто каждому указать свой шесток, чтобы не лез дальше?
– Ну вот Феликс, к примеру, не решается ухаживать за яркой женщиной, считая, что у него нет фактуры, уже изначально не равняя себя с более эффектным мужчиной, – пошутил Димов. – В этом смысл вашего понятия о неравенстве?
– А что, может быть, может быть, – задумчиво сказал князь. – Хотя он не учел главного – что женщины любят ушами, может, у него здесь больше шансов? Да и каков его интеллект в сравнении с соперником? Ведь духовное всегда на первом месте.
– Ну вот видите! А если взять какого-нибудь придворного поэта с нежнейшей душой и его господина – варвара и тирана? Как здесь разобраться с равенством? – спросил Димов.
– И все-таки вы меня не поняли, любезнейший маэстро, – возразил князь. – Люди не равны изначально, от рождения, потом от родословной, ну и самое главное – по тому, что из них вышло. Безусловно, что безродный Ломоносов значительно выше в этом ранге, чем какой-нибудь рядовой князек, или же тщедушный от рождения Суворов – совсем не ровня здоровенному цирковому силачу, поднимающему штангу. Просто я как раз и хочу давать грамоты новым дворянам по их состоявшимся достижениям, незаурядным заслугам, если хотите. И тем самым подчеркивать их исключительность и неравенство с остальными. По родословной ведь у нас осталось дворян немного. А многие и не знают своих родословных, так как все уничтожалось. Но традиции следует соблюдать, однако в возрождении их должно быть и пополнение из лучших новых слоев. Ведь и предки дворян получали изначально свои грамоты за какие-то достижения, чем отличались от остальных.
– Значит, вы разделяете людей по их достижениям в жизни. Ну, выдающийся ученый, писатель, художник, артист. И сюда же выдающийся повар, каменщик, маляр, столяр? Все дворяне. Так получается?
– Ну, вы утрируете. Конечно, маляра сюда не надо, – возразил князь.
– Это почему же? Чем плохая профессия? – удивился Димов. – К примеру, Бог дал ему такой талант – гениально красить потолок и стены.
– Ну, здесь уж такого творчества не нужно, просто владеть профессией, – не согласился князь. – А нам нужны творческие умы, влияющие на окружающих людей. Вот ваши фильмы всегда волнуют поиском сокровенных истин, смысла жизни и своего пути каждого на земле. И вы своим творчеством возвышаетесь над людьми. Чего ж вас приравнивать к маляру, который тоже служит людям, но менее значимо? И он не может быть равен вам в сфере влияния своей работой на общество.
– А по мне, зависит от того, как звучать, – продолжал спорить Димов, – на каких частотах. Вот, к примеру, поэзия. Денис Давыдов – поэт маленький, но с парусом, поэтому звучание высокое, а его современник Баратынский – глыбище, но низкочастотный, не знает сам, что ему нужно и куда идет. А если честно, так я иногда завидую маляру – он свое сделал за смену и ушел домой, к семье и телевизору. Я же как проклятый, все время в теме. И нет мне покоя ни днем ни ночью. И ничего другого не хочу и не умею делать. Да и нет ничего у меня в жизни, кроме работы. Уж и не знаю, благодарить ли мне Бога за это или нет, – разоткровенничался Димов. – Хотя не буду богохульствовать. Это все-таки моя материализовавшаяся мечта. Так что, конечно же, благодарю.
– Вот видите, а вы – равнять маляра и художника. Да, талант – тяжелое бремя, – согласился князь. – Но настоящий – он всегда пробьется, не позволит себя закопать и действительно мучает человека, не дает спокойно жить, да и часто жизнь его сжигает, укорачивает. Но вот за это, за такой длительный путь к духовному совершенству ему почет и слава в первую очередь, и мы даем грамоты на дворянство.
– Ну, по мне, так хватит и «народного», – сказал Димов, наливая себе коньяк. – Если дадут, не откажусь.
– И не отказывайтесь, конечно, – согласился князь. – Но и наша грамота – это признание вашего таланта и заслуг перед Отечеством. К вам, творческим людям, всегда особое внимание, потому что вы создаете образы, на которых учатся, которым подражают. Но вот сейчас, если честно, все так мелко стало. Телевидение разнузданно до крайности, фильмы в основном подражают голливудским. И это, конечно, понятно: выпустили джинна из бутылки… Столько лет запрета не могли не сказаться. А жаль, ведь именно сейчас людям нужно знать больше свое культурное наследие от России-матушки. Ее героев, писателей, философов, весь тот громадный культурный слой, что был заложен в дореволюционной России. Сейчас создается новая страна, и, повторяю, нельзя, чтобы она наследовала только советское время. Так много долдонят о сталинизме, о ГУЛАГе, различных перегибах. К чему это? Ведь все уже было сказано. Все равно основную оценку даст время, а оно еще не пришло. Поэтому надо возвращаться к положительному в истории, к своим корням, истокам. Огромный вред, конечно, принесло искажение истории России. Ведь у нее более древние корни, не укладывающиеся в два тысячелетия. На ее территории был ледник, который снес несомненно бывшую до него цивилизацию. Так вот, что до него? Почему-то об этом молчат.
Много говорится сейчас о победе над фашизмом. Но ведь такая победа у России почти в каждом веке была. Чингисхана отбросили, Наполеона разбили. История у нас большая, есть чем гордиться, откуда брать образы. Ведь, если объективно, эти семьдесят лет не дали столь великих деятелей, как в прошлые столетия. Достоевский, Толстой, Чайковский, Мусоргский принадлежат уже всему человечеству. Кого вы из наших современников поставите рядом? Хотя наука и шагнула далеко вперед, но это общий прогресс человечества. Необходимо, чтобы новая страна была все-таки в первую очередь преемницей России, а не Советского Союза, хотя, конечно, из истории ничего выкинуть нельзя. Учтите, пожалуйста, мое пожелание, – снова обратился князь к Димову. – Может, вы отразите эти мои мысли в своем творчестве? И вот моя визитка, приходите, будем вручать грамоты, и вам тоже.
– Спасибо, – поблагодарил Димов. – Но я, знаете, очень горжусь, что я современник Гагарина и Королева.
– И правильно делаете, конечно, есть здесь чем гордиться. Но к этому мы шли долгую тысячу лет, – пожал руку князь. – Приходите обязательно.
– А что, сходим, – сказал Феликс, когда князь отошел с Лерой к каким-то чиновникам. – Не помешает, да и общество посмотрим. Лучше бы, конечно, деньгами, кой-какие дыры надо заткнуть, да ладно, может, еще здесь что нароем. Ишь ты где расположились! – рассматривал он визитку. – Во Дворце культуры на Лубянке, с гэбэшниками, значит. Я туда Катьку год назад на елку водил. И они, значит, там арендуют. Замечательно! Теперь никто никого не боится. Хотя ну их к черту, этих опереточных дворян. Кому они сейчас нужны-то, типичный атавизм. Выпьем-ка лучше, Димыч, за свободу!
– Это всегда пожалуйста, – согласился режиссер. – Лучше нее ничего не бывает, хотя князь все-таки умный, чертяка, и вещи интересные говорит. Надо будет обдумать его слова про наследие. Хорошо сказал. Выпьем за это, пожалуй. За наследие России!
– Ну, кто здесь жаловался, что денег на кино не хватает? – снова подошла к друзьям Лера. – Тут интересная идея об их умножении, пойдемте послушаем, – потащила она друзей к большому белому дивану.
Ночами ей снилось, что она летает с чудесной птицей…
Ведь кругом столько соблазнов и тлетворный дух парит в воздухе… / аннотация /
Там уже расположились гости, перед которыми стоял средних лет светловолосый мужчина, развешивающий на стене какие-то схемы и плакаты. Заинтересованных становилось все больше, и они уже плотным кольцом стояли вокруг большого углового дивана и придвинутых к нему стульев.
– Александр Александрович Миловидов, академик элотациологии, – представила докладчика публике хозяйка. – Интересная идея: как быстро стать богатым.
– Да уж, расскажите, пожалуйста, возможно ли такое, – попросил один из гостей, похожий на чиновника.
– Господа, – начал Миловидов, – накопленный за историю человечества опыт общественных отношений требует в настоящее время создания системы, позволяющей наиболее полно использовать биоинформацию, продуцированную человеческой мыслью, и сформировать общество, способное выдерживать нагрузки ускорения научно-технического прогресса, мобильно реагировать на новейшие достижения науки и техники, культуры, искусства, спорта и прочее, способное сформировать социальные отношения, в основе которых лежат процессы планомерного и всестороннего совершенствования и гуманизации существующих общественных отношений, дальнейшего продвижения общества к гармонии и высокому благосостоянию при сохранении биосферы на основе системного анализа социобиокибернетических процессов.
– Во заворачивает! – изумился Феликс.
Миловидов действительно свободно произносил громоздкие, перегруженные заумными терминами фразы, чем постоянно сбивал с толку слушателей, которые никак не могли ухватить суть того, что он хотел до них донести. Выражение лица при этом у него было совершенно бесстрастное и какое-то отрешенное.
– Моя программа – это программа всестороннего прогресса общества, биосферы и человека на основе новых подходов к теории устройства мира, – продолжал выступающий. – Научное познание – сложный процесс проникновения человеческого разума в сущность вещей, в их закономерные связи и отношения. В процессе познания взаимодействуют субъект познания и объективный мир – объект познания. Для того чтобы понять механизмы явлений, происходящих в окружающем нас мире, и с достаточной степенью вероятности описать их, предсказывать то или иное их поведение и управлять им, необходимо определенным образом смоделировать эти явления, при этом чем ближе к истине результаты математических расчетов, тем полезнее данная теория или метод. Материально-техническая база идеального общества предполагает создание таких производительных сил, которые открывают возможность полного удовлетворения потребности общества и личности с сохранением и приумножением биоприродной среды.
– Слушай, Склифосовский, а попроще нельзя выражаться, по-людски, чтоб всем понятно было, а не только этим вашим? – покрутив пальцем у виска, не выдержал кто-то из подвыпивших гостей.
– Ну хорошо. Можно и проще, – нисколько не обидевшись на такой выпад, согласился докладчик и продолжил: – О чем мечтает человек? Если вы мне скажете, что о свободе, то я думаю, что это ни у кого не вызовет возражений. Все хотят быть свободными от материальных трудностей, все хотят иметь больше времени для гармонии, свободы души, тела и духа. Стремление к свободе – это объективная необходимость человечества в целом. Развитие общества и рост степени его свободы – это неразделимые понятия. Но осознанное движение к свободе, к гармонии невозможно без научных знаний, а их основой являются познанные объективные законы, закономерности. На практике познанные законы начинают работать в полную силу только тогда, когда результаты их проявления могут быть количественно измерены с помощью систем единиц. Задумайтесь, какими специальными единицами измерения социально-экономических процессов располагает современная наука?
– А еще проще, Склифосовский? – попросил все тот же подвыпивший. – Поближе к жизни?
– Ну хорошо, – опять согласился докладчик. – Хотите вы или нет, но деньги являются и всегда являлись универсальным эквивалентом успеха. Поэтому идеи быстрого обогащения во все времена волновали человечество, и их в великом множестве распространяют всякие аферисты, строя «пирамиды». Моя идея совсем другая. А именно – своеобразное содружество помощи друг другу. Ведь все мы являемся покупателями. Кто-то покупает только необходимое, а кто-то – предметы роскоши. А почему бы нам не покупать всем вместе? Ну, разумеется, кому что нужно. Покупайте, потом приносите мне чеки, а я буду с ними совершать необходимые действия, чтобы нам всем иметь прибыль.