Светлана Ангарская
Просветленные
Родители Леры получили в этом доме две комнаты, тоже в общей квартире, еще в конце шестидесятых годов прошлого века, когда уже вовсю шло расселение и строились первые кооперативы. Поэтому и их многолюдная квартира постепенно освобождалась и перестраивалась. В результате Лерин папа, по профессии архитектор, тоже сумел сделать свое жилье отдельным. Купил соседу кооператив на Ленинском проспекте – тот и умчался туда жить с только что народившимся младенцем, оставив свои две комнаты, выменянные у соседа, съехавшегося с престарелой матерью на Сретенке. Оставшиеся две семьи разделили квартиру пополам, так как у нее было два выхода: один в парадный подъезд, а другой с черного хода. Бросили жребий. Лериному отцу достался выход на черную лестницу, но эстет-архитектор этого не вынес и, доплатив соседу, все-таки получил для своей части квартиры дверь в парадный подъезд. А когда дедушка с бабушкой состарились, они выменяли у соседа с доплатой вторую половину. Так вся семья собралась вместе и, сняв перегородку, стала жить в большой и просторной квартире, где отец с матерью, которая из архитектора переквалифицировалась в дизайнера, сделали хорошую перепланировку и ремонт. После всех этих манипуляций у Леры с братом оказалось по отдельной комнате.
Какое это было счастье для маленькой девочки! Отдельное пространство, целый мир. Свою комнату Лера сразу же полюбила. Была она небольшая, всего пятнадцать метров, но зато ей досталось чудесное резное окно, в которое она любила разглядывать улицу. Здесь у нее с детства сложился свой мир, где бабушка читала ей сказки Пушкина. Впечатлительной девочке нравились чудеса, где на неведомых дорожках были следы невиданных зверей. Она любила слушать, как «тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят ясных». И про царевну, которая «в темнице тужит, а бурый волк ей верно служит». Живое воображение рисовало заманчивые сказочные картины невиданных стран, дальних путешествий. Ее сочинение на тему «Твоя любимая вещь в комнате» имело в школе большой успех. А описала она свою хрустальную люстру, что напоминала ей сказочный бал Золушки.
Но самая любимая ее сказка была про маленького грустного принца с далекой чужой планеты. Экзюпери на всю жизнь подарил ей друга, с которым она мечтала в одиночестве, любила небо и звезды, рассматривая их долгими летними ночами из открытого окна. Ведь где-то там, далеко-далеко, жил ее друг – маленький принц, такой искренний и близкий ей по духу. Ночами ей снилось, что она летает с чудесной птицей, указывающей путь в волшебные царства. Как это было прекрасно – парить над землей, чувствуя себя тоже легкой и воздушной.
Повзрослев, она интересовалась многими не совсем обычными вещами, и ее находили девушкой продвинутой. Лера увлекалась духовными практиками Древнего Востока, ходила на йогу, читала литературу по эзотерике. О ней также говорили, что она с изюминкой. А была она скорее с чудинкой. И шло это чудачество из того самого глубокого детства, где в этой уютной небольшой комнатке и формировался ее мир мечтательницы и фантазерки. Особенно она любила здесь медитировать. Одной из ее практик был «небесный ковш» с миллионом лепестков белых роз, который она часто опрокидывала на себя. И этот пушистый ароматный веселый хоровод, спускаясь с небес и становясь бело-розовым, окутывал комнатку, улицу, город, весь мир, и он, как ей казалось, становился лучше и добрее. Это работало! Стоило ей только направить вверх взгляд, приказывая ковшу опрокинуться, как душистый бело-розовый «листопад» делал свое дело, улучшая любую ситуацию. Она верила, и это помогало выживать сейчас, в лихие, порой очень жесткие времена.
Уютная квартира в результате считалась пятикомнатной, хотя у нее после всех перестроек имелось еще много подсобных помещений и даже ванная с окном. А в большой комнате, которую бабушка называла залой, действительно просторной, свыше сорока метров, находились колонны, и убрать их было нельзя, так как они считались несущими.
Жили здесь весело. Множество родительских друзей с удовольствием приходили в гости в такие хоромы, пели, устраивали на Новый год разные игры и розыгрыши. Компания была сплошь из людей творческих, активных и очень интересных. Так что Лера с детства привыкла и к большому количеству людей в их доме, и к богемному образу жизни. Продолжала эти традиции она и сейчас, когда семья разъехалась, а квартира опустела. Родители с бабушкой и дедушкой безвылазно жили на даче в Тарасовке, где был хороший, с удобствами дом. Евгений, старший брат, продолжив семейную традицию, тоже стал архитектором и уехал работать в Канаду.
Лера выскочила замуж еще на втором курсе университета, но Яков, художник-абстракционист, как его прозвал дедушка, явно не одобрявший его манеру писать, к пятому курсу куда-то испарился. Наверное, в Израиль подался – осуществил-таки свою давнюю мечту. Правда, в их семье этому факту никто не удивился, да и не расстроился, потому что пропадал Лерин муж часто. И родители нередко спрашивали ее, дескать, может, он и совсем тебя бросил? Но Яков каждый раз неожиданно объявлялся, загромождая их комнату новыми эскизами и картинами, объясняя свое отсутствие внезапным вдохновением, позвавшим его в дорогу, к примеру на Сахалин. Человек он был неорганизованный, отовсюду, где бы ни учился, его выгоняли за прогулы, в последний раз из Строгановки. Так что, когда он совсем пропал, бабушка даже перекрестилась. Дескать, слава Тебе Господи, от «антихриста» избавились, настолько все считали его фигурой неподходящей. Но перечить Лере при выборе не стали, так как она заявила тогда, что в противном случае уйдет из дома совсем, в восемнадцать-то лет. К тому же в семье всегда царил дух демократии и духовной вольности.
На ее свободу в плане замужества пока больше никто серьезно не покушался, не считая нескольких пройдох, с которыми встречи-расставания были недолгими. И хотя ей шло уже к тридцати, комплексов по этому поводу Лера не имела. В юности она покорила своего Якова нестандартной, яркой и в то же время нежной красотой, которую он и запечатлел на одном из ее многочисленных портретов. Он висел теперь в гостиной и вызывал большой интерес у гостей. Один богач даже предлагал за него неплохие деньги.
На картине в большом красивом окне, подобрав под себя ноги, сидела юная девушка, похожая на рыжую кошечку, такая же гибкая и воздушная, готовая в любую минуту разогнуть спинку и спрыгнуть. Зеленые глаза с поволокой были задумчивы и мечтательны. Настроение художник поймал, и этот теплый летний вечерок надолго оставался в памяти благодаря распахнутому окну. Лера не хотела предавать память юности, наверное, ей все-таки было тогда хорошо с непутевым Яшкой. И портрет оставался на своем месте, куда пропавший муженек сам его когда-то и повесил.
Сейчас она находилась в самом расцвете своей женской красоты. Густые и непослушные медные кудри по-прежнему красиво оттеняли бело-розовую кожу. Зеленые кошачьи глаза озаряли лицо мощнейшим потоком энергии, настолько сильной, что одна из подруг называла Леру электрической станцией. В ней все было хорошо и интересно, и поклонники не переводились. А еще и работа постоянно сводила ее с неординарными людьми. Вроде скучать было некогда, но все же иногда ей казалось, что жизнь пуста, потому что нет в ней главного – любви.
В Яшку некогда она влюбилась с первого взгляда. Черноокий художник с золотыми кудрями до плеч, он был олицетворением чего-то богемного, неземного. Во всем искал прекрасное, что находило отражение в его картинах. Вдобавок любил философствовать, читать стихи Блока. Всегда был чем-то увлечен, но, к сожалению, не ею. Так говорили все, а она никого не слушала, веря только своему сердцу.
«Ведь я так люблю, разве моя любовь может остаться без ответа?» – твердила она себе. И, конечно, не осталась, художник увлекся, но, наверное, не очень серьезно, хоть они и поженились. Лера была счастлива тем, что любила. А он скорее позволял себя любить. Но она этого не хотела замечать. «Пока я люблю, я живу, – снова твердила она себе, – ведь без любви жить нельзя». И ей было хорошо, что он рядом, хотя частенько приходилось вытаскивать муженька из веселых компаний, где он вечно пристраивался к какой-нибудь девице. Он по натуре был само влюбленный нарцисс, но Лера этого не замечала. И счастье ее кончилось только тогда, когда она разлюбила сама. Собственно, эта детская влюбленность, не осознанная до конца, может, и не была настоящим чувством, но уходила болезненно. Сначала Лера все надеялась и ждала, потом перестала ждать, но все еще любила. Потом ушло чувство и осталась тоска, которая умела прижать так, что белый свет был не мил.
В такие моменты не радовали и роскошные наряды: кучи кофточек, туфелек, шляпок и шуб. Все это было приобретено уже давно и в больших количествах, благо заработок теперь позволял, да и времена дефицита прошли. Одеться хорошо Лера любила и была завсегдатаем распродаж и презентаций новых коллекций, многие модные дизайнеры считали за честь заманить теледиву в свои бутики и пристроить в качестве рекламы на красавице свои шедевры. Но заглушить наваливавшуюся тоску этим разноцветным тряпьем все равно не удавалось, а порой оно сильно раздражало, вываливаясь из всех шкафов. Такому количеству одежды уже не хватало места, и надо было сооружать новые антресоли, но руки все не доходили.
Жила она сейчас одна и часто устраивала в своем элитном жилище различные светские тусовки, которые помогали быть в курсе всего модного и интересного в Москве, что давало пищу для ее интервью на канале, да и статеек в глянцевых журналах, где она в последнее время старалась подрабатывать. Прийти к ней на вечеринку желали многие публичные люди, и она их тщательно сортировала, чтобы не свести случайно непримиримых врагов, которые этого ей потом никогда бы не простили.
Сегодня у нее собиралась довольно интересная компания, правда, несколько разношерстная. Должны были прийти коллеги-журналисты, киношники, актрисы, представители дворянского собрания, один ловкач с интересной идеей лотереи, кое-кто из чиновников и депутатов, мечтающих попасть в эфир, – скоро опять выборы. Подумав о фуршете, она заказала по телефону в близлежащем ресторане суши и бутерброды на дом. «Надо бы вызвать Наталью, пусть поможет накрыть стол для чая и кофе да уберет потом», – решила Лера и, позвонив домработнице, попросила ее прийти.
* * *
Утром Валерия ездила брать интервью у известного писателя в Переделкино и изрядно устала. Приближалась очередная годовщина рождения Ильича, и каналу требовалось интервью на тему «Не сотвори себе кумира».
Писатель Самохин был уже в возрасте, болел и безвыездно жил на даче. Недавно вышла его книга о Ленине, которая и привлекла журналистку.
Владимира Васильевича они нашли в саду. Высокий худощавый старик сидел у раскидистой сосны, опираясь на трость, и думал о чем-то своем, писательском. И эти глубокие, как показалось Лере, думы было неудобно прерывать. Но, заметив съемочную группу, он встрепенулся, встал и встретил их приветливо, провел в просторную светлую комнату, где стоял большой самовар и был накрыт стол к чаю. Операторы стали настраивать камеру и микрофоны, давая героям сюжета время познакомиться и приглядеться друг к другу.
Высокий худощавый старик сидел у раскидистой сосны и думал о чем-то своем, писательском
Родился он на Байкале, где служил отец
При Советах Самохин, лауреат Государственной премии, считался «певцом деревни», написал немало книг на тему жизни сельчан, но из-под его пера выходили и стихи, в том числе посвященные Ленину. Новая книга была проникнута полным разочарованием писателя в вожде мирового пролетариата. Накануне интервью Валерия сумела ее просмотреть, и ее поразили доселе неизвестные факты биографии Ленина, о которых писал Самохин. На обложке книги лицо вождя было разделено на две половины: одну белую, другую черную, причем на черной был даже рог. Дескать, черт или ангел?
Стены комнаты, в которой их принимал писатель, были увешаны портретами последнего российского царя и его семьи. Говорили, что Самохин разочаровался уже не только в советской власти, но и в теперешней демократии, поэтому у него сейчас проявились монархические настроения. С этого и начался разговор, как только операторы включили запись.
– Любите царя? – спросила Лера, бросив выразительный взгляд на портрет Николая II.
– Уважаю, – ответил писатель, – потому что он был законный правитель страны, помазанник Божий.
– А остальные, значит, незаконные?
– Еще какие, разбойники с большой дороги!
– Ну вы же сами этому разбойнику, – кивнула она на книгу, – стихи посвящали, еще и какие хорошие, к каждому празднику. Как сейчас помню, в детском саду учили что-то наподобие: «Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич», святыня была.
– Была, – согласился Самохин, – каюсь теперь вот на старости лет, пытаюсь разобраться, почему так случилось…
Он задумчиво наклонил высоколобую благородную голову с сединами, снова опершись на посох.
– Да, к счастью, с нашим поколением этого уже не будет, – самоуверенно заметила журналистка, прерывая паузу.
– Вы так думаете? – удивился писатель.
– Конечно, мы теперь никого так огульно не возводим в ранг божества, научены горьким опытом предыдущих поколений.
– Ну не знаю, не знаю, – покачал головой Самохин. – Теперь тоже такого натворили… За несколько лет смели все, что было дорого сердцу. Союз вопреки желанию народов распустили, ведь был же референдум за сохранение страны. И что теперь? Нет у нас больше ни Севастополя с его российской славой, ни границ страны, все нараспашку. А кругом одни враги, что и историю переписать могут, и фашизм возродить. А что такого? Ведь кругом все продается за бесценок с молотка, идет полный грабеж природных ресурсов, к праправнукам в карман залезли. Такого безобразия и коммунисты себе не позволяли. А демократы теперешние так опустили нас на колени перед миром, все позиции страны сдали, парламент под публику расстреливали, а вы им рукоплещете, стыдно.
Я-то думал, – сказал он, немного помолчав, – что с крахом коммунистической идеи мы наконец о духовном задумаемся, о попранной культуре, о восстановлении справедливости, а тут такое воровство началось… Культура не поднялась, а, наоборот, пала, да так низко, что и не подняться теперь. Не могу на все это смотреть, долго не проживу, сердце разорвется, – пожаловался Самохин, держась за грудь. – Пла́чу я о моей России, – закрыл он лицо руками…
– Владимир Васильевич, давайте-ка чайку. Перерыв, – махнула она оператору.
– Ну разве виноваты мы, что долгое время жили в такой закрытости, что и не знали по большому счету, кому служим: Богу или дьяволу, – наконец собравшись с мыслями, сказал писатель. – Вот только сейчас, познакомившись с архивами, я могу совершенно точно сказать, что Ульянов-Ленин со своими сообщниками погубили страну, готовую, как молодой тигр, прыгнуть в новую эру своего экономического развития. И как бы мы могли сейчас с вами процветать, не случись этого безобразия в истории, – любая Америка обзавидовалась бы. Вот так, милейшие потомки, обстоит дело с правдой о Ленине, – заключил он.
– Нет, это еще не все об Ильиче, – возразила Лера. – Вы же раскопали столько подробностей его биографии: это и нездоровая генетика семьи, и происхождение, и плохое здоровье, да и действительно его шпионская связь с Германией.
– Все так, но это я оставляю читателям, чтобы они побыли с этими фактами наедине и поразмыслили над сказанным. Как все это могло случиться и почему именно у нас пришел к власти такой человек, устроивший, по сути дела, немыслимый по масштабу геноцид народов? Ведь целенаправленно истреблялось все лучшее из человеческой породы. Человек думающий, со стержнем? Убить. Милая культурная девушка, наверное, дворянка? Убить. Да просто аккуратный, подтянутый человек – тоже не надо такого в живых оставлять. А сколько в Крыму было потоплено белых офицеров, которые не хотели покидать родину и сдали оружие. Царил такой террор, что удивляться сталинским репрессиям и не приходится. Просто достойный преемник.
– Ну и как же это могло случиться в нашей патриархальной, как вы говорите, России? Ведь сын предавал отца, брат брата. И все соглашались с этим. Вспомним Павлика Морозова, пионера-героя.
– Ну, этот вопрос надо задавать не мне, а психологам. О силе влияния средств массовой информации. Представьте, альтернативы никакой, есть только коммунистическая пресса, которая и ведет одностороннюю оголтелую пропаганду и агитацию. Вот так и случилось, кто с этим не согласился, был ошельмован, оболган и предан анафеме. Но самое ужасное, еще раз повторяю, – намеренно уничтожали лучших представителей генофонда нации. Подумать только, травля и расправа над учеными! Но ведь их пока вырастишь, сколько времени пройдет, не одно поколение, пока будет результат. В тюрьму такого гения, как Вавилов! Как можно! Да и вообще разборки с интеллигенцией! Ну не может она себя вести иначе, без совестливых метаний и мучительного поиска истины, потому что интеллигенция. Так зачем же с ней так!..
– А вы человек верующий? – спросила Валерия, заметив Библию, лежащую на тумбочке.
– Помните, у Есенина: «Стыдно мне, что я в Бога не верил. Горько мне, что не верю теперь». Просто изучаю, может, все же приду к Нему всем сердцем и душой, когда пойму, что по-другому жить нельзя. Но атеистам трудно все принять на веру. Мы же не были в Боге рождены и воспитаны.
– Тогда, с вашего позволения, о помазаннике Божьем, о котором вы так скорбите, – сказала журналистка. – Но ведь и Николай II, последний наш царь, эталоном правителя служить не может: долго не замечал крушения империи, занятый собой и своей семьей, потом отрекся, отдал Россию Временному правительству, сомнительному во всех отношениях. Тоже не идеальная система правления, если слабый монарх.
– Может, он конкретно действительно и не самый лучший из монархов, которого знала наша история, поэтому все так и случилось. Но вот его отец, Александр III, был очень успешным правителем, но его, по всей вероятности, отравили враги России, как было и со всеми нашими лучшими царями. Очень не нравилось им всем там, в Европе, могущество нашего государства. Россия всегда проигрывала Англии, да и Америке в холодной войне, а теперь и в информационной. По сути, и революции-то никакой не было – просто в очередной раз проиграли информационную войну.
– А почему так? – удивилась Валерия такому выводу.
– Да потому, что мы – более духовная нация и представления не имеем о тех подлостях и интригах, на которые способны эти страны. Плохо, конечно, – противника надо знать. Вот на поле сражения они к нам не сунутся – доказано уже историей, здесь нам равных нет, и опять потому же. Высокий дух. Наполеона отогнали, фашизм разбили. Поэтому-то они и ведут сейчас политику духовного разложения, и здесь у них опять, к сожалению, все получается. А еще власть неустойчивая. Мальчишки в коротких штанишках. Поэтому я верю в царя, человека, которого от рождения готовят и учат управлять страной. Он будет нести ответственность за нее, не то что эти временщики. Если поинтересоваться историей семьи Романовых, которую я сейчас изучаю, то можно понять, как они все были преданы своему Отечеству.
– От ошибок тоже не застрахованы: вон Аляску Америке продали, а там золото нашли, – возразила журналистка.
– Нашли, нашли, но ведь просто ошиблись, не просчитали, а не сдавали позиции страны, как сейчас. Нет, монархия – это хорошо, это традиции, культура, просто в помощь ей должен быть и грамотный парламент, как у Англии, например. Была же у нас Дума раньше, не такая, как теперешняя. Как же вы все не поймете, что нельзя жить так, чтобы все время кому-то нравиться и угождать! Ну вот не правят сейчас у нас коммунисты, другая экономика, другой строй, и никому мы не угрожаем. А что, стали нас любить на Западе? Да боже мой! Превратили такую страну в сырьевой придаток, а попросту в трубу, и радуются: такая, дескать, у вас судьба. И ведь так было всегда – боятся они сильной-то России! Поэтому и революцию на немецкие деньги Ленин у нас устроил в семнадцатом году. А теперь такую же, только на американские доллары, демократы нынешние провернули. А судьба, дескать, у русских – сидеть тихо и сокращать население, умирать то есть, и ни-ни чтобы поднять голову, вот ведь что натворили, мерзавцы. И открыто об этом говорить не стесняются.
– А каковы же все-таки ваши прогнозы относительно будущего России? Ведь как ни греши, но не удалось предыдущим поколениям вывести страну на тот должный уровень, который она должна иметь, учитывая размах территории и природные богатства. Этого и не может простить молодежь своим предкам, несмотря даже на выигранную войну.
– Ну что же вам сказать, мы действительно по-прежнему живем в большой еще стране, с богатой историей, которую, сколько ни старайся, не перекроишь. Богата страна природными и людскими ресурсами, наша нация по-прежнему объединяет много народов и народностей, которые всегда должны быть равноправны. У нас есть и всегда была умная и очень совестливая интеллигенция. И мы вполне бы могли быть самодостаточными, но вот беда – нами постоянно не так руководят. Коммунисты ставили свой преступный эксперимент над Россией, думая обо всем человечестве. А теперешние заботятся только о себе: как бы подольше продержаться у власти, как побольше урвать да спрятать в зарубежных банках. Поэтому и все средства из страны выведены. Дескать, пусть там работают. Это вместо того, чтобы свою инфраструктуру развивать. А если там кризис разразится и банки лопнут? Об этом хоть кто-то думает, что с российскими деньгами будет? Или что, у них не случается такого? Гарантированно, что ли? Враки все это про их чудеса. Бывал я там, за океаном. Деньгами берут, их власть чувствуется во всем, только безнравственно это, я вам скажу. Все ведь купленное. И руководит всем капитал, только в тени. Свобода слова выражается в перемывании грязного белья. Да, тут и президента могут потрясти, а вот если где серьезно, если ты не согласен с властью, там ты сразу в диссиденты угодишь, а дальше как у нас при коммунистах – изгой общества, причем на их экономический манер. У них ведь вся жизнь в кредит. Выгонят с работы – и ты кругом должник. А это действительно страшно.
Самохин ненадолго замолчал, видимо переживая сказанное, но потом, словно очнувшись, добавил:
– Но без надежды и веры жить, конечно, нельзя. Может, еще что-нибудь изменится, а вдруг да появятся какой-нибудь Илья Муромец да Добрыня Никитич. У нас на Руси чудеса случаются. И совсем не обязательно, чтобы нас везде любили, но вот чтобы уважали за силу и мощь – это необходимо. И, конечно же, жизнь народу необходимо обеспечить достойную. И работу, и зарплату, и жилье. Он это, я думаю, заслужил. Такая должна быть судьба у России, и не иначе.
– Ну а что вы скажете насчет нашей национальной идеи? Ее с перестройкой потеряли и сейчас вновь упорно ищут, – спросила Валерия.
– А чего ж тут искать – она на поверхности, нигде не зарыта. Да, вы правы, страна не выведена на уровень развития, который должна иметь, обладая такой территорией, природными и людскими богатствами. Войну мы выиграли, и тогда с духовностью и патриотизмом все было в порядке. Огромный рывок восстановления после разрухи оказался возможен именно благодаря этому. Сейчас такая же разруха. И национальная идея состоит в сохранении нашей истории и культуры и, конечно же, самого народа. Мы все должны поднимать свою страну. А не бежать туда, где получше, тем более что никому и нигде не нужны. Вот такой мой сказ вам, дорогие зрители и потомки, – закончил он уже в камеру.
Усевшись пить чай, операторы дали Самохину прослушать запись. Сделав несколько замечаний, он остался доволен. И только спросил:
– А пропустят, не вырежут ли сказанное?
– Да нет, – успокоила его Валерия. – У нас ведь демократия, и теперешнее руководство старается не замечать, что про него в СМИ несут.
– А цензура? – удивился Самохин.
– А цензуры, как раньше, когда над каждым моим словом стояли пять ответственных выпускающих, практически нет, – отмахнулась Валерия. И, уже прощаясь, пообещала сообщить, когда передача выйдет в эфир. – Время, скорее всего, дадут позднее, даже, может, ночное. Тема пока что болезненная, многие не согласны с такими оценками личности вождя. И книга ваша сейчас не только смелая, но и, надо сказать, прямо-таки дерзкая.
– Да незачем сообщать, если поздно, уже спать буду, я ведь послушал, и достаточно, – решил писатель. Подумав, однако, о чем-то своем, все-таки попросил: – А нет, сообщите, пожалуй, если можно, я телефон выключу. А то будут звонить коллеги, гадости говорить. Я их никогда не слушаю и рецензии не читаю. И вам, как творческому человеку, не советую. Поет душа – надо творить, а читатель – он у нас умный, сам разберется, кто ему нужен, а кто нет. Последнее дело – под критиков подстраиваться, совсем себя потеряешь, – махнул он рукой. Глаза его как-то молодо заблестели, а густые, хотя и совсем белые усы и брови задорно поднялись.
Ишь вояка, заулыбалась Лера. Старая гвардия, с такими не пропадешь! Вот поколение было! Жаль, что мало уже их осталось…
Дальше съемочная группа поехала в Музей Ленина на Красную площадь.
Здесь перед входом толпились люди с красными знаменами и плакатами в руках, на которых было написано: «Руки прочь от нашего Ильича!»
Музей должны были скоро закрыть, и директор его, доктор наук, моложавый энергичный мужчина с рыжеватыми волосами и ясными голубыми глазами, отчаянно боровшийся за его сохранение, был рад любому слову в эфире. Он принял телевизионщиков в своем огромном, на пол-этажа, роскошном кабинете, заставленном полками с книгами в золотых переплетах с марксистко-ленинскими сочинениями.
Надо сказать, Лера была в этом помпезном здании второй раз в жизни. Впервые – первоклашкой, с дедушкой за ручку. Но это было давно, и детские впечатления уже стерлись. А сейчас здание поразило ее своей презентабельностью и простором. Зал, в котором лежала гуттаперчевая копия мумии вождя на смертном одре, занимал целый этаж, и там кроме нее находились только знамена. Вообще музею явно не хватало экспонатов, был он какой-то полупустой, в отличие от перегруженного Исторического, расположенного в соседнем здании, где часть экспонатов вечно хранилась в запасниках, так как не хватало места. Или, может, сейчас ее раскрепощенному сознанию так казалось, подумай-ка она так прежде. Свои впечатления Валерия и высказала директору, начав с этого интервью.
– Пусть так, – неожиданно согласился он. – Может, и не нужно такого вот большого и помпезного здания, но хоть маленький, совсем скромный домик у Ильича должен быть свой. Ведь растащат все экспонаты, не будет цельной экспозиции, когда передадут в Исторический музей. Это же наша история, и столько людей живут по-прежнему с этим именем в сердце! Дайте им спокойно умереть, не кощунствуйте над их святынями, – умоляющим голосом произнес он наконец. – Ведь и до того дойдет, что и из Мавзолея вынесут! – бросил он взгляд на окно, выходящее на Красную площадь.
– Да, в конце концов, Ленин сам не просил создавать ему такой музей и хоронить в Мавзолее, – заметила журналистка.
– Совсем не просил, – согласился директор, – он с мамой рядом завещал себя похоронить.
Вот так и получается, когда люди создают себе кумиров, а потом разочаровываются. И как некрасиво и неудобно решать сейчас этот вопрос – закрывать музей, насмерть обижая кого-то, переносить мумию из Мавзолея, а что до этого дойдет, Лера не сомневалась. Почитаешь Самохина, так еще как за это проголосуешь.
– А какая все же сволочь этот Самохин, – словно прочитав ее мысли, сказал директор. – Вот полюбуйтесь, – достал он уже знакомую ей книжку из своего стола. – И ведь напечатали! Какое творится сейчас безобразие! Никак не дозвонюсь ему, чтобы сказать об этом, ведь стихи хорошие Ленину посвящал. Выгодно было, а теперь его грязью мажет!
– Ну а что, разве он факты исказил? – спросила журналистка.
– Да не то чтобы исказил, но как преподнес-то – жуть! И зачем об этом вообще писать? – возмущался директор. – Интимные ведь вещи, да что там, мерзавец, да и только! А если все назад вернется, он об этом подумал?
– Вы имеете в виду – опять к власти коммунисты придут?
– Да нет, просто время все правильно по местам расставит, такое ведь тоже в истории случается, – заметил директор.
– Ну, каждый вправе и тогда иметь свое мнение, – сказала журналистка, – тем более он за свои слова отвечает.
– А когда будет ваша передача?
– Еще не знаю, я вам позвоню, но должна быть в субботу вечером, – сказала Лера.
И пока операторы вытаскивали технику, она успела заглянуть на цокольный этаж, где в уютном зале был установлен телевизор, по которому на видео крутили хронику того времени. Небольшого роста человек в кепке что-то говорил перед собравшейся толпой. Несколько пожилых женщин, наверное старых коммунисток, благоговейно слушали, расположившись в удобных креслах, некоторые из них дремали.
«Святилище, где сон и фимиам», – вспомнила Лера и, не решившись нарушать эту идиллию своими вопросами, направилась к выходу, где и заметила девочку лет пяти с пожилым мужчиной за ручку.
– Тебе здесь понравилось? – спросила она ее.
– Да, красиво очень, – призналась та, – и страшно.
– Вот как? – удивилась журналистка. – Это почему же?
– Не знаю, – смутилась девочка.
– Ну, просто очень уж пышно все обставлено, – пояснил пожилой мужчина, – вот внучка и растерялась.
– Да, мраморные вестибюли и лестницы, красные ковры и знамена, огромные хрустальные люстры, высоченные потолки, небывалый простор впечатляют, не всегда выходит положительно.
– Да нет, дедушка Ленин – он же мертвый лежит, вот и страшно как-то, – пояснила девчушка. – Он же на небе должен быть, а он здесь.
– Да нет, внученька, на небе Бог, ты что-то перепутала, – поправил девочку дед.
– Вот так с этими небожителями, сотворенными людьми, действительно запутаешься, кто и где должен быть, – подытожила интервью Валерия, направляясь к своей передвижке.
Люди со знаменами в руках угрожающе зашумели: попробуйте что-либо плохое про нашего Ильича сказать, журналюги продажные.
– Давай рви когти, а то сейчас по башке схлопочем, – скомандовал оператор шоферу.
Но люди уже обступили фургончик с надписью «Телевидение России» и требовали, чтобы их мнение о закрытии Музея Ленина тоже записали. По-видимому, директор дал команду. Один пожилой мужчина встал впереди машины, организуя за собой людей.