Светлана Анатольевна Чехонадская
Теория выигрыша
1
17 января 2008 года сотрудник Физического института имени П. Н. Лебедева РАН доктор физических наук Сергей Викторович Бершадский получил весьма необычное задание. Его попросили прокомментировать некую теорию, позволяющую мгновенно добиться успеха в любых областях человеческой деятельности.
Существование подобной теории не показалось Сергею Викторовичу странным: в последнее время он видел столько шарлатанов, что перестал удивляться любым теориям, пусть даже самым экстравагантным. Случалось, их авторы для пущей убедительности опирались на физику, а точнее, на то, что сами считали физикой.
Сергея Викторовича изумил заказчик: им был представитель Федеральной службы безопасности. Он не скрывал, что это именно заказ ФСБ, он показал свое удостоверение, хотя оплату научной рецензии оформил не от имени этой организации, а от «ИП Сорокина». Это был высокий, крепкий, еще молодой мужчина, и то, что он из органов, было написано у него на лбу.
Стоя перед заказчиком в директорском кабинете, Бершадский пошутил на тему ФСБ и мистики, мол, в каком чине у вас обычно маги, но тот на шутку не отреагировал. Было видно, что тема ему скучна, и он закрывает этим заказом какую-то давно решенную проблему с давно известным финалом.
Нельзя сказать, что Бершадский вообще не верил в теории успеха – в то, что человека можно научить поведению, приводящему к удачам в делах или любви. В молодости он прочитал немало книг на эту тему. Больше всего ему понравились две: "Думай и богатей" Наполеона Хилла и "Дао Винни-Пуха" Бенджамена Хоффа. Он нашел в них много забавных советов и хорошее понимание человеческой психологии. Кроме того, ему показалось, что эти книги учат не столько добиваться успеха, сколько любить жизнь во всех ее проявлениях и, следовательно, любую ситуацию воспринимать как успех.
С физическими или математическими обоснованиями фортуны он тоже сталкивался не раз, но не очень интересовался этой темой, хотя знал тех, кто интересуется очень. Был у него двоюродный брат – математик и, как это теперь принято говорить, лудоман. Вот тот сильно увлекался, прежде чем проиграть в казино и машину, и квартиру, и семью, и свободу. Теория вероятностей, мартингейл, система Томаса Дональда, ее модификация в виде Дональда-Натансона, "биарриц", "канселейшн"… вся жизнь утекла в унитаз, а листочки со схемами, полями, цифрами до сих пор валялись у Бершадского на даче. Сергей Викторович ни разу их и не прочитал внимательно – ему всегда было скучно это нелепое и бездоказательное любительство.
Пока отношения поддерживались и случались мирные летние вечера на террасе, брат любил рассказывать, что само слово «азарт» идет от арабского «азаара» – апельсинового цветка, который арабы выжигали на первых игральных костях. Это не случайно, горячился брат, брызгая слюной и разбрасывая свои листочки, ведь удачу можно предугадать по еле уловимому аромату апельсинов.
Он таращил глаза и раздувал ноздри – показывал, как надо внюхиваться – он сокрушался, что еще не овладел нюхом, потому и довольствуется убогостью научного подхода. Если на террасе присутствовала жена брата, она ненавистно стискивала челюсти, и всем становилось ужасно неловко при виде этой умирающей семьи. Он же ничего не замечал, упоенный мечтой: я разовью, разовью нюх на удачу, не сомневайтесь!
Бедный сумасшедший парфюмер, теперь он дышит смрадным воздухом колонии. Вот зловонное опровержение всех его систем. Бершадский никогда не верил, что к удаче может привести что-либо, кроме каменной задницы и хитрого манипулирования людьми. Но удача в такой трактовке не благоухала апельсинами, а воняла потом. Именно поэтому он был к ней равнодушен. И он никогда не счел бы полученное задание интересным, если бы не ФСБ. До сегодняшнего дня Сергей Викторович и не предполагал, что Федеральная служба безопасности может заниматься такой ерундой.
Или не ерундой?
Тем же вечером заинтригованный Бершадский засел за работу.
Бумаги, представленные на рецензию, показались ему на удивление неглупыми. В них высказывались смелые догадки о природе времени и причинно-следственной связи. Конечно, в научных вопросах автор теории рассуждал как дилетант, но он был, если можно так выразиться, поэтом. С поэтической точки зрения его теория выглядела стройной и соблазнительной.
Очень мешало отсутствие информации об авторе. Когда он жил? У кого заимствовал свои рассуждения о физике? Некоторые его доводы выглядели древними, так уже не аргументируют, другие были выстроены в соответствии с нормами последних лет. В конце концов, можно было попасть впросак, и Бершадский полез в интернет.
Однако никакой информации в интернете Бершадский не нашел. Теорий успеха было много, но вот теорий в сочетании с фамилией автора не было. Встречались только случайные совпадения, не имеющие никакого отношения к его бумагам. Это показалось ему очень странным, он уже привык, что сеть – кладбище как раз таких околонаучных идей. И молчание сети смутило логичный мозг Бершадского – по своей природе он жаждал объяснения любой нелогичности. На всякий случай он сходил по всем ссылкам, в том числе и в блоги.
Так он обнаружил одну-единственную фразу в Живом Журнале, которая и пролила свет на странное молчание виртуального мира. Эта фраза ошеломила его, но Сергей Викторович взял себя в руки – именно потому, что был человеком логичным. Листы, принесенные на рецензию, были заполнены разными почерками: видимо, это были донесения «агентов». Бершадский посчитал почерки, их получилось семнадцать, к ним надо было приплюсовать и заказчика, заполнявшего ведомость и указавшего в ней суть заказа. Даже если семнадцать человек умерли, заказчик был жив.
Впрочем, жив ли заказчик, предстояло выяснить на следующий день.
Утром Бершадский дописал свою рецензию и отнес ее директору института – как и было договорено.
Директор немного смущался, принимая пластиковую папку с листами бумаги
– Ерундой маются, правда? А мы еще удивляемся, что террористы спокойно доезжают до Москвы и взрывают здесь, что хотят.
– Это точно.
– И что за теория? Очередное мракобесие?
– Поэтическая сказка, – улыбнулся Бершадский. – Вроде «Конька-Горбунка».
– Наш народ это любит… Сказки, я имею в виду…
– Само по себе это не так уж плохо, – после некоторого колебания сказал Бершадский. – Излишняя серьезность в делах тоже, бывает, вредна. Винсент Роацци называл успех «глупым».
Директор засмеялся.
– У нас с вами, Сергей Викторович, получился классический синхронизм Юнга. Я буквально за минуту до вашего прихода читал декабрьский «Нью Сайентист». Ребята из Школы бизнеса при Стэнфордском университете опубликовали данные о том, что психопаты – более удачливые инвесторы, чем обычные люди. Вывод подтвержден Университетом Карнеги-Меллона. Вот вам и «глупость» успеха.
– Кстати, в этой теории есть размышления о природе предвидений, – оживился Бершадский. – Или, как Юнг говорил, о «синхронизмах». Я даже грешным делом вспомнил моего родственника, я вам о нем рассказывал, бедолаге, он все любил повторять, что удачу можно предугадать по апельсиновому запаху.
– Во как! – изумился директор. – Оригинально!
Пока они разговаривали, пришел заказчик – живой и невредимый. Получив папку, он некоторое время листал ее, недовольно сопя. Потом вздохнул, протянул им по очереди руку для прощания. Уже уходя, в дверях обернулся и спросил серьезно:
– Вы не боялись, Сергей Викторович?
– Чего? Чего боялся? – всполошился директор, а Бершадский стоял молча – глядел на заказчика в упор.
– Нет, – сказал, наконец, – Ведь это как бы изображение дракона, а не сам дракон.
– Хитро! – засмеялся заказчик. – А самого дракона бы испугались? Кстати, я вас подловил, уж не обессудьте. В интернет лазили?
Бершадский рассердился: вот уж, воистину, горбатого могила исправит. Эту организацию, как ни назови, вечно она будет всех "подлавливать".
– С вашей стороны не очень порядочно было не сообщить мне о главном, – сказал он.
– О главном? – деланно удивился заказчик. – Но что считать главным? Вы тут пишете об исследованиях, проводившихся Дэвидом Бомом в восьмидесятые годы двадцатого столетия. А ведь эта теория была известна еще в фашистской Германии.
«Как чувствовал! – мысленно ахнул Бершадский. – Надо было поосторожнее с конкретикой».
– Лучше, если бы вы не скрывали историю вопроса, – надменно сказал он вслух.
– При чем здесь история? Мне нужно было независимое заключение… А то любят нашего брата обвинять в предвзятости. А сами-то?.. М-да, вот так вот… Ну, бывайте, господа ученые…
– Какой апломб! – сказал Бершадский, когда заказчик вышел. – Наши органы всегда умеют находить безопасные поляны для самоутверждения. Ничего не меняется, вы совершенно правы: то они гоняют бедных лимоновцев, то крышуют бизнес, то вот в магию полезли. Против настоящих террористов у них кишка тонка.
Тот испуганно кивнул: заказ был какой-то непонятный и неприятный.
Заказчик же между тем спустился вниз. Он отметил пропуск на вахте, протиснулся в вертушку, пошел к автомобильной стоянке, скрипя ботинками и выдыхая облака пара – день был морозный. Некоторое время заказчик искал по карманам ключи от «Хонды» – и даже на какую-то секунду встревожился – но, наконец, нашел их. Открывал машину он, оглядываясь по сторонам. Видимо, это была бессознательная привычка. Сел в машину и, закрыв дверь, набрал на мобильном номер.
– Я взял заключение физиков, – сказал он.
– Это все-таки лишнее, – с небольшим раздражением заметил собеседник.
– Вы его не знаете. Он очень подозрительный.
– И что?
– А то, что нас должна интересовать только его теория. Поэтому мы собрали огромную папку бумаг, включающую мнение физиков.
– И что они там написали?
– Чушь собачью. Да это неважно.
– Рецензия за твой счет, Володя.
– За мой, за мой… И что вы в самом деле: на кону миллионы, а вы копейки считаете?
– Порядок есть порядок.
– Ладно. Легенда укомплектована полностью. Можно начинать реальную часть.
– Да, я понимаю…– в голосе собеседника появились нотки тревоги.
– Решайте, кто из пяти.
Сказав эти слова, он закрыл глаза и откинул голову назад. Он старался дышать спокойно, но было видно, что он волнуется, ожидая ответа.
– Я тут посмотрел, Володя, – после паузы сказал собеседник. – Настоящая кандидатура все-таки одна…
– Нет, напишет любой из них.
– Ты уверен?
– Да. Я умею убеждать.
Заказчик улыбался с закрытыми глазами.
– …Пойми меня правильно, но четверо что-то получили. А наше обвинение состоит в том, что он самозванец. У нас должны быть основания для такого обвинения. Ты же сам говоришь, что он подозрительный.
Заказчик открыл глаза, потянулся и весело поторопил.
– Кто из пяти?
И собеседник ответил:
– Лидия.
2
В конце шестидесятых годов мать Лидии приехала в Москву из маленького дагестанского городка, затерянного среди бескрайних пастбищ в нескольких часах пути от Каспийского моря.
Городок был низкий, лишь четыре здания здесь были многоэтажными, все четыре – казенные: трехэтажная распашонка администрации с крылом, отведенным милиции, четырехэтажная больница с голубятней на крыше, правление автобазы о двух этажах с пристройкой и пятиэтажное здание детского дома. Все остальные дома были частные и одноэтажные, разнящиеся только материалом, из которого сделаны. Дома победнее – глинобитные, дома побогаче – из белого силикатного кирпича. При тех и других – обязательные голубые ворота с затейливыми завитушками наверху.
В частных дворах городка шуршали сады, на улицах была только пыль да трава. К середине мая трава выгорала. Леса вокруг городка не росли, во все стороны расстилалось ровное пространство пастбищ, над которым гудели ветры и неспешно кружили ястребы. Каждый високосный год хрустящими рядами шла по степи саранча, еще не вставшая на крыло. Она проходила городок без задержек, торопясь на жирные земли Ставрополья. Надо думать, саранча не находила в городке никакой прелести. В молодости мать Лидии была с саранчой согласна.
Красота степи, конечно, на любителя, но все-таки с возрастом у человека, в отличие от саранчи, появляется некое подобие нежности по отношению к такому пейзажу: низкому горизонту, волне ветра, бегущей по ржавым травам, стеклянным столбам зноя и громаде облаков, занимающих почти все, что видит глаз. Лидина мать, постарев, стала часто думать о своем городке и даже скучала по степи, вспоминая, как вечерами тянуло оттуда пахучей прохладой.
Она слышала, что с тех пор городок сильно изменился. Пустыня подошла вплотную, и теперь чтобы открыть голубые ворота на улицу, горожане каждое утро отгребают лопатами нанесенные за ночь пески. В последние годы на пастбищах развелось слишком много скота, земля оголяется, а регулярные посадки хилых деревец исчезают за ночь самым таинственным образом. То ли их уносит ветер, то ли съедает скот. Надо бы уменьшить стада, дать отрасти жилистой упрямой траве, но жители городка не очень верят в законы природы, как раньше не очень верили в советскую власть.
Законы в городке всегда были свои. Даже при коммунистах у всех мужчин в подвалах имелись склады оружия, а зарабатывали в те годы не разведением скота, а контрабандой черной икры и осетрины. Пустыня была далеко, пастбища зеленели круглый год, из всех подвалов радостно и сытно пахло оружейной смазкой, а из некоторых – нежно и землисто – икрой.
Икра – дело дорогое, но зажиточных в городке было мало. Человек, которого не поддерживал знатный род, не имел в городке никаких шансов. Бедность была лютая, о какой в остальной России и не слыхивали, но и отношение к бедности было не русским: тот, кто здесь был беден, считал свое положение печальным, но неизменяемым. Скажем так: ни отзвуки Великой французской, ни громы Великой русской революции досюда не докатились, даром что при Сталине половина людей, населявших городок и окрестности, была насильственно переселена в Казахстан.
Бывают на свете печальные места. И словно мало им пустынь: по ним еще обязательно бродят распри. Никогда не понять, какого черта здесь не только селятся, а еще и за них воюют. И вроде прямого интереса нет, но смотри-ка: то банда из Чечни пробежала, мимоходом поубивав почти сотню жителей, то преследующая банду бронетехника вспорола дышащие на ладан пастбища, а то и ракета какая-нибудь упала, превратив в месиво целые стада. Так ведь и Афганистан: ну кому может понадобиться этот безжизненный пыльный пейзаж? Нет, дубасят друг друга столетиями. Единственное, что может восстановить хоть какую-то логику – это обнаружение лет через триста в этих местах чего-то такого, что будет ценней всего на свете, подобно тому как нефть в итоге придала логику завоеванию холодной и никому не нужной Сибири.
Но через триста лет будет через триста лет. Чтобы жить в таких местах сейчас, нужно иметь мусульманский фатализм. Это было не про Лидину маму.
Фактически она из городка сбежала – русским там приходилось трудно, а мама еще и была светловолосой миловидной сиротой. Слишком многие хотели ей покровительствовать, но мама была гордая. Она считала, что проживет без покровителей, к тому же ей не очень нравилось раздавать поцелуи без любви.
Лидина мама Вероника Ивановна была типичной представительницей так называемого поколения победителей со всеми плюсами и минусами победительного характера. Рожденная в начале сороковых, она с молоком матери впитала убежденность, что человек способен даже на невозможное. Конечно, «молоко матери» – это так, словесная фигура, не было ни матери, ни молока, что-то давали сиротское в бутылочке – но зато марши в ушах звучали бравурные, да и чудовищные последствия войны, докатившейся до Кавказа, где она воспитывалась, лишний раз подтверждали: и не такую гадину может раздавить человек, обладающий истинной жаждой победы.
В первые послевоенные годы их отвезли в Кисловодск в санаторий. Половина дворцов, казавшихся детдомовцам вратами рая, была еще не восстановлена, гиды показывали им залы, где фашисты держали скот. Это представлялось особенным зверством: в таких залах – и скот. Это кем надо быть, чтобы не пощадить резные решетки арок, да вот эти завитки поверх колонн, да сами колонны, дивно стоящие посреди парков, ничего не поддерживающие, поставленные просто так – от изобильности? То, чему не знаешь названия, чего не опишешь никакими словами, но что сияет сквозным блеском, лучезарно исходит золотым свечением, что не камень, не дерево, не природа, не искусство – а чистая красота. Платоновская, сказали бы мы с вами, отметив лишний раз, как умели древние греки по-детски радостно объяснять и описывать мир.
Стилей в Кисловодске было намешано, конечно, слишком, но сироты из маленького дагестанского городка в стилях и не разбирались. Была просто сказка – тысяча и одна ночь – и все это пытались разрушить. Но не удалось фашистам проклятым. Сильны они были, но мы сильней.
Там в Кисловодске Вероника Ивановна (бывшая еще, разумеется, не Ивановной и даже не Вероникой, а Веркой) сильно заболела. Обпилась нарзаном, расстроила себе живот так, что, казалось, не вода уже лилась из нее: это жизнь уходила в виде воды, прозрачной, как слеза. Антибиотиков в Кисловодске не было, стала Верка синенькая, металась, кусая обметанные жаром губы. Но выкарабкалась. Уж очень не хотелось покидать мир, в котором есть такая архитектура, пусть и полуразрушенная фашистами.
Тут появляется искушение предположить, что поколение победителей стало победительным не от бравурных маршей в радиоточке, а оттого что другие – не победительные – дети просто-напросто не выжили в голодные годы войны. Остались самые цепкие, и марши тут ни при чем. Вполне возможно.
…Отпущенная из детдома на все четыре степные стороны, она прошла со своей сумочкой по двору, миновала чахлый абрикос и вступила в тень огромных грецких орехов, важно роняющих недозревшие плоды. Тут она остановилась на секунду, чтобы поднять зеленый шершавый шарик. Она прекрасно знала, что пальцы теперь покроются несмываемой коричневой краской, но ей хотелось знаков прощания и хотелось отвлечься от тоски. Она подошла к воротам, открыла их, вдохнула пыль полуденной улицы, сделала два шага наружу и сразу же получила два предложения стать второй женой.
Первое показалось ей шутливым. Пятидесятилетний заведующий автобазой (он иногда давал детдому грузовик для перевозки бидонов с молоком) коснулся ее локтя и как бы мимоходом, глядя вбок, пробормотал, что первая жена будет только рада. «Примет как дочку, она уже старая, сыновей мало» и так далее. Она весело посмотрела на него и уже начала смеяться из уважения к его несмешной шутке, когда почувствовала, что и второй руки кто-то коснулся.
Этот был молодой. Сын милицейского начальника: красивый, с золотым зубом. Она слышала, что его женили в шестнадцать лет на пятнадцатилетней девушке, обещанной ему еще в пятилетнем возрасте. «Поживешь у моих родителей, – бормотал он. – Как султанша будешь…».
Она выдернула обе руки и резко шагнула вперед, так что оба соискателя остались друг напротив друга.
Перед Веркиными глазами расстилалась пыльная пустая дорога. Белое солнце стояло в зените, и Веркина тень прижалась к ее ногам, как маленькая пугливая собачонка. Ночевать им с тенью было негде, детский дом Верка покинула в результате большой громовой ссоры с заведующей и вернуться теперь можно было только через многократное «Простите, пожалуйста». Такие слова Верка говорить не умела. Да и прежде чем захлопнуть дверь, она успела выкрикнуть: «Не пропаду, сука старая!», на что заведующая расхохоталась и крикнула в ответ: «Приползешь на коленях!». Можно подивиться, конечно, как это взрослая женщина, член партии, между прочим, тягалась характером с маленькой сиротой, но у заведующей были свои истории – они останутся за пределами нашего рассказа, но уж поверьте на слово: истории еще те – а характер у Верки был тяжелый. Это не извиняет заведующую, но и монстра из нее делать не надо. Она была уверена, что Верка вернется, и даже прислушивалась у себя в кабинете к уличным шумам.
Собственно, Верка вышла из возраста детдомовца. Теперь государство обязано было выдать ей собственную жилплощадь. Это и в остальной России было сложным процессом, а уж здесь – в маленьком дагестанском городке, где государственной жилплощади сроду не водилось… Скажем так, в удачный исход верилось с большим трудом. Все выпускники детдома оставались в нем жить, имелись уже и свои старожилы. Марина Понедельникова, например, ждала государственной жилплощади пятнадцатый год. Она давно уже отучилась в пединституте, устроилась в детдоме учительницей математики. Здесь и жила. Остальные поступали точно так же. В смысле кадров детский дом был на полном самообеспечении.
Бывших детдомовцев селили на пятом этаже. Сначала они там помещались, но постепенно заняли и четвертый этаж, для чего нынешних детдомовцев пришлось немного уплотнить. Заведующая втайне надеялась, что чем дальше от войны, тем меньше станет сирот, в итоге в детдоме останутся только бывшие, кому некуда податься. Но не тут-то было. Детей все везли и везли. К моменту ссоры заведующей с Веркой нынешние детдомовцы занимали только первый и второй этаж, причем жили по сорок человек в комнате. Из-за этого, собственно, и произошла ссора. Склонная к отстаиванию прав Верка стала требовать перевести себе наверх, а заведующая сказала: «Я тебя вообще не должна здесь держать. Могу выгнать на все четыре стороны. Так что не рыпайся». «Ах та-ак?!». Ну и пошло-поехало.
… Заведующая прислушивалась, сердце у нее ныло. Уж больно Верка была занозистая, такой бы занозистой внешность попроще – сбить спесь…
Увы.
Для маленького дагестанского городка Верка была воплощением женской красоты – гурией, выражаясь по-местному – и сама она об этом знала. Рост у нее был выше среднего, тело белое, рыхлое, явно склонное к полноте, но еще не полное, а просто мягкое. Бедра, прямо скажем, уже широкие, а талия тоненькая: тронешь – переломится. Целлюлита имелось в избытке, но о нем тогда и не слышали. Тогда это был жирок, он подсвечивал кожу таинственным теплым светом, и в голом виде Верка была похожа на вытянутый персик особого сорта, который рос только в соседнем Майкопе и о котором в остальной России даже не подозревали. Волосы у Верки были истинно белые, и как истинно белые они были жидковаты. Их нужно было мыть каждый день, зато вымытые они становились дыбом и окружали Веркину голову солнечным нимбом. Глаза у нее были большие, ярко-голубые и имели несколько глупое выражение: именно такое выражение и называлось в данном регионе «газельим».
…Верка оглянулась и посмотрела ярко-голубыми глазами на претендентов. Они так и стояли на месте, никуда не уходили. И начальник автобазы, и сын милицейского начальника прекрасно понимали, что податься ей некуда. Собственно, они и пришли к этим воротам именно потому, что родственный обоим сторож детдома успел сбегать и к автобазе, и в крыло местного отделения милиции, чтобы скороговоркой пересказать ссору Верки с заведующей. О том у него было попрошено еще полгода назад, когда Верка слишком явно налилась соками.
Заметно это стало, как ни странно, зимой – лютой и ветреной степной зимой, когда детдомовки натянули для тепла колючие шерстяные юбки и плотные рейтузы, напялили бесформенные пальто на ватине, да еще и повязали серые платки, отчего стали похожи на мешки с мукой. Начальник автобазы стоял во дворе детдома, прячась от ветра за стену. Он был одет в волчью доху, но и его пробирало насквозь. Он пришел взять деньги за машину и теперь был недоволен, что во дворе имеется также и милиционер. Деньги были левые, заведующая обычно расплачивалась из кармана в карман. И хотя милиционер был молоденький и пришел он сюда только чтобы приструнить Самшита-хулигана, но все-таки он был милиционер и, главное, сын большого милицейского начальника, которому шли отчисления от любой коммерческой деятельности, совершаемой в городке. Сын мог донести папе, а значит, начальнику автобазы пришлось бы раскрыть и этот свой источник дохода. Короче, он стоял за стеной и хмурился, а мальчишка-милиционер поглядывал в его сторону, нагло улыбаясь. Серые мешки катились мимо них к крыльцу, непонятно было даже, мальчики или девочки внутри этих жалких коконов. Все мешки закатились внутрь детдома, а один – отставший – заторопился от ворот, горбясь навстречу ветру…
Две пары черных глаз уставились на него. Мешок не просто катился – катясь, он колыхался, как остывший армянский хаш. Его словно сотрясали сладкие судороги. Это были движения, нестерпимые для иных сердец. Даже сквозь буран и ватин было четко видно, что там, в жаркой глубине мешка, колышется женское тело. Оно живет своей жизнью, и его движения никак не сочетаются с неуклюжими движениями обледеневшей колючей кожуры. О, оно движется так: волнами и еще зыбко трепещет напоследок. Оно движется поперек импульса, у него своя логика.
И оно распространяет вокруг себя сильный запах абрикосов.
Тем зимним вечером сторож получил двойное вознаграждение, которое честно отработал полгода спустя.
Надо признаться, что такой исход детдомовских историй считался здесь вполне легитимным. Были у него и плюсы: он не давал детдому лопнуть от перенаселенности. Каждую третью девушку забирали второй женой, а наиболее красивые мусульманки брались и в качестве первой.
… Подумав с минуту о кое-чем своем, Верка выбрала начальника автобазы. Она подошла к нему и сверкнула исподлобья голубым взглядом, который только неопытный и редко выезжающий за пределы своего края дагестанец мог принять за взгляд газели. От счастья он оторопел.
Молодой соискатель мрачно изумился. Он был почти уверен в своей победе, ведь он был такой крепкий, такой мускулистый, да и папа у него был все-таки главнее начальника автобазы. Милиционер негромко выругался, и золотой зуб в глубине его рта блеснул каким-то тусклым, почти медным светом. Но ничего не поделаешь, все честно.
Верка и начальник автобазы побрели к дому.
Солнце уже преодолело половину пути и теперь клонилось в степь. Тени выползли из укрытий, посинели. Тихо было на улице, только в самом ее конце, в тупичке, где стоял большой дом начальника автобазы, что-то ныло, пело и переливалось звуками, слегка похожими на женские похоронные выкрики.
Чем ближе они подходили к дому, тем слышнее становилось нытье.
Верка и начальник базы вошли в сад, прошли по дорожкам, густо засыпанным тутовыми ягодами, и остановились у входа на застекленную веранду. Нытье немедленно прекратилось, в саду установилась глубокая тишина, которую сверлили золотые сверла ос.
«Моя жена – уважаемый женчин, – медленно, густо и нарочито громко произнес начальник автобазы. – Она уже немолодой, ей трудно. Ты будешь ей помогать. Ты ей как дочь. Она очень главный!»
На веранде пошептались, после чего нытье продолжилось.
Верка вошла внутрь, с любопытством огляделась.
Первое, что бросалось в глаза любому входящему сюда, были ковры. Они усыпали веранду, как опавшие листья. Ковры лежали везде и не по одному, а по два и по три – друг на друге. Конечно, это были не старые пыльные ковры ручной работы, а чистенькие и синтетические – советские. Стены тоже были нарядными: все незастекленные промежутки веранды покрывали плюшевые ткани таких сумасшедших расцветок, что их узоры зыбило.
Женщины рода собрались в доме. Они сидели на полу и раскачивались, монотонно причитая. Все они были в платках и только одна – простоволосая. Эта простоволосая даже была слегка растрепана и даже периодически дергала себя за волосы, чтобы ее растрепанность усилилась. Женщина была наполовину седая.
«Жена, – снисходительно подумала Верка. – Но почему они все собрались? Похороны что ли?»
Как это ни удивительно, встречали именно ее – Верку. Родственник жены – тот самый сторож детдома – уже успел обежать всех других ее родственников, и теперь они сидели и жалели первую жену. Этого требовали приличия.
Не прекращая ныть, женщины поглядывали в Веркину сторону. Она не заметила в их глазах никаких чувств, кроме любопытства. Пожалуй, лишь простоволосая была немного огорчена или раздосадована. Выкрикнув еще несколько раз, она тяжело поднялась на ноги и пошла вглубь дома.
Верка присела на ковры и стала есть копченый миндаль, наваленный горками прямо на коврах.
Жена вернулась с чайником и пиалами.
«Помогай!» – приказал начальник автобазы и пихнул Верку в плечо.
Голубые глаза потемнели, как небо в грозу, но у Верки были свои планы. Вылетать отсюда в первые же минуты в эти планы не входило.
Она взяла у жены чайник, обнесла ноющих пиалами, даже послушно налила в эти пиалы чаю, после чего присела и снова принялась за миндаль. Жена ей что-то сказала, но Верка сделала вид, что по-ихнему не понимает. Она прекрасно знала, что ни одна дагестанка в городке не говорит по-русски, и значит пока хозяин вышел, можно будет валять дурочку.
«Помой казан, помой казан» – бормотала жена.
«Кого хороните-то?» – добродушно отвечала Верка.
(«Сама мой свой казан, ишачка черножопая» – думала она при этом).
Начальник тем временем ушел на базу, где уже собрались на сабантуй его сослуживцы, оповещенные все тем же сторожем детдома. Сам сторож побежал к председателю исполкома – того следовало сразу же информировать обо всех важных событиях в жизни городка.
Сторож-скороход, словно попавший в городок из сказок о Шахерезаде, тем вечером успел проинформировать всех. Новость была сообщена даже инспектору рыбнадзора, приехавшему из Калмыкии за икорной данью. Тот был человек передовой, русский, поэтому скривился и произнес: «У вас тут Средние века».
«Зачем так говоришь, дорогой? – разводя руками, бормотал начальник милиции. – Не надо средние века, зачем средние века? Кушай дорогой, пусть твои сыновья будут здоровыми». Перевязанный шпагатом сверток истекал ярко-оранжевым осетровым жиром, инспектор брезгливо вытер руку о предложенное ему крайне грязное полотенце и пошел к своей машине, повторяя: «Дикари черномазые».
О новости не была проинформирована только заведующая детским домом. Ее скороход собирался посетить в последнюю очередь. Она была дама непредсказуемая, и все мужчины городка ее слегка побаивались. Кроме того, похищение во время ссоры все-таки выглядело немного сомнительным, заведующая могла заартачиться и заявить, что для ее совести такие выкрутасы вредны. Так что скороход бегал по городу, иногда оповещая людей и по второму разу, потом он вышел в степь и стал сидеть там, куря анашу и наблюдая за невиданно красным закатом.
Через два часа солнце почти ушло за горизонт.
В степи начиналась темная жизнь, на подмостки ночи вышли стрекочущие твари. Неведомые, таинственные, иногда даже светящиеся зеленоватым светом, они наполнили блюдо степи чем-то горьким, дымным, с хрустящей корочкой. Треск стоял над степью. Над треском догорал небесный огонь.
