Светлана Алешина
Секс, ложь и фото (сборник)
Матильда трудилась над размоченным в молоке «Вискасом». Механически глотая омлет и йогурт, я включила телевизор. Передавали местные новости. В рубрике происшествий я услышала, что милиция задержала сутенера Брускова Дениса и намеревается задержать Шилкина Александра, потому что он якобы имеет определенное отношение к убийству, так как всех убитых девушек он снимал для своего только что вышедшего фотоальбома. Далее сообщалось, кто такой Шилкин и чем занимается в жизни. На несколько секунд мелькнула его фотография. На ней он был моложе. Документальное фото не давало представления о выгодных сторонах его неординарной физиономии. Официальная гримаса стирала индивидуальное. Взгляд был какой-то затравленно-враждебный, словно Шилкина без его на то воли поместили под яркий свет софитов.
Я выключила телевизор и пошла в спальню. «Лягу пораньше», – решила я.
Глава 4
Предупредив Кряжимского, что задержусь, я решила повторить вчерашний вояж к Шилкину. А что, если его уже задержали? Я почувствовала, как в груди сосет от страха за него. Но мне-то что? А то, – мысленно возмутилась я, – что он не виноват. Ясно как день. На кой черт ему убивать проституток? Он – человек спокойный, преуспевающий… Да мало ли кто мог убить этих проституток. Может, маньяк какой-нибудь, вообразивший себя народным мстителем за поруганное женское достоинство? Может, клиенты такие попались. Мало ли психопатов, извращенцев да просто неуравновешенных типов?
Я распахнула шкаф и принялась рыться в барахле. Достала черное, как испанская ночь, платье, ажурные чулки, норковое манто. Неплохо. Легкий макияж. Лицо свежее, отдохнувшее. Так, Матильде – мяса, мне – кофе, и по коням.
Я вылетела из квартиры, как пробка из бутылки шампанского. «Никон», конечно, был со мной. Природа и не думала меняться: снег, заиндевелые ветви, бледно-серое небо, морозный воздух. Подождав, пока прогреется двигатель, я выехала со двора и направилась на Соколовую гору.
Гоню, тороплюсь… Вдруг Шилкин уже в милиции? Так ты что, думаешь, у него связей нет, знакомств, что он позволит так легко себя сцапать? – пробовала успокоить я себя. Вид у него больно равнодушный, отрешенный. Такие субчики смотрят на происходящее как на некий спектакль, имеющий к ним слабое отношение. А когда попадают в какую-нибудь историю, недоумевают, как это произошло, а потом со свойственной им отчужденно-философической манерой плюют и на это. Непротивление злу насилием, как говаривал Лев Николаевич. Возвышенная обломовщина, в любой час готовый к смерти стоицизм… Что еще? Я остановилась у знакомого дома. Сердце сжалось. Ну-ка, брось сантименты!
Я нажала на кнопку звонка. Минуты через полторы дверь дома открылась – и на пороге появилась худощавая фигура Шилкина. На нем были джинсы и серый однотонный джемпер.
Ну, слава богу! Не ровен час, в объятия к нему бросишься! Не знаю почему, но он казался мне почти родным, хотя я и чувствовала некоторое раздражение из-за его позавчерашнего ухода по-английски.
Он с невозмутимым видом, как будто ждал меня, подошел к калитке и отпер ее.
– Привет, – дрожащим от волнения голосом произнесла я, – решила тебя проведать.
Я неловко улыбнулась. Он тоже улыбнулся, с мягкой снисходительностью. Мотнул головой.
– Ты и вчера ведь приезжала. – Он лукаво посмотрел на меня.
– Приезжала, – промямлила я, – откуда ты знаешь?
– Видел, – равнодушно произнес он, – из соседнего дома. Был приглашен на шашлык.
Кровь во мне закипела: вот как, видел и не соизволил выйти навстречу. Я, понимаешь ли, еду его спасать, утешать, переживаю из-за сюжета в «Вестях», а он шашлык жрет да посмеивается. Первым импульсом было развернуться и уйти. Молча так, гордо, сжав кулаки и поборов желание высказать ему все, что я о нем думаю. Но вовремя я вспомнила, с кем имею дело. Оригинал, маргинал, художник. А все художники, как известно, немного сдвинутые. К тому же меня распирало любопытство: как он живет и тому подобное. Не забыла я и про свою благородную миссию – спасти, так сказать, талант от несправедливой клеветы.
– Мило. – Я все-таки не смогла скрыть обиды и разочарования. Губы помимо моей воли вытянулись в язвительную усмешку.
– Хотел и тебя пригласить, но ты уже уехала.
Врешь, брат.
– Досадно. Вчера у меня со временем был напряг. А сегодня…
– И поэтому ты заходила в «Гриву»? – с недоверием спросил он.
– Тебе и это известно? – почувствовала я раздражение, – у тебя хорошие осведомители.
– Ксюша сказала. Мы с тобой разминулись буквально на несколько минут.
– Надо же! – Я надулась.
– Но все можно исправить… – с таинственным видом сказал Александр, – прошу.
Я уже говорила, что ничто ему так не шло, как широкая улыбка. Я переступила порог его владений со смешанным чувством: проигрыш или победа?
– Заходи, заходи, – торопливо сказал он, пропуская меня вперед.
Я очутилась в просторном, чудовищно просторном холле, свидетельствующем о пристрастии хозяина к пустому пространству. В глубине маячил камин. Паркетный пол был застелен ковром. Кое-где на грязно-белой поверхности стен висели огромные черно-белые фото в рамках и деревянные маски, воспроизводящие застывшие лица египетских фараонов.
– Пошли, – Александр, видя мое замешательство, неожиданно взял меня за руку и подвел к камину.
Камин, распростертая перед ним шкура белого медведя, пара диванов с причудливо скошенными спинками, тонконогий столик и несколько авангардных стульев наподобие деревянных гармошек с прорезями в виде египетских иероглифов напоминали оазис в мрачной пустыне холла.
Я адресовала Александру непонимающий взгляд. На его губах заиграла снисходительная усмешка.
– Садись. – Он подвел меня к одному из стульев, а сам подошел к стене и открыл саркофаг.
Да, да, не удивляйтесь, настоящий саркофаг. Я не обратила на него внимания сначала – так захватила меня космическая пустота холла.
– Что это? – удивилась я, показывая на саркофаг и чувствуя под ягодицами неприятную твердость деревянной поверхности стула.
– Из музея спер, – засмеялся Александр.
– Что?
Я понимала, что он шутит, но хотела получить вразумительный ответ.
– Холодильник в виде саркофага – мое изобретение. Изготавливали на заказ. Что будешь пить?
– Сок или кофе, – неуверенно сказала я.
– Может, «Рене Мартен»?
Неплохо живет фотохудожник.
– Хорошо, – поддалась я искушению.
Я расслабилась. Мой взгляд стал осваивать интерьер. Второй этаж наподобие террасы выступал над первым: их разделяли металлические перила. На фото, развешанных в холле, воспроизводились два равновеликих мотива – Древний Египет и средневековая готика. Я заметила, что у фараонов и царей были женские лица. Моделями явно служили наши современницы. На некоторых фото были запечатлены мумии и доподлинные саркофаги, а также произведения древнеегипетского искусства. Но преобладали, как я догадалась, собственные работы Шилкина, на которых обычные девушки усилиями его творческой фантазии превращались в царственных правителей и правительниц Египта. Меня заинтересовали не лица и фигуры этих девушек, стилизованные под Древний Египет, а большое цветное фото готического собора.
Александр достал из бара-саркофага пузатую бутылку «Мартена», принес из столовой, помещавшейся за перегородкой в правом от камина углу, две объемные рюмки, нарезанный лимон, пористый шоколад, фрукты на керамической тарелке и, расставив все это на столике, принялся разливать коньяк.
– А это что? – Я указала на фото, где роскошной черной короной посреди розовых крыш неведомого городка, с дальней перспективой синей горы возвышался поразивший мое воображение собор.
– Собор Вольвик в Оверни, – на секунду замер и улыбнулся Александр.
– Ты сам фотографировал?
– Я не раз бывал во Франции.
– В Париже? – наивно спросила я.
– Париж – это далеко не вся Франция, – добродушно усмехнулся он и прошел в столовую.
Оттуда Шилкин принес стул диковиннее того, на котором я сидела. Мне вначале даже стало как-то не по себе. Он навеял мне воспоминания об эпохе инквизиции. А может, это отдаленная пародия на электрический стул? Две ассоциации слились в кольцо гнетуще-странного впечатления. На стыке этих смыслов и зависло мое вибрирующее, как электрический провод, воображение. Каркас чудовища щерился выступающими рейками квадратного сечения. Плоская спинка и сиденье не располагали к вальяжной позе.
– Тебе не страшно на нем сидеть? – вымученно улыбнулась я.
– Страшно? – приподнял брови Александр, – скорее не очень удобно.
– Зачем же ты приобрел этот стул? – с недоумением посмотрела я на него.
– Это мой любимый стул, – невозмутимо отозвался Александр, – для творцов нет ничего важнее и ценнее эстетики, – гордо изрек он, но тут же рассмеялся нарочитой серьезности собственного тона.
– Любимый? – Я заерзала на жестком деревянном сиденье.
– Неудобство – мой жизненный и эстетический принцип, – Александр грел в руке рюмку, – в наш век, век приспособленчества и погони за моральным и материальным комфортом, я выбираю диаметрально противоположное тому, что занимает спекшиеся мозги посредственностей. И потом, представь себе, как сидят перед камином: развалясь, едва внимая собеседнику, нехотя посасывая коктейль. Такие стулья, – он указал глазами на свой и мой, – не дадут расслабиться, они призывают к дисциплине и вниманию.
«Довольно слабая концепция при всей ее оригинальности», – мысленно прокомментировала я тираду Александра.
Эклектика, которая показалась мне основополагающим принципом оформления причудливого интерьера, умело организованный хаос эпох и жанров наконец обрели в моем сознании верное толкование. И Египет, и готика, и медвежья шкура – все это было вариациями на тему ледяного порядка, застывшей строгости, выверенности поз и пропорций, благородной сдержанности, касалась ли она эмоций или творческой фантазии строителей соборов. Шкура белого медведя придавала обстановке не меховое тепло и уют, а скорее навевала антарктический холод, усиливавшийся подбором декора и предметов, отсылавших воображение к Египту и Средневековью. Прибавьте к этому софиты – и вы получите впечатление общего морального и физического неуюта.
– За что будем пить? – пристально посмотрел на меня Александр. – Ты какая-то задумчивая сегодня.
– Ты говоришь так, словно знаешь меня со школьной скамьи, – с иронией ответила я, – давай выпьем за то, чтобы неприятности прошли стороной, твои неприятности.
Мне почему-то захотелось вывести из себя этого улыбчивого и неуязвимого с виду «фараона».
– Ты говоришь о позавчерашнем убийстве? – не мигая, смотрел на меня Александр.
– Мне бы не хотелось, чтобы… – Я запнулась.
– Чтобы я последовал за Дени?
– Да, – нетвердо произнесла я. Волнение не давало мне говорить непринужденно.
– Ладно, давай выпьем.
Мы сделали по два глотка.
– Все-таки, согласись, странно посреди Тарасова встретить уголок Древнего Египта… не просто музей, а…
– Понимаю, что ты хочешь сказать. Видишь ли, непросто наблюдать все это не в музеях, а жить с этим. Конечно, у меня нет настоящей мумии, нет золотого трона, – засмеялся он, – но у меня есть воображение, восприимчивость… Я могу проникнуться этим… Ты знаешь, – глаза Александра запылали, – мне по ночам иногда представляется, что я мумия фараона, плывущая в саркофаге по волнам вечности. В прошлый раз ты сравнила жизнь с морем…
– Не очень оригинальное сравнение, – скромно сказала я.
– Дело не в его оригинальности, а в его верности, – увлекся темой Александр, – жизнь – море… Но смерть – океан!
Он был возбужден разговором.
– В Древнем Египте знали это! – воскликнул он, но, устыдившись своей восторженной одержимости, смущенно рассмеялся, – прости. Я, наверное, кажусь тебе чудаком. У меня ведь ни машины, ни телефона нет. Женщинам кажется это странным.
Александр пожал плечами.
– Понимаю, – пробормотала я.
– Что такое весь этот пластиковый комфорт перед искусством?! Прав был Шопенгауэр, когда сказал, что единственное, что может возвысить человека над проявлениями вечноалчущей воли и даровать ему безмятежную вечность созерцания, – это искусство! Были, конечно, и такие разочарованно-депрессивные типы в литературе, как Камю, считавшие искусство проявлением все того же неизбывного абсурда. Только я так не думаю, искусство выше жизни, жизнь смотрится в него как в зеркало. Иначе она утратит ясность и самосознание.
– Мне все-таки кажется, – осмелилась я возразить, – что жизнь богаче любого искусства. И дело творца учиться у нее…
– Дело творца – творить новую реальность! – торжественно, с лихорадочным блеском в глазах провозгласил Александр. Пойдем. – Он вскочил со своего «пыточного» стула и устремился ко мне.
– Куда? – испугалась я.
Я была ошарашена его эмоциональным подъемом. Спокойный и бесстрастный, он вдруг выказал такую неистовую увлеченность предметом.
– На второй этаж. Я покажу тебе мои работы.
По винтовой лестнице, находящейся сбоку от камина, мы поднялись наверх. Почти в самом центре такой же просторной комнаты раскинулась огромная кровать с закругленными металлическими спинками, покрытая шелковым бежево-абрикосовым покрывалом. Над кроватью и рядом с ней висели и стояли разного размера софиты. Этакий сексодром, совмещенный со студией. Александр смотрел на меня, наслаждаясь произведенным на меня эффектом. Я сделала вид, что кровать мало интересует, и прошла дальше, где за аркой был вход в следующее помещение.
Там было что-то вроде рабочего кабинета. Никакой вычурности или стремления удивить гостя, все направлено на организацию рабочего места. Первым делом бросались в глаза, конечно же, фотографии. Фотографии, фотографии и еще раз фотографии: ими были увешаны все стены. В основном это были снимки размером с печатный лист, воспроизводящие женщин, девушек, юношей и девочек. Снимки были аккуратно развешаны один под другим ровными рядами. В дальнем углу стоял узкий длинный стол светлого дерева, на котором разместился монитор компьютера, принтер и сканер, системный блок располагался под столом, чтобы не закрывать пространство с фотографиями. На двух открытых полках глубиной всего в несколько сантиметров были выставлены совсем небольшие снимки. Лицо на одной фотографии показалось мне знакомым, и я взяла ее с полки. Я не ошиблась: это был снимок Насти Беловой. Она лежала обнаженной на кровати-сексодроме и спала. Лицо ее было безмятежным.
– Жаль ее, – с грустью произнесла я, – найти бы этого урода, который лишил ее жизни.
– Все они рано или поздно плохо кончают, – Шилкин сочувственно покачал головой.
– Можно, я возьму ее себе?
– О чем разговор, пожалуйста, – быстро согласился Александр.
Я оставила фотографию у себя и перевела взгляд направо, где увидела огромное горизонтальное колесо вроде барабана из «Поля чудес». Внешняя часть этого барабана служила столом, а внутренняя, полая, была разделена на сектора, в которых тоже стояли фотографии. Внутренний барабан, как я поняла, мог вращаться, давая возможность стоя на одном месте достать снимки из любой ячейки.
– Сделано по моим чертежам, очень удобная штука, – сказал он, сделав глоток коньяка.
– Да, впечатляет, – без особого энтузиазма произнесла я, – а там что? – Я показала на дверь рядом с рабочим столом.
– Там моя лаборатория, ванна и туалет. Хочешь посмотреть?
– Там у тебя тоже стоят софиты?
Я думала немного подколоть его, но он ничуть не смутился.
– Да, и там тоже.
– Тогда пойдем смотреть.
Шилкин галантно отворил передо мной дверь, и мы вошли в широкий короткий коридор, который заканчивался узким стрельчатым окном.
– Ванная направо, – подсказал он.
Я открыла дверь, ожидая увидеть что-то вроде джакузи, но была разочарована: ванная комната представляла собой сплошь отделанное плиткой бежевых тонов большое помещение с высокими потолками, в углу которого сиротливо притулилась ванна обычных размеров. Она, правда, была фаянсовая, но суть от этого не менялась. Возле нее на никелированных штативах действительно возвышались два огромных черных софита. И никаких излишеств, только три вешалки в виде обычных плечиков для одежды на крючках. Мне стало скучно.
– Давай вернемся к камину. – Я поежилась, – что-то у тебя не жарко.
– Как скажешь, – Шилкин пожал плечами и, развернувшись, зашагал обратно.
* * *
Проведя у Шилкина в общей сложности почти два часа, я уехала из его эклектично-аскетичного дома со смешанным чувством восхищения и недоумения. Меня просто поразило качество снимков, сделанных Шилкиным. Все было выверено и рассчитано: и глубина резкости, и выдержка, и диафрагма, и, конечно, постановка кадра. Придраться не к чему. Совсем непонятно его стремление уединиться, жить без машины и телефона, хотя все это ему по средствам. Но на то он и художник! Художник, которого знают не только в России, но и во Франции, в Чехии, в Финляндии. Он сказал мне, что мечтает о том, чтобы его альбомы увидели свет и в других странах Европы.
Я смотрела на фотографию спящей на огромной кровати Насти, и мысль о том, что ее больше нет, не давала мне покоя. Кому она помешала? Кто мог хладнокровно задушить ее и еще трех девушек? Да, они занимались проституцией, этой древней, как мир, профессией, да, они нарушали общественную мораль, но это никому не дает права убивать. К тому же и Шилкин оказался под подозрением, а это, я отдавала себе отчет в собственных эмоциях, волновало меня ничуть не меньше, чем гибель четырех молоденьких девушек.
Решение было принято – я найду убийцу и тем самым сниму подозрения с Александра.
Глава 5
Я была уже недалеко от редакции, когда дала о себе знать «моторола». Прижавшись к обочине, я достала трубку.
– Алло, Оля, – Кряжимский был явно взволнован, – тебя здесь из прокуратуры дожидаются. Некий майор Волков Николай Васильевич. Я звоню из другой комнаты, так что если ты не хочешь с ним встречаться…
– Спасибо, Сергей Иванович, – успокоила я его, – пусть ждет, я сейчас подъеду.
Положив трубку, я тронулась с места. Интересно, что нужно этому Волкову? Я вспомнила его холодные глаза и поежилась.
Волков сидел у меня в кабинете и курил. Кряжимский, в глазах которого была тревога, растерянно барабанил двумя пальцами по клавиатуре компьютера и украдкой поглядывал на майора.
– Добрый день, – поздоровалась я и сняла шубу. – Вы ко мне?
– У меня есть к вам несколько вопросов, – угрюмо произнес майор и покосился на Кряжимского. – Если можно, наедине.
– Сидите, Сергей Иванович, – остановила я Кряжимского, который собрался выйти из кабинета. – Товарищ майор, – я перевела взгляд на Волкова, – я так понимаю, это неофициальный визит?
– Ну, почему же… – насупился он.
– Потому что если бы вы хотели говорить со мной официально, то прислали бы мне повестку. Ведь так?
Я села на диванчик, достала сигареты и закурила.
– Вижу, вы знакомы с законами, – протянул он. – Только не пойму, отчего такая антипатия к представителям следственных органов?
– Вы что-то расследуете? – проигнорировала я его вопрос.
– Убийство Анастасии Беловой, – исподлобья посмотрел на меня Волков.
– А при чем здесь я? – попыталась я изобразить искреннее удивление.
– Может, Сергей Иванович все-таки оставит нас? – Волков многозначительно посмотрел на Кряжимского.
Мудрый Кряжимский поймал мой взгляд, требующий поддержки, и остался.
– Я согласна ответить на ваши вопросы в присутствии Сергея Ивановича, – твердо заявила я. – Если же нет – вызывайте меня повесткой.
– Хорошо, пусть сидит, – согласился Волков.
– И беседа наша, как я понимаю, неофициальная.
– Да, – кивнул он.
– Тогда я вас слушаю.
– Скажите, Ольга Юрьевна, – майор бросил сигарету в пепельницу, – вы давно знаете Александра Шилкина?
– Какое это имеет отношение к убийству?
– Буду с вами откровенен, – майор доверительно склонился ко мне, – мы подозреваем его в этих убийствах. Вы, наверное, в курсе, что убийство проститутки в «Гриве» было не первым.
– В «Гриве» – вторым, – кивнула я, – еще были убийства в «Руси» и «Коньке-Горбунке». А что касается ваших подозрений, то об этом уже сообщали по телевизору.
– Да, – Волков покачал головой, – наш сотрудник сболтнул журналистам лишнее. Но он уже уволен. Так вы не ответили на мой вопрос, – добавил он.
– Вы на мой тоже. Какое отношение к убийствам имеет Александр Шилкин?
– Вот посмотрите, – Волков достал из портфеля, стоящего у его ног, большой, красочно оформленный фотоальбом, из которого торчали кусочки бумаги. – Все убитые девушки присутствуют у него в альбоме.
Я с интересом взяла альбом в руки и открыла его на первой закладке, потом на второй и на третьей. Фотографии были помечены зеленым маркером. Каждая девушка была снята в различных позах, с гримом и без, в одежде и обнаженной. На нескольких фотографиях они были изображены спящими. И хотя белье на кровати каждый раз было другое, я поняла, что это была та самая кровать, что стоит на втором этаже в доме Шилкина.
– Ну и что? – Я закрыла альбом и посмотрела на майора.
– Это не может быть совпадением.
– Это его работа – фотографировать, – возразила я. – Если следовать вашей логике, то нужно задержать и владельца «Гривы» – ведь это в его баре произошло целых два убийства.
– Владелец «Гривы» во время убийства был дома, – хмуро произнес Волков.
– Но в баре кроме Шилкина было еще две дюжины человек, вы их проверили? – с пылом сказала я. – Или вы решили взять первого попавшегося, потому что он хорошо всем известен и был во время убийства в баре? Вы, кстати, тоже были там, не забывайте об этом.
Лицо Волкова сначала позеленело, а потом стало пепельно-серым. Губы скривились в мучительной гримасе.
– У меня дочь, – совладав с чувствами, произнес он на удивление проникновенно, – такого же возраста, как эти погибшие девчонки. Так что я попрошу вас…
– Я только хотела сказать, – произнесла я извиняющимся тоном, – что нельзя обвинять человека только из-за того, что у него в альбоме оказались фотографии убитых.
– Давайте все-таки вернемся к моему вопросу, – уже спокойнее сказал Волков.
– Хорошо, – согласилась я. – Я познакомилась с Шилкиным незадолго до того, как мы пришли в бар.
– Как это произошло?
– Он шел по дороге, и его сбила машина, – с вызовом сказала я, – к счастью, он успел отпрыгнуть в сторону, иначе дело могло закончиться трагически. Я, можно сказать, подобрала его на дороге, чтобы оказать помощь.
– Вы видели, как это случилось?
– Видела.
– Почему он не сообщил о наезде в милицию? – с недоверием поинтересовался Волков.
– Не знаю. – Я пожала плечами, – по-моему, он не придал этому большого значения. Пьяный водитель…
– Вы тоже так думаете?
– Нет. Мне показалось, что его пытались убить.
– Что это была за машина?
– «Шестерка». Возможно, серая, но было довольно темно, и точно я сказать не могу.
Майор сделал пометки в блокноте, провел ладонью по коротким волосам ото лба к затылку и глубоко вздохнул.
– Могу я задать вам вопрос? – спросила я, когда он закончил писать.
– Конечно. – Он настороженно посмотрел на меня.
– Мне известно, что вы задержали сутенера, на которого работала Настя Белова. Кажется, его фамилия Брусков.
– Это так, – подтвердил Волков, – но сегодня утром мы его отпустили.
– Вы его тоже подозреваете?
– Подозреваем, – кивнул майор, – но доказательств у нас нет. Только это не для печати, прошу вас. – Хорошо, я понимаю.
– Тогда еще один вопрос вам. – Он снова глубоко вздохнул. – Шилкин выходил из бара незадолго до того, как вы собрались уходить?
Вот он, главный вопрос, из-за которого ты пришел сюда, майор, поняла я. Но ведь то, что он выходил, мог видеть охранник и гардеробщик. Значит, они не помнят, догадалась я. Этот дебил с дубинкой всю дорогу выискивал в газете знакомые буквы, а хромой гардеробщик мог на время отвлечься и не заметить Шилкина. Я также вспомнила, что Оксана сказала ментам, будто бы не помнит, выходил ли Шилкин в холл.
– Нет, – сказала я, – он никуда не выходил.
– Вы это точно помните? – Волков вперил в меня свои холодные орехового цвета глаза, словно собирался пробуравить меня насквозь.
– Совершенно точно, – беззаботно ответила я. – А вы ведь тоже были в зале…
– К сожалению, у меня не было возможности все время следить за ним, я там оказался случайно.
– Вы все еще собираетесь задержать Шилкина?
– Теперь, когда у него есть алиби, не думаю, что это необходимо, но задать ему несколько вопросов все же придется.
* * *
Когда за Волковым закрылась дверь, я вскочила и, надев шубу, направилась к выходу.
– Ты куда? – удивился Кряжимский.
– Я ненадолго, – бросила я, – минут через сорок вернусь.
Я села в машину и направилась к Шилкину. Нужно было предупредить его, чтобы не проговорился. Я гнала как сумасшедшая, рискуя каждую секунду на скользкой дороге собственной жизнью. Но я боялась, что Волков от меня направится прямо к Александру. Свернув на улицу с домом Шилкина, я проехала мимо голубой «шестерки», стоявшей на обочине метрах в пятидесяти от его калитки. Не та ли это «шестерка», которую я видела у дома Дюковой? Похожа, но номера в тот раз я не видела, поэтому уверенности у меня не было.
Остановившись у дома, я вышла из машины и позвонила. Никого. Может, опять его пригласили на шашлык? Достав блокнот и ручку, я написала: «Позвони мне, когда вернешься. Это очень важно. Оля». И ниже номер своего мобильного. Вырвала листок, сложила его вчетверо и сунула в щель между прутьями решетки поближе к замку. Должен увидеть. А если Волков приедет раньше него и прочтет? Ничего страшного, мало ли что может быть важным для меня.
На всякий случай надавила на кнопку звонка еще раз. Вот нашла заботу себе на голову! Надо мне было врать Волкову, что Шилкин не выходил из зала? Пожалела знаменитого художника! Нужна ему твоя жалость.
Я сидела в машине, курила и ругала себя последними словами. Какого черта ты лезешь не в свое дело? Безмозглая тупица, ведь не зря говорят: дорога в ад вымощена благими намерениями. Спасательница-спасительница. А если Волков найдет Шилкина раньше тебя и тот спокойно расскажет ему, что выходил в туалет. Что тогда? Успокаивало то, что беседа с Волковым была неофициальной, но будет неприятно смотреть в его холодные глаза, когда он спросит: «Значит, Шилкин не выходил из зала?»
Я щелчком выбросила окурок в окно и не спеша тронулась с места. Голубой «шестерки» на прежнем месте не было. Ну и черт с ней. Сдалась тебе эта «шестерка».
Через пятнадцать минут я уже подъезжала к редакции, но тут мне в голову пришла одна мыслишка, и я свернула к «Гриве». Был шанс, что я смогу застать Шилкина там.
Спустившись по лестнице, я вошла в знакомый холл и направилась к гардеробу. Там было пустынно, только охранник, как всегда, сидел, уткнувшись в газету – я бы не стала утверждать, что он не держал ее вверх ногами, – и Кирилл скучал за стойкой. Увидев меня, он встал со стула и приготовился принять мою шубу.
– Привет, – улыбнулась я, – ты не видел Шилкина?
Его тонкие черные усики дрогнули.
– Вообще-то я не обязан за всеми следить, – хмыкнул он, – но так уж и быть, сегодня его здесь не было.
– Спасибо. – Я положила на стойку десятку, которая тут же исчезла в Кирилловом кармане.
Из «Гривы» я направилась в «Конек-Горбунок», а оттуда в «Русь». Шилкина нигде не было. Ладно, решила я, вернусь в «Гриву», заодно пообедаю, может, он там появится.
Снова длинная мрачная лестница – и вот я опять стою возле гардероба.
– Не приходил, – Кирилл покачал головой.
– Теперь я пришла пообедать, – улыбнулась я, снимая шубу.
В зал я сразу не пошла, а направилась по коридорчику к туалету, решив привести себя в порядок. Убедившись, что все в норме, я вышла из туалета и свернула в сторону лестницы, возле которой убили Настю Белову. Зачем она могла сюда пойти? – размышляла я, достав сигарету и держа ее в руке. Только если кто-то позвал ее или затащил. Но кто, кто? Да и вообще, кому было нужно убивать ее? Я достала зажигалку и закурила. Тут я услышала, как на площадке верхнего этажа хлопнула дверь и кто-то начал спускаться.
– Значит, мы договорились, Коля? – услышала я голос, показавшийся мне знакомым.
Шаги на мгновение стихли.
– Не волнуйся, работай пока, – прозвучал ответный голос, и человек продолжил движение вниз.
Второй голос я сразу узнала. С человеком, которому он принадлежал, я виделась не далее как два часа назад.
– Если что – заходи, – снова сказал первый, и я вспомнила, что это голос дяди Сережи – хозяина «Гривы».
Не слишком ли часто и запросто встречается старший следователь прокуратуры с хозяином довольно сомнительного заведения? Мне не хотелось снова встречаться с Волковым, тем более в таком месте, и я потихоньку, как мышка, юркнула в коридорчик и спряталась за дверью туалета.
Но не прошло и пяти минут, как я услышала шум приближающихся шагов и голоса, на этот раз мужской и женский. Голоса были молодые и… знакомые. Один принадлежал Брускову, другой – Дюковой.
– Давай, – небрежно сказал Денис.
– Вот, – с виноватой ноткой в голосе прошептала Дюкова, и в прохладном, как кафель, воздухе коридора зашелестели пересчитываемые купюры.
– Почему так мало? – недовольно спросил Денис.
Перенервничал парень.
– Сам же знаешь, клиентов мало было и вообще…
– Что вообще? – угрожающе сказал он.
– Не тот клиент пошел, – манерно вздохнула Оксана.
– Меньше базарить надо, – назидательно произнес сутенер, – че этой телке нужно?
– Ритка, что ли, уже донесла? – обиженно сказала Оксана. – В свое свободное время разговариваю с кем хочу.
В этот момент до меня долетела сумятица звуков, какое-то быстрое и, по всей видимости, агрессивное движение со стороны Дениса, потому что следом раздался приглушенный испуганный вскрик Дюковой.
– Больно же, отпусти, Дени, – всхлипнула она.
– Мне тоже больно, – как первоклассный актер тут же сменил интонацию Брусков, – когда меня предают.
Он говорил так, словно Дюкова была не дешевой рабочей силой, приносящей ему доход, а возлюбленной подругой. Обида, горечь и скрытая угроза звучали в его бархатном баритоне.
– Да кто тебя предает? – забеспокоилась Дюкова. – Ни о чем мы таком не говорили.
– О Белке трепались? – не унимался Денис. – Смотри, ты меня знаешь. Бизнес на первом месте. Чтоб больше ни слова этой сучке, а то навоз жрать заставлю!
Я вспомнила, как впервые увидела Дениса. С ленивой грацией холеного кота он развалился на диване. На его красивом лице застыло высокомерно-пресыщенное выражение. И все-таки его привлекательная наружность не вязалась с нынешними угрозами. Грубость напрочь перечеркивала его красоту.
Ну ты даешь, Бойкова! Ты что же, думаешь, что сутенеры – этакие нежные хрупкие юноши, и грубый цинизм им совсем не свойствен? Ты где, на луне?
Я была оскорблена до глубины души: какой-то негодный испорченный мальчишка, вообразивший себя чуть ли не самим Мальдорором, называет меня сучкой! Я, конечно, поняла, что речь шла обо мне.
