Свенья Ларк
Враг един. Книга третья. Слепое дитя
Мы слышим эту мелодию в себе, пока бьётся наше сердце, а может быть, мы будем слышать её, даже когда оно уже перестанет биться, и мы настолько привыкли к этому, что почти никогда не замечаем её. Эта музыка пронизывает наши души, эта музыка рисует Мироздание…
– Вот про мироздание это было красиво, правда, Тео? – заметил медноволосый.
– Вы что же, адова сатана, ещё и подслушиваете? – Флинн снова толкнул Принца шенкелями, чуть ускоряя шаг.
– Отчего бы и нет? – блондин приподнял бровь. – Мысли – это те же слова, музыкант. Ты тоже научишься этому со временем.
– И заслоны от любопытных создавать тоже научишься, не переживай, – добавил Вильф.
– Это точно так же, как и с чужими языками, да?
Тео кивнул:
– Примерно так же…
Флинн замялся, рассеянно рассматривая двух белых овечек под скошенными на одну сторону от бесконечных ветров деревцами.
– А вот почему, раз я теперь, так сказать, больше не человек, и ещё все раны у меня регенерируют так быстро… а вот если, так сказать, напиться, то все ощущения ровно такие же, как и были до этого? – задал он давно уже мучивший его вопрос. – Разве алкоголь тогда не должен был вообще перестать на меня действовать?
– Тут есть свои хитрости, Гарм, – прищурился Тео. – То, что твоё тело привыкло ощущать как повреждение, от которого ты желаешь избавиться, воля тули-па блокирует автоматом. То, против чего твоя смертная память осознанно не протестует, остаётся. Там тоже можно научиться ставить блоки, но для этого уже работа нужна… Ты ведь много пьёшь, верно?
– Не много, – немедленно ощетинился Флинн. – Ровно столько, сколько захочу…
– Да ну-у? – рассмеялся Вильф.
Флинн невольно ухмыльнулся тому в ответ. «Ну да, у Фрейи точно нашлось бы что сообщить на этот счёт…»
Рыжий почему-то слегка поморщился:
– Ладно… в конце концов, всё это абсолютно неважно, Гарм. Это всего лишь человеческое… оно само отпустит со временем. Уж поверь, теперь тебе будут доступны куда более утончённые удовольствия. Изысканнее маковых слёз… слаще даже, чем та сахарная карамель, которая стекает в подожжённый бокал с «зелёной феей»… – мечтательно-шутливо договорил Вильф нараспев, явно вспоминая что-то, и Тео, покосившись на того, еле слышно фыркнул. – Хотя готов поспорить, что нынешняя богема всё равно давным-давно уже разучилась правильно готовить абсент времён моей молодости…
– Это какие же, интересно, такие удовольствия? – скептически протянул Флинн, старательно пытаясь прогнать из голоса невольно подступившее любопытство.
– Всё впереди, музыкант. Попозже узнаешь… – улыбнулся рыжеволосый.
– Ага, вот например когда куплю себе новый самолёт, – вполголоса пробормотал Флинн, чтобы хоть что-нибудь ответить.
Сказать по правде, он не особенно и надеялся на детали. За несколько встреч Флинн вполне успел уже притерпеться к манере общения этой пары: беловолосый Теодор, как правило, довольно чётко отвечал на вопросы, заданные прямо, зато рыжий Вильфрид предпочитал раз за разом напускать туману, явно получая удовольствие от самого этого процесса.
Всё это напоминало какую-то странную игру, похожую то ли на шарады, то ли на кошки-мышки. Но игра эта была необыкновенно захватывающей, и у Флинна не возникало ни малейшего желания её прерывать. Потому что отныне и, судя, по всему, навсегда это сделалось его новой реальностью. Удивительной и невероятной, но тем не менее именно реальностью, а не какой-нибудь там галлюцинацией, и осваиваться в этой новой реальности надлежало постепенно, неторопливо и, по возможности, со вкусом.
Здорово всё же, что он встретил месяц назад этих двоих. Странно только, что Фрейя с самого начала так сильно их невзлюбила…
Флинн снова вспомнил сегодняшний разговор с Фрейей – не самый их, по правде сказать, приятный разговор. С одной стороны, он, конечно, только за то и ценил свою скрипачку, что та всегда старалась говорить с ним честно… о его стихах, да и вообще обо всём на свете. А с другой стороны…
– Мнение этой смертной должно волновать тебя в последнюю очередь, поверь мне, будущий воин, – в голосе Тео послышалась едва заметная нотка неприязни. – А твоя летающая телега тебе уже больше никогда не понадобится… ты ведь и сам теперь можешь летать.
– Я… могу летать? – неверяще переспросил Флинн, от неожиданности позабыв сразу же обо всём, о чём он только что думал. – Но у меня… у меня ведь нет крыльев, как у вас двоих, когда вы становитесь…
Тео усмехнулся:
– Это совсем неважно, музыкант.
Вильф легонько натянул поводья, останавливая лошадь, и спешился.
– Иди сюда, Гарм, – позвал он, улыбаясь. – Я покажу тебе, как…
Флинн тоже спрыгнул со спины Принца (тот сразу опять невозмутимо потянулся мордой к усыпанной меловыми камешками траве) и подошёл вслед за рыжим к краю скалы.
Вспененные просторы Ла-Манша раскинулись под ногами необъятным стальным полотном; неприветливая вода с мерным грохотом вгрызалась в подножие белых скал, словно огромный голодный зверь. Флинн растёр друг о друга ладони, щурясь от порывов ветра, и взглянул на туманные очертания далёкого берега, едва виднеющиеся на горизонте.
– И что же мне теперь делать? – неуверенно поинтересовался он.
– Импровизируй, – ухмыльнулся Вильф.
И сильный толчок в спину отправил его вниз, навстречу высоким беснующимся волнам.
* * *
Никогда ещё стяжка не получалась у Аспида до такой степени быстро. Он материализовался прямо над хитросплетением увешенных дорожными знаками кабелей, оттуда молнией нырнул внутрь двора, чудом умудрившись не задеть на лету почти невидимую под слоем снега газовую трубу, которая тянулась через этот двор на противоположную его сторону…
…и успел подхватить соскользнувшее тело на руки, когда то уже почти коснулось земли.
Ящер опустился на обледенелый асфальт и осторожно поставил девушку на ноги, придерживая за талию. Та завертела головой, по-видимому, не сразу сообразив, что с ней произошло, увидела над собой пластинчатую полузмеиную морду – и сейчас же, тихо взвизгнув, рванулась прочь из лап Аспида, чуть не оставив у того в когтях рукав короткой чёрной курточки с меховым воротником.
Аспид замешкался, не решаясь разжать пальцы: девчонка явно была не в себе, а ну как рванёт сейчас вон туда, в подворотню, а оттуда – куда-нибудь прямиком на проезжую часть?
С другой стороны, если она сейчас начнет кричать…
– Спокойно, бро, – появившийся рядом Кейр среагировал быстрее него.
Тонкие жала его хрустальных когтей легли девушке на губы, и та снова дёрнулась, немо, как рыба, приоткрывая рот и обезумевшими глазами глядя теперь уже на чёрного полуволка напротив себя.
– Тихо-тихо. Закрывай-ка глазки, смертная…
Лицо девушки на миг окутала слабо светящаяся в сумерках розоватая пелена.
– Отпускаем зверя, ага? – Кейр свёл у груди запястья. – Чего пугать.
Аспид коротко кивнул и тоже поспешно скрестил перепончатые лапы прямо у девушки перед грудью (ему почему-то всё ещё страшно не хотелось её отпускать).
По телу пробежалась короткая тёплая вибрация, и кисти Аспида подёрнулись меловым облачком, превращаясь в человеческие ладони.
И как раз в этот момент девушка, судорожно вздохнув, медленно открыла глаза:
– Как я здесь… Я что, упала?
– Ты сознание теряла, разве не помнишь? – Кейр приподнял бровь и сложил руки за спиной жестом, неуловимо напомнившим Аспиду любимую позу Тео.
Та растерянно помотала головой, и мальчика на секунду окатило слабеньким, сладковато-горьким парфюмом от её волос.
– Если бы ты упала, мы бы сейчас твои кости по всему двору собирали, – Аспид наконец опустил руки. – Что ты вообще там делала? Зима же на дворе!
Он присел на пригазонный заборчик около облупившейся стены и сжал пальцами ледяные перекладины, с трудом успокаивая дыхание. На припорошённом снегом автомобильном окне прямо перед его носом помаргивал треугольный восклицательный знак. Жужжание города казалось неестественно громким; сердце всё ещё трепыхалось как ненормальное. Слышно было, как в углу двора натужно поползла вверх, а потом снова вниз кабинка лифта.
– Ладно бы летом, – нервно добавил Аспид. – Да ладно бы хоть при дневном свете!
– Да я тут сто раз уже зимой лазила. Там и льда-то совсем нет… то есть не было… Хотела фоток пощёлкать, подумаешь… ой! Камера! – пискнула вдруг девушка, опускаясь на корточки.
Некоторое время Аспид с Кейром молча наблюдали, как та возится около забитой льдом водосточной трубы, собирая осколки. Аспиду показалось, что девушка была немного постарше его самого. «Наверное, старшеклассница, как думаешь, Таютка? – мысленно спросил он копошащегося у себя в капюшоне дракончика. – А может быть, даже и вообще уже студентка…»
По внешности особо не разберёшь: чёрные обтягивающие джинсы – вещь вневозрастная, кожаные сапожки на скошенном каблучке (это ж додуматься надо было на крышу в таких лезть!) – в общем-то, тоже. Волосы заплетены в длинную пышную косу – ну так это мода у всех такая сейчас…
В заваленном сугробами колодце двора было темно – разве что ажурная паутинка древесных ветвей слегка серебрилась в свете дворовых окон, и Аспид невольно напряг зрение тули-па, чтобы получше рассмотреть лицо девушки. Вокруг сразу сделалось светлее, и мальчик различил россыпь ярких, словно брызги оранжевой краски, веснушек на её румяных от холода щеках, большие тёмно-зелёные глаза и пухлые, упрямо поджатые губы с чуть опущенными вниз уголками.
«По-моему, она красивая, – деловито сообщила Таютка, щекоча Аспиду затылок кончиками крыльев. – Мне холодно, покровитель…»
Мальчик усмехнулся и оттянул пальцами край ворота, впуская крылатую ящерку к себе за шиворот: «Ну тебя совсем, маленькое моё глупое…»
Девушка взяла в руки самый крупный из обломков камеры, щёлкнула тёмно-красным ногтем по треснувшему окуляру видоискателя и скептически глянула на вдребезги разбитый объектив.
– Всё, батяня меня теперь точно убьёт, – вздохнула она.
– Нет, ну ты всё-таки офонареть какая паркурщица, – с ноткой уважения протянул молчавший до сих пор Кейр, всё ещё не отводя взгляда от заросшей сосульками крыши с выломанным куском ограждения. – А полиция с вот такого вот… это самое… ну типа там, не хренеет?
– Не из Питера, да? – девушка мельком посмотрела на того снизу вверх.
В ушах у неё блеснули капельки изящных серебряных серёжек, и точно такую же капельку Аспид успел увидеть в глубоком вырезе красного мохерового свитера. Мальчик неловко отвёл взгляд и старательно уставился на окружённые бетонным забором мусорные контейнеры у стены.
– Совсем мозгов нет, – сердито сказал он, пытаясь скрыть неожиданное смущение. – А если бы никого рядом не оказалось?
– Сам-то ты что там делал, раз такой умный? – огрызнулась девушка. – Да ещё вон и с явным туристом на прицепе…
Она замялась, подбирая с земли шапку, потом на секунду прижала ладони к раскрасневшимся щекам и снова подняла взгляд на мальчика:
– Ладно. Прости. Это я от нервов просто… Спасибо тебе, эм-м…
– Асп… То есть, Тим, – пробормотал тот, почему-то краснея.
– А я Алина. Ну, приятно было познакомиться, в общем, с вами обоими, – девушка торопливо побросала осколки камеры в рюкзак, поднимаясь с колен. – И с наступающим вас, да?
Глава 5
Головокружительное падение вдоль гладкой белоснежной скалы показалось Флинну растянутым чуть ли не на целую вечность. Кажется, он успел ещё вскрикнуть от неожиданности, судорожно размахивая руками – а может быть, и не успел, а только распахнул рот для крика. Потом его перевернуло в воздухе головой вниз, в лицо с оглушительным рёвом ударил тугой ветер, вспененное водное полотно стеной метнулось навстречу, и Флинн на полнейшем автомате попытался сгруппироваться, заученным движением расслабляя мышцы и принимая привычную позу, известную среди скайдайверов: ноги вместе, согнутые колени повыше, голени прижаты к бёдрам…
…ага, вот только когда он баловался скайдайвингом, прыгать приходилось минимум с нескольких километров, а не с жалкой пары сотен метров…
Дыхание зашлось, смертельный ужас прошиб туловище раскалённым копьём: «Да что же они такое творят, разве…»
Флинн не успел додумать. Перед глазами вспыхнула фиолетовая молния – и музыкант завис лицом вниз над самой водой всего в каком-то десятке сантиметров от острых скальных клыков, раскачиваясь из стороны в сторону, словно в гигантской люльке. В нос ударила едкая смесь удушливых морских испарений – йод, рыба, подгнивающие водоросли; стремительно набежавшая откуда-то справа волна с яростным клокотанием ударила его в бок, с головы до ног окатив пузырящейся ледяной пеной.
Холод ошпарил было, но тотчас же снова отступил. Флинн нелепо задрыгал запутавшимися точно в рыболовных сетях ногами, выхаркивая из себя воду и уже почти не соображая, что же с ним, адова сатана, сейчас творится, – и в этот момент какая-то невидимая мощная пятерня дёрнула его за шкирку, легко, словно невесомую игрушку, переворачивая лицом вверх.
Голова Флинна рывком откинулась назад, и сквозь огненные круги перед глазами музыкант разглядел, как крошечный с этого расстояния рыжеволосый мужчина на самой кромке обрыва вновь крест-накрест сводит перед грудью сжатые кулаки.
Флинн поспешно сделал надрывный, конвульсивный вдох, а фигурку над ним окутало слепящим розоватым светом, и музыканта, мокрого до нитки, кувырком швырнуло в далёкое предзакатное небо, словно выпущенный из рогатки камень. Алые нити рывком подтянулись, упруго подбрасывая его вверх сразу метров на пятьсот – и тут же вновь исчезли.
«Вот ведь паршивцы, адова сатана…»
Кипучая волна адреналина, прокатившаяся от горла куда-то к солнечному сплетению, была на этот раз уже не такой внезапной и оттого как будто бы управляемой, как это обычно бывало при прыжках с тарзанки. То есть нет, до тарзанки подобным аттракционам было, конечно, крайне далеко… но всё-таки это всё равно было уже скорее в кайф, чем страшно.
Свободное падение, бьющий в лицо встречный ветер, шум в ушах…
Музыкант машинально широко раскинул в стороны руки и ноги, расправляя плечи и запрокидывая голову, и почувствовал, как его опять разворачивает грудью к земле. Где-то над головой оглушительно закаркали вороны; перед глазами на миг снова мелькнула меловая стена с вкраплениями чёрного кремня, вертикально обрывающаяся в пенисто-мутные волны.
«Смотреть нужно на горизонт, – вспомнил Флинн. – Не вниз смотреть, а на горизонт, дуралей…»
Мужчина на полсекунды зажмурил глаза (как ни странно, те даже не думали слезиться, как будто на нём сейчас были надеты невидимые парашютные очки), а потом снова заставил себя взглянуть туда, где топкую морскую синь рассекала пепельно-стальная пластина вечереющего поднебесья…
…и вдруг, каким-то образом необыкновенно ясно поняв, что именно он должен сделать, – скрестил перед собой и сразу же вновь резко развёл в стороны окутавшиеся мутной дымкой ладони.
Падение внезапно ощутилось заторможенно-плавным, словно над головой Флинна раскрылся невидимый парашют. Он потянулся к небу, чувствуя, как меняется зрение и как по позвоночнику пробегает многократная горячая дрожь, и как воздух вокруг него разом тоже делается необыкновенно, противоестественно горячим, как в жарко натопленной сауне…
Страшное чудовище, похожее одновременно на исполинского кабана и на пса с гладкой лоснящейся шкурой и четырьмя пылающими глазами, плавно взмыло ввысь, будто оседлав восходящую воздушную волну. Ветер загудел в ушах Флинна бесконечной гитарной струной – и мгновением позже тот услышал, как какая-то странная, волнующая музыка заструилась в воздухе, вплетаясь в гул этого ветра.
Это было как откровение. Это было так, как будто бы весь мир вокруг Флинна вдруг ЗАЗВУЧАЛ – и звуки его были чарующи и пронзительны, и от них сжималось сердце, и от них перехватывало горло, и от них всё тело наполнялось незнакомой, потусторонней, пугающей силой, и хотелось слушать и слушать их до бесконечности, и хотелось кричать, плакать и смеяться одновременно, и Флинн знал уже, что у него никогда в жизни не хватит ни слов, ни метафор, ни всего его таланта, чтобы описать эти ощущения человеческим языком: эти магические перешёптывания бесконечно чистой, пронзительно-льдистой лазури, и звонкие жемчужины солнечного света в дымчатом кварце облаков, и журчащий хрусталь бирюзово-прозрачного, нежного, напитанного горьковатым озоном зимнего воздуха – и то, как на языке остаётся этот свежий озоновый привкус терпкой бирюзы и шелестящей первозданности, и разгаданной тайны, и детского восторга…
«Как во сне, – мелькнуло в мыслях у Флинна, – а ведь как же просто-то всё, адова сатана, как же просто…»
Пуховые облачные перья цвета слоновой кости огладили его шкуру миллионом прохладных паутинок, и тот вновь свёл лапы перед грудью, мучительно желая впустить, позволить этой величественной, чувственной, пленительной мелодии проникнуть в свой мозг, в жилы, в собственную кровь – и мелодия послушно разлилась под его кожей кипящим огненным озером. Ещё пара ударов сердца – и она стала сливаться с мыслями… так быстро, так неостановимо, что на пару мгновений Флинну даже сделалось немного страшно.
Но только совсем чуть-чуть.
Выше, ещё выше, ещё…
Его тело сейчас определённо подчинялось каким-то стихийным силам, только вот силы тяготения среди них не было уже совершенно точно. Воздух дрожал и пружинил под раскинутыми лапами, ощущаясь чем-то необыкновенно прочным, незыблемым и надёжным, – ничуть не менее надёжным, чем земная твердь.
Флинн попробовал снизить высоту, и внезапный нырок в пустоту ощутился почти что падением, но только на мгновение, а потом полёт снова выровнялся, подчиняясь его воле.
Пласт монолитной тверди внизу обрывался в море, словно кусок пирога, отломленного чьей-то великанской рукой. Далеко внизу мелькнула узкая извилистая улица; дома вдоль скального откоса были, будто мазками огромной кисти, расчерчены фиолетово-синими вечерними тенями. Флинн разглядел редкие пушистые комочки деревьев, над которыми, словно стайки мошкары, метались какие-то птахи, потом – крошечную тройку распряжённых лошадей между этими деревьями, мирно пасущуюся на покрытой тонким, словно декоративная пыльца, блёкло-зелёным бархатом земле…
А секундой позже он заметил две человеческие фигурки с запрокинутыми головами, которые замерли совсем рядом с краем бесконечного обрыва – и взревел от неукротимой, животной, принадлежащей как будто бы даже и не ему самому ярости:
– Ах вы зар-р-разы…
С утробным рыком Флинн выпустил из жутких перекрученных пальцев длинные чёрные когти и пулей бросился вниз, пытаясь опрокинуть Вильфа на землю.
* * *
«Овод, я Игла, выходим к периметру, приём…»
«Понял тебя, приём…»
Игла поймал на себе вопросительный взгляд Мухи (встроенный в его гортань трансивер ловил даже самые слабенькие сокращения голосовых связок и был достаточно чутким, чтобы позволить себе говорить не вслух) и коротко кивнул.
Они обошли бесконечную мрачную очередь рядом с автобусной остановкой, вышли на задворки воняющего испорченной рыбой рынка и миновали ещё одну такую же очередь около покрытой чёрной плесенью стены продуктового склада.
Игла не зря решил идти дворами: с этой стороны галдящей центральной площади разноязыкая толпа – хоть многие в ней и щеголяли золотистыми ленточками на рукавах – если и была вооружена, то разве что термобидонами. И была эта толпа, как ни крути, занята серьёзным делом: в Сигню ходили слухи, что в этот вторник должны выбросить в продажу внеочередную партию синтетического молока, и счастливые обладатели рационных карточек («не меньше двух детей до пяти лет и не меньше одного взрослого в семье, трудоустроенного на предприятии Альянса») дежурили у входа на склады уже с глубокой ночи.
Так что дорогу Игле с Мухой неохотно, но всё же уступали, лишь время от времени бросая угрюмые взгляды на их чёрные форменные куртки.
– Консульская, – небрежно обронил Игла, останавливаясь напротив шипастой стальной решётки. – Особая срочность.
– Оба? – от насупленной и какой-то одутловатой, словно плохо пропечённый блин, морды за жужжащими канатиками лазерных лучей отчётливо пахнуло перегаром.
– Оба.
Одутловатый протянул сквозь прутья сканер радужки, похожий на огромную старинную лупу. На металлическом ободке сканера искрились от подтаявшей изморози чешуйки ржавчины. Игла, не отрываясь, смотрел на их рыжеватые заусеницы, напоминавшие крупинки ещё необработанной «дигаммы семь», какой её обычно доставляют на сигнийский завод подводники, и изо всех сил старался не моргать. Скопированные биолинзы были ещё совсем новенькими, и одно нечаянное движение глаз могло сейчас всё испортить.
Океанский воздух противно отдавал гарью и металлом, оставлял суховато-горький привкус на языке, леденил взмокший под фуражкой затылок.
Ничего, надо ещё немного потерпеть…
Тонкий писк считывателя.
Ещё один.
Рука со сканером убралась.
– Двое, пятый контроль, особая… – профессионально неразборчиво пробормотала в наушник морда-блин. – Спецдопуск, говорю! Да… Принято…
Он снова перевёл отработанно-равнодушный взгляд на Иглу с Мухой, отключая лазерный барьер:
– Вперёд и направо, белая дверь.
Проклятую фуражку чуть не сорвало с головы Иглы порывом внезапного ветра. Шумная толпа осталась позади, и вокруг сделалось почти что тихо, только высоко в небе то и дело гулко рокотали похожие на огромных птеродактилей грузовые коптеры.
– Что-то многовато их здесь летает сегодня… – вполголоса проворчал Муха.
Игла ничего не ответил – лишь напряжённо нахмурился, а потом шагнул в решётчатый тамбурный проём следом за ним.
Утреннее солнце упорно силилось раздвинуть тиски антарктических облаков. Никак не желавший таять снег мерно поскрипывал под подошвами военных ботинок. Красные пятна на сугробах сладковато пахли арбузной коркой. «Кровавый снег» Сигню – любимый некогда мотив туристических фотосессий…
Он всегда появлялся в городе ближе к концу декабря, перед самым Рождеством, когда на Южных Оркнеях наступала пора цветения снежных водорослей. На морозе те обычно впадали в спячку, а вот здешним летом, стоило только пригретому первым солнцем насту слегка подмокнуть, как улицы и горные склоны словно обливали пурпурной краской из баллончика.
«Снег заалел – лето пришло».
Кажется, впервые Игла услышал эту присказку от Ианты почти десять лет тому назад…
Он вдруг вспомнил, как приехал в этот город впервые – восторженный представитель «большого мира», назло семье бросивший элитное курсантское училище, чтобы, как в этом возрасте водится, «немного поискать себя».
В первый же день, попытавшись купить себе на ужин каких-нибудь сосисок и бутылку пресной воды в придорожном магазинчике, Игла обнаружил, что ни того, ни другого нет в продаже уже целый месяц. Правда, потом ему всё же удалось раздобыть баночку домашних рыбных консервов с рук у владельца ближайшей кофейни, в которой, правда, давным-давно уже закончился весь кофе (владелец ещё устроил ему перед этим настоящий допрос – видимо, Игла со своим нездешним выговором сильно смахивал на подсыльного инспектора), а воду ему великодушно заменили яичной газировкой – жутко странным местным пойлом, по вкусу более всего напоминавшим смесь содовой со стиральным порошком.
На другой день Игла, вооружившись камерой, попытался было рвануть на знаменитые «пингвиньи пляжи», но с океана в одночасье накатил такой ураган, что следующие пару суток ему пришлось отсиживаться в снятой накануне хибаре – впрочем, вполне приличной по меркам Сигню хибаре, с собственной уборной и даже с почти бесперебойным водоснабжением, – прихлёбывая ту самую яичную газировку, разбавленную прихваченной (с горя) у какой-то уличной торговки самопальной водкой. Консервов Игле в тот день достать уже не удалось, поэтому водку он закусывал купленным у той же торговки сомнительным туземным деликатесом – вяленым тюленьим мясом, вымоченным в тюленьем же жиру.
Когда ещё двое суток спустя Иглу отпустил накрывший его после этого приступ желудочного гриппа и он предпринял новую попытку выбраться к людям, выяснилось, что в его арендованном беспилотнике уже почти не осталось заряда. К единственной в городе заправке очередь тянулась метров на сто, и когда Игла спустя четыре часа ожидания добрался до вожделенной энергоколонки, заправку, несмотря на протесты изрыгавших проклятия водителей, как раз на неопределённый срок отключили от снабжения…
…но зато в той очереди он встретил Ианту.
Встретил, чтобы насмерть влюбиться в неё – и заодно во всю эту ледяную, нищую, нещадно эксплуатируемую Альянсом, вечно впроголодь живущую – и всё равно прекрасную страну.
Правда, когда Ианта согласилась выйти за него замуж и Игла получил наконец южно-оркнейское гражданство (тогда это ещё называлось «статусом члена островной общины»), первым его желанием было взять жену в охапку и увезти её к себе на родину – туда, где летом можно было загорать, а не мёрзнуть, а обыкновенный сэндвич с ветчиной и сыром не считался бог знает каким лакомством. Когда рассмотрение выездной визы для Ианты затянулось на несколько лет, Игла был в бешенстве. Когда ещё год спустя в госпитале Сигню умер их всего на два месяца раньше срока родившийся первенец, потому что в родильном отделении, словно в позапрошлом веке, не оказалось ни единой исправной кислородной кувезы, бешенство сменилось отчаянием.
Когда Ианта привела его в штаб Аждархо, который пытался – тогда ещё вполне законно – баллотироваться в здешние мэры, Игла уже от всего сердца ненавидел и Альянс Независимых Сил, и всех его проклятых поверенных.
А когда они месяц назад готовились к операции, он, как и Муха, предложил себя сам.
И снег вокруг в тот день тоже был красным-красным, будто орошённым брызгами чьей-то крови…
* * *
– …вы, ОБА, адова сатана!!!
Вильф ухмыльнулся и перехватил когтистые лапы Флинна, безо всякого труда отводя их от своей шеи:
– Да-а, щеночек? Неужели ты чем-то там ещё и недоволен, м-м?
– Вы же ведь и с моим самолётом тогда то же самое сотвор-р-рили, верно?!!
Тео неожиданно расхохотался:
– Ты же не станешь сейчас меня разочаровывать и говорить, что сильно испугался тогда, а, музыкант? – беловолосый вскинул руку, пуская ему в висок тонкую как иголка стальную стрелку. – Ты ведь, в конце концов, тули-па, а не смертный…
Зверь коротко скульнул, отскакивая в сторону:
– Вдвоём на одного, р-р-разве это честно? – прорычал он, сжимая кулаки на страшных многопалых клешнях и весь напружинившись для прыжка.
В тот же момент нога Вильфа молниеносно взметнулась вверх в круговом ударе, направленном Флинну в голову; полупёс едва успел поймать её в воздухе двумя передними лапами и повалил рыжеволосого на спину, но обе ступни того с силой выстрелили ему в поддыхало и, словно тряпичную куклу, отбросили в ближайший овраг.
– А где ты вообще видел честные драки, а, Гарм? – иронично спросил тот, мгновенно и ловко подхватывая себя на ноги.
Почти не заметив пронзившей всё его тело боли от удара, Флинн немедля снова вскочил на четыре лапы, с хрустом приминая скелеты засохших кустов – и, не размышляя, как будто его действиями и впрямь управлял сейчас кто-то совсем другой, в одно хищное движение снова скользнул вперёд.
Кровь бурлила, часто колотясь в висках в такт с той самой беззвучной мелодией, которая многократным эхом всё ещё разносилась по его внутренностям, и каждый удар сердца был сродни пушечному выстрелу. Чёрные когти-ножи успели глубоко располосовать рыжему бедро, и тот, тотчас припав на одно колено, обхватил горло гигантского полупса согнутой рукой и резко наклонился:
– Да ну, и это всё, на что ты способен, боец?
Флинн захрипел, отчаянно пытаясь вырваться, но шею его словно забили в тяжеленные колодки; перед глазами заполыхали разноцветные фейерверки.
– И на что тебе только твои когти, а, жуткий зверь? – ехидно осведомился Тео, сцепляя руки за спиной. – Неужели только поцарапаться? У него ведь сейчас весь живот открыт…
Лапы полупса явственно дрогнули, но захват на его горле немедля усилился, не позволяя вдохнуть. Во рту сделалось солоно от крови, и Флинн подумал, что сейчас, наверное, просто потеряет сознание, но вместо этого вдоль его позвоночника одна за другой отчего-то покатились стремительные волны онемения.
– Всё, хватит, Гарм, – Вильф небрежно швырнул его через голову, припечатывая к земле в метре от себя. – Мы ведь можем уничтожить тебя сейчас, ты же это понимаешь?
Полупёс исподлобья глянул на рыжеволосого, однако ни он, ни усмехающийся блондин, кажется, вовсе не спешили принимать своё звериное обличье.
Странный паралич отступил так же неожиданно, как и навалился. Но мышцы всё ещё гудели от напряжения, и чувствовать наполнявшую их сверхъестественную силу, непривычную и удивительную, было необыкновенно приятно. «Так, наверное, должен чувствовать себя алюминиевый провод, когда по нему пускают ток», – подумал Флинн.
– Даёте побаловаться, как р-р-ребёночку в манеже, адова сатана? – глухо проворчал он, поднимая от земли лобастую четырёхглазую морду. – А давайте. Давайте ещё…
Он ощерился и вновь взвился в воздух, расшвыривая во все стороны острые меловые камни и занося над Вильфом тяжёлую лапу. Тот крутанулся на носках, и Флинн, увлечённый собственным импульсом, рухнул на землю и тотчас почувствовал резкий удар локтем куда-то в основание черепа, а потом когтистая полуптичья пятерня впилась в его загривок, увлекая в воздух.
– Чёрт, нет, а он отчаянная зверюшка, правда, Тео? – заулыбался медноволосый. – Мне нравитс-ся…
По лапам Флинна побежали, с шипением стягивая кисти тугой удавочной петлёй, тонкие золотистые змейки, и пальцы его начали отниматься, словно ошпаренные. Хрюкнув от боли, монстроподобный пёс судорожно напряг мускулы – удавка натянулась и рассыпалась в воздухе звонкими блестящими брызгами – и, вывернув голову под каким-то совершенно противоестественным углом, с силой вонзил зубы Вильфу в запястье. Тот гибко откинулся назад, рывком выдернул свою руку из оскаленной пасти и, явно войдя во вкус, немедля перехватил зверя за горло локтем другой руки, приподнимая того на задние лапы, под которыми по истрескавшейся меловой плите запрыгали электрические искры.
– Может, тогда потанцуешь для меня, пёсик?
Флинн успел заметить, что глаза мужчины над ним явственно потемнели, из карих превращаясь в гранатово-бордовые, почти алые. Незримые раскалённые пики пробили ему ноги до самых колен; полупёс непроизвольно заскулил, пытаясь поджать под себя обожжённые ступни, но вторая рука Вильфа уже сдавливала ему шею, склоняя на четвереньки и всё ниже пригибая ощеренную звериную морду к пышущему жаром камню:
– Что, уже ножки отнимаются, м-м? Ай-ай-ай, какая жа-алость, Гарм…
Кости Флинна болезненно зазвенели, словно цимбалы на ударной установке; в ноздри ударил отвратительный запах палёного. Полупёс конвульсивно рванулся прочь, и вокруг его передних лап, которые почти ничего уже не ощущали, неожиданно снова засветились яркие голубоватые кольца. Он с отчётливым усилием свёл едва слушающиеся лапы вместе, и тело вновь окатило сладким, упоительным жаром – а мгновением позже полупёс всё-таки вырвался и высоко подпрыгнул, отбрасывая рыжего себе за спину. Вслед ему потянулась тонкая, словно щупальце медузы, полупрозрачная нить, выпущенная из ладони Вильфа, и Флинн, увернувшись, кувырнулся в воздухе и на несколько секунд завис в паре метров над землёй, будто в невидимой аэротрубе.
