Брэм Стокер
Дракула
– Вот вам урок, друзья мои, – и вам, мой многоопытный Джон, и вам, дорогая мадам Мина, не имеющая по молодости такого опыта, – никогда не бойтесь думать! Какая-то неясная мысль часто блуждала у меня в мозгу, но я боялся дать ей окрепнуть. А теперь, обогатив свой ум познаниями, я снова возвращаюсь к тому источнику, где зародилась эта полумысль, и прихожу к заключению, что это вовсе не полумысль, а целая мысль, хотя столь юная, что не может еще пользоваться своими маленькими крылышками. Нет, подобно тому как происходит дело в «Гадком утенке» моего приятеля Ганса Андерсена, это вовсе не утиная мысль, но лебединая, которая гордо поплыла на широко расправленных крыльях, когда пришло время испробовать их. Слушайте, я прочту то, что Джонатан записал здесь:
«Тот, другой, который в более позднем времени снова и снова переправлялся со своим войском за реку на турецкую землю; который, будучи разбит, выступал снова и снова, хотя и возвращался один с кровавого поля битвы, где полегло его воинство, – ибо он знал, что лишь он восторжествует в конце концов!»
Какое мы можем вынести из этого заключение? Вы думаете, никакого? Посмотрим. Детская мысль графа не видит тут ничего, поэтому он и говорит об этом так свободно. Ваша мужская мысль не видит тоже ничего, моя мужская мысль не видит ничего, верьте, не видела до сих пор. Нет! Но вот начинается речь той, которая говорит не думая, потому что она также не знает, что это значит… что это могло бы значить. Это совершенно подобно тем элементам, которые кажутся неподвижными, но это не мешает им совершать свой путь в системе мироздания и доходить до своей цели. Вдруг блеснет свет, раскроется небо, и что-то ослепляет, убивает и уничтожает, и земля открывает свои недра на большие глубины. Разве не так? Вы не понимаете? Хорошо, я объясню. Изучали вы когда-нибудь философию преступления? Да и нет. Вы, Джон, разумеется, так как это изучение безумия. Вы, мадам Мина, вряд ли, потому что преступление далеко от вас… только однажды оно вас коснулось. Все же ваш ум работает правильно и не оспаривает принципа «a particulari ad universale»[21]. Во всяком преступлении есть своя особенность, что совершенно очевидно, и даже полиция, незнакомая с философией, знает это. Преступник всегда работает над одним преступлением, т. е. настоящий преступник, у которого предрасположение к определенному роду преступлений и который не способен на другое преступление. Такой преступник не обладает мозгом зрелого человека. Он умен, хитер и находчив, но что до его мозга, он не мозг зрелого человека. Во многом у него детский мозг. Наш преступник также предрасположен к преступлению, у него также детский мозг, и то, что он сделал, – детская работа. Птичка, рыбка, зверек – все они учатся на своем опыте. Научившись что-то делать, они учатся дальше. «Dos рои sto», – сказал Архимед. «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!» Что-то однажды совершенное становится для детского ума точкой опоры, благодаря которой он взрослеет. Пока ему не нужно нечто новое, он делает так, как делал раньше. О моя дорогая, я вижу, глаза ваши широко открыты, и блеснувший свет показал вам всю глубину, – прервал он ход своих рассуждений, увидев, что м-с Харкер всплеснула руками и глаза у нее заблестели.
Затем он продолжил:
– Теперь настала ваша очередь говорить. Скажите нам, сухим людям науки, что вы видите вашими чудесными глазами.
Он взял ее за руку и крепко держал ее. Его указательный и большой пальцы инстинктивно и невольно, как мне показалось, щупали ее пульс, пока она говорила:
– Граф – типичный преступник. Нордау и Ломброзо так бы определили его, и действительно, ум его неправильно сформирован. Так, в затруднении он обращается к привычному способу. Его прошлое может служить путеводной нитью для будущего, одна страница из этого прошлого, которое мы знаем по его рассказам, содержит описание того момента, когда граф, находясь, как сказал бы м-р Моррис, в рискованном положении, вернулся в свою страну из той земли, которою хотел овладеть, только затем, чтобы приготовиться к новому походу. Он возвратился на поле брани лучше подготовленный для достижения своей цели и победил. Точно так же он прибыл в Лондон, чтобы овладеть новой страной. Он потерпел поражение, и, когда потерял последнюю надежду на успех и даже его существование было в опасности, он бежал за море к себе домой, как раньше бежал за Дунай из турецкой земли.
– Прекрасно! Прекрасно! Что вы за умница! – восторженно воскликнул Ван Хелсинг и поцеловал ей руку. Через мгновение он обращался ко мне тем тоном, которым говорят на консилиуме у постели больного: – Всего семьдесят два, и это несмотря на возбуждение. У меня есть надежда. – Вновь обернувшись к ней, он крайне заинтересованно попросил: – Продолжайте! Вы можете сказать больше. Не бойтесь. Джон и я все знаем. Я – во всяком случае и скажу вам, правы ли вы. Не бойтесь, говорите!
– Попробую, но вы уж извините меня, если я покажусь вам слишком заинтересованной своими проблемами.
– Не бойтесь! Это и хорошо – ведь мы думаем именно о вас.
– Так как он преступник, то он самолюбив, и так как его разум ограничен, недоразвит, то действия его основаны на самолюбии, и он замыкается на одной цели. Эта цель – жестокость. Как он раньше бежал за Дунай, бросив свое войско во власти врага, так и теперь он хочет спастись, забыв обо всем остальном. Итак, его собственное самолюбие освобождает мою душу от ужасной власти, которую он приобрел надо мной в ту страшную ночь. Я почувствовала это, о как почувствовала! Благодарение Господу за его великое милосердие. Моя душа стала такой свободной, какой не была с того самого ужасного часа, меня мучит только страх, что во время сеанса или сна он может, пользуясь моей близостью к вам, выведать от меня ваши планы.
Профессор поднялся:
– Он использовал ваш мозг, поэтому он и сумел задержать нас здесь, в Варне, между тем как корабль, на котором он находился, незаметно пронесся, пользуясь темнотой, в Галац, где, несомненно, все им приготовлено, чтобы спастись от нас. Но его детский ум не пошел дальше этого, и, может быть по Божьему Промыслу, то самое, чем хотел воспользоваться злодей для собственной пользы, окажется для него величайшим вредом. Охотник попался в собственную ловушку, как говорит великий псалмопевец. Именно теперь, когда граф думает, что скрыл от нас все следы, что опередил нас на много часов, его детский мозг внушает ему, что он вне опасности. Он думает также, что так как он отказался от чтения ваших мыслей, то и вы не будете знать о нем, вот тут-то он и попадется. Это страшное крещение кровью, которое он совершил над вами, дает вам возможность мысленно явиться к нему, как вы это делали во времена вашей свободы, в момент восхода и заката солнца. Тогда вы перенесетесь к нему в силу моей воли, а не его, и эту полезную для вас и для других способность вы приобрели от него же ценою вашего страдания и мук. Это тем более ценно теперь, что он не знает этого, так как, чтобы спастись, он сам отказался от знания нашего местопребывания. Мы, однако, не все самолюбивы и верим, что Господь с нами среди всего этого ужаса и в эти мрачные часы. Мы последуем за ним, мы не сдадимся и, даже если погибнем, все же не будем походить на него. Джон, это был великий час, он далеко подвинул нас вперед на нашем пути! Вы должны записать все и, когда прочие вернутся по окончании своих дел, дать им прочесть это, тогда они будут знать столько же, сколько и мы.
Я записал это, пока мы ждали их возвращения, а м-с Харкер перепечатала мою запись на своей машинке.
Глава XXVI
ДНЕВНИК Д-РА СЬЮАРДА
29 ОКТЯБРЯ. Это записано в поезде по дороге из Варны в Галац. Вчера вечером перед самым закатом мы снова собрались вместе. Каждый из нас исполнил свой долг как нельзя лучше, мы запаслись на весь день нашего странствия и на предстоящую работу в Галаце тем, что могли дать наша изобретательность, усердие и случай. Когда настало время, миссис Харкер приготовилась к сеансу гипноза; на этот раз Ван Хелсингу пришлось потратить больше усилий, чем всегда, чтобы заставить ее впасть в транс. Обычно она сама говорила, достаточно было дать лишь маленький толчок, но на этот раз профессору пришлось ставить ей вопросы довольно решительным тоном, пока ему удалось узнать что-либо. Наконец она все-таки заговорила:
– Я ничего не вижу, мы стоим на месте, нет никаких волн, вода лишь мягко журчит вдоль борта. Я слышу человеческие голоса вдали и вблизи и скрип и шум весел в уключинах. Откуда-то раздался выстрел из ружья, эхо его кажется далеким. Вот раздается топот над моей головой – тащат какие-то веревки и цепи. Что такое? Откуда-то луч света, я чувствую дуновение ветерка.
Тут она смолкла. Она приподнялась с дивана, где лежала, точно ее кто-то принуждал к тому, и простерла обе руки ладонями наружу, словно подымая какую-то тяжесть. Ван Хелсинг и я посмотрели друг на друга – нам все было ясно. Квинси пристально посмотрел на нее, а рука Харкера инстинктивно сжала рукоять ножа. Молчание длилось довольно долго.
Мы поняли, что ее время прошло и она больше нам ничего не скажет, но мы чувствовали, что не было никакого смысла говорить.
Внезапно она приподнялась с дивана и, открыв глаза, мило спросила:
– Не хотите ли чаю? Вы, должно быть, очень устали.
Нам всем хотелось сделать ей приятное, и мы согласились. Она ушла готовить чай, и тогда Ван Хелсинг сказал:
– Видите, друзья мои. Он у нас в руках: он покинул свой ящик с землею. Но ему еще нужно попасть на берег. Ночью он, может быть, где-нибудь спрячется, но, если его не перенесут на берег или если корабль не причалит, он не сможет попасть на сушу. Он может только изменить свой облик и прыгнуть или полететь на берег, как он сделал в Уитби. Но если он не сможет попасть на берег до наступления дня, значит, если его не перенесут, сбежать он не сможет. И если его будут переносить, возможно, таможенные чиновники захотят осмотреть содержимое ящика. Таким образом, если он не попадет сегодня еще до рассвета на берег, то весь следующий день для него уже пропал. В таком случае мы появимся как раз вовремя, и, если он ночью не уйдет, мы нападем на него днем, выгрузим его, и он будет в нашей власти, ведь он не может показаться таким, какой он на самом деле, – проснувшимся и в образе человека, так как тогда его узнают…
Сказать больше было нечего, и мы стали терпеливо дожидаться рассвета – тогда можно будет узнать что-то еще от миссис Харкер.
Сегодня рано утром мы снова с трепетом прислушивались к ее словам во сне. На этот раз она еще дольше не засыпала, и, когда заснула, оставалось очень мало времени до рассвета, и мы начали уже отчаиваться.
Ван Хелсинг, казалось, вложил всю душу в свои старания, и в конце концов, повинуясь его воле, она ответила:
– Всюду мрак. Слышу журчание воды наравне с моим ухом и какой-то треск, точно дерево трется по дереву.
Она умолкла, и солнце взошло… Придется ждать до вечера. И вот мы едем в Галац и сгораем от нетерпения. Мы должны были приехать между двумя и тремя часами утра, но уже в Бухарест мы прибыли с опозданием на три часа, так что раньше, как после восхода солнца, никак не сможем быть на месте. Значит, у нас будет еще два гипнотических сеанса с миссис Харкер, тот или другой могут пролить больше света на происходящее.
ПОЗДНЕЕ. Солнце взошло и зашло. К счастью, это происходило в такое время, когда нас ничто не смущало, а случись это на станции, у нас не было бы необходимого покоя и уединения. М-с Харкер еще хуже поддалась гипнозу, чем сегодня утром. Боюсь, ее способность читать мысли графа исчезнет как раз тогда, когда мы в этом больше всего будем нуждаться. Мне кажется, начинает работать главным образом ее собственная фантазия. Раньше, находясь в трансе, она упоминала лишь о самых простых вещах. Если будет так продолжаться, это может сбить нас с правильного пути. Как бы я был счастлив думать, что власть графа над ней будет уменьшаться, как уменьшается ее способность знать о нем. Боюсь, однако, это не так. Когда она заговорила, слова ее звучали загадочно:
– Что-то выходит: оно проходит мимо меня, точно холодный ветер. Вдали слышатся какие-то глухие звуки – словно люди говорят на каких-то странных языках, сильный шум воды и вой волков.
Она замолчала, по телу ее вдруг пробежала дрожь, которая через несколько мгновений стала походить на паралитическую. Когда это прекратилось, она перестала отвечать даже на требовательные вопросы профессора. От транса она очнулась очень утомленной, продрогшей и вялой, но ум ее был ясен. Она ничего не могла вспомнить из того, что говорила, рассказ о происшедшем надолго поверг ее в молчаливое раздумье.
30 ОКТЯБРЯ. 7 ЧАСОВ УТРА. Мы близко от Галаца, потом мне некогда будет писать. Сегодня мы все нетерпеливо ждали восхода солнца. Зная, что с каждым днем становится все труднее усыплять м-с Харкер, Ван Хелсинг принялся за это гораздо раньше, чем обычно. Его усилия не производили никакого действия, и лишь за минуту до восхода солнца она заговорила. Профессор не терял драгоценного времени и осыпал ее вопросами, она так же быстро отвечала:
– Всюду мрак. Слышу шум воды и стук дерева о дерево. Где-то мычат коровы. Вот еще какой-то звук, очень странный, точно…
Она умолкла.
– Дальше, дальше! Говорите, я приказываю, – сказал Ван Хелсинг, волнуясь.
Взгляд его был полон отчаяния – восходящее солнце уже бросало свои розовые лучи на бледное лицо миссис Харкер. Она открыла глаза, и мы с удивлением услышали, как она произнесла, мило и совершенно беспечно:
– Ах, профессор, зачем вы просите меня делать то, чего, вы сами знаете, я не могу! Я ничего не помню.
Потом, заметив наши удивленные лица, она встревожилась и, переводя свой взгляд с одного на другого, сказала:
– Что я говорила? Что я делала? Я ничего не помню, кроме того, что лежала тут в полусне и слышала, как вы мне говорили: «Дальше, дальше! Говорите, я приказываю!» И странно было мне слышать, как вы мне приказываете, точно я какое-то непослушное дитя!
– О мадам Мина, – сказал Ван Хелсинг с грустью, – это доказательство того – если вообще доказательства нужны, – что я люблю и уважаю вас, раз слово, сказанное мною более суровым тоном, для вашего же добра, могло вам показаться таким странным, потому что я приказывал той, которой я считаю счастьем повиноваться.
Раздаются свистки: мы приближаемся к Галацу.
ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
30 ОКТЯБРЯ. М-р Моррис повел меня в гостиницу, где для нас по нашему заказу были приготовлены комнаты: он один не был занят, так как не говорил ни на одном иностранном языке. Силы были распределены приблизительно так, как было в Варне, кроме того, что лорд Годалминг отправился к вице-консулу. Так как мы очень торопимся, мы надеемся, его титул произведет на чиновников соответствующее впечатление. Джонатан отправился с обоими докторами к агенту пароходства узнать подробности о прибытии «Царицы Екатерины».
ПОЗДНЕЕ. Лорд Годалминг вернулся. Консул в отъезде, а вице-консул болен, так что все было сделано простым письмоводителем. Он был очень любезен и обещал сделать все, что в его власти.
ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА
30 ОКТЯБРЯ. В девять часов д-р Ван Хелсинг, д-р Сьюард и я отправились к господам Маккензи и Штейнкопфу, агентам лондонской фирмы «Хепгуд». Они получили телеграмму из Лондона с просьбой оказать нам всевозможные услуги. Они тотчас же повели нас на борт «Царицы Екатерины», стоявшей в гавани на якоре. Тут мы увиделись с капитаном Донельсоном, который рассказал нам, что он еще никогда в жизни не совершал такого удачного рейса.
– Слушайте, – сказал он, – мы даже боялись, что такое счастье нам даром не пройдет. Неудивительно, что мы так скоро прибыли из Лондона в Черное море, раз ветер с тылу, точно сам дьявол, дул в паруса. И за все время мы ровным счетом ничего не видели. Как только мы приближались к какому-нибудь кораблю, порту или мысу, подымался туман, сопровождавший нас, пока мы не проходили мимо них. У Гибралтара нам даже не удалось подать сигнала, и до самых Дарданелл, где нам пришлось ждать пропуска, мы никого не встретили. Сначала я хотел спустить паруса и постоять, пока туман не сойдет, но затем я подумал, что, если сатана решил нас поскорее вогнать в Черное море, он все равно это сделает: ведь если мы раньше придем, от этого владельцам не будет никакого убытка и не повредит также и нашему сообщению, а старый черт, старавшийся из своих личных интересов, был бы только благодарен нам за то, что мы ему не мешали.
Такая смесь простоты и хитрости, предрассудка и коммерческих расчетов расшевелила Ван Хелсинга, и он ответил:
– Мой друг, этот дьявол гораздо умнее, чем кажется, и он знает, когда встречается с достойным соперником.
Капитан остался доволен комплиментом и продолжил:
– Когда мы прошли Босфор, люди стали ворчать: некоторые из них, румыны, пришли ко мне и просили выкинуть за борт тот большой ящик, который какой-то странный господин погрузил на корабль перед самым отходом из Лондона. Сам видел, как они глазели на этого парня и два пальца скрещивали – от злого глаза.
Ну до чего эти иностранцы суеверны! Я их живо осадил, но, когда туман нас снова окутал, я решил, может быть, они и правы, хотя им ничего не сказал. Итак, мы пошли дальше, и, после того как туман простоял целых пять дней, я решил – пусть ветер нас несет куда хочет, все равно против дьявола не пойдешь, он настоит на своем. Как бы там ни было, путь у нас был прекрасный и вода все время глубокая, и два дня тому назад, когда восходящее солнце показалось сквозь туман, мы уже находились на реке против Галаца.
Румыны взбунтовались и потребовали, чтобы я во что бы то ни стало выкинул ящик в реку. Мне пришлось продолжать беседу с гандшпугом в руках, и только когда последний из них поднялся с палубы, держась за голову, тогда мне удалось их убедить, что дурной там или не дурной глаз, а имущество моих владельцев в моих руках, а не в Дунае. Они, подумайте только, чуть не схватили ящик и не выбросили за борт, но так как на нем помечено было «Галац via Варна», я решил выгрузить его в ближайшем порту. Туман не проходил, и мы всю ночь простояли на якоре. Но на следующее утро, до восхода солнца, на борт пришел человек и сказал, что получил из Англии письменное поручение взять ящик, предназначенный графу Дракуле. Ящик, конечно, был готов к его услугам. Он представил все бумаги, и я был рад отделаться от этой проклятой штуки, так как она уже начинала меня беспокоить. Если у дьявола и был какой-нибудь багаж на борту корабля, то это мог быть только тот самый ящик.
– Как звали того господина, который его взял? – спросил Ван Хелсинг.
– Сейчас вам скажу! – ответил капитан.
Он спустился в свою каюту и, вернувшись оттуда, представил расписку: «Эммануил Гильдесгайм, Бурген-штрассе, 16». Убедившись, что он больше ничего не знает, мы его поблагодарили и ушли. Мы застали Гильдесгайма в конторе. Это был старый еврей, с большим горбатым носом, в ермолке. Он руководствовался аргументами особого рода и, немного поторговавшись, сказал нам все, что знал. Знания его были скудны, но очень ценны для нас. Он получил письмо от м-ра де Виля из Лондона с просьбой взять, если можно, еще до восхода солнца, во избежание таможенных неприятностей, ящик с корабля «Царица Екатерина», прибывающего в Галац. Ящик этот он должен был передать некоему Петру Чинскому, который имел дело со словаками, занимающимися сплавом грузов вниз по реке. За труд ему было уплачено английскими кредитными билетами, которые, в свою очередь, были обменены на золото в Дунайском международном банке.
Когда Чинский пришел, он, чтобы сэкономить на перевозке, сразу повел его к кораблю и передал ему ящик. Вот все, что он знал. Тогда мы пошли искать Чинского, но нигде не могли найти. Один из его соседей, как видно не слишком его любивший, сказал, что тот ушел уже два дня тому назад из дому неизвестно куда. То же самое подтвердил и его домохозяин, получивший через посыльного ключи от дома вместе с квартирной платой английскими кредитками. Все это происходило вчера вечером, между десятью и одиннадцатью часами. Мы снова оказались в тупике.
Пока мы разговаривали, к нам, задыхаясь, подбежал какой-то человек и сказал, что в ограде церкви Св. Петра нашли тело Чинского и что шея у него была истерзана, точно каким-то зверем. Те, с кем мы разговаривали, тотчас же побежали туда смотреть. Женщины кричали: «Это дело рук словаков!» Мы поспешили удалиться, дабы не попасть в историю. Дома мы не могли прийти ни к какому заключению. Мы убедились, что ящик находится в пути и куда-то плывет, но куда – только предстояло узнать. Подавленные и разочарованные, мы вернулись в гостиницу к Мине.
Собравшись снова вместе, мы первым делом обсудили вопрос, не сказать ли нам все Мине. Дела в отчаянном положении, и это было последней надеждой, хотя и мало что обещавшей. Для начала я был освобожден от обещания, данного мною Мине.
ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
30 ОКТЯБРЯ, ВЕЧЕРОМ. Они вернулись такие усталые, осунувшиеся и удрученные, что я предложила им прилечь хотя бы на полчаса, пока я буду записывать все, что до сих пор произошло.
Как я благодарна изобретателю пишущей машинки и м-ру Моррису тоже за то, что он мне ее достал. Я бы совсем выбилась из сил, если бы пришлось вести записи от руки…
Все готово. Бедный, бедный Джонатан! Что он пережил! Сейчас он лежит на диване, дыхание его едва слышно. Брови насуплены, лицо искажено гримасой боли. Бедняга, наверное, думает, что я сочту это за выражение раздумья на его лице. О, если бы только я могла помочь! Но я сделаю все, что смогу.
По моей просьбе д-р Ван Хелсинг достал все те бумаги, которых я еще не видела. Пока вернувшиеся отдыхают, я их хорошенько просмотрю и, может быть, приду к какому-нибудь заключению. Попробую последовать примеру профессора и обдумаю данные факты без предвзятости.
Я верю, что с Божьей помощью мне удалось сделать открытие! Мне нужно просмотреть карты…
Теперь я более чем убеждена, что я права. Мое новое заключение готово, так что я перепишу все начисто и прочту его им. Пусть они его обсудят. Надо быть точными, каждая минута дорога.
ЗАМЕТКА МИНЫ ХАРКЕР
(внесенная в дневник)
Тема исследования. Задача графа Дракулы – вернуться к себе в замок.
a) Его должны перенести. Это ясно, так как если бы он был в состоянии передвигаться по своему усмотрению, то явился бы в виде человека, или волка, или летучей мыши, или в каком-нибудь другом виде. Он, очевидно, боится, что его откроют или узнают, а в том беспомощном состоянии, в котором он находится, заключенный от восхода до захода солнца в деревянный ящик, это для него небезопасно.
b) Где его искать и поймать? Тут нужно идти путем исключений.
1. На дороге. Тут масса затруднений, в особенности при выезде из города:
a) Могут встречаться люди, а люди любопытны и пронырливы. Какой-нибудь намек, предположение о том, что могло бы заключаться в ящике, может его погубить.
b) Может проехать пограничная стража или таможенные чиновники.
c) Его преследователи могут за ним погнаться. Это ему страшнее всего: боясь выдать себя, он даже отрекся от своих жертв – от меня!
2. В поезде. Никто не сопровождает ящик. Доставка ящика может случайно замедлиться, а замедление может для него быть роковым, раз враги за ним гонятся по пятам. Ночью он, конечно, может и сбежать, но что с ним тогда будет, если у него не окажется убежища? Это его, конечно, не устраивает, а рисковать он не намерен.
3. На воде. Это самый верный путь в одном отношении, но масса опасностей в другом. На воде он беспомощен, за исключением ночного времени, и то тогда он может повелевать только туманами и бурею, снегом и волками. Но, упади он в воду, она поглотит его, и он непременно погибнет. Он мог бы пригнать корабль к берегу, но если это враждебная ему страна, где он не может чувствовать себя свободным, то его положение будет еще хуже.
Известно, что он на воде, значит, нам придется теперь определить, где именно.
Первым делом нужно точно определить, что им до сих пор сделано, тогда мы поймем его дальнейшую цель.
Во-первых, нужно узнать, что он делал в Лондоне, когда ему приходилось выкручиваться из затруднительного положения.
Во-вторых, нужно посмотреть, что он тут сделал, о чем мы можем судить по известным нам данным.
Что касается первого, то ясно, что он собирался приехать в Галац и отправить накладную в Варну, чтобы сбить нас с толку, если мы обнаружим, каким путем он выбрался из Англии; тогда его единственной и неотложной целью был побег.
Доказательством этому служит его письмо к Эммануилу Гильдесгайму с просьбой взять ящик до восхода солнца. Затем еще инструкция, данная Петру Чинскому. Здесь можно только догадываться, но какое-то письмо или сообщение должно было быть, раз Чинский явился к Гильдесгайму.
Что его планы до сих пор были удачно приведены в исполнение, нам известно: «Царица Екатерина» феноменально быстро проделала свой рейс. Настолько быстро, что это вызвало подозрение у капитана Донельсона, чьи предубеждения вкупе с осторожностью, однако, были графу на руку, и он мчался со своим подручным ветром через все туманы, пока наконец не остановил судно близ Галаца. Что граф все хорошо обдумал и умно устроил, уже доказано. Гильдесгайм принял ящик и передал его Чинскому. Чинский взял его – и тут след пропадает. Нам известно лишь то, что ящик находится где-то на воде и передвигается. Таможню и пограничную стражу, если таковые были, благополучно миновали.
Теперь разберем то, что граф делал после своей высадки.
Ящик был взят Чинским до восхода солнца. После восхода граф мог появиться в своем настоящем виде. Теперь спрашивается, почему Чинский выбран для исполнения этих работ. В дневнике моего мужа говорится, что Чинский имел дела со словаками, занимающимися перевозкой клади по реке в порт, а мнение человека, сказавшего, что это убийство – дело рук словаков, доказывает общее враждебное отношение к этому сословию. Граф желал уединения. Вот мое предположение: граф решил поехать из Лондона в свой замок по воде, так как считал это самым спокойным и незаметным путем. Из замка его вынесли цыгане, и они же, должно быть, передали груз словакам, которые перевезли ящики в Варну, а оттуда они отправили их на корабле в Лондон. Значит, граф знал, кому поручит это дело. Когда же ящик прибыл на сушу, то граф до восхода или после захода солнца вышел из своего ящика, встретил Чинского и объяснил ему, как отправить ящики дальше по реке; сделав это и убедившись в том, что все идет как надо, он замел свои следы, убив своего агента.
Я посмотрела карту и нашла, что самые подходящие для словаков реки – это Прут или Серет. Я прочла то, что говорила в трансе, там говорится о том, что я слышала глухое мычание коров, шум воды и треск дерева. Граф находился в своем ящике на реке в открытой лодке, передвигающейся при помощи весел или шестов, – ведь берег близко, а судно идет против течения, иначе звуки были бы другими.
Возможно, эта река не Серет и не Прут, но можно продолжить расследование. Из этих двух рек Прут более пригоден для судоходства, но зато Серет у Фунду соединяется с Бистрицей, которая огибает ущелье Борго.
Петля, которую она делает, проходит близко от замка Дракулы – это ближайшая до него река.
ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР
(Продолжение)
Когда я кончила читать, Джонатан подошел ко мне, обнял меня и поцеловал. Остальные пожали мне руку, а д-р Ван Хелсинг сказал:
– Наша дорогая Мина опять стала нашей учительницей. Она оказалась зрячей там, где мы были слепцами. Теперь мы снова напали на след, и на сей раз, надеюсь, нас ожидает успех. Враг теперь слабее всего, и, если нам удастся на него напасть днем на воде, наша задача решена. Он напуган, но спешить не может, так как он бессилен – он не сможет выйти из своего ящика, не вызвав подозрений у тех, кто его везет, а если у них возникнут подозрения, они способны выкинуть его в воду, где он и погибнет. Он это знает. Теперь, господа, приступим к нашему военному совету, так как необходимо сейчас же решить, что кому делать.
– Я достану паровой катер и пущусь вслед за ним, – сказал лорд Годалминг.
– А я лошадей, чтобы следовать за ним по берегу на тот случай, если он вздумает высадиться, – сказал м-р Моррис.
– Хорошо! – сказал профессор. – И то и другое прекрасно. Но никто из вас не должен идти один. Нужна сила, чтобы покорить силу в случае надобности. Словак силен и груб, и он постоянно носит при себе страшное оружие.
Все мужчины засмеялись, так как у каждого из них был маленький арсенал. М-р Моррис сказал:
– Я привез с собою несколько винчестеров, они очень удобны в толпе, с ними не страшно и среди волков. Граф, как вы помните, принял и другие меры предосторожности – он поставил какие-то условия, которые миссис Харкер не смогла вполне расслышать и понять. Мы должны быть готовы по всем статьям.
Д-р Сьюард сказал:
– Я думаю, что пойду с Квинси. Мы привыкли вместе охотиться и вдвоем готовы выйти против кого угодно. И вам, Артур, не следует быть одному. Вдруг придется сразиться со словаками, и, если вас постигнет неудача, все наши планы погибнут, хотя не думаю, чтобы они носили оружие. На этот раз нужно избегать всяких случайностей, мы не успокоимся, пока не отрубим графу голову и не убедимся, что он уже больше не может жить.
Говоря это, он глядел на Джонатана, а Джонатан на меня. Я понимаю, что мой бедный муж разрывается на части. Конечно, он хотел остаться со мной, но, находясь в лодке, он, вероятно, имел шанс уничтожить… уничтожить… Вампира. (Почему я никак не могла решиться написать это слово?) Он молчал, и тут заговорил д-р Ван Хелсинг:
– Это относится к вам, Джонатан, по двум причинам. Во-первых, вы молоды и храбры, а во-вторых, вам принадлежит право уничтожить того, кто причинил столько зла лично вам и вашим близким. Не бойтесь за мадам Мину, я позабочусь о ней, если позволите. Я стар. Мои ноги уже устали, а верхом я не привык ездить так далеко, я не в состоянии сражаться со смертоносным оружием в руках. Но я могу оказать вам другую услугу: я могу сражаться иначе и могу умереть, если понадобится, так же храбро, как и молодые. Пока вы, лорд Годалминг, и вы, Джонатан, пойдете на вашем быстром пароходике против течения, а Джон и Квинси будут следить за тем, чтобы он случайно не высадился, я повезу мадам Мину в самый центр неприятельской страны. Пока старая лиса находится взаперти в своем ящике, качаясь на утлой лодке, не будучи в состоянии сбежать на сушу, где он не осмелится поднять крышки своего гроба-ящика из боязни, как бы словаки не бросили его на погибель, мы пойдем по старым следам Джонатана и найдем дорогу к замку Дракулы. С помощью ясновидения мадам Мины мы наверняка найдем дорогу, и после первого захода солнца мы уже будем находиться вблизи того рокового места. Нам еще многое остается сделать и многие места придется освятить, чтобы уничтожить это змеиное гнездо.
