Татьяна Юрьевна Степанова Коридор затмений

Они остановились и вышли из машины. Ева, вопреки тому, что по телефону ее голос дрожал от волнения и страха, при встрече выглядела почти нормально. Она оделась весьма тщательно: брюки, темное худи и черная бейсболка, под которую она убрала свои длинные волосы с ранней сединой. Одежда дорогих марок и модные кроссовки. Однако бегающий, неспокойный взгляд Луневой выдавал ее истинное душевное состояние, она словно шарила глазами по лицам и фигурам тех, кого вызвала ночью сама. Для чего вызвала?

– Машину оставьте здесь. Иначе он заметит и поймет, – приказала она.

– Ваш сын? – спросил Макар.

Она глянула на него почти с ненавистью.

– Опять ты за свое, Чайльд Гарольд. Я же сказала – он не мой…

– Но он был вашим сыном все эти годы. – Макар решил, что потакать сумасшедшей неправильный путь в сложившейся ситуации, а то она так и станет трезвонить Гущину ночами. – Мальчишке пятнадцать. Вы все годы с ним жили? Что молчите? – Макар наступал. – Если да, тогда что произошло? С чего вам вдруг взбрело в голову отрицать ваше родство?

– У меня глаза открылись. Ты ведь сам отец семейства. Молись, чтобы у тебя так однажды не произошло с твоими щенками. – Ева Лунева резко отвернулась от Макара. – Да ты и не полицейский ведь… Это они на службе. Я только с вами буду говорить, – она обратилась к полковнику Гущину и Клавдию. – А ваш приятель пусть заткнется.

– Так что случилось, Ева? – терпеливо спросил полковник Гущин. – Видите, мы сразу приехали. Мы готовы вас выслушать. И мы вас защитим. Но у нас вопрос тот же самый – почему вы вдруг через пятнадцать лет решили, что Адам – не ваш сын?

– Мне бы догадаться сразу… Когда я его только родила… Но я глупая была, наивная своенравная девчонка. Мать мне твердила еще тогда: «Ева, Ева, что ты творишь…» Но я мать не слушала. Я никого не слушала, – бормоча, Ева вела их к дому по лесной тропинке. – Он же, выродок, меня во время родов убил. Но я воскресла.

– У вас были тяжелые роды? – спросил полковник Гущин.

– Не просто тяжелые… я его родила, и сразу у меня наступила клиническая смерть. Конечно, я этого не помню, мне потом уже сказали. Вытащили меня врачи с того света. Я считала – ну, здоровье мое такое, натура женская слабая. Но это он меня прикончить пытался.

– У вас началась послеродовая горячка? – спросил Макар, несмотря на то что ему приказали «заткнуться».

Клавдий Мамонтов понял – Макар вспоминает собственную мать, потерявшую разум из-за такой горячки. Несчастье всей их семьи…

– Какая еще горячка? Я пережила клиническую смерть. – Ева вела их в самую чащу. – Я побывала на том свете – пусть и на две минуты, но все же я умерла. А после меня зачем-то вернули сюда. И теперь я знаю зачем – чтобы я открыла всем глаза на отродье… На того, кто в чужой личине… На зверя в облике человеческом. Как открыли глаза мне.

– Вы ведь недавно вышли замуж за Зайцева? – полковник Гущин нащупывал слова так же осторожно, как отводил от лица ветки кустов, через которые они сейчас буквально продирались. – А кто отец Адама?

– С Иваном у нас давний роман, мы встречались с ним много лет, но не оформляли отношения – его жена болела, и он ее не бросал. А насчет молодости моей – девчонкой, еще до встречи с Иваном, я гулять любила. Мать не слушала. Жила своим умом. По глупости считала, что… ну, случайная связь, от которой залетела я, забеременела… Но теперь-то я точно знаю.

– Что вы знаете, Ева?

– Он не от человека рожден. Он в чужой личине.

«Кто бы стал продолжать подобный разговор и в таком ключе дальше?» – подумал Клавдий Мамонтов. Вызвали бы санитаров из психушки. Однако полковник Гущин с безумной беседы не прекращал. И Мамонтов знал почему – его не просто встревожили, его напугали призывы Евы «убить» ее сына Адама. Гущин пытался одновременно и взять ситуацию под контроль, и просчитать ее последствия.

– Что ваш муж обо всем этом говорит? Вы ведь делитесь с ним своими мыслями, страхами? – Гущин задал следующий вопрос.

– Он мне не верил и не верит… а сейчас он занят только собой. Он от рака умирает. – Ева вздохнула горько. – Ни врачи, ни я, ни Вася помочь ему уже не можем. Он оставил меня наедине с отродьем… Не вмешивается в наш поединок, наверное, считает меня больной, психичкой. Я не в обиде на него. Видите, о защите умоляю не мужа, а вас – полицейских. Вы – последняя соломинка, за которую я схватилась. Моя последняя надежда.

– Но что-то ведь стало катализатором, толчком к такой пугающей вас ситуации? Ева, скажите мне правду, – Гущин вещал проникновенно – впереди среди деревьев показалась медная крыша дома Зайцевых.

– Как только он появился у нас в доме, как только он к нам переехал, он почти сразу решил разделаться со мной и с мужем. Мужа рак пожирает, а меня он… выродок хотел убить.

Сноски