Александр Николаевич Степанов
Порт-Артур. Том 1
– За последние годы японцы не раз выезжали из Артура, но никакой войны не было. Не будет и на этот раз. Они нас пугают, да мы не из пугливых, не испугаемся, – поднялся с места Витгефт. – Пора и по домам.
На палубе пробили шесть склянок[18], когда адмиральский катер отвалил от «Петропавловска».
– Помяните моё слово, Оскар Викторович, никакой войны не будет, – уже с катера крикнул Витгефт, обращаясь к Старку.
Командующий эскадрой вернулся к себе в каюту и стал готовиться ко сну. С немецкой аккуратностью он снимал одежду и передавал её стоящему перед ним вестовому матросу.
– Всё вычистить как следует, а то сегодня я заметил на сюртуке пыль. Лодырничать стал, прохвост, – сквозь зубы цедил адмирал, злобно глядя на застывшего перед ним матроса.
В этот момент ночная тишина была нарушена грохотом сильного взрыва, а затем послышались беспорядочные артиллерийские выстрелы. Старк удивлённо прислушался к ним и приказал матросу немедленно узнать, что происходит на эскадре. Стрельба быстро усиливалась. Старк торопливо оделся и поспешил сам выйти на палубу. Треск выстрелов мелких калибров перекрывался грохотом орудий крупного калибра.
Флагманский броненосец «Петропавловск»
– Они совсем с ума сошли! Можно подумать, что происходит форменный бой! – бормотал Старк, появляясь на палубе.
Его оглушил грохот стрельбы. По морю бегали ленты прожекторных лучей, то собираясь в одно место, и тогда стрельба особенно усиливалась, то разбегаясь по сторонам. Стреляли справа, слева, спереди, но по кому вёлся огонь, разобрать было невозможно. В воздухе в разных направлениях со свистом пролетали снаряды, грозя поразить своих. На мачтах беспрерывно мигали разноцветные огни сигнальных фонарей.
– Немедленно прекратить стрельбу! – закричал вне себя от ярости адмирал, но голос его потонул в общем шуме.
Старк поднялся на мостик, где уже находились его начальник штаба, флагманский артиллерист, командир броненосца и другие офицеры.
– Что за пальба? Прикажите дать сигнал о прекращении стрельбы! – тотчас приказал он.
– Война, ваше превосходительство. С «Ретвизана» передали: «Терплю бедствие, имею пробоину», – доложил Эбергард.
– Не может этого быть! Очевидно, наши миноносцы подорвали «Ретвизан» при неосторожном обращении с минным аппаратом. Прикажите поднять вверх луч боевого фонаря. Этот сигнал должен остановить бесполезную стрельбу, – приказал Старк. – Поднять сигнал: «Послать шлюпки бедствующему «Ретвизану». Надо немедленно назначить следствие для выяснения причины всего этого переполоха. Вот что значит – у страха глаза велики! Наслушались толков о возможности войны с Японией и сумасшествуют теперь по всякому поводу! – возмущался адмирал.
Но стрельба снова вдруг вспыхнула, несмотря на все сигналы с «Петропавловска». В снопе прожекторных лучей на короткое мгновение промелькнул силуэт миноносца и скрылся. Он был похож на те, которые находились в эту ночь в охранении, и был одинаково с ними окрашен.
– По своим бьют! Когда же будет конец этой вакханалии? Прикажите под страхом наказания прекратить стрельбу! – неистовствовал Старк, размахивая руками перед физиономией Эбергарда.
– Ваше превосходительство, «Цесаревич» сигнализирует: «Взорван, имею сильную течь, нуждаюсь в немедленной помощи, прошу прислать буксир», – доложил вахтенный офицер.
– Чепуха, вздор, не верю… – бормотал ещё Старк, но Эбергард уже почтительно возражал:
– Это война, эскадра подверглась нападению.
– С «Паллады» передают: «Пробоина, развожу пары», – подошёл с новым докладом вахтенный офицер.
– Передайте сигнал: «Выслать шлюпки к подорванным судам, развести пары», – распорядился Старк, наконец поверив в печальную действительность.
В это время к «Петропавловску» подошёл миноносец «Бесстрашный», который был в охранении, и его командир доложил адмиралу:
– На море вражеских судов не замечено.
В ответ ему пришлось услышать много весьма неприятных слов по своему адресу. Адмирал велел идти в порт.
Затем Старк приказал крейсеру «Новик» поднять пары и преследовать неприятеля в море, что и было незамедлительно выполнено.
В этот день на крейсере первого ранга «Паллада» с утра происходила погрузка угля, так как назавтра ожидался поход к корейским берегам. Спасаясь от угольной пыли, все, кто не был занят на корабле, поспешили съехать до вечера на берег.
Окончилась погрузка только с наступлением темноты, перед самым спуском флага.
Наскоро окатив палубу и кое-как до утра приведя крейсер в порядок, матросы посменно направились в баню. Пробило уже пять склянок, когда последняя партия матросов наконец добралась до своих коек, и на корабле бодрствовали одни вахтенные. На море было тихо; лёгкий туман временами ненадолго окутывал эскадру. Вдоль берега Тигрового полуострова вытянулись в одну линию тёмные громады семи броненосцев, дальше в море стояли шесть крейсеров, а дежурные миноносцы расположились по концам эскадры.
На флагманском корабле-броненосце «Петропавловск» пробило шесть склянок. Одновременно начался перезвон и на остальных кораблях эскадры. Вахтенные с удовольствием предвкушали скорую смену.
В это время с северо-востока, со стороны Дальнего[19], показалось несколько миноносцев, идущих под всеми огнями. Вахтенный начальник на «Палладе», лейтенант Бровцин, был несколько удивлён их появлением и начал в бинокль разглядывать подходящие суда. Это были обычного типа четырёхтрубные миноносцы с кожухом посередине, каких было много в артурской эскадре. Не уменьшая хода, они шли прямо на «Палладу», что ещё более смутило Бровцина.
– Сорокин, – обратился он к дежурному сигнальщику, – спроси у них опознавательные.
– Есть спросить опознавательные! – повторил сигнальщик и поднял нужный сигнал.
Подойдя к эскадре на два-три кабельтова, миноносцы разделились. Два из них направились к голове эскадры, а остальные – к концевым кораблям. Тотчас же раздались один за другим два сильных взрыва. Офицеры и матросы торопливо начали выбегать на палубу, занимая места по боевому расписанию, когда один из миноносцев, подойдя к «Палладе», выпустил в неё одну за другой две торпеды.
С мостика были прекрасно видны красные взблески минных выстрелов, и в тёмной ночной воде появились хорошо видимые светящиеся полосы от приближающихся торпед.
– Торпеда с левого борта! – испуганно закричал один из матросов.
Как бы в ответ ему с уходящего миноносца донеслись крики: «Банзай! Банзай!» – и почти тотчас раздался грохот взрыва. «Палладу» сильно качнуло, затем накренило на правый борт. На палубу обрушились столбы воды, сбивая с ног людей.
Артиллеристы бросились к своим орудиям и открыли частый огонь по всему, что казалось им подозрительным на море. Другие матросы спешно спускали шлюпки на воду, готовясь покинуть подорванный корабль. Многие тащили огромный брезент, собираясь подводить пластырь под пробоину, некоторые бросились в кочегарку, откуда пришло сообщение о начавшемся в бункере пожаре.
В это время на палубе появился артиллерийский офицер лейтенант Грязнов и поспешил взять в свои руки управление огнём. Комендоры, увидев своего офицера, постепенно начали успокаиваться.
Бровцин вместе с боцманом руководил осмотром пробоины и подводкой пластыря. В трюм устремился пожарный дивизион во главе с мичманом Акинфиевым и инженером-механиком Лосевым.
Пока команда «Паллады» занималась спасением своего корабля, японцы, пользуясь возникшей сумятицей, благополучно скрылись в море, хотя корабли эскадры сразу открыли по ним стрельбу. Спасаясь от своих же снарядов, миноносцы поспешно укрылись на внутреннем рейде. Прошло около часа, пока стрельба, наконец, постепенно затихла. Подорванные корабли подошли к берегу и приткнулись на мелководье: «Ретвизан» у Тигрового Хвоста, а «Цесаревич» напротив, под Золотой горой, «Паллада» остановилась невдалеке от «Цесаревича».
С «Петропавловска» потребовали сведения о полученных на «Палладе» повреждениях и понесённых потерях. Мичмана Акинфиева тотчас же отправили на шлюпке с докладом.
Выслушав доклад, Старк послал мичмана в Артур сообщить о случившемся наместнику.
Было около часа ночи, когда мичман добрался до дома Старка.
Постеснявшись войти в зал в непарадной форме, он вызвал адъютанта наместника. Увидев взволнованное лицо Акинфиева, лейтенант увёл его в одну из боковых комнат и тут выслушал.
– Прошу вас ничего не разглашать, пока я не доложу обо всём наместнику. Ожидайте здесь дальнейших распоряжений, – предупредил адъютант.
Как ни были ошеломляющи и неожиданны полученные сообщения, Алексеев всё же сумел сохранить внешнее спокойствие.
Спустившись вниз, он выслушал от Акинфиева подробное сообщение о нападении миноносцев на эскадру.
– Так вы, мичман, утверждаете, что подорваны броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада»? Вы не ошибаетесь? – переспросил адмирал.
– Никак нет, ваше высокопревосходительство!
– Атаковали-то нас японцы? – допытывался наместник.
– Миноносцы четырёхтрубные, с кожухом посередине, похожи на наши с Невского завода[20]. После попадания мины были слышны крики «банзай». На корме одного из них я видел белые иероглифы.
– Похоже, что действительно японцы, – проговорил Алексеев. – Всё же необходимо немедленно отдать приказ о высылке с Квантунского полуострова всех англичан как японских союзников, а заодно и американцев.
В это время в комнату вошёл Плансон и, задыхаясь от волнения, одним духом выпалил:
– Ваше высокопревосходительство! Сейчас получены телеграммы о том, что сегодня, то бишь вчера днём, в Чемульпо японской эскадрой блокированы крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец».
– Да не может быть! – вырвалось у Акинфиева.
Все присутствующие, бледные и расстроенные, обернулись к Алексееву. Помолчав немного, тот спросил:
– Откуда у вас эти сведения?
– Сообщение перехвачено из «Норд Чайна ньюс».
– Так, может быть, это всё газетная утка?
– Приведена полностью телеграмма в Петербург нашего консула в Чифу Тидемана. Кроме того, сведения подтверждает комендант Владивостока. О судьбе «Варяга» и «Корейца» пока ничего не известно.
– Нет сомнений, ваше высокопревосходительство, – проговорил Плансон, – японцы напали на нас без объявления войны.
– Надо немедленно предупредить через Сеул находившихся в Чемульпо «Варяга» и «Корейца», – забеспокоился Алексеев.
– Телеграфной связи с Сеулом нет уже несколько дней. Наши же радиостанции на кораблях слишком маломощны для связи с Чемульпо, – напомнил Плансон.
– Если это и так, то прежде всего – никакой паники. Я отправлюсь на эскадру. Мне всё же кажется, что сведения о повреждениях, причинённых нашим судам, сильно преувеличены.
Только теперь Алексеев вспомнил наконец о крепости и приказал Дукельскому передать Стесселю распоряжение о вызове по тревоге гарнизона.
Было уже далеко за полночь. Японцы давно скрылись в туманной ночи, и только эскадра усиленно освещалась прожекторами, опасаясь повторного нападения миноносцев.
В штабе крепости, кроме сонных дежурных писарей, никого не оказалось. Приняв срочный пакет из штаба наместника и выслушав от матроса-рассыльного сообщение о происшедшем, один из писарей стремглав полетел с пакетом на квартиру к старшему адъютанту штаба подполковнику Дмитриевскому. Добудиться подполковника среди ночи было нелегко, и прошло ещё почти полчаса, пока Дмитриевский, вскрыв пакет, отправился с докладом к Стесселю.
Генерал давно уже мирно почивал, спали и все его домашние. Пришлось долго ждать, пока наконец сонный денщик открыл дверь. Но будить генерала он не решился.
Подполковнику пришлось самому осторожно стучать в дверь генеральской спальни.
На стук вышла Вера Алексеевна. Узнав, в чём дело, она с деловым спокойствием осведомилась, кому уже известно о нападении японцев, и предложила Дмитриевскому немедленно сообщить о случившемся генералу Белому, командирам дивизий, Рознатовскому, вызвав всех их немедленно в штаб.
Подполковник, привыкший к частым вмешательствам генеральши в служебные дела, только почтительно поддакивал всем её распоряжениям.
Отпустив Дмитриевского, Вера Алексеевна отправилась будить мужа.
Начало войны с Японией не особенно взволновало её: она с мужем проделала недавно Китайский поход[21], доставивший её мужу славу, чины, ордена, ореол героя. Поэтому она так спокойно восприняла известие о войне.
Разбуженный супругой, Стессель реагировал на сообщение о войне совершенно иначе. Он стал задыхаться от волнения, его начала бить нервная лихорадка, и он никак не мог сразу одеться.
Вера Алексеевна знала, что её муж подвержен в тревожные минуты приступам паники, совершенно теряя самообладание и из бравого генерала превращаясь в мокрую курицу. В такие минуты её присутствие было для него совершенно необходимо. Она подошла к мужу и ласково поцеловала его в лысину.
– Успокойся, Анатоль. Возьми же себя в руки. Я уже приказала вызвать в штаб Фока[22], Кондратенко[23], Белого и Рознатовского. Ты с ними посоветуешься, и всё будет хорошо, – уговаривала она мужа.
Генерал постепенно успокоился, поцеловал своего «начальника семейного штаба» и уже зычным командирским голосом приказал денщику подать шинель. Вера Алексеевна до дверей проводила мужа и набожно перекрестила его на дорогу.
Шагая по тёмной улице, Стессель чутко прислушивался к ночным шорохам города. Над Артуром стояла тихая туманная ночь. Город был погружён во тьму и мирный сон, только собаки заливисто лаяли в китайской части города да изредка ветер доносил звуки музыки из морского собрания.
– Танцуют… – грубо выругался Стессель. – Японцев прозевали за танцами, шаркуны паркетные!
В штабе Стессель застал Рознатовского и Дмитриевского. Вполне войдя уже в роль полководца, генерал поздравил их с началом военных действий и, заметив волнение своего начальника штаба, сухо сказал ему:
– Ваше превосходительство, теперь не время нервничать, когда коварный враг напал на русскую твердыню на Дальнем Востоке. Возьмите себя в руки.
Было ровно два часа ночи.
Вечеринка у Белого сильно затянулась. После ужина, несмотря на поздний час, молодёжь продолжала усердно отплясывать, а старшие всё ещё хлопали картами по зелёному сукну. Тахателов, соскучившись за картами, присоединился к танцующим, возбуждая общее веселье своей неповоротливой огромной фигурой. Подпевая самому себе, полковник пытался танцевать кавказскую лезгинку с младшей дочерью Белого семнадцатилетней Варей[24].
– Эх, зурнача нет. Я бы вам показал, как наурскую танцуют! Варя, невеста моя, достань ноты для лезгинки, сейчас женюсь, – смеялся полковник.
Варя, живая, весёлая вертушка с остреньким личиком, в ответ громко смеялась, показывая ровные белые зубы. За лезгинкой последовала мазурка, в которой во всём блеске проявил себя Юницкий, награждённый бурными аплодисментами присутствующих.
Телефонный звонок из штаба крепости со срочным вызовом Белого к Стесселю переполошил всех.
Было ясно, что произошло что-то экстраординарное, если Стессель бодрствовал среди ночи.
Подоспевший в это время из штаба пакет разъяснил всё. Сразу приняв официальный тон, Белый громко обратился к своим гостям:
– Господа офицеры! Японцы совершили дерзкое нападение на наш флот в Чемульпо и Артуре. Война началась. Прощу вас немедленно отправиться по своим частям.
Офицеры дружно щёлкнули шпорами и стали спешно прощаться. Дамы взволнованно зажужжали, обсуждая страшную новость.
В штаб Стесселя вскоре собрались: высокий, мумиеобразный начальник Четвёртой Восточносибирской стрелковой дивизии генерал-майор Фок, всегда добродушно улыбающийся, неизменно спокойный и уравновешенный начальник вновь формируемой Седьмой Восточносибирской стрелковой дивизии генерал-майор Кондратенко, генерал-майор Белый и, наконец, неизменный ротмистр Водяга.
Стессель прочитал собравшимся сообщение штаба наместника и предложил высказаться. Первым заговорил Кондратенко.
Начальник Квантунского укрепленного района генерал-адъютант Анатолий Михайлович Стессель
– Надо не говорить, а действовать. Поднять полки по тревоге и направить их в пункты, намечаемые мобилизационным планом, – коротко произнёс он.
– В том-то и беда, что у нас мобилизационного плана до сих пор нет, – возразил Рознатовский.
– То есть как это нет? – изумился Кондратенко. – Крепость существует шестой год, а мобилизационный план до сих пор не разработан?
– Сколько раз говорил я вам, Владимир Семёнович, чтобы вы поторопились с составлением мобилизационного плана. Безобразие это нетерпимо дальше! – накинулся Стессель на Рознатовского.
– Но, ваше превосходительство, я вам три варианта докладывал, а вы не удосужились их рассмотреть и утвердить, – отпарировал Рознатовский.
– Теперь не время для споров. Надо срочно наметить план обороны крепости и всего Квантунского полуострова, – оборвал его Стессель.
– Моя бригада разбросана в Дальнем, Цзинджоу[25], Артуре и у железнодорожной станции Нангалин, – начал Фок. – Её необходимо срочно сосредоточить в одном месте, полагал бы, или в Артуре для защиты крепости, или у Нангалина, как узловой станции, откуда полки легко могут быть переброшены по любому направлению.
– Мы не знаем, где японцы, – заметил Дмитриевский, – быть может, они уже высаживают на побережье десант, связь у нас по берегу плохая.
Упоминание о десанте вновь повергло Стесселя в панику. Он вскочил с места.
– Четвёртую дивизию надо не сосредоточивать, а рассыпать по всему берегу для наблюдения за морем, Седьмую дивизию, как ещё не вполне укомплектованную, оставить в Артуре или двинуть поблизости – в Голубиную бухту или в бухту Луизы. Нет, лучше двинуть лишь одну бригаду туда, а другую сосредоточить при штабе крепости; Роман Исидорович, я вас прошу остаться при мне. С уходящими полками направьте генерала Горбатовского.
Приняв это решение, Стессель немного успокоился. Наличие целой бригады в непосредственной близости к его штабу и присутствие Кондратенко, успокоительно действующего на него, придало ему бодрости.
– Где же начальник инженеров крепости полковник Григоренко[26]? – вдруг спохватился Стессель. – Я хочу знать, в каком состоянии находится сухопутная оборона крепости.
– Я его вызвал в штаб, но его не застали дома, верно, где-либо в городе на именинах застрял, – доложил Дмитриевский.
– Чёрт знает что такое! Враг у ворот крепости, а как дело обстоит с сухопутной обороной – неизвестно. Роман Исидорович, быть может, вы знаете, как идёт постройка сухопутных фортов и батарей? – спросил Стессель. – Григоренко я целую вечность не видел. Он ко мне только за деньгами является, а я ему не даю, больно много тратит их.
– И напрасно, ваше превосходительство. У Григоренко не хватает денег для расчёта с рабочими-китайцами, и постройка чего-то да стоит. С положением на сухопутных фортах я знаком хорошо. Недавно сам с Григоренко объезжал работы. Положение там очень плохое. Готов, да и то далеко не совсем, лишь один форт номер два, но и на нём ещё артиллерийские позиции не оборудованы. На фортах номер один и номер три ведутся ещё только земляные работы. Работы там не меньше чем на три-четыре месяца. Форт номер четыре лишь разбивается на местности, к работам на фортах номер пять и номер шесть и на всех промежуточных батареях и укреплениях ещё не приступали. Так что сухопутной обороны в настоящий момент фактически не существует, – резюмировал свой доклад Кондратенко;
– Что же инженеры четыре года делали? – кричал Стессель.
– Инженеры дома в Новом городе себе строили, на это и деньги ушли, – буркнул Фок.
– Береговые укрепления закончены. Сооружены двадцать две батареи. Очевидно, инженеры этим и занимались, – заметил Белый.
– Кроме того, крепостные артиллеристы уверяют, что у них и людей для обслуживания сухопутного фронта нет, – вставил Дмитриевский.
– Совершенно верно, – подтвердил Белый. – В конце января из Варшавы к нам должен отправиться вновь сформированный третий батальон, но едва ли раньше марта он будет здесь. Без него людей у меня не хватит.
– Не оставить ли в таком случае полки Четвёртой дивизии в Артуре? – предложил Рознатовский.
– Ни в коем случае, – горячо запротестовал Стессель. – Нельзя допустить высадки японцев где-либо на Квантуне. Для этого необходимо везде быть готовыми к отражению десанта.
– Я считаю, что опасность десанта явно преувеличивается, – спокойным тоном сказал Кондратенко. – Морской десант на неприятельскую территорию очень трудная вообще операция. При наличии же зимней штормовой погоды и пусть ослабленного, но всё же ещё боеспособного флота десант для японцев может кончиться катастрофой. Едва ли они в ближайшее время рискнут на него, но всё же следует иметь в виду эту возможность. Наблюдать за морем необходимо.
– Что же мне делать? – не унимался Фок.
– Тебе дана задача – охранять берег, сам думай, как её лучше выполнить, – уже миролюбиво промолвил Стессель.
– Хороша задача – охранять двести вёрст берега. При этом ещё немедленно, по тревоге, среди ночи, неизвестно где, – недовольно ворчал Фок, поднимаясь с места.
– А вам ясна задача, Роман Исидорович?
– Вполне. Разрешите уйти? – откланялся Кондратенко.
За ним последовал и Фок. Белый также стал прощаться.
Ржавая военная машина Порт-Артура заработала. Поднятые по тревоге части двигались в разных направлениях по улицам города. Вновь сформированные полки Седьмой дивизии впопыхах забыли захватить боевые патроны; не зная города, полки путались в темноте, попадали не туда, куда надо, сбивая с толку себя и других; конные ординарцы скакали с различными приказаниями и путали части, внося ещё большую суматоху в общий беспорядок. Полки столпились на улицах и площадях, отчаявшись до рассвета разобраться во всём этом сумбуре.
На железной дороге не оказалось ни свободных составов, ни паровозов, и части Четвёртой дивизии были двинуты походным порядком за сто – сто пятьдесят вёрст по гористой и разбитой дороге.
Только наступление рассвета наконец дало возможность разобраться во всём этом хаосе.
Стессель, серый от бессонной ночи, объезжал полки, поздравлял их с началом войны и призывал «чудо-богатырей» не посрамить земли русской и на радость царю-батюшке побить японцев. Солдаты, измотанные бессонной ночью, вяло слушали генерала и нестройно кричали «рады стараться».
Береговой фронт Порт-Артура был протяжением около девяти вёрст. Правый его фланг находился на юге, упираясь в горный массив Ляотешаня, у бухты Белого Волка. Расположенные здесь батареи носили наименование батарей Белого Волка. Далее к северу, вдоль побережья, шла гряда Тигровых гор, отделяющих внутренний бассейн от моря. Высота этих гор достигала пятидесяти – шестидесяти сажен, так что они почти полностью скрывали от взоров противника с моря и внутренний артурский рейд, и город. Полтора десятка батарей, расположенных на Тигровке, как коротко называли Тигровые горы, составляли вместе с батареями Белого Волка южный сектор берегового фронта. Тигровка оканчивалась низкой песчаной косой – Тигровым Хвостом, загнутым в сторону внутреннего рейда. Тигровый Хвост узким и мелким каналом отделялся от Золотой горы, господствовавшей над всем северным сектором берегового фронта. На этой горе находилось несколько батарей, что делало её сильнейшим опорным пунктом всего берегового фронта. Впереди Золотой горы выступал в море Электрический Утёс, названный так за свою наиболее мощную в крепости электропрожекторную установку. Далее к северу, постепенно снижаясь, шла Крестовая гора с расположенным перед ней Плоским мысом, а затем гора Стрелковая, составлявшая часть идущего перпендикулярно к берегу Драконовского хребта. Здесь, на месте стыка берегового и сухопутного фронтов, находилась левофланговая береговая батарея номер двадцать два.
Так как Порт-Артур прежде всего считался морской крепостью, задачей которой являлась защита русского флота от нападений с моря, то немедленно по его занятии в 1898 году было приступлено к сооружению береговых батарей.
Всего на приморском фронте было сооружено девять долговременных батарей нормальной профили[27], двенадцать батарей временных, облегчённой профили, со ста восемью орудиями. Среди них было всего пять десятидюймовых пушек и десять одиннадцатидюймовых мортир, остальные орудия были более мелких калибров. Самой сильной считалась батарея Электрического Утёса, на которой находилось пять десятидюймовых пушек и две пятидесятисемимиллиметровых, игравших роль пристрелочных орудий.
Эта батарея, расположенная на высоте сорока четырёх саженей над уровнем моря на сплошном гранитном массиве, имела сто восемьдесят метров длины и около двадцати одного метра ширины. Её гранитный бруствер круто обрывался к морю и был так же сер, как и склоны Золотой горы, что очень способствовало маскировке укрепления со стороны моря. Хотя сами орудия и не имели щитов для прикрытия прислуги, но над площадкой для наводчиков, сверху, у десятидюймовых пушек имелись лёгкие козырьки из волнистого железа. Забетонированный гранитный бруствер почти полуторасаженной высоты до известной степени укрывал людей от огня морских орудий. Между орудиями в десятисаженных траверсах[28] находились пороховые и снарядные погреба и казармы для номеров, имевшие выходы к орудийным площадкам. На флангах батарей крайних траверсов были устроены бетонные казармы на взвод артиллеристов. На среднем траверсе, несколько опущенная в бруствер, помещалась сложенная из камня будка для горизонтально-базного дальномера. Самостоятельного командирского пункта на батарее не было, и предполагалось, что в бою командир будет находиться около дальномера. На правом фланге в одном общем гнезде помещались две скорострельные пристрелочные пушки.
Вдоль всей батареи, сразу за орудийными площадками, шла широкая шоссейная дорога. Несколько на отлёте, справа от батареи, на небольшой высеченной в скале площадке расположен был прожектор.
В глубокой лощине за Утёсом имелись одноэтажные казармы для размещения роты крепостной артиллерии, офицерский флигель и несколько хозяйственных сооружений. Тут же, в пещере, выдолбленной в тыловой стороне Утёса, помещались электрическая станция и погреб для провианта. От казарм и флигеля к батарее вела широкая пологая дорога. Перед офицерскими квартирами был разбит небольшой палисадничек, а несколько поодаль виднелась площадка для ротного огорода.
Попасть на Утёс из города можно было, или перевалив через Золотую гору, или в объезд её. Обе эти дороги были длинны и извилисты, что делало сообщение Утёса с городом довольно затруднительным.
Большая сложность управления огнём такой батареи, как батарея Электрического Утёса, заставляла назначать на неё командиров из числа наиболее опытных и знающих офицеров крепостной артиллерии.
В момент начала военных действий батареей на Электрическом Утёсе командовал капитан Николай Васильевич Жуковский, который жил здесь же. При батарее были также квартиры для двух младших офицеров – штабс-капитана Чижа и поручика Борейко.
Двадцать шестого января батарея номер пятнадцать Электрического Утёса целый день была занята приёмкой трёхсот десятидюймовых и такого же числа пороховых зарядов. Солдаты были крайне утомлены перетаскиванием тяжёлых пятнадцатипудовых снарядов и четырёхпудовых зарядов, которые им приходилось вручную носить в погреба. Тяжёлая и опасная работа была окончена лишь с наступлением темноты.
Уставшие за день солдаты после ужина и вечерней переклички сразу же разошлись по койкам; недолго сидел в своём кабинете и Жуковский. Вскоре весь Утёс погрузился в крепкий сон. Только часовой одиноко бродил по батарее в ожидании смены.
В девять часов вечера на пост заступил канонир Давид Заяц – маленький худощавый еврей, случайно попавший в артиллерию и своим неказистым видом резко выделявшийся среди стройных, высоких, крепких артиллеристов.
Пройдясь по батарее, Заяц поднялся на бруствер и уселся на камень около дальномерной будки: ночью можно было допустить и отступление от устава гарнизонной службы.
Поставив около себя винтовку, Заяц свернул цигарку и с удовольствием закурил. Перед его глазами расстилалось спокойное, чуть туманное море и виднелась цепь ярких огней эскадры.
Мысли Зайца перенеслись в далёкие Свенцяны, где осталась его молодая жена с двумя маленькими детьми. Прошло уже почти четыре года, как он их покинул, будучи призван на военную службу и отправлен за десять тысяч вёрст в Порт-Артур. Больше месяца ехал Заяц до Артура, пытался в дороге бежать, но был пойман, выпорот и направлен под конвоем к месту назначения. Несладко жилось ему и в Артуре. Слабосильный, непригодный к тяжёлой службе в артиллерии, он был зачислен в нестроевую команду.
Заяц промёрз, встал со своего места и прошёлся вдоль бруствера батареи.
Всё было по-прежнему спокойно, по-ночному тихо и темно.
Неожиданно на море прогремел выстрел, за ним другой, третий, загрохотала сразу вся эскадра. Заяц удивлённо смотрел на море, не понимая, что там происходит. Потом решил: «Моряки манёвру делают», – и стал спокойно наблюдать за развёртывающейся перед ним картиной. Взблески выстрелов, огни прожекторов, столбы воды, взлетавшие вверх при падении снарядов в море, представляли красивое зрелище.
«Здорово жарят, как у нас на состязательной стрельбе», – подумал Заяц.
Подошёл разводящий и сонным голосом осведомился, что это за стрельба.
– Ученье у моряков, – ответил Заяц.
Разводящий почесался, зевнул и лениво проговорил:
– Тебе ещё полчаса достаивать, сам придёшь, разбудишь Белоногова, а я спать завалюсь, – и неторопливо спустился с бруствера.
Вскоре стрельба прекратилась, и Заяц пошёл сменяться. После смены, согревшись в тёплом караульном помещении, он мгновенно заснул.
Разбудили его около четырёх часов утра.
– Смена, что ли? – пробурчал он.
– Какая смена, японец войной на нас пошёл! Рота по тревоге вызвана на батарею, – ответил ему дежурный по роте.
– Да ну? – изумился Заяц. – Значит, как с вечера стреляли моряки, была война, а не манёвры?
На батарее в темноте двигались солдаты. Мерцали ручные фонари. Пороховые и снарядные погреба были открыты, чехлы с орудий сняты, около них толкались солдаты. Откуда-то из темноты доносился спокойный голос Жуковского. На море было совершенно тихо. Эскадра по-прежнему усиленно освещалась прожекторами.
Заяц пришёл к своему посту у денежного ящика, досадуя на беспокойную ночь. Он ещё не верил, что началась война, и считал, что всё это только солдатские побасенки.
– Генерал Белый сообщил, – говорил Жуковский солдатам, – что японцы неожиданно напали на наш флот и взорвали три корабля. Можно ожидать с минуты на минуту нового нападения. Поэтому за морем надо следить в оба и быть готовыми к открытию огня.
Заяц насторожился.
– Неужели и впрямь война? Прощай тогда Свенцяны надолго, если ещё живой останешься, – волновался он.
