Степан Витальевич Кирнос
Восхождение к власти: противостояние
Глава двадцать шестая. Похмелье от любви
В это же время.
«Пишу потому, что нет сил, это держать в себе. Мне очень плохо, а поговорить не с кем и оттого становится больнее и тошно.
Флорентин – наверное, единственный, кто бы меня понял, но он сейчас практически в коме или уже в ней. Я не знаю. Мне самому сейчас настолько плохо, что кажется будто я одной ногой шагнул за грань смерти.
Морс сейчас на работах и ему явно не до меня будет.
Я не знаю, почему у меня постоянно кружится голова, и подламываются ноги. Такое ощущение, что у меня хандра и меня всего знобит. Необычное и противное состояние. Голова помимо того, что кружится, ещё и гудит. Наверное, это всё последствия после боя. Но хуже всего приходится в области сердца. Там всё время вечно что-то болит и ноет, словно сгнило. Я не могу понять, что происходит, но мне очень хочется увидеть Эмилию.
Я понимаю, что она предательница и подняла руку на меня. Я это знаю… Но я не верю, что она это сделала просто так. Не верю. Я ощущаю, что между нами ещё что-то есть. С моей стороны точно.
Такое ощущение, что я с похмелья. Всё болит, голова не думает, сердце ноет и отчего-то тошно. Мне трудно, больно и холодно.
Андрагаст Карамазов».
– Из записки, оставленной на тумбочке в комнате.
В эти места не практически проникало никакого света, кроме лампового освещения. И то только в определённое время суток. Маленькие оконца, выстроенные в коридорчиках, совершенно не пропускали достаточно света. Только еле светящиеся и тонкие лучики света пробивались через окна, освещая самое мрачное место Крепости Сарагона.
Сюда не проникал свет, и ушла всякая надежда, ибо это место нарёк сам Сарагон Мальтийский, как «Воплощение Отчаяния». Выстроенные коридоры под крепостью уводили в самые глубины острова, где сходились вместе мрак и ночь, скорбь и боль, бессильная злоба и покаяние.
Все, кто учил историю, знают, что когда сюда пришёл великий пророк, дабы выстроить себе крепость, достойную его самого, он столкнулся со странными и необычными постройками. И те, кто сейчас обитал на Анафи, всегда держали в уме историю того, как открылась мрачная и зловещая суть этих пещер…
Всё случилось несколько десятков лет тому назад. Это были не огромные и вселяющие в душу оцепенение и восхищение, грандиозные каменные палаты или дворцы. Нет, совершенно небольшие арки, различных размеров. Но вся суть расстановки построек сводилась к тому, что они образовывали замысловатый узор, на подобии кружева, а в самом центре находился спуск вниз, в глубины острова.
Местные жители называли это место «Мутное Око» или «Глаз Мрака» и боялись туда подходить, ибо считали, что это место беззаветно проклято для любого посетителя острова или континента.
Когда Сарагон тут был в первый раз вместе с ещё одним мудрецом – Йоре Небочтецом, то лишь слегка приметил эти постройки, не став к ним приближаться, посчитав эту мысль глупой.
Но вот во второй раз он заявился сюда с командой строителей и двумя ротами наёмников, которые должны были отчистить внутренности острова. Строители снесли арки, обратив их в мраморную пыль, а солдаты взломали вход и прорвались в недра потаённого.
Согласно докладам, внутри проживали почитатели некого культа, исповедовавшего уединение от остального мира, единство, послушание и верность неолиберальным традициям, постоянно окунаясь в омут разврата, оргии и нарко-химический угар. Но это, как оказалось, лишь самая светлая сторона культистов, ибо среди них оказалось множество инженеров и практикующих биологов, что выродились не в самые приятные последствия. Смесь гнусного инженерного мастерства и скверной фантасмагории безумия привела к таким результатам экспериментов, что сердца любых нормальных людей готовы были остановиться от вида тех механико-биологических чудовищ, что обитали в пещерах.
Узнав об этом, Сарагон Мальтийский приказал вычистить пещеры огнём и свинцом, обратив всех сектантов и их создания в груду расплавленного металла и развороченного мяса. Праведный пророк, чёрный оракул не мог терпеть присутствие этих мразей на острове. Но всё обернулось иначе, чем планировал Сарагон. Механические существа, спаянные с биологической сутью, построенные в подземных лабораториях явились кошмаром для атакующих. Корпуса тварей выдерживали залпы из пистолетов и хорошо держались против автоматных очередей. Полу биологический мозг, получив импульс и команды хозяев, направил тучные и скелетообразные тела прямо на бойцов Сарагона, встретив их с особой холодной и безжизненной яростью.
Лезвия когтей блестели в огнях вырубленных пещерок, автоматные очереди и взрывы гранат адской голосиной разносились эхом по всей системе пещер, шипение припаянных огнемётов к корпусам тварей и звон пулемётов: всё это смешалось в единую симфонию подземной войны. Твари оказались экипированы, как нельзя лучше, ибо безумные инженеры позаботились, что бы их питомцы готовы были ко всему. Но и бойцы Сарагона куплены были не на базарном рынке, как куча тупых верзил. Они продвигались медленно, но неотвратимо. Отчищая уровень за уровнем, они спускались всё глубже. Невзирая на павших товарищей, они оставляли после себя шлейф покорёженных и искрящихся механических тел, вкупе с поверженными. Солдаты забегали в импровизированные комнаты и расстреливали прямо там сектантов, порой встречая их в таком декадентстве, что душу пленило отвращение. Вот наступил момент, когда солдат стало настолько мало, что продвигаться дальше не представлялось возможным. Механические твари продолжали напирать, как одержимые, а сектанты уходили всё глубже под землю, словно сеть крипт и пещер образовывала бесконечность.
Командир принял решение и взорвал все проходы, образовав пробку-завал из горных и скальных пород, буквально замуровав оставшихся в живых противников.
Вошло две роты, а вышло два отделения – таков был ужас, которые теплится до сих пор в глубинах острова, словно это катакомбы или крипты, ведущие прямо в ад, напрямую к дьявольскому престолу.
Когда Данте пришёл сюда, то он заметил, что Сарагон пристроил пещеры к общей системе замка. Все механические монстры вместе с кульбитами были уничтожены и сожжены, а их останки сбросили в глубокое синее море или развеяли прах на ветру, не оставив даже музейного образца.
Сам Валерон, в бытность свою ещё Консулом, спускался в адские пещеры, о которых, в книге «Крипты нового времени, том III», писал Сарагон. Там он встретил не сеть обрывистых, мрачных и колющихся сталактитами и сталагмитами пещер, а прекрасно отделанные, отёсанные и порой даже обложенные камнем коридорчики и проходы, пускай они только одним своим видом наводили уныние, страх и ужас. Но это не обычные коридоры и проходы, пустые и удручающие своим видом. Вся сеть подземных тоннелей усеяна комнатами и целыми залами, в которых с лёгкостью может поместиться скандинавское пиршество.
Там же Данте встретил и место того самого завала. Сарагон его переделал. Теперь это не просто завал, образованный взрывами. На его месте стоит огромная и массивная дверь, отлитая из толстого чугуна, впаянная в металлическую стену. Диаметр двери измерялся метром, а стену не пробьёт и залп из гаубицы в упор. Проще было разрушить всё вокруг, нежели эту преграду. Но всё же, приложив ухо Магистр почувствовал, как что-то скребётся изнутри, словно прорывается, но ему это не удаётся. Как будто острые клинки точат металлическую дверь.
Множество лет прошло с тех пор, как нечисть практически выдавили из этих скверных мест, но до сих пор только самые смелые и отважные посмеют спуститься на самые нижние уровни, проникнув туда, куда даже свет солнца не проходит и дуновение ветра не пролезает…
Однако находились люди, которые отвергнув всякий страх, спускались в каменные коридоры «Мутного Ока». Один из таких людей сейчас шагал по ним, невзирая на то, что для этого нужен особый уровень доступа, который выдаётся не всем офицерам и далеко не каждому «полугражданскому» лицу.
Каждый шаг странного человека, чьи силуэты лишь тенью отбрасывались на стены и пол. Слабые, практически погасшие лампы не имели такой мощности, чтобы засветить всё, и проникший этим пользовался, постоянно уходя от того, чтобы чьё-нибудь бдительное око усмотрело движение в тени.
Мягкий шаг практически беззвучен. Подошва ступала настолько мягко и ласково, что от соприкосновения с каменным покрытием не исходило даже малейшего шороха, не говоря уже о шуме.
Кожаная обувь с мягкой подошвой слегка покрывала обтягивающие штаны. Плотная ткань, которой предали форму штанов, настолько прилегает к кожному покрову, что даже взаимодействие ткани и живой плоти не производит шарканья или реального шуршания.
Штаны, уходящие под кожаные полусапоги, сверху, со стороны торса прикрывались так же плотно прилегающим куском ткани, который обрёл форму кофты или свитера. Но вся суть заключалась в том, что даже ткань, обволакивающая торс не способна издать малейший шумок, который бы привлёк бдительную стражу.
А охранять есть что. Несмотря на то, что людей катастрофически не хватало, Данте смог выделить пять отделений по десять человек на защиту каменных и пустынных коридоров, вечно пребывающих во мраке. Но зачем?
Человек, отчётливо своими формами и высотой напоминавший мужчину, продолжал аккуратно красться через пропускные узлы, уходя всё дальше вглубь, спускаясь в самые недра.
От прикосновения об камень в разуме мужчины возникали образа того, как раньше здесь всё было. До того, как сюда пришёл «Чёрный Оракул» и всё кардинально поменялось.
В разуме парня стали проецироваться картинки прошлого. Воображение заиграло на полную катушку, и мысль стала являть картинки того, как меж каменных коридоров, от которых отлетела вся плитка, и сеть проходов обрела форму пещеры, ходят страшные и непонятные твари. У них блестящий металл переплетается с плотью, и они скрюченные и уродливые ходят средь нормальных людей, словно мёртвые злобные духи восстали из могил и расхаживают средь живых, подчиняясь только импульсным командам своих бессменных хозяев.
Спустившись сюда, мужчина стал корить себя за то, что посмел окунуться в омут размышлений и фантазии и уйти от концентрации.
Глаза, которых не было видно в темноте, стали бешено, но осознанно мотаться по пространству в попытках различить детали окружения. Вперёд вела только одна дорога и мужчина, сделав шаг, продолжил идти средь мрачных и полуживых коридоров, чья история навечно покоится в книгах Сарагона.
Человек дошёл до угла и моментально прильнул к нему своей спиной, не решив продвигаться далее. Голова аккуратно стала проникать за угол, движимая любопытством и очи, мрачнее ночи, смогли увидеть, каков путь дальше.
За углом несколько светильников на потолке работали в четверть мощности, исторгая слабый тусклый свет. Но и этого хватало, чтобы всё пространство отлично проглядывалось.
Глаза смогли ухватить лишь расплывчатую картинку, но опыт и мастерство мужчины достроили её до конца, создав полностью логически собранный образ того, что действительно может быть и ждать за углом.
Два чёрных нечётких силуэта, после мысленной доработке превратились в воинов ордена Лампады, держащих в руках тяжёлые плазменные винтовки. Один выстрел из такой винтовочки способен превратить группу людей в куски обугленного мяса, не говоря уже об одном.
Чёрный огромный объект, ставший фоном, превратился в металлическую стену и дверь, прилегающая к ней. И тут мысль осознала, вместе с мужчиной, что это уже конец всего пути.
И теперь только два пути для парня. Либо развернуться и идти прочь отсюда, либо же выйти к охранникам и явить себя. Свет, исходящий от лампы достаточен, чтобы проявить всяк тень, попытавшуюся незаметно проскользнуть мимо грозной стражи, охранявшей не проход, а кусок стены, способных только из-за одного подозрения расстрелять парня и отправить его в небытие. Что ж, выбор был очевиден и ясен.
Корпус мужчины подался вперёд, на свет. Тусклые и еле «дышавшие жизнью» световые лучи пали на чёрную одежду, резко с ней за контрастировав, тут же проявив вторженца.
Реакция охраны естественная и предсказуема
– Стоять на месте! – вскрикнул боец в униформе бойца ордена, вскинув винтовку. – Кто ты? Покажи пропуск!
Тёмно-синие глаза мужчины сурово бурили бойцов, готовившихся его обратить в куски пареного мяса. Шрамированое лицо спокойно, а грубые и слегка заострённые черты лица оставались спокойными, как никогда…
– Пропуск! – кричали солдаты. – Убьём же тебя!
Холодные и сухие губы человека разверзлись, исторгая такую боль и тяжесть, что стало не по себе даже бойцам:
– Господа, вы, наверное, знаете, кто я и зачем пришёл. Будьте милосердны, пропустите меня.
Слова солдата зазвучали более спокойно и сдержанно, а винтовка поспешила опуститься:
– Прошу простить нас, господин мастер-наставник. Мы вас сначала не признали, но где ваш пропуск?
– У меня его нет, – с особой тяжестью, словно они отлиты из свинца, вышли слова, произносимые мрачным тоном. – И никогда не было.
– Тогда у меня есть полномочия вас не пропускать и вызвать подкрепление, чтобы вас отсюда вывели и отдали в руки трибунала.
– Я думаю, ты помнишь, какой мы ад прошли во дворе и кто вас там спас от гибели? – попытался мужчина надавить на совесть бойцов. – Поймите, мне нужно туда пройти и… поговорить.
Два солдата переглянулись между собой и синхронно кивнули, всё же выдав слова одобрения.
– У вас будет несколько минут. После чего мы вас попросим тихо покинуть эти катакомбы. Всё это только из уважения к вам… и вашему состоянию.
Они позволили ему пройти. Нехотя, на несколько минут, но от осознания только этого факта душа мужчины преисполнилась отравляющим ликованием и парень наблюдал за тем, как солдат убрал бутафорную доску, напоминающей своей мастерской раскраской кусок стены и отпёр ключами тюремную дверь.
– Всего несколько минут. – Предупредил боец.
Мужчина вошёл в небольшую комнатку и бегло её оглядел, но не успел этого сделать, ибо звук и звучание букв было очень звонким и тут же приковало всё внимание парня:
– Андрагаст! Я думала, ты меня покинул.
– Ты знаешь, что я тебя никогда не покину. Ты моё проклятье, от которого теперь страдает моя душа.
– Не говори, пожалуйста, так.
После слов, выданных хриплым женским голосом, лампа на потолке зажглась, исторгнув от себя слабый свет, пролившийся на мрачную действительность. Комната вокруг представлена обычным каменным помещением, ибо всё, что вокруг – вытесано прямо из породы. Стенам, потолку и полу только придали нужную форму, хорошенько отшлифовав. Из мебели стояла только деревянная, практически развалившаяся кровать, а в углу своё место нашла железная ванна, в которой плескалась мутная жидкость. У кровати стояла пустая миска и опустошённая кружка, собранная из жести. Но больше всего внимание Карамазова привлекла только фигура человека, стоявшего практически возле него, едва ли не уткнувшись носом в шею мужчине.
Засаленные грязные волосы, кожа, от которой исходил гнетущий аромат пота и грязи. Грязная арестантская одежда в полоску покрыло исхудавшее тело девушки, отчего одеяния приобрели мешковатый вид. А в глазах, блиставших раньше счастьем и серебром, поселилась смертельная усталость и гнетущая тоска. Общий вид девушки вызывал удручённые мысли о её бытии и жалость.
Встретившись с образом и ликом девушки, в душе Карамазова словно пробежала вспышка эйфории, подобно тому, как алкоголик с жуткого похмелья, выпивает немного спирта и в один момент наступает облегчение. И тут мужчина понял истину – несмотря на то, что сделала Эмилия, он теперь навсегда будет опьянён любовью.
Они могли бы, смотреть друг на друга целую вечность, но время сугубо ограничено. Но вот Эмилия потянулась, чтобы приобнять мужчину, но тот подался назад и ушёл от худых рук девушки, выскользнув прежде, чем они смогли обхватить его.
– За что? – Хладно кинул парень. – За что ты меня предала. Это единственный вопрос, который я у тебя спрашиваю.
– Я тебя не предавала. – Оправдательно и с толикой обиды произнесла девушка. – Может я предала орден, Данте, своих собратьев, но не тебя. Я бы не смогла…
– А тогда во дворе? Ты меня чуть не убила. Это разве не предательство?
– Я не собиралась этого делать. Я поняла, что не смогла. Держа… меч… не смогла… никогда.
Слова девушки становились обрывисты и жутко дрожали, а в глазах заблестела влага и пролилась за веки, став течь по щекам горячей слезой, обжигающих сразу две души.
Карамазов понял, что неправ и не с того начал разговор. Он всё осознал, и былая озлобленность испарилась, словно её не было. Суть произошедшего стала яснее самого лазурного дня.
Крепкие и жилистые руки Андрагаста взяли девушку за плечи, а потом и приобняли. Мужчина прижал к своей груди отвратно выглядящую, но грязную Эмилию. Его сердце, как и душа, трепетались и бились с неистовой бешеной силой, которую нельзя было описать.
– Тогда что произошло? Почему всё так получилось? – Прижав к себе девушку, задал вопрос мужчина.
– Знаешь, – при успокоившись, мрачно и тяжело начала отвечать девушка, – мы готовы предать свою родину, веру и Бога ради тех, кого любим. Так же случилось и со мной. В одну ночь, несколько недель назад, ко мне в комнату заявился он.
– Кто?
– Ассасин Императора. Я не смогла дать отпор ему, но он пришёл не по мою душу. Он сказал, что мои родители и родные находятся под его прицелом и пообещал, что не тронет их, если я выполню для него одно задание.
– Предашь орден. – Закончил мысль Карамазов.
– Да, предам его. Он предупредил, что если я расскажу Данте, то его осведомители в ордене передадут это ему, убийце, и он исполнит все свои угрозы. Так всё и понеслось. Теперь ты понимаешь, что я не могла поступить иначе. У меня больная мать, и брат – инвалид. Не могла… их предать.
После слов, сказанных навзрыд, девушка упёрлась в грудь возлюбленного и разрыдалась горячими слезами. Её всхлипы ранили сильнее всего душу бывшего инквизитора. Теперь, когда он знал правду, или то, что преподносилось, как, правда, его душа размягчилась.
– Ничего, я придумаю, что-нибудь.
– Что ты сможешь придумать. На послезавтра назначен трибунал, где мне вынесут решение, а оно может быть только одно. – Произнесла девушка и выдала следующие слова ещё тяжелее. – У нас всех предателей казнят.
– Я поговорю с Данте. Он должен всё понять. Он поможет.
– Я надеюсь, мой милый. Поскорее бы всё закончилось. Мне тут страшно. Каждую минуту я слышу, как за стеной что-то слышно копошится. Отдалённо, но очень интенсивно. Знаешь, уж лучше умереть от пули, нежели от неизвестных существ. Мне страшно.
Карамазов прижал девушку к себе, пытаясь её хоть контактно успокоить, но слёзы так и продолжали течь из её глаз. Ожидаемо распахнулась и дверь, и послышался грозный голос: «Время кончилось». Никто не хотел расставаться, но спорить с охраной тоже был вариант не из лучших.
– Я вытащу тебя отсюда. Клянусь. – Пламенно проговорил Карамазов, выходя из камеры, а Эмилия ему в след прошептала лишь одно слово: «Люблю».
Андрагаст вышел из камеры и кинул взгляд на холодный чугун. На двери было написано – afarletan wens bata ganisan – оставь надежду, входящий сюда. Внезапно от созерцания его оторвал голос стража:
– Через несколько минут собирается «Неотложный Совет». Если хотите спасти вашу возлюбленную, то советую бежать туда.
Андрагаст не стал спрашивать зачем. Он просто последовал совету, и только звуки соприкосновения подошвы и о камень можно было различить, а его силуэт перестал быть различаем в стремительном беге.
Глава двадцать седьмая. Цена мятежа
Спустя десять минут. Зал собраний Совещаний. Дворец Сарагона Мальтийского.
– О нет, уважаемый Магистр, на такой риск мы пойти не сможем. Это, фактически, объявление войны. Наш превеликолепнейший Султан, да будет благословенно его имя, не пойдёт на это. Позиции Автократорства и Архиканцлера слишком сильны в Константинополе, что бы предпринимали какие-нибудь жёсткие действия.
Данте тяжело выдохнул, смотря на слегка смуглого человека, облачённого в привычный турецкий придворный костюм, вещающий из тех далёких эпох средневековья, когда османы держали Европу в страхе. Магистр ордена «Лампады» готов уже бросить дело переговоров, но странная внутренняя упёртость заставляла не отступать.
Эти переговоры шли уже минут десять, но никак не могли привести к какому-нибудь результату. Данте начал свою речь с того, зачем собрал всех, кто сюда пришёл и входил в «неотложный совет».
Магистр холодно осмотрел всех стоявших вокруг большого белоснежного мраморного стола, вырезанного в виде круга, у которого стояли такие же стулья, выбитые из кусков мрамора. В каждом он намеривался увидеть поддержку собственных слов и идей, в споре с Эфенди, но остальные решились держаться в стороне и слушать аргументы сторон.
Яго, Дюпон и Калья стояли и смотрели, как в словестной дуэли сошлись Данте и слуга Султана, оценивая и взвешивая силы и убедительность сторон, решая в уме, кого, в конце концов, поддержать.
– Этот риск абсолютно оправдан. Без вашей поддержки мы не сможем надеяться на победу в этой партии. Война уже началась, если вы не заметили. И вы уже в ней поучаствовали, когда крошили солдат Империи.
Речь и тембр голоса Валерона всё так же сохраняли своё ледяное спокойствие и полную механическую безжизненность, на которые Эфенди отвечал со своей пламенностью, достойной любого турка.
– Что ж, это не наша война. В ней стороны определены строго – это орден Лампады и Автократорство Рейх с Аравийскими Эмиратами. Мы вам помогаем лишь потому, что так решил великий Султан, да будет имя его благословенно, но мы не сможем участвовать в войне на два фронта. Я вам говорю: не стоит злоупотреблять расположением и добротой его.
– Я вас не прошу воевать с кем-либо. Нам понадобятся лишь ваши войны, чтобы реализовать один план. Если всё получится, то Султанат сможет получить преференции, а мы, наконец-то, вернёмся в легальное положение.
– Участвовать в вашем плане и есть, по сути, объявление войны. Одно дело поучаствовать в битве за остров, но совсем другое – то, что замыслили вы. Ваш план, уважаемый Магистр, это переход от глубокой обороны, к стремительному и ожесточённому нападению, как вы бы не пытались это скрыть.
Парируя речи, друг друга два лидера не сходили на грубости, придерживаясь вежливых и культурных речевых оборотов, что делало их речь сильно похожей, но всё же ледяной механический тембр голоса Валерона резко контрастировал с более эмоционально заряженной речью турка, украшенной рвением.
– Вы, наверное, меня не поняли, – Магистр «Лампады» сложил руки на груди, – удача в свершении последнего пункта плана сулит нам победу автоматически. Архиканцлер ничего не сможет нам сделать, и мы защищены, станем от его нападок. А удачу нам обеспечит ваша и помощь Султана. – Примолк Магистр и тут же заметил на себе такой неодобрительный взгляд турка, что едва ли душевный лёд Магистра не треснул, отчего Данте договорил. – И да будет имя его благословенно.
– Что ж, – заговорил брюнет-мужчина, с суровыми чертами лица, с короткой стрижкой, атлетического телосложения и подзагоревшей кожей, облачённый в толстый серый кожаный жилет, бесцветные штаны из кожи и берцы с высоким голенищем, – план действительно рисковый, но и преимуществ он несёт много. Во всяком случае, халявы тут нет. Если захотим выиграть в этой игре, то нам нужно хорошенько поработать, иначе все отправимся гнить на мануфактории или куда по хуже.
– Уважаемый Яго, – в разговор вмешалась прекрасная девушка, со слегка размашистыми чертами лица, одетая в тёплую женскую одежду, и с волосом, цвета яркой меди, – вас не смутило, что в этом плане я… как какой-то инструмент.
– Это необходимость. Нужда, – голосом пропитанного капитана ответил Яго.
Слова девушки зазвучали с нотками должного возмущения, голубые очи налились негодованием, а черты лица свело от недовольства:
– Меня это совершенно не устраивает. Я не механизм и тем более не инструмент. Мне не нравится, что меня будут использовать, как какой-то инструмент, у которого нет и права на то, чтобы просто дать согласие.
– Послушайте, что вам говорит эта девушка! – воскликнул Эфенди, разведя руками. – Вы так же собрались использовать нас и наши ресурсы, как свои инструменты для достижения целей, в которых интерес имеете только вы! Это совершенно недопустимо для нас.
– Да поймите же вы наконец-то, – в тембре Магистра не проскочило даже гнева или настырности. – Если не развить контратаку сейчас, то нас всех сомнут через неделю или две недели. Нам нужно нанести удары упреждения, чтобы иметь свои козыри в рукаве, прежде чем я начну игру с Рафаэлем.
– Постой, – яро пыша недовольством начал Эфенди, – тебе вообще вам Архиканцлер передал письмо о то том, что хочет заключить мир. Зачем вообще что-то делать, если ваш лидер готов признать ошибки?
– Вся соль в том, что Рафаэлю нельзя доверять. К нему доверия, как к цыганке на базаре. – Поддержал брата Яго и, осмотрев зал изумрудными глазами, продолжил. – Сейчас мы спорим о той выгоде, которую получат ордена при победе над «архиподонком». – Исказив голос в сарказме и желании поддеть, Яго сказал. – Я так понимаю, глава «Чёрных Серафимов» не доволен той ценой, которую ему предлагают. Скажите честно, чего вы хотите…. Смелее! Не стесняйтесь, просите для своего Султана, будь его имя благословенно, всё, что угодно. Как говорится, ваша заявка будет принята к рассмотрению.
– Яго, я смотрю, ты слишком много времени провёл в ямах Тилиас-Ханджиба, что снисходишь до такой грубости к служащему нашему Повелителю и его благословенной чете? – Голос Эфенди изобиловал скрытым и удерживаемым гневом, а его взгляд так и изливался огнём. – Но в твоих словах есть зерно истины.
– Вся суть вашей помощи упирается в то, чтобы мы вам дали больше преференций или денег. Вот она, «милость воли Султана», да будет его имя почитаемо.
Данте попытался иронизировать, но его хладная речь не позволила ему это сделать и его слова прозвучали неотличимо… и несколько глупо.
– А я что, вещь, с которой можно не считаться!? – гневно и недовольно заявила о себе Калья. – Я живой человек со своим мышлением и воззрением! Я против того, чтобы меня использовали, как инструмент. Я знаю, что это породит. – Тембр речи девушки стал более спокойным. – Вы приведёте за собой только смерти невинных людей, но для вас это «необходимые потери». Магистр, у вас нет сердца или оно каменное, иного объяснения у меня нет, ибо ваш план повлечёт за собой смерть тех, кто вам доверится.
– Госпожа Калья…
– Да это так, – бестактно перебила девушка Валерона. – Из-за вас уже умерло несколько тысяч человек, а я сидела в катакомбах и бессильно наблюдала за этим. – Речь всё сильнее наполнялась печалью и упрёком. – Для вас жизни остальных, как расходный материал. Вы не видите ценности существования обычных граждан, хотя они так же дышат, так же думают, пьют, едят и делают то, на что вы не способны – они имеют чувства. Если вы бесчувственный кусок льда, то это не значит, что остальные станут такие же.
Слова Кальи, брошенные в сердцах, всех удивили и бросили в обескураживание их услышавших. Эфенди демонстративно прокашлялся и поправил свой размашистый алый пояс на золотистом костюме и опёрся руками на стол. Яго слабо, практически незаметно усмехнулся и покачал головой, показательно прицокивая.
– Магистр, я не хотела этого сказать, – осознав ошибку заизвенялась девушка. – Простите меня, пожалуйста. Я всего лишь…
– Я знаю, что вы хотели сказать, и вы это произнесли, – оборвал реплику дамы Данте голосом, в котором отчётливо прослеживались крапины печали и едва ли острого горя, так и рвущегося на волю через лёд, отчего Эфенди и Яго переглянулись. – Я понимаю ваши слова, и поверьте, я слышу их не в первый раз. Пускай вы и правы. Мне много раз говорили, что у меня вместо сердца холодного камня кусок. Я неисчислимое количество раз слышал о себе, что у меня нет души. Пускай все они будут правы насчёт моего сердца и души, но я никогда не позволю себе поставить жизнь человека на кон смерти, если в этом нет необходимости. Да, я не спорю, гражданские и иные люди – есть инструменты для достижения моих целей. Но я не дам без нужды повредиться инструменту. И в моём плане, вы должны были заметить, нет ничего такого, что могло бы угрожать жизням тех, за кого вы так беспокоитесь.
– Брат, тут девушка говорила, что её коробит от того, что её будешь использовать как контрацептив. Используешь в своих корыстных целях и выбросишь.
– Яго, ты помнишь, что я не люблю этого дешёвого юмора, но ты правильно напомнил. – И обратив, зелёные, как древние поля и луга Швейцарии, глаза в сторону девушки, Данте, привычно жестикулируя руками, обратился. – Калья, вы не инструмент, но вам суждено отыграть роль той, кто станет лицом нового времени.
– Я смогу обойтись и без такой чести.
– Народ и страна во власти шизофреника, разве вы позволите тем гражданам, которых вы так любите, оставаться под гнётом безумного террора. Знаете, кто хуже самого жестокого тирана? Тот тиран, у которого и мозги поплыли.
– Спасибо, Яго. – Отвесил безжизненную благодарность Данте. – Калья, поймите, что нам нужна ваша помощь. Мы хотим восстановить то, что было построено вашим мужем. Ни я, ни кто-либо другой не захочет, чтобы его наследие кануло во тьму, а народ считал его безумцем, которого из него до сих пор строят.
– Да, вы же не хотите такой участи для уважаемого Казимира? – Вновь поддержал брат брата. – И народ вы не должны оставлять во тьме неведения. Так что вы обязаны исполнить святой долг и возвратить светлое имя мужа.
– Госпожа Калья, – зазвучал голос, переполненный льдом, – если вы поняли мой план, то должны понять, что там не один гражданский или те, за кого вы так радеете, не должен пострадать.
В зале советов повисла пелена непроницаемой тишины. Можно услышать только, как дышат некоторые люди. Все устремили свои взгляды на девушку в пальто, джинсах и сапогах, ожидая от неё ответа.
В душе Калье бушевал шторм противоречий и споров с собой, в котором ей прямо сейчас нужно разобраться.
С одной сторона она слишком много поучаствовала в кампаниях Магистра. Сначала её нашли и вытащили на свет, а потом только ради неё умирали тысячи человек и остров едва ли разлетелся в прах. Для неподготовленной дамы выносить всё это слишком тяжко и окунаться в ещё больший омут воин и интриг она явно не хотела.
Но с иной стороны только от неё и её решения зависит, восстановится ли добрая память Казимира, возлюбленного покойного мужа. Сердце вдовы неистово желало этого и начинало плакать при виде того, как его память попирается и всё, что с ним связно готово кануть во тьму забытья. Она с душой, объятой огнём, всеми фибрами хотела, дабы Рафаэль поплатился за то, что он сделал с личностью Казимира.
