Степан Афанасьев
Красное здание
Предисловие.
Две чашки кофе стояли на столе внутри старого вагона. Поезд, идущий в Адлер, шёл согласно расписанию и должен был прибыть к месту назначения, через четыре часа. Кофе в поездах обычно никто не берёт, вообще это даже удивительно, взять дорожный подстаканник без чая. Но удивительно было и то, что кофе был заварен, как полагается из соответствующих зёрен, крепко пах и пили его совсем не из подстаканников, а из самых настоящих кружек. Самих подстаканников, какие выдают в поездах, и вовсе не было. Значило это только одно, что его заварили сами пассажиры. А пассажиров в купе было двое, первый пил из своей чашки не спеша и определённо со вкусом. Второй же пассажир, судя по всему, кофе не любил или никогда до этого не пробовал, потому что к своему стакану совсем не притрагивался. Попутчик, заметив это, заговорил, бодрым и басистым голосом:
– Простите за мою настойчивость, но вы вообще когда-нибудь пробовали кофе до этого?
– Никогда в жизни.
– Тогда это действительно моя оплошность, что я так категоричен, ведь всем известно, что начинать пить чёрный кофе без подготовки – верх безрассудства. Не встречал людей, кому «чёрный» мог бы показаться вкусным сразу после первой пробы, – отозвался первый гражданин, одетый в клетчатое (отдалённо действительно напоминающий известного книжного персонажа).
– Думаю всё дело в том, что я просто не люблю кислые напитки, – сказал его молодой собеседник, лет так двадцати на вид, среднего роста с гладковыбритым лицом, короткой причёской и в свободной серой одежде.
– Признаться, – отозвался клетчатый, который почему-то говорил какими-то очень литературным языком, непривычным для современного человека.
Делал он это осознано, в силу причин, связанных с его профессиональной деятельностью, скажем так, работа обязывала изображать сумасшедшего. А трудно представить кого-то более сумасшедшего, чем человека, разговаривающего на чистом литературном языке. Такие граждане сразу вызывают недоверие, но не в плохом смысле, возможно, здесь более уместно понятие «настороженность». Сегодня он говорит как Пушкин, а завтра думает, что он Пушкин. Одним словом, клетчатый гражданин всем своим видом и манерами напоминал потенциального пациента для дома умалишённых.
Так вот, этот самый пациент, или же клетчатый внимательно изучил содержимое своей чашки и стал наслаждаться приятным ароматом от кофе, создающим какую-то особую атмосферу, складывающуюся в купе поезда. Пациент, судя по всему, оказался атмосферой доволен, потому что-что вошел в некоторое состояние экстаза.
За то время, что он наслаждался напитком, у его собеседника появилась возможность внимательно рассмотреть его – он был одет в клетчатое (вероятно, костюм) и монокль, был человеком высокого роста, очень худым и носившим тонкие усики.
Молодой пассажир в сером, который сам был немного странным, но его странности были вызваны причинами более приземлёнными – чередой неудач в личной жизни, на фоне которых у него немного расшатались нервы, хотя он и старался крепиться. Так вот этот самый молодой гражданин поинтересовался у своего попутчика:
– А вы, собственно, какими судьбами в Сочи?
Вопрос мог бы показаться глупым или неуместным, если не знать маленькую деталь. Время года было апрельское, когда снег на спортивном курорте в горах вблизи Сочи, на Розе хутор уже не горнолыжный. Одинокие спортсмены уже закрывают сезон, а вода в море ещё прохладная, и пловцы пока сидят по своим квартирам. Делать в Сочи в это время года нечего, если только не ходить по набережной под прибрежным ветром с целью словить простуду и другие болезни. Любитель кофе в клетчатом секрета из целей своего визита не делал и ответил без раздумий:
– Я по самым рабочим, – бодро отозвался он, продолжая пить кофе.
– Вы ученый? Просто так похожи по манерам и вообще.
– Может и учёный, –поразмыслив, согласился клетчатый, – но лучше это не разглашать посторонним, если вы понимаете, о чём я.
– Так вы секретный?! – воскликнул серый пассажир, сам не понимая, откуда в нём взялась такая прямолинейность.
– Секретный-секретный, – согласился клетчатый, – а вы сами-то, гражданин, по каким таким делам в Сочи?
– Признаться, по самым глупым, – честно ответил серый, – думал о работе, а потом решил бросить всё, и в Кисловодск.
– Но вы бросили всё и махнули в Адлер? – уточнил клетчатый.
– Именно так.
– Пожалуй, – призадумался клетчатый и поставил кофе на стол, – и какие же у вас планы?
– Пока не знаю, – честно ответил гражданин в сером, – но говорят, здесь, в Сочи можно много чем себя занять. В конце концов, здесь есть и море, и казино, и лыжи.
– Не скажите. В это время года здесь занять себя мало чем получится. Но вам, мне кажется, развлечение и не нужно, нет. Дайте угадаю, вам хочется начать всё с самого начала, скажем так, с чистого листа?
– Да, возможно, – задумался серый гражданин.
– А если я предложу вам одну интереснейшую работёнку, чтобы ваша задумка гарантированно удалась? Наука же, как я понимаю, вас несколько интересует? – игриво спросил клетчатый.
– Интересует, конечно, я ей и занимаюсь. Но я, правда, гуманитарий… историк.
– Бросьте, – добродушно отмахнулся клетчатый, – это сущая ерунда, кто вы по образованию. Я Громов Андрей Платонович, – представился клетчатый, – директор закрытого научного предприятия.
– Динозавров Дин Динович, – представился гражданин в сером костюме, не пьющий кофе, – это псевдоним, в силу личных причин пока не могу назвать настоящего имени, мне, как вы верно заметили, нужно на некоторое время исчезнуть, начать с чистого листа.
– Приятно, по правде, скажу с псевдонимом в наших местах даже лучше, моя работа научила многим вещам не удивляться и в чужие дела до поры до времени не влезать, – добродушно кивнул Андрей Платонович и снова принялся за кофе, – собственно к делу. У нас на предприятии хранится много всего засекреченного, и оно может вас, как историка, заинтересовать. Нам же, в свою очередь, нужен специалист по культуре, скажем так, профессионал готовый и способный помочь в поисках одной особо ценной картины. Кстати, и премия нашедшему по закону положена, мы выплатим.
– Картина – это определённо интересно, а премия она тем более штука заманчивая.
– Любите деньги? Что же, оно понятно, сам был таким же, – усмехнулся Громов и ответил, – сумма в полмиллиарда долларов вам о чём-нибудь говорит? Свою законную четверть сосчитайте сами.
– Но, простите, что же это за картина столько стоит?
– Это конфиденциально. Все инструкции получите на месте при выполнении задания. Но сразу скажу, что предлагаемая вам работа не из лёгких, как может показаться. Древние тайны хранят немало опасностей.
– Опасностей?! Звучит, конечно, интригующе, но так сразу, – замешкался Динозавров.
– А вы и не спешите с ответом, нам ещё долго ехать, вы и подумайте до вечера.
– До вечера, так до вечера. А где он хоть находится, этот ваш остров?
– Скажу так. Остров N засекречен, здесь всё просто, но широта тёплая, умеренная. Там ведётся добыча угля, так что, если угодно, можете называть его «Угольный остров». Кому-то эти буквы «N» не нравятся и им лучше с названием. Кстати, про опасности, из-за угледобычи там много тумана, от шахт, сами понимаете, а это затрудняет поиски.
– Скорее много дыма тогда уж.
– Имеется, но в допустимых пределах. Зато какие возможности, – искушал клетчатый.
– Знаете, Андрей Платонович, а я согласен.
– Блестяще. Я в вас и не сомневался. Тогда не будем терять ни минуты, а немедленно отправимся в порт, – Громов взглянул на часы и сообщил, – пока без задержек идём, по расписанию.
– В порт? Получается, что этот остров, что, где-то здесь рядом, в прибрежном море?
– Что вы. Нет-нет-нет. Всё намного интереснее. Угольный остров слишком большой для наших вод, его бы сразу рассекретили. Так что он намного дальше.
– Тогда почему бы нам не полететь самолётом?
– Ввиду отсутствия посадочной полосы, – пояснил Андрей Платонович Громов и выглянул в окно.
За окном солнце клонилось к закату и не спеша садилось в синих морских водах, а поезд стучал по рельсам. Рельсы же шли вдоль холмистого морского побережья и медленно исчезали за крутой скалой. В купе скорого поезда, идущего без остановок, исчезли два гражданина один молодой в сером, а второй худой в клетчатом и с тонкими усиками. Как и почему они исчезли проводники будут гадать ещё долго. Однако факт их появления в другом месте, был точно зафиксирован в промежутке между десятью часами и половиной одиннадцатого, ровно тогда, когда поезд сделал вынужденную остановку в приморском туннеле на две, кажется, минуты. Что происходило дальше в поезде с гражданами не известно. Известно только, что два гражданина с похожими приметами появились в порту Туапсе в районе часов одиннадцати и отбыли в сторону Атлантики.
Через суток трое, а может, и порядочно дольше, когда корабль вышел из порта, Динозавров и его спутник Громов оказались на берегу острова в Атлантическом море. Впереди были видны синие горы, на которых стояло одинокое красное здание, которое вызывающе бросалось в глаза. Динозавров почему-то сразу решил, что оно играет какую-то важную роль на острове. Что-то об этом, кажется, писали ещё Братья Стругацкие. В городе, где никогда ничего не происходило, где все знали всех и каждого, появился дом, который жил свой обособленный от регламента сверху жизнью, но ко всему прочему безобразию ещё и самостоятельно ходивший по городу, а люди, которые с ним встречались либо сходили сума, либо бесследно исчезали. Свидетели не могли даже по нормальному описать, что это был за красное здание. Одни говорили, что кирпичный дом не превышал трёх этажей, другие заверяли, что здание было панельное и гораздо выше. Кто-то вообще не обращал внимания на высоту, а указывал на очерченные мелом зловещие окна, в которых никогда не горел свет. Да и согласно показаниям, здание внутри было абсолютно пустое и никогда не появлялось при свете солнца. Конечно, соответствующие органы могли списать всё это на нелепые слухи: здание сами ходить не умеют. Но смущал один факт, люди пропадали на самом деле, а вот куда именно никто не понимал. Одним словом, была с этим красным зданием какая-то тайна, которую надо было разгадать, чтобы как минимум найти пропавших граждан, а заодно и одну очень дорогую картину за авторством Рембрандта, почему-то пропавшую вместе с названием и другими соответствующими культурной ценности характеристиками. Происходила какая-то мистика, и Динозаврову надо было разобраться.
Здание, по всей видимости, не считало, что с этим надо разбираться, и исчезло, причём исчезло бесследно, потому что так нигде и не появилось. Не появилось оно и через час, и даже через сутки. Оно растворилось в горах на долгие годы, такие долгие, что казалось, и сам Динозавров уже напрочь забыл об этом доме, собственно, и здание, наверное, о нём тоже забыло. Однако прошло время, и они снова друг о друге вспомнили, и, кажется, уже сильно постаревший Динозавров наконец-таки смог разгадать тайну красного здания, наверное, поэтому оно так неожиданно и появилось. А было это при следующих обстоятельствах.
Глава 1. Секрет Пикассо.
Прошло много лет, и красное здание снова появилось, когда его уже совсем забыли, хотя и искали долго и упорно. Кто-то искал его из интереса, а кто-то из-за каких-то своих личных соображений. Но конкретно наша история началась еще до того, как успел выпасть снег, и до того, как он успел растаять, но после того как красный дом появился в горах из ниоткуда. На острове, некогда называвшемся Угольном, исчезли все рабочие, исчез весь уголь и пропал клетчатый Громов. Исчезли все прежние лица кроме Динозаврова Дин Диновича, да и его самого тоже трудно было назвать прежнем. Он постарел и изменился внешне, как это бывает с течением времени. Корабли, ходившие в угольный порт раз в две недели, просто перестали ходить, и такой порядок сложился и устоялся. Город, в котором добывали уголь, зарос лесом, а девять граждан разного возраста, приписанных по документам к острову, пропали в силу разных обстоятельств. Пропали они, разумеется, только по документам, а на самом деле спокойно и весело жили на своём острове, которой цивилизация покинула. Причины этих обстоятельств, в силу которых они остались здесь жить, нам неизвестны, во всяком случае пока.
Известно лишь то, что на острове был хороший каменный дом, а в доме стоял стол, за которым пили чай два гражданина. Первый гражданин – смешной старичок, сидевший в кресле-качалке, закутанный в плед, и был уже нам известен. Второй гражданин – грустный мальчик, который сидел за столом и ни во что укутан не был. Старичок в кресле был очень забавный, причём во всём: он жил в забавном доме, носил забавную одежду и имел забавные привычки. Звали старичка и зовут сейчас – Динозавров Дин Динович, а его собеседника, а эти двое определённо были собеседниками, звали Васей.
Вася и Дин Динович находились в особняке Динозаврова, пили чай и всячески отлынивали от работы. Вася отлынивал от рисунка, живописи и прочего, потому что он был художником, а Динозавров отлынивал от уборки дома. Хотя причин отлынивать у них уже давно не было, они продолжали это делать. Чайник был пустой, как и сами чашки, а беседа исчерпала все темы для разговоров и подошла к затянувшейся паузе. Царила тоска, которая сама по себе тоже могла быть темой для обсуждения.
– Как же скучно, – сказал Вася.
– Сейчас или вообще? – спросил Динозавров.
– И сейчас, и вообще, – сказал Вася, печальным голосом.
– Скука – это замечательно, – радостно сообщил Динозавров Дин Динович, – сколько всего удивительного можно придумать от скуки.
– А мне что-то ничего не хочется придумывать.
– Признаться, знавал я одного именитого художника, который вот так же, как ты ничего не хотел придумывать, но потом такие шедевры творил, что до сих пор все восхищаются. Но, правда, был у него один хитрый метод борьбы с печалью…
– Хорошо ему, у него был метод, а у меня даже его нет!
Динозавров воздержался от ответов, но всем своим видом показал, что он что-то задумал. Что в действительности так и было. Он встал из своего кресла и направился к окну напротив кухонного стола. Шторы при окне до этого были плотно закрыты, чтобы солнечный свет не осветлял обои, но Динозавров на короткое время раздвинул их и предложил Васе, который внимательно следил за его перемещением по комнате, выглянуть наружу.
За окном было зелёное поле, лес и серые горы, на которых висел кирпичный дом красного цвета, на этот дом и указал Динозавров. Вася хорошо разглядел его, здание было слишком выразительным и контрастным на фоне одноцветной скалы. Такие образы сразу врезаются в память, особенного начинающего живописца, а с этим домом можно было бы придумать интересный пейзаж, и совсем не скучный. Но пока Вася мысленно рассуждал о своём этюде, здание неожиданно исчезло, прямо совсем, без следов красной краски или чего-то такого, оставив абсолютную пустоту на месте, где ещё пару секунд назад находилось. Тогда Динозавров рассудительно заметил:
– Вот тебе и нескучная задачка, по памяти изобразить красный дом, пропавший по полудню прямо у нас под носом.
– Да разве это так сложно? – удивился Вася.
– Мой старинный друг Пабло Пикассо, часто навещавший меня прежде, не раз пытался изобразить на бумаге портрет этого самого красного здания. Видимо, он так часто обводил квадраты нашего дома, что случайно и придумал кубизм в живописи. Так вот, он бы с тобой не согласился.
– Тот самый Пикассо? Художник с девочкой на шаре? Вы его знали?
– О! Я дружил с немалым количеством знаменитостей, творцами первой величины, и все они страдали по нашему красному дому.
– Да разве это так трудно для таких мэтров – изобразить такое простое здание?
– Помнится, что Пикассо говорил, что, только когда начинающий художник разгадает секрет красного дома, вот только тогда он научится рисовать! Думаю, он правда имел в виду дом в переносном смысле, секрет о том, как отобразить красное здание на бумаге, но тем не менее. Кстати, говорили так выдающиеся личности, бывавшие здесь, не только про искусство, но и про науку и даже бизнес.
– Что же это за секрет Пикассо такой?
– Не думаю, что смогу ответь на этот вопрос, в конце концов, я и сам не знаю. Ко всему прочему я совсем не художник, – отозвался Динозавров.
– А разве так важно быть художником, чтобы знать разгадку? Вы же сами сказал, что это общий секрет всех успешных людей разных профессий.
– А что ты имеешь в виду, говоря про важность – необходимость, полезность, а может, это значит просторечное слово в значении чего-то хорошего? – поинтересовался Динозавров.
– Не знаю… – растерянно отозвался Вася.
– Вот видишь, ты торопишься что-то делать, а даже не знаешь, что именно. В таком случае распутывайся скорее, – попросил Динозавров, – между прочим, по слухам, внутри этого красного дома спрятана особенно ценная для всего мира живописи картина, стоящая баснословных денег, но по легенде найти её сможет только тот, кто разгадает загадку красного сфинкса. Над ней кажется, и трудился Пикассо. Ну и этот счастливчик либо разбогатеет, либо станет известным художником. Здесь кому как повезёт, хотя может это просто сказки. А теперь прошу, не отвлекай меня от дел более важных, скажем послеобеденного сна.
Вася медленно сознавал смысл сказанных Дин Диновичем словом, переводя взгляд сначала на синие горы, потом на раскачивающегося в кресле Динозаврова и, наконец, ушёл в самого себя и глубоко задумался. Он задумался о том, что можно было бы сочинить за рисунок с этим красным зданием, как ему и посоветовали, но ничего дельного не лезло в голову. Думал он над этим вопросом долго, за еще парой, тройкой чашечек чая, пока незаметно для него самого не закончился этот день.
Утром выяснилось, что он так ничего и не сочинил. Писать пейзаж сразу и быстро – невероятная авантюра. Если люди могут часами выбирать платье, в надежде, что, когда они в пятый раз зайдут в обувную лавку, цена наконец-то изменится, а она не меняется, что уже говорить о таком серьезном деле, как картина. Весь следующий день, а может, даже и больше Вася ходил и думал, чтобы такое придумать с красками, фоном и рамой. Такое у художников бывает, замечтаются о своём и уходят в мир фантазии, пока не случится что-то возвращающее в реальность. Выражаясь ещё более фигурально – это такой толчок или удар судьбы. На примере Васи – это был кустарник, довольно колючий и жёсткий. Вася прогуливался перед своим домом и не заметил, как сошел с тропинки, пока думал о своём. Так, он попал в заросли – это событие привело его в чувства, правда, теперь он задумался о кустарнике.
Действительно, вы когда-нибудь задумывались, как цветёт сирень? На запах-то оно понятно, а на глаз? Художники постоянно чувствуют свои работы именно на глаз. Взять ту же сирень – крепкий аромат, как у лилии, тысяча цветов, как у тысячелистника, а есть такие места, где самих кустов сирени тысячи и тысячи – это розовые горы. Получается уже пейзаж, полноценный и в фиолетовых красках. Остаётся только запечатлеть этот образ на бумаге. Что именно? Возьмём небо цвета раннего рассвета, переливающиеся золотыми лучами солнца, серый камень (вообще-то, это гора), высоко рассекающий небо. Пусть растут ели и ниже по уровню картины будет подлесок, а прямо по центру – ветка сирени. Получалось славно. Внимание зрителя сконцентрировано на чём нужно – кустарнике. Одна беда, что сирень ничем не отличалась от фона, или фон от сирени, вообще и ель была какой-то розовой, а так дела не делаются. Вася озадачил себя этой проблемой и отложил кисти с красками в сторону.
Он сидел на покрывале из солнечного света в соломенной шляпе, измазанных краской джинсах и рубашке черного, а кое-где и разноцветного оттенка. Как и подобает голодному художнику, Вася был худой и бледный. При этом в отличие от человека, работающего руками, а художник, так или иначе, ими работает, у Васи была очень нежная кожа рук. Его друг Лавр, лежащий на траве рядом, был, наоборот, совсем не бледным, а с более насыщенной и грубой кожей. Оба мальчика молчали, и каждый думал о чём-то своём, Вася уже давно отложил кисти и смотрел в горы, соображая, что делать с розовой ёлкой. Лавр, кажется, читавший книгу задумался над чем-то очень серьезным и уже сам терял ход своего рассуждения. Его очень заинтересовал сюжет рассказа, но они так давно лежали на траве, что пришло время обедать. Что же касается проблемы голода, то её решила дама почётного, но пока ещё не пожилого возраста, по фамилии Морозова. Она, как и подобает любой бабушке, заботливо приготовила второе и первое и громко воскликнула:
– Обед стынет.
Морозова вышла на их поляну и убедилась, что мальчики поняли, о чём она говорит. Лавр сразу захлопнул книгу и встал на ноги, Вася продолжал думать о своём. Морозова встала над его тонкой душевной конструкцией и дала свою решительную оценку его деятельности, – Дурака валяешь? Ёлки розовые рисуешь? Ну-ну, лучше бы мне помог на огороде, чем так краску переводить.
– Чего дельного в вашем огороде?! Это тоже пустая трата времени, – брезгливо отозвался Лавр.
– Лавр, тебе пора бы уже повзрослеть, как и тебе, Вася, и не говорить глупостей. Не маленькие уже, а всё никак вашу лень и инфантильность перерасти не можете и заняться серьезным делом, например огородом, – строго ответила Морозова.
– А картины – это серьёзно? – спросил Вася, обеспокоенно.
– Что серьезного в розовой ели? Взрослый, в отличие от ребёнка, обязан трудиться, а вы, уже прошу заметить, не дети, – сказала Морозова своим строгим тоном.
– А что делать, если нет вдохновения, как тогда трудится? – спросил Вася.
– Это и есть следствие вашей лени. Труд не терпит ожидания, он требует действия. Вдохновение рождается в процессе работы.
– Но я не могу просто рисовать, не понимая, что я рисую, мне скучно, мне нужна идея, смысл, понимаете? Иначе это уже не искусство, а какая-то ерунда, – воскликнул Вася.
– Если ты не будешь ничего делать, то смысл и не появится, – сказала Морозова и обратилась к Лавру. – А тебе какого смысла не хватает?
– Жизни, – сказал Лавр, – зачем что-то делать, если я даже не знаю чего хочу?
– Трудится, ты хочешь трудиться! Я не предсказатель, но отчётливо вижу твою судьбу, и это работа, –сказала Морозова, проведя рукой полукруг в воздухе, изобразив в её представлении что-то мистическое.
Она больше ничего не сказала, только убедилась, что её слова дошли до адресатов, и ушла, оставив ребят, даже не напомнив об обеде. Ребята же слова хоть и услышали, но не восприняли серьёзно. Лавр равнодушно проводил Морозову взглядом до её дома, а Вася, стоило её скрыться, сразу заговорил о своём:
– Я постоянно думаю об этом красном здание, – пожаловался Вася.
– С ним какие-то трудности? – поинтересовался Лавр.
– Да сам видишь и слышишь, – намекая на критику Морозовой, сказал Вася, – не получается его нормального нарисовать. Какой-то скрытый смысл найти не могу, понять это здание, что ли, не получается.
– Да про смысл это она лихо сказала. Но ты не бери в голову – это она тебе от зависти, – подбодрил Лавр.
– Чему тут завидовать? Я бездарность! – сказал Вася.
– Не говори глупости, ты очень даже наоборот… А вообще, кто тебя надоумил это здание нарисовать, если ты говоришь, что не понимаешь его тайный смысл?
– Динозавров.
– Кто бы сомневался в таком оригинальном совете.
– Да причём здесь Динозавров, если гармонии нет, – опечаленно сказал Вася.
– А у тебя и гармонии нет? – спросил Лавр, возмущенно, – пойти, что ли, поговорить с этим советчиком?
– Да при чём тут советчики, если я бездарность?! Какой же из меня художник, если только срисовывать и умею! – воскликнул Вася.
– Что срисовывать?
– Хотя бы то здание или небо, нет никакой фантазии, разве это может быть шедевром?
Лавр задумался над его словами и посмотрел на небо. Оно было синее, почти безоблачное, как всегда и бывает летом, такое свободное, не то что зимой, когда оно словно замерзает и покрывается облаками. Было непонятно, как может небо замерзать. В общем, думалось почему-то не о картинах, а о льдах. Вот интересно, а те, кто живут в Нью-Йорке, они знают, замерзает ли пруд в Центральном парке, что у южного входа? Если он замерзает, то куда деваются утки? На Патриарших прудах тоже есть утки, и пруд замерзает, это точно, а кто и когда видел, что происходит с лебедями, которые там плавают? Кто-то говорил, что наблюдал, как человек на лодке по зиме ловит их. Врут, конечно, откуда взяться на Патриках лодке? Всё может быть, конечно – это же такие мелочи жизни: утки, лебеди, кусты и даже небо. Мы как-то привыкаем к ним и не замечаем. А художник он такие вещи видит по-другому.
Всё то время, что Лавр думал над этими вещами, он шёл в сторону одного примечательного дома, не красного, но всё равно славного. Шёл он в сторону скромного классического особняка в стиле позднего барокко, который было хорошо видно с холма, где он чуть ранее читал свою книгу. Примечательными в особняке были белые колоны, серая черепица, овальные окна, два или три каминных дымохода, серебряного цвета штукатурка, уложенная плиткой дорога, ведущая к самому входу, и статуя то ли Афродиты, то ли Афины с весами в руках. Эта скульптура была сделана по памяти с греческого оригинала в Риме самим хозяином этого дома.
Одним словом, сразу было видно, что дом подбирал знаток и человек со вкусом, взять хотя бы стол, который хозяин особняка вытащил на улицу, прямо под чугунный фонарь и пил чай из сломанного электрочайника. Аристократ и сейчас сидел там, за столом – такой пожилой старичок с длинной-длинной серебряной бородой. Он носил причудливый колпак бордового цвета, балахон до самого пола, очки круглой формы, повисшие на его крючковатом носе. Его кривые, совсем не аристократические пальцы, несмотря на свою кривизну, весьма элегантно держали крошечную чашечку в викторианском стиле, которая при его высоком, но скрученном росте смотрелась совсем маленькой. Звали владельца этого особняка и аристократа без титулов – Динозавров Дин Динович, тот самый который и посоветовал Васе нарисовать красное здание.
Динозавров, когда Лавр вышел к нему, сидел на дереве и пил чай, но сразу ошарашил пришедшего возгласом:
– Чаю? – добродушно спросил Динозавров и поднял свою чашку.
– Да, это, наверное, то, что нужно, – ошарашенно сказал Лавр, не ожидая, что его встретят с кроны дерева.
Он сел, а вернее, упал от неожиданности за свободный стул. Так, обычно и бывает в гостях, никто точно не знает, куда идти и садиться, поэтому пришедший всегда старается занять наиболее близкое к входу пространство. Динозавров же неловкости не испытывал, он ловко спрыгнул со своего дерева и уточнил:
– Черного или зеленого?
– Все равно, – ошарашенно ответил Лавр.
– Нет, так дело не пойдёт! Чай – это очень серьезно.
– Вы так думаете?
– Конечно. Пить чай – это целая наука. Ты можешь научиться решать логарифмы, выучить десять языков и даже научиться рулить самолётом, но пить чай научиться невозможно. Это то, что либо дано от природы, либо нет, имитировать это дело бессмысленно, хотя многие и пытаются.
Динозавров быстро наполнил английскую чашку чёрной заваркой, положил два куска сахара и протянул Лавру, на попробовать. Он и попробовал, но стоило ему это сделать, как он, сразу же, сморщившись в жуткой гримасе, выронил чашку из рук. Чай был ледяной и кислый.
– Он же совсем холодный! – воскликнул Лавр, – Как это можно пить?!
– А еще каких-то минут десять минут назад он был горячим, – задумчиво произнёс Динозавров, подняв чашку с земли. Она оказалась крепкой и не разбилась.
– Сильно сомневаюсь, что десять, в любом случае сейчас его пить невозможно!
– А ты включи фантазию и представь, что он горячий, – предложил Динозавров.
– Не совсем понимаю, как можно представить то, что совсем невкусный и холодный чай может стать горячим и вкусным? Его невозможно пить!
– Странно… – растерянно сказал Динозавров.
Он попробовал холодный чай из своего стакана, на вкус не пожаловался, но и спорить не стал, а воодушевленно сообщил об идее, которая его посетила:
– Тогда нам нужно поменяться местами! Это решит проблему.
– Вы так думаете? – озадаченно спросил Лавр, но пересесть согласился.
Они поменялись местами. Лавр перебрался в кресло Дин Диновича, а Динозавров занял освободившейся гостевой стул и сразу же дал команду:
– К чаю! – воскликнул Динозавров.
Он сделал глоток и с блаженным видом облокотился на спинку своего стула. Лавр недоверчиво посмотрел на чашку, и довольное лицо Динозаврова, его терзали сомнения, а что, собственно, должно измениться в содержимом его стакана? Он всё-таки сделал глоток и оказался прав, чай был таким же холодным, как и в тот момент, когда он его попробовал в первый раз. Лавр подавился и, закашлявшись, спросил Дин Диновича, чего, собственно, они добились от этой пересадки с места на место:
– Чай остался таким же холодным, как раньше, какой был смысл пересаживаться? Что, собственно, изменилось?
– Как что изменилось?! Изменилось всё! – возмутился Динозавров.
– Чай, например, не изменился, значит, уже не всё.
– Ты спрашивал не про чай, а про всё. Это, надо признаться, вещи разные.
Динозавров с этими словами допил свою чашечку чая и больше ничего говорить не стал, молчал и Лавр. Такое поведение взрослого любого могло ввести в ступор, даже тех, кто как Лавр, к нему уже привык. Ведь Динозавров действительно не вёл себя, как взрослый, он носил совсем не взрослую одежду, хотя детской её, конечно, тоже не назовешь, имел не взрослые привычки, имел не взрослый распорядок дня и прочее. Дин Динович не любил правильное питание, хотя именно это присуще каждому порядочному человеку, во всяком случае тому, кто не считает себя инфантильным. Он лазил по деревьям, что точно не было взрослым занятием, и разговаривал совсем по-другому. Дин Динович говорил что-то серьезное и мудрое, но в то же время совершенно нелепое. Динозавров был не такой, как все. Таких людей обычно называют чудаками, говорят, что им больше всех надо или что-то в этом духе. Но ему больше всех надо не было. Он просто жил в своё удовольствие, и ему было совершенно все равно, что про него говорят. Впрочем, может чудак совсем и не он, а все мы, но это уже другой вопрос. Вопрос, который же мучил Лавра, был о красном доме, ради которого он, собственно, и пришел в гости и который он задал:
– Дин Динович, скажите, а что вам известно про красное здание?
– О каком таком красном здании? – полюбопытствовал Динозавров.
– Да, Вася всё про него думает. Оно не выходит из его головы. А надоумили Васю его рисовать именно вы. Поэтому я и спрашиваю, что вы о нём знаете?