Стефани Кейт Стром
Кэти Кин. Беспокойные сердца

Полная версия

Моему отцу.

Видишь, мне правда было нужно, чтобы ты купил мне всю серию Archie Americana^[1]. С. К. С.

Stephanie Kate Strohm

Katy Keene #1: Restless Hearts

* * *

All rights reserved.

Published by Arrangement with SCHOLASTIC INC., 557 Broadway, New York, NY 10012 USA и литературного агентства Andrew Nurnberg.

Copyright © 2020 by Archie Comic Publications, Inc.

Copyright © 2020 by Stephanie Kate Strohm

В оформлении макета использованы материалы по лицензии © shutterstock.com

© М. Щукина, перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Глава первая
Кэти

Я всегда любила осень.

Это идеальное время года, особенно в Нью-Йорке: цветовая палитра, бодрящая погода, подходящие условия для показа мод. Кстати говоря, в сентябре выходит журнал Vogue, посвященный Неделе моды в Нью-Йорке и обновленным витринам во всех отделах бутиков. Но я полюбила осень задолго до того, как смогла произнести «Анна Винтур»^[2]. Наверное, на меня повлияли закупки перед школой.

Каждый год моя мама брала меня за город в «Лейси», где можно было увидеть стеллажи распродаж. Но чаще всего мы просто разглядывали гламурные витрины в поисках вдохновения, после чего отправлялись домой, где мама творила свои собственные версии нарядов, которые мы не могли себе позволить, а заодно и учила меня шить. У «Бергдорфа»^[3], «Блумингдейла»^[4] и «Барни»^[5], возможно, тоже есть преданные поклонники, но ни один из этих универмагов не сравнится с «Лейси». Каждый раз, когда я иду сквозь его знаменитые двойные двери с витражными панелями, спроектированные самим Луисом Комфортом Тиффани^[6], у меня возникает такое чувство, будто со мной не может случиться ничего плохого.

«Лейси» принадлежит к достаточно высокому классу, что делает его престижным, но при этом там относительно дешево, благодаря чему его можно назвать доступным. Если бы этот бренд был человеком, он бы стал женщиной в идеально сшитом костюме. Классика, которая никогда не выйдет из моды.

«Лейси» – это икона Америки.

Но, несмотря на все это, моей любимой деталью всегда будут витрины. Мы с мамой ежегодно приезжали сюда, даже когда я была малышкой и прижималась к ее груди, сидя в слинге, чтобы увидеть, как они меняются в зависимости от времени года. Но это первая осень, когда я оказалась у «Лейси» одна.

Без мамы.

Я крепко сжала чашку с кофе и, моргая, сосредоточилась на витрине. Маме не хотелось бы, чтобы я плакала здесь. Это было бы неправильно – равносильно тому, чтобы реветь в Диснейленде.

У всех манекенов за стеклом с шеи свисал шелковый шарф, почти такой же, как у Амелии Эрхарт^[7]. Малоизвестный факт: Амелия Эрхарт в 1930-е разработала модную линию одежды, которую носили исключительно сотрудники «Лейси». Я подошла ближе, чтобы полюбоваться твидовыми брюками с высокой талией и парой оксфордов^[8], выглядывающих из-под подола. Это именно то, в чем могла бы щеголять отважная летчица. Амелии бы понравилось.

– Счастливой осени, Кэти Кин.

Я обернулась. Мой парень, Ко Келли, стоял посреди оживленного тротуара с пончиком в руках. Есть что-то такое в боксере-тяжеловесе ростом шесть футов, держащем в руках сладость, покрытую розовой глазурью и радужной обсыпкой. Это настолько идеально, что просто не описать словами. Он заключил меня в свои объятия, но аккуратно, чтобы глазурь не испачкала красный воротничок моего пальто, как у Питера Пэна, и устроил свой подбородок на моей макушке. Нет более безопасного места, чем объятия Ко.

Ну разве что «Лейси».

– Кэти, я знаю, что я не твоя мама, но мне бы не хотелось, чтобы ты была одна на церемонии открытия витрин «Лейси».

Так мило. Я приподнялась на носочки, чтобы поцеловать его, и слегка «растаяла», как и всегда.

– Этот пончик для меня? – спросила я.

– О, да. – Ко покраснел. – Я съел свой, пока шел из метро, но вот.

Он протянул мне пончик, и я откусила кусочек, смакуя сладкую глазурь. Вкусно.

– Только пончики Plunkin’ Donuts для моей девочки.

– Итак, – спросила я с набитым ртом, – что ты думаешь?

Я указала на витрину, и Ко повернулся, чтобы рассмотреть ее полностью.

– Это действительно… – Он нахмурился, разглядывая витрину так, будто надеялся, что ответ вылетит из берета карамельного цвета, который был на ближайшем к нам манекене.

– Эм, штаны? Ужасно милые штаны?

– О, да, согласна, – серьезно согласилась я. – Очень хорошие.

– Прости, мои познания в моде ограничиваются боксерским снаряжением!

Он поднял меня и закружил. Пока мы веселились, посыпка разлетелась по тротуару. Странно было находиться здесь с Ко в первый раз с тех пор, как умерла мама. Я впервые вспоминала о ней, а не о сигналящей скорой, выцветшей ткани больничного халата и запахе отвратительной еды. Я вспомнила ее стоящей здесь, у «Лейси», и рисующей то, что она видела в витринах, на скомканной салфетке или на обратной стороне квитанции.

– Ну? Идем? – Ко предложил мне руку.

– Идем куда? Внутрь? – Я скептически приподняла бровь. – К сожалению, я сейчас не собираю новый осенний гардероб. Первостепенный вопрос – как платить за квартиру.

Я все еще снимала квартиру в Нижнем Ист-Сайде. Я выросла там, но у меня появилось чувство, словно это не будет продолжаться вечно. Я прикладывала все усилия для поиска работы, но в данный момент едва ли могла наскрести денег на месяц. И хоть с тех пор, как заболела мама, домовладелец относился ко мне с пониманием, из наших с ним последних разговоров у меня сложилось впечатление, будто мистер Дискенца подумывает о продаже дома. Наверное, он выручил бы больше денег, продав дом какому-нибудь застройщику, вместо того чтобы получать арендную плату, тем более сейчас, когда район становился все более модным, даже располагаясь так далеко к востоку. На прошлой неделе в нашем квартале открылся фитнес-клуб, что знаменовало начало конца. Это уже была не та Деланси-стрит из моего детства.

– Ты воспринимаешь все слишком буквально. – Ко мягко потянул меня к вращающимся дверям, и мы втиснулись в них вместе, хотя большую часть пространства занял Ко. – Можно смотреть не только на вещи в витринах.

Стоило нам шагнуть на отделанный мраморной плиткой пол, как перед нами во всю ширь раскинулся атриум, и я вдохнула аромат сотен смешавшихся воедино духов.

– Ambition от Рекса Лондона? – предложила аромат девушка. Я остановилась, восхищаясь ее шикарной черной блузкой с высоким воротом и оригинальным маленьким цветочком на воротнике. Благодаря этой детали блузка не выглядела чересчур сдержанной.

Ко чихнул в ответ.

– Нет, спасибо.

Я улыбнулась, направляя своего парня в менее ароматизированный отдел одежды. Он все еще чихал, когда мы ступили на эскалатор, и его обычно голубые глаза покраснели.

Я взволнованно вцепилась в руку Ко, пытаясь угадать, что же представлено там, наверху. Разумеется, я обрадовалась, увидев новинки, но дело ведь не только в паре модных замшевых сапог. Суть в том, что из себя представляют эти сапоги. Ты прощаешься с чем-то старым, чтобы обрести нечто новое.

Новое начало.

В этом году мне действительно необходимо новое начало.

– Знаешь, что я решила? – спросила я, когда мы подъехали к отделу женской одежды, а аромат духов практически исчез.

– Что же?

– Я решила, что это будет лучшая осень в моей жизни.

В последний год в старшей школе я была поглощена болью медленной потери мамы, осознанием того, что я ничего не смогу сделать. Я едва помнила прошлую осень. Но наступил новый сезон, наполненный столькими возможностями, и я собиралась сделать все, чтобы извлечь из него максимум.

– Лучшая осень в жизни, да? – Ко ухмыльнулся, спрыгивая с эскалатора позади меня. – Я ничего об этом не знаю. А как насчет осени первого курса, когда я встретил самую привлекательную девчонку, которую когда-либо видел в своей жизни? Ту, что шагала по Второй авеню в ярко-красном пальто?

– Лучше, чем эта. – Я тоже усмехнулась, вспоминая, как чуть не врезалась в мусорное ведро из-за того, что отвлеклась на симпатичного молодого человека в спортивной куртке боксерского зала Западного Квинса.

– А как насчет осени второго курса, когда я, наконец, набрался смелости пригласить ее на свидание?

– Еще лучше, чем эта. – Я обвила руками его шею и поцеловала прямо здесь, посреди отдела женской одежды. – Все будет прекрасно. Мы будем наблюдать, как листья меняют цвет в Центральном парке, пить горячий сидр, а может, сядем на поезд до того заброшенного яблоневого сада на Лонг-Айленде^[9].

– И мы будем есть, спать и вдыхать аромат пряного тыквенного пирога, – закончил за меня Ко, подавляя смех.

– А какие у тебя планы на самую невероятную осень? – Я шутливо ударила его по руке. Сомневаюсь, что он вообще это почувствовал.

– Наверное, большую часть времени провести в помещении. В зале для бокса. – Ко смущенно пожал плечами. – Теперь, окончив школу, я серьезно могу заняться карьерой. Путешествие в Мэдисон-сквер-гарден^[10] начинается прямо сейчас, детка.

Я рассмеялась, когда его тень упала на манекен позади, аккуратно пересекая ее кашемировый торс.

– На самом деле… – Ко вытащил из кармана телефон, проверяя время. – Через пару часов я и Джинкс встречаемся, чтобы пойти на тренировку.

– С Джинкс? – переспросила я. Так вышло, что я знала всех партнеров Ко по боксу, иногда мы вместе ходили в закусочную «Старлайт» после матча, где праздновали их победы или же топили печали в лучших молочных коктейлях в Квинсе, но я определенно никогда не слышала имени Джинкс.

– Новый боксер в зале. Абсолютно невероятный. – Глаза Ко загорелись, как у меня, когда в Mood Fabrics^[11] попадался шелковый шармез. – Мне пришлось серьезно поработать над тактикой. Это было потрясающе.

Что ж, кем бы ни был этот Джинкс, он действительно должен что-то из себя представлять. Обычно Ко приводила в восторг только жареная картошка с сыром чили – в те дни, когда у него не было взвешивания.

– Ну что ж, спасибо Джинксу за то, что пощадил тебя, и спасибо тебе, что проделал этот путь сюда, чтобы так скоро вернуться обратно в город.

Я сжала его руку, а он задержал ее в своей, и его пальцы переплелись с моими.

– Забудь об этом. Всего лишь маленькая прогулка в соседний район. Я бы пересек океан ради тебя, Кэти Кин.

Он говорил шутливо, но я понимала, что он имеет в виду. Он сделал для меня куда больше, чем просто пересек океан. Он был со мной с того дня, когда заболела мама. Он держал меня за руку в приемном покое больницы. Он приносил ужин в те вечера, когда я забывала поесть. И когда мамы не стало, он отказался оставлять меня одну, привез к своей семье на Лонг-Айленд, где я могла раствориться в тепле, шуме и любви.

Если бы не Ко, не знаю, что бы со мной случилось.

– Не хочу показаться грубым по отношению к твоему любимому «Лейси», Кэти, но одежда, которую ты делаешь, на девяносто процентов лучше того барахла, что я видел сегодня на вешалках. Они должны продавать твои модели. – Ко дернул за рукав свитера рядом с нами, недовольно хмурясь: – Что это вообще такое?

Я нахмурилась, рассматривая свитер рядом с ним. Один рукав был в блестках. Другой – полностью сделан из сетчатого материала. Впереди красовалась аппликация кактуса сагуаро^[12], который будто бы кровоточил.

Что ж, не все модные решения окупались.

– Очень мило, Ко, но я не настоящий дизайнер.

Всю свою одежду я делала сама, и моей главной мечтой было когда-нибудь обзавестись собственной модной линией, но все это казалось таким далеким. Мысль о том, чтобы в «Лейси» продавалась моя одежда, казалась такой же невозможной, как если бы одно из моих платьев было смоделировано на Луне.

– В любом случае, не сейчас. Надеюсь, однажды, но…

В сумочке завибрировал телефон. Я подпрыгнула, пытаясь открыть мудреную старинную застежку, думая, что это могут звонить из больницы, прежде чем вспомнила: у них больше нет причин звонить мне. Понурившись, я осознала: это – лишь первый из многих случаев, когда я забыла, что мамы больше нет.

– Ты собираешься ответить? – спросил Ко.

– Да. Уверена, ничего страшного. – Я вытащила вибрирующий телефон и в замешательстве уставилась на экран. – Хм…

– Кто это?

– Это Вероника, – откликнулась я. – Вероника Лодж.

Я уже некоторое время ничего не слышала о Веронике. Мы с ней чудесно сходили на шоппинг в тот день, когда она вернулась с собеседования в Барнарде. Она прислала мне корзину с невероятно вкусными фруктами, когда мама умерла. Но по телефону мы обычно не общались. Между нами было нечто большее, нежели банальное планирование встреч в мессенджерах. Но стоило нам встретиться, как появлялось ощущение, будто мы и не расставались.

Вероника Лодж.

Я пристально смотрела на телефон. О чем вообще она могла со мной поговорить? Что ж, был только один способ узнать. Я нажала «принять» и поднесла телефон к уху.

Глава вторая
Хорхе

Здравствуй, тьма, мой старый друг…^[13]

Свет лился через кухонные окна – все то время, пока мистер Рамос, сосед, сдавал свое парковочное место в аренду, – но я не мог напевать себе под нос Simon & Garfunkel^[14]. Саундтрек к сегодняшнему завтраку, да и к каждому завтраку с тех пор, как я вернулся домой, был ничем иным, как тишиной.

Я мог просто купить яичницу с сыром в магазине у дома, по пути в Бродвейский танцевальный центр, но мама всегда говорила о важности совместного приема пищи, как положено в семье.

В этом имелась своя ирония, поскольку сидеть в тишине, полностью игнорируя друг друга, – вовсе не то, что обычно происходило в семье Лопес. Раньше, когда все мои братья были дома, здесь царило настоящее буйство. Хоакин, выпихивающий маму с кухни, чтобы приготовить мясо по странному, никому не известному рецепту. Хьюго, прикладывающий к его плечу лед. Алехандро, уткнувшийся в свои учебники по экономике, и Мигель и Матео, задирающие друг друга. Было так шумно, что ты не слышал собственных мыслей.

Мне бы хотелось не слышать свои мысли.

Вместо этого мне приходилось слушать скрежет ножа, когда папа намазывал масло на ломтик пшеничного тоста. Мою ложку, звякавшую о тарелку с хлопьями. Шуршание страниц маминого журнала, когда она заканчивала одну статью и переходила к другой.

Так много осталось недосказанным. Каждый из нас боялся произнести это вслух.

Почему меня вообще попросили вернуться домой, если они просто собираются продолжать притворяться, что меня не существует?

– Ну, пожалуй, мне пора идти. – Папа прокашлялся и резко встал, все еще держа в руках недоеденный кусок тоста. – Мы реорганизуем систему вспашки полей в округе. Надо бы закончить до первого снегопада.

– Вау, еще один захватывающий день в жизни члена городского совета, – пробормотал я. – Иди туда и почувствуй вдохновение, пап.

Он поцеловал маму в щеку, непонятно махнул в мою сторону, не удосужившись взглянуть на меня, и ушел, пережевывая тост.

– Он старается, сынок, – тихонько сказала мама, когда мы услышали, как за ним закрылась дверь.

– Старается что? Старается заполнить свои усы крошками? Папа представляет, что он латинский Том Селлек, пытаясь есть в дороге.

Мама тихо засмеялась и только сказала:

– Мы все стараемся.

Если так выглядят попытки, то Лопесам стоит научиться стараться усерднее. Прошло три года с тех пор, как я вернулся домой, но все осталось по-прежнему, словно ничего не поменялось. Как долго это будет продолжаться? Мне бы хотелось, чтобы все изменилось, но не хватало сыновнего великодушия, чтобы начать играть в счастливое семейство. Они меня выгнали. Мне было всего четырнадцать! Если бы Кэти и ее мама не приютили меня, кто знает, что могло произойти. Большинству детей нетрадиционной ориентации, которые оказывались на улице, так не везло.

А теперь и мамы Кэти не стало. Потеря женщины, ставшей мне практически матерью, той, кто всегда принимала меня таким, какой я есть, только усложнила мое положение дома. Я скучал по ней до боли, которая иногда подкрадывалась и перехватывала дыхание. Моя родная мама могла находиться рядом, но мне казалось, что мы еще никогда не были настолько далеки друг от друга.

Мама встала и похлопала меня по плечу. Она положила свой журнал передо мной, очень осторожно, затем ушла, вероятно, для того чтобы спуститься вниз и переставить товар, так как ей никогда не нравилась чужая выкладка на стеллажи. Ма относилась к нашему магазину как к HGTV-шоу^[15], только вместо того, чтобы пришлепывать вагонку ко всему, пока еще не прибитому гвоздями, она находилась в бесконечном поиске идеального места для мюсли и чипсов. Я развернул ее журнал. Это был старый номер People – на обложке красовались какая-то звездочка сериала, которую я едва помнил, и ее появившийся на свет «малыш Джой». Морщинистый и красный младенец, пол-лица которого скрывал до неприличия большой бант.

Если ма думала, что меня это заинтересует, то она понимает меня еще меньше, чем мне казалось. Даже с учетом моего совершенно пустого лета у меня находились дела поинтереснее, чем смотреть, как компашка с наращенными волосами вступает в драку из-за вялого белокожего парня с винирами. Вдобавок, требовалась совершенно особая форма головы, чтобы снять столь эффектный головной убор, и этот бедный младенец таким похвастаться не мог.

Закатив глаза, я схватил пустую тарелку из-под хлопьев и журнал, опустил миску в раковину и бросил журнал обратно на кухонный стол рядом со стопкой неоткрытой почты. Журнал скользнул по стойке, и что-то выпало из него, с грохотом приземлившись на пол.

– Отлично.

Я опустился на колени с легким похрустыванием. Если я уже чувствовал эту несгибаемость, уроки танцев предстояли жестокими. Я поднял то, что упало, ожидая увидеть рекламу леггинсов для подтяжки ягодиц или кроссовок для похудения, или, может быть, огромные банты, закрывающие детские лица. Но это был номер журнала «Бэкстейдж», открытый на странице с приглашениями на кастинг.

Ха. «Бэкстейдж» в нашей семье не пользуется спросом. У меня была онлайн-подписка, где можно найти последние объявления о прослушиваниях, но она истекла, и я не стал ее продлевать. Я планировал все лето пробоваться на те или иные роли. Сейчас, когда я окончил старшую школу, можно было и впрямь посвятить себя прослушиваниям на Бродвее, но лето оказалось своего рода периодом застоя. Сначала я пытался найти шоу, которое позволит мне стать членом профсоюза актеров, чтобы я мог работать на Бродвее, но ничего не получилось. Работы, не связанной с вступлением в профсоюз, тоже не нашлось. Все актеры находились за городом, в летних турне. Даже если бы я каким-то чудесным образом мог попасть на прослушивание в бродвейское шоу, где бы не потребовали карточку актера (которой у меня не было) или наличие агента (которого у меня тоже не было), или рекомендации (которую невозможно было получить без первых двух условий), никаких кастингов не проводилось. Было так легко привыкнуть к рутине молчания за обедами, танцам, дежурствам в магазине и просто прятаться в своей комнате, пытаясь забыться в бесконечных марафонах «Королевских гонок Ру Пола»^[16].

Хотелось бы мне увидеть, что эти королевы могли бы сделать с гигантскими детскими бантами.

Теперь, когда наступила осень, где-то, наверное, и проходят кастинги, поскольку одно из объявлений в «Бэкстейдже» было подчеркнуто черным фломастером. Очевидно, ма оставила его здесь, чтобы я нашел. Я бы предпочел, чтобы она разговаривала со мной, а не общалась через брошюры, спрятанные в журнале People. Но если я и узнал что-то за последние пару лет, так это то, что Лопесы не были так хороши в разговорах, как они полагали.

На первый взгляд, мне показалось, что вся эта история с кастингом – шутка. Итан Фокс^[17] был режиссером ремейка спектакля «Хэлло, Долли!». Итан Фокс? В этом нет никакого смысла. Итан Фокс являлся любимцем дерзкой бродвейской сцены. Его последним шоу стала новая работа на заброшенной пуговичной фабрике в Нижнем Ист-Сайде, где все актеры были одеты в сырое мясо, которое буквально разлагалось на их телах в течение шоу. Только такой гений, как Итан Фокс, мог возродить «мясное» платье из 2010 года от Леди Гаги и создать из него разоблачение вместо развлечения. Бен Брэнтли из New York Times смешно прокомментировал шоу. Смутно помню: что-то про то, что если вы смогли вынести запах, то это было потрясающе. Итан Фокс не стал бы создавать мюзикл с десятифутовым шестом. И уж точно не такое старье, как «Хэлло, Долли!».

И все-таки… вот оно, черным по белому, в журнале «Бэкстейдж»: Итан Фокс проводит прослушивание для бродвейской постановки «Хэлло, Долли!». Я крепко сжал журнал, пульс ускорился против моей воли.

Прослушивание?

Прослушивание, куда может прийти любой желающий? Где тебя могут заметить? Это потрясающая возможность для тех, кто не являлся членом актерского сообщества Бродвея, шанс для таких, как я. И очень необычный. Не могу припомнить ни одного открытого кастинга со времен возрождения мюзикла «Волосы» в 2009. Тогда я был слишком маленьким для прослушивания, особенно для шоу, которое требовало полной наготы, но мы с ма смотрели репортаж о нем в новостях. Вилли Гейст брал интервью у актеров, которые стояли в очереди на прослушивание, все они ждали своего шанса быть замеченными.

Может ли это стать моим шансом?

Я просмотрел остальную часть объявления о кастинге в надежде обнаружить там описание главной роли, на которую я прекрасно подхожу. Само собой, даже попасть в кордебалет чудесно – я бы получил членство в профсоюзе, плюс стал бы одним из актеров, занятых на Бродвее. Но роль со словами – куда более потрясающая возможность.

Вот. Внизу объявления о кастинге. Ищут опытного танцора, мужчину любой национальности, в возрасте от 18 до 21 года, чтобы сыграть Барнаби Такера.

Это займет всего ничего.

Это была песня о любви из мюзикла «Хэлло, Долли!». Я пробубнил несколько тактов. В мюзиклах для того, чтобы влюбиться, требовалось буквально одно мгновение, что довольно глупо, но в реальной жизни за мгновение тоже многое может измениться.

Возможно, это мое мгновение.

Я вырвал страницу из «Бэкстейджа», аккуратно сложил и сунул в карман спортивных штанов.

Ума не приложу, как примерно может выглядеть постановка Итана Фокса «Хэлло, Долли!».

Но я знал, что скоро это выясню.