Стася Мэл
Экзорцизм. Пролог
Глава 1 Добро пожаловать
Вокруг звенел май – в трелях птиц, в жужжании пчел, в синем небе и золотистой ряби реки. Переливался в листьях тополей, сверкал росой в изумрудной траве, пьянил ароматом роз и боярышника, и какой-нибудь романтичной натуре могло показаться, что вот-вот случится нечто прекрасное.
Избель Вейт давно уже растеряла наивность и веру в чудо. Она ненавидела май: яркое солнце слепило глаза, от запахов цветущих растений раскалывалась голова, и даже легкий ветерок не приносил облегчения, лишь раздражал. Почти так же сильно, как глупая улыбка дочери. Та сидела у окна с сияющими глазами, наблюдая, как мимо проплывают луга и поля, простирающиеся до горизонта, и на щеках ее горел румянец. Кто-то мог бы назвать его очаровательным, но только не Избель. Она ненавидела дочь – Амалию, – столь похожую на нее в юности, что это причиняло боль. Те же русые волосы, мягкие и гладкие, словно шелк, тот же миндалевидный разрез глаз, тот же изящный овал лица, тонкий носик, белая кожа, лебединая шея…
Избель скривила пухлые губы и отвернулась, занавесила окно, чтобы лишить собственное отражение любого шанса быть замеченным. Впрочем, какая разница, скрыто ли стекло, если напротив сидит Амалия – причина ее болезни, ее мучений, ее затворничества… Когда-то женщина блистала на балах в Нодноле, ее считали украшением на любом приеме, даже Грейсдоры и Макрайзены звали юную Избель на чаепития! Но бедность заставила ее выйти замуж, за свадьбой последовала беременность, и все великолепие света, веселье и общение оборвались. Избель стала заложницей своего состояния, а внутри нее, пожирая красоту и здоровье, рос ребенок.
Карета подскочила на выбоине, и на колени полетели листы, исписанные мелким убористым почерком.
– Проклятье! – выругался муж, забирая протянутые бумаги и вновь отдавая им все свое внимание.
Избель приподняла брови, но он этого удивленно-неодобрительного жеста не заметил. Какой раз он перечитывал этот договор купли-продажи особняка в Борроуфане? Третий? Четвертый? И каждый раз между его темных бровей пролегала морщинка озабоченности, а вокруг губ появлялись складки и портили красивое благородное лицо. Избель решительно не понимала, зачем снова и снова читать бумаги, которые он едва ли не наизусть выучил. Что нового в них можно найти на пятую попытку?
Если бы жена решилась задать этот вопрос вслух, Дональд Вейт не смог бы найти ответа. Он просматривал договор не в пятый, а в шестой раз, не находил ничего опасного, но червячок сомнения не унимался. Шипел, зудел, чесался под кожей и возился в животе, поднимая волны внезапного страха. Что-то было не так, и Дональд чувствовал это. Знал. Помнил беседу, состоявшуюся несколько месяцев назад:
– Вам стоило бы переехать подальше от Ноднола, – произнес сэр Генри Айдел, покручивая бокал за ножку и задумчиво изучая поблескивающее вино.
Дональд промолчал. Он неуютно себя чувствовал в компании этого молодого человека. Высокий, стройный, златокудрый юноша с лицом ангела и порочными янтарными глазами – отпрыск богатейшей семьи, входящей в круг Лордов Основателей. Он выглядел моложе своих лет, и многие становились жертвами его обманчиво-невинной внешности. Зная это, Дональд всячески избегал его компании, стараясь не пересекаться с ним ни в суде, ни в Клубе, куда ходили все юристы, вне зависимости от квалификации.
– Я слышал, что у вашей жены вновь был приступ, – бесцеремонно продолжал Айдел, – в таких случаях доктора рекомендуют проживание подальше от больших городов, там, где свежий воздух и природа помогают преодолеть недуг.
«Но ты-то не доктор!» – раздраженно подумал Вейт, но вслух произнес совсем иное:
– Слухи быстро расходятся… Тогда вы, наверное, слышали и о том, что я уже ищу подходящий дом?
Айдел отодвинул от себя бокал, подняв взгляд на Дональда, и у того по спине побежали мурашки. Может, зря он считал глупцами тех, кто верил в сказки о том, что Основатели принадлежали роду не только людскому, но и фейскому?
– Слышал, и вот ведь совпадение – я владею особняком неподалеку от Ноднола, которому как раз ищу покупателя!
С того разговора в Клубе Юристов Королевства прошло больше полугода. Сначала Дональд обрадовался такому повороту событий. Вместе с Избель он съездил в Борроуфан, осмотрел дом и остался от него в восторге. Двухэтажный, стоявший в некотором отдалении от городка, окруженный садом, особняк казался очень уютным, несмотря на то, что в нем уже несколько десятилетий никто не жил. Мебель и прочие предметы обстановки отлично сохранились, что-то укрывала ткань, что-то – пыль, но он решил полностью обновить все. Здесь и начались проблемы… Работников из местных найти не удалось: никто, даже самый опустившийся и нуждающийся в деньгах пьянчуга, не хотел заходить в Кроптон-хаус, который Дональд про себя уже именовал «Вейт-хаус», поэтому пришлось искать работников в Нодноле. Это повлекло за собой лишние расходы; затем кухарка и горничная отказались переезжать, и несколько месяцев Избель изводила Дональда жалобами на то, как сложно найти новую прислугу. Потом в доме произошел несчастный случай – работники, спуская старый комод со второго этажа, не удержали его, и тот рухнул прямо на их коллегу; к счастью, обошлось переломом, но после этого четверо из пятерых попросили расчет, отказываясь объяснять в чем дело.
Эти проблемы, конечно, раздражали Дональда, но тревоги не вызывали. Все изменилось, когда в начале весны он остался в особняке на ночь. Стоял март, и яблоня под порывами холодного ветра дрожала и пригибалась, постукивая ветками в окно. Влажные дрова разгорелись с трудом, и огонь в камине плясал неровно. Дональд сидел в кресле рядом, пытался сосредоточиться на записях помощника, но у него не получалось. Все время чудились шаги, шорохи, а иногда и тихий – детский ли? – смех. В тот вечер Вейт не выдержал, поднялся и обошел весь дом, конечно же, никого не обнаружив.
– Приехали, господа! – весело крикнул кучер, и карета остановилась.
Дональд со вздохом убрал бумаги в саквояж, посмотрел на жену, а потом ободряюще улыбнулся дочери. Амалия, в отличие от Избель, перемене радовалась, она вообще была девушкой тихой, скромной и развлечениям предпочитала рукоделие. Дональду хотелось верить, что в новом доме семью ждет счастливый этап, но…
Он вышел из экипажа, подал руку жене, потом дочери, и наконец повернулся к «Вейт-хаусу». Его окна приветливо поблескивали, белел свежеокрашенный дверной портал, тени от высоких дубов и садовых деревьев ложились на стены – особняк словно сошел с чудесного пейзажа, но отчего же тогда тревога болезненной судорогой сводила колени?
***
Окна спальни выходили прямо на яблоневый сад за домом. Амалия замерла, любуясь пенным морем крон, розовеющих в мягком свете уходящего солнца. До чего же красиво! В Нодноле дома жались друг к другу, зеленый пятачок с розовым кустом или деревцем у крыльца был скорее роскошью, а небо даже в ясные дни затягивала серовато-бурая пелена, поэтому от нового жилья Амалия пришла в восторг. Тут она видела синь и облака, вместо гари вдыхала воздух, напоенный ароматами трав и цветов… А звуки? Мягкий шепот крон и птичий посвист, а не грохочущий рокот огромного многоликого чудовища! У Амалии даже виски заныли, стоило ей вспомнить, как мчатся по брусчатке экипажи, ржут лошади, кричат возницы, лоточники, патрульные; как стучат-стучат-стучат тысячи и тысячи ног спешащих по делам людей. Девушка приложила ладонь ко лбу, оперевшись о стол. Рожденная в Нодноле, любви к нему она не испытывала.
– Все в порядке, мисс? – обеспокоенный голос Зои заставил Амалию выпрямиться и обернуться.
Их общая с матерью камеристка стояла на пороге комнаты, почти скрытая ворохом шляпных коробок. Она выглядывала из-за нее осторожно, опасаясь уронить свой шаткий груз, и Амалию это насмешило.
– Все хорошо, Зои, – с улыбкой произнесла она и подошла, чтобы помочь служанке убрать коробки в шкаф.
Мать всегда ругала за такое. Однажды она увидела, как Амалия помогала кухарке – помешивала длинной ложкой горячий шоколад – ух и скандал устроила! «Работа слуг – только для слуг!» – и сейчас, когда она забирала коробки из рук камеристки, голос матери зазвучал в ушах так громко и ясно, словно та стояла рядом, но Амалия лишь упрямо закусила губу. Если она может помочь, ей это не в тягость, а в радость, – почему нельзя? И миссис Бороа, готовившая на всю семью, и Зои принимали помощь с благодарностью, они никогда не злоупотребляли проявленной добротой, так почему же…
– Как вам особняк, мисс? – камеристка, наверное, почувствовала, как изменилось настроение Амалии, поэтому решила отвлечь ее от грустных мыслей.
– Очень нравится, – улыбнулась та.
Амалия говорила правду: ее радовала природа вокруг, ее радовала новая обстановка комнаты с зелеными обоями, лаково блестящие дверцы шкафов, но еще больше – то, что папа уважил ее просьбу. Перевез для нее старый письменный стол из Ноднола, и теперь его потемневшее дерево, мелкие царапинки напоминали ей о том, кому он принадлежал до нее. Амалия ласково коснулась столешницы, провела по ней кончиками пальцев. Сколько она провела за этим столом, занимаясь с гувернанткой, читая книги и письма, отвечая на них. Перевязанные ленточкой конверты с драгоценным содержимым и сейчас лежали в ящике, ключ от которого Амалия хранила у сердца. Она вновь улыбнулась, решив, что обязательно перечитает вечером несколько особенно любимых писем, и повернулась к Зои:
– А где остальной багаж? Сундуки с платьями и обувью?
– Оливер принес их прямо к двери.
– Давай я помогу тебе занести и разобрать их, у нас как раз хватит времени до ужина! А после вместе займемся штопкой!
Радостная и благодарная улыбка озарила простенькое лицо Зои, сделав его почти красивым. И все-таки мать не права! Доброта и искренность находят куда больше отклика, чем равнодушная суровость!
Амалия тихонько проскользнула на кухню и пристроилась рядом с Зои, достав из корзины рядом сорочку, по вороту которой собиралась вышить цветы. Ужин закончился и у слуг, но они не торопились расходиться из кухни: у кого-то еще оставалась работа, а кто-то просто хотел поболтать, обменяться сплетнями и впечатлениями. Экономка миссис Фигг вообще уходила спать последней, после того, как проверит, что все в доме готово к новому дню и пребывает в порядке. Вот и получилось, что на кухне собралось до того много народу, что большое помещение стало казаться тесным, но шума не было. Слуги переговаривались негромко, лишь дети кухарки – Джон и Марли заливались смехом, ничуть об этом не переживая.
– Ох и денек был! – конюх тяжело уселся за длинную лавку и придвинул к себе тарелку с почти остывшей кашей.
– Ты задержался, Бен, – миссис Фигг окинула его взглядом, который Амалия про себя называла «пренебрежительно-подозрительный». Экономка берегла его для случаев, когда кто-то провинился, но не настолько, чтобы заслужить прилюдное отчитывание.
– Да уж конечно! – фыркнул, как один из его коней, Бен. – Пешком ходил до Борроуфана, чтобы договориться об овсе и сене! Пока туда, пока обратно, пока договоришься – мы тут люди новые, к нам с подозрением…
Тонкие ноздри миссис Фиг хищно дрогнули, но, кажется, запаха джина или эля не учуяли.
– С подозрением, – повторила новая кухарка, миссис Гломсби, – кажется мне, что это совсем не из-за того, что мы только переехали…
Слуги притихли. Все они слышали о проблемах, которые возникли при ремонте, и о том, что местные в особняке не то, что работать – даже появляться не хотели! Поэтому-то конюху и пришлось идти в городишко, а служанкам – к молочнику и мяснику, хотя обычно в большие дома они приходили сами.
Миссис Фигг предположение не понравилось, она громко фыркнула, а потом легонько хлопнула ладонью по столу:
– Что еще за глупости! Раз не знаете, то нечего и болтать! А теперь давайте-давайте, скоро уж спать идти, а завтра новый день! Мисс Амалия, стоит ли вам сидеть здесь с нами? Идите лучше в спальню, сейчас пришлю кого-нибудь из девушек постель вам приготовить. А то матушка ваша узнает, где вы, расстроится!
Амалия поджала губы, «расстроится» – слово неподходящее, но спать не хотелось совершенно, и на кухне, в отличие от спальни и гостинной, было тепло.
…Уютно…
…Не так одиноко…
– Спасибо, миссис Фигг, но я хочу заниматься вышивкой здесь. А матушке моей об этом знать не обязательно, – Амалия вновь склонилась над вышивкой, показывая, что разговор закончен.
***
Дональд Вейт мерил шагами комнату. Он выбрал ее для своего кабинета, потому что из окна открывался чудесный вид на подъездную аллею из дубов, особенно прекрасную на рассвете, но и в конце дня не терявшую своего очарования. Уходящее солнце позолотило макушки деревьев, и тень от дома подчеркивала эту светящуюся зелень. В другой раз Дональд обязательно бы полюбовался этой картиной, но сейчас ему было не до этого. Минут десять назад Избель вышла из кабинета, бросив через плечо: «Здесь все отвратительно!» Она умела произносить это слово особенным тоном, от которого внутренности сжимались в комок, а на языке появлялся кисло-горький привкус. Привкус вины. Он опять не справился, опять разочаровал.
Дональд прикрыл глаза, но и это не избавило его от образа жены, от ее холодного взгляда, ее бледных, презрительно сжатых губ. Видит бог, он старался быть хорошим мужем… И особняк этот купил для нее! Столько денег в него вложил! Для ее же блага, для ее же здоровья!
Тихий звук, словно шелест шелка по паркету, заставил Дональда открыть глаза.
– Избель? – произнес он и оглянулся к двери, но комната оказалась пуста.
К тому же, дверь не скрипнула, отворяясь, лишь платье прошуршало по полу. Дональд нахмурился, подошел к столу и сел. Его не покидало ощущение испытующего взгляда, от которого холодел затылок, прямо как в тот мартовский вечер.
Договор, скрепляющий сделку, лежал поверх всех прочих бумаг, и Дональд в который раз принялся его перечитывать. Хотя зачем? Он и так мог рассказать его наизусть, назвать каждую запятую… Наименования сторон, описание дома, цену, дополнительные положения… Кто, кому, за сколько, в какие сроки… В этом документе не было ответа, но понятное простое действие унимало тревогу и отвлекало от чувства вины. Строка плыла за строкой, свет в комнате постепенно таял, и Дональд сам не заметил, как уснул.
Ему снилась Энуя. Ее пыльно-песочные дома, запах жакаранды, резные листья пальм, в кронах которых шумно спорили желто-зеленые птицы; длинные прогулки с Избель и кружевная тень от парасоля на ее лице. Она смотрела на него с ласковой улыбкой, и ветер играл ее русыми локонами, а за спиной купалось в золотом море закатное солнце. Теплый ветер касался кожи, но Дональд видел, что дыхание почему-то вырывается изо рта облачками пара. Солнце совсем погасло, на темном небе бледным расплывчатым пятном проступила луна, а сладкий аромат фиалкового дерева сменился странным для побережья запахом холодной разрытой земли. Избель улыбалась все так же ласково, но глаза ее блестели странно и дико. Дональд сделал шаг ей навстречу, но она вытянула руку, одновременно останавливая и указывая на него пальцем.
– Убийца!
Голос, что произнес это слово, не был голосом Избель – Дональд распахнул глаза, и увидел перед собой юную светловолосую мисс. На ее хорошеньком лице со светлыми, почти белыми, огромными глазами застыло выражение презрения и ненависти; никто и никогда еще не смотрел так на Дональда! Миг, и она пропала.
– Спаситель! Это просто сон! – выдохнул Дональд.
Но внутри все дрожало, сердце билось неровно и часто, а холодок поднимался от живота к груди. Сколько бы раз он ни повторял слова «это просто сон», какая-то часть него была абсолютно уверена, что не «просто» и не «сон».
***
В спальне пахло лаком и новыми обоями. Это был незнакомый, чужой, а значит опасный аромат. Дома, в Нодноле, спальня Избель благоухала лавандой: простыни, подушки, одеяла, полог, ящики стола – этот аромат успокаивал. Здесь же, несмотря на букет на столе, несмотря на переложенные мешочками с сухоцветами платья и сорочки, острая вонь лака касалась носа.
Беспокоила.
Мешала уснуть.
Избель села, откинувшись на подушки, и посмотрела на чернеющий в сером сумраке фитилек свечи. Позвать служанку, чтобы зажгла, и почитать, пока усталость наконец не возьмет свое? Избель потянулась к колокольчику и тут же раздраженно зашипела: в этом доме колокольчик находился с другой стороны от той, на которой она привыкла спать, и чтобы дотянуться до него нужно было перебраться к другому концу постели! До чего раздражающе! Все в этом доме раздражающе! Неудобно, неправильно, некрасиво, отвратительно! И этот ужасный холод!
По приезду Избель обошла дом, чтобы посмотреть, что в итоге получилось из пыльной мрачной громады, и осталась недовольна. Выбор Дональда не был лишен вкуса, но… – Избель смежила веки, – …но она не хотела этого выбора! Она просила мужа остаться дома, в Нодноле, где текла настоящая жизнь: приемы, балы, встречи, – но он так увлекся тем, чего хотел сам, что и слушать ее не желал. «Это для твоего же блага, дорогая!», «Вот увидишь, ангел мой, свежий воздух пойдет тебе на пользу!», «Твое здоровье поправится, и тогда, я надеюсь, мы подумаем о втором ребенке». Последнее было самым страшным! Стоило Избель вспомнить об этом, как сердце начинало стучать так быстро и громко, что набатом гремело в ушах, заглушая все, дыхание перехватывало, будто бы кто-то затягивал петлю на горле, а в глазах темнело.
