Константин Станюкович
«Главное: не волноваться»
– Главное: не волнуйтесь! Покорнейше прошу не волноваться!
– А что делать, доктор, чтобы не волноваться? – спросил я.
– О, я объясню, как это просто, если есть немножко характера. Скажите себе: «не надо волноваться!» И вы будете отгонять всякие неприятные мысли и пригонять приятные. Аккуратно исполняйте лечебное предписание, больше моциона – и после кюра будете совсем здоровы.
Молодой чех говорил мягко, почти нежно и так уверенно, точно объяснял, что дважды два – четыре.
И, с милым видом искренно наивного жреца науки, он ласково и одобряюще улыбался, показывая зубы, сверкающие из-под сочных крупных губ, по-видимому, не сомневавшийся, что исполнить его совет действительно «очень просто». Стоило только «пригонять приятные мысли».
Сам доктор, казалось, был один из тех редких по нынешним временам, уравновешенных, с крепкими нервами людей, которые благополучно не знают волнений. Такое уж было у него спокойное и упорное лицо, свежее и румяное, с большими ясными глазами. Круглая, крепко посаженная черноволосая голова, остриженная «ежиком». Мясистые выбритые щеки и черная бородка. Хорошо сложенная, плотная фигура.
Ни в лице, ни в словах, ни в манере доктора не было влюбленности в свою особу. Он только благоволил к ней.
Вдобавок доктор не сомневался, что тихонько, при легальном терпении, Богемия рано или поздно, но все-таки получит все, чтобы каждый чех был таким же «мальчиком в штанах», как немцы и мадьяры.
Я подумал, что добросовестный чех забыл, что я – русский и притом старый писатель, т.е., по распространенному мнению среди умных столоначальников, такой, с позволения сказать, «беспардонный» человек, которому самим господом богом предназначено писать глупости и, по меньшей мере, волноваться.
Но доктор не забыл, потому что спросил:
– Пишете и здесь?
– Пишу.
– Покорно прошу – не пишите пока. И не читайте газет.
– И русских?
– Лучше и русских. Как говорит наука, и радостные волнения вредны. В Карлсбаде отдыхайте.
После этого доктор вписал в новый листок то, что я знал на память, вручил его мне и, провожая, в третий раз проговорил:
