Станислав Рем
Свет венца
Однако, на деле всё вышло совсем не так, как мечтал. Никаких чекистов, никаких криков, хлопанья дверьми. Только он, один, и испуганное каменное строение.
Рука сама собой потянулась к худой, покрытой мурашками шее: в горле образовался ком, не проглотить.
Взгляд непроизвольно устремился к родным окнам, которые, почему-то, были зашторены не тёмными, бархатными, тяжёлыми занавесями, как при маме, а какой-то пятнистой тряпкой, издали напоминавшей старый, застиранный пододеяльник.
Взгляд медленно опустился на уровень второго этажа, где раньше проживал генерал Ермилин. С ним папа часто проводил вечера, за коньяком и шахматами. И спорами о будущем Европы. Иногда, в такие вечера, Саша приходил к отцу, занимал стоящее в углу кабинета кожаное кресло и, мало что, понимая, слушал неторопливый мужской разговор. Мама пыталась забрать его, но папа и генерал тут, же вставали на защиту мальчишки. Говорили: мол, пусть впитывает. И он впитывал. Непонятные названия, фамилии, события, которые потом, после, сами собой разместились по полочкам сознания. Ермилина больше нет. Погиб в январе семнадцатого года. За три месяца до ареста папы…
С противоположной стороны набережной послышался резкий, звонкий гудок клаксона. Саша вздрогнул, оглянулся по сторонам, после чего оправил на себе гимнастерку, так, чтобы «юбка» плотно облегала тело, прошёл к двери, протянул руку, ухватился за медную, до боли знакомую ручку. Раньше там, за этой дверью, стоял швейцар. Грозный, усатый, в ливрее. В детстве Саша его очень боялся. Конечно, сейчас его там нет. А всё одно рука боится потянуть за ручку: вдруг оттуда, изнутри подъезда опять покажется усатая, красная физиономия?
На лбу выступил пот. Ещё минута – и месть найдёт себе выход. Ещё минута и он войдёт в подъезд, поднимется по лестнице на второй этаж, постучит кулаком в дверь. Постучит с силой, как положено представителю власти. Как только дядя Серёжа откроет, он его тут же схватит за грудки, левой рукой, обязательно левой, потому, как правая будет сжимать револьвер. Саша явственно представил испуганный, затравленный взгляд домоуправителя. Дрожь тела. Слюни, стекающие с уголков рта. Почему именно слюни, а не слёзы, спроси кто, юноша бы пояснить не смог. Но вот так он явственно это видел: трясущегося от страха, жирного старика, у которого по подбородку стекают слюни от ужаса происходящего. И умоляющий взгляд. И вот когда он, Саша, убедится, что дядя Серёжа готов вот-вот упасть в обморок, обязательно произнесёт, холодно, сквозь зубы: узнал? Обязательно скажет только одно слово. Чтобы тому стало ещё страшнее. А после потянет Лопатина наверх по лестнице, на третий этаж, где когда-то, давным-давно, проживала их семья. И уже там, наверху, в их квартире (почему-то Саша был уверен, что их квартира до сих пор пустует: а как иначе?), в зале, прикажет дяде Серёже встать на колени и молиться. И пока тот будет несвязанно бормотать слова молитвы, он, чекист Мичурин, поднимет револьвер к голове старика и…
Дальше Саша ничего представить не мог. Хотел ли он отомстить Лопатину? Да, хотел. Но хотел ли он его убить? На данный вопрос юноша ответить так и не смог. Санька попытался представить, как нажмёт на курок, однако, из этого ничего и не получилось. Сознание отказывалось показать такую картинку. Почему-то, вспомнилась жена Лопатина, тётя Софа, которая, со слезами на глазах, помогала им с мамой собирать вещи, а после проводила до вокзала, перед самым отходом поезда, сунула в руки Саше носовой платок, с завёрнутыми в него деньгами, которые после спасли ему жизнь. Вспомнилась дочка дяди Серёжи, Нинка. Заводная, вредная Нинка, с которой было всегда интересно и на чердак залезть, и на Неву сбегать, покупаться, и из самодельного лука пострелять. Лук, кстати, сделал дядя Серёжа.
Мичурин почувствовал, как в горле снова образовался ком, который невозможно было ни проглотить, ни вытолкнуть. Слёзы навернулись на глаза. Первые слёзы за прошедший год. Рука, сама собой, отпустила ручку двери, безжизненно упала вдоль тела. Саша, неожиданно для самого себя, понял: ничего, из того, о чём он мечтал целый год, не сбудется. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Он не станет заходить в дом, не станет подниматься на второй этаж. И не будет хватать за грудки дядю Серёжу. Слёзы вторично брызнули из глаз, и зачем он остался, не поехал с Озеровским на Гороховую?
Расстроенный юноша не услышал, как за дубовым полотном послышались шаги, после чего дверь, неожиданно, распахнулась, едва не ударив молодого человека.
Мичурин сделал шаг назад и хотел, было, развернуться, уйти, как вдруг полный удивления, чистый девичий голос остановил его:
– Саша? Ты?
Александр резко развернулся всем телом. Перед ним стояла худенькая девушка, в простом ситцевом платье, какие носит прислуга, с кошёлкой в руках. Поднял взгляд, полный недоумения. Скуластенькое, бледное личико. Острый носик. Чёрные круги под глазами. Нет, эту девушку он не знал.
Незнакомка догадалась.
– Саша, это я, Нина. Нина Лопатина.
Санька, впервые в жизни, почувствовал, как земля поплыла у него из-под ног.
* * *
Авто всё ещё не было. Впрочем, не удивительно: задержание сотрудников британской миссии проходило не только на территории консульства, но и на квартирах, а потому, все силы Московской ЧК, в том числе и весь транспорт, были задействованы в акции.
Мысли Дзержинского вернулись к Якову Михайловичу…
…Свердлов с недоумением уставился на вдруг, неожиданно появившегося в дверях Феликса Эдмундовича. Как? Откуда? Он ведь должен быть в Питере? Почему не доложили о прибытии? Об отъезде? – Именно эти мысли в тот миг пролетели в голове Председателя ВЦИК. А тело, непроизвольно оторвалось от стула Ильича.
Дзержинский отметил, как побледнело лицо «товарища Андрея», как тонкие, изящные руки бессмысленно – суетливо прошлись по столешнице. Впрочем, нужно отдать должное Якову Михайловичу: моментально собрался, собрал волю в кулак, слегка улыбнувшись, как начальник подчинённому, вышел из-за стола, протянув руку, направился к Дзержинскому:
– Почему сразу не вернулся? – Тут же перешёл в наступление Председатель ВЦИК. – Телеграмму получил, знаю. И, тем не менее, решил ехать в Питер?
– На то имелись веские причины. Появились кое-какие материалы, которые тебе будут крайне интересны.
Феликс Эдмундович осмотрелся. Всё, исключительно всё оставалось на своих местах. Ничего не тронуто, будто Ленин вышел на минуту из кабинета, а Яков, с дозволу Ильича, на миг присел на его стул.
Именно любопытство не позволило Дзержинскому увидеть, как вздрогнул Яков Михайлович, услышав последнюю фразу председателя ВЧК. Впрочем, председатель ВЦИК тут же взял себя в руки.
Свердлов отодвинул от стола одно из кресел для гостей, упал в него. Чекист отметил данный факт: Яков Михайлович, тем самым, показал – они на равных. Пока на равных. Одновременно Дзержинский видел иное – Свердлов готов к нападению. Ждёт повода для атаки. Вон как глаза блестят…
Легенд о Якове Михайловиче ходило множество, и во многие Дзержинский не верил. Но, одна история получила подтверждение. Легенда гласила о том, будто «товарищ Андрей» имел большое, если не огромное влияние на мир уголовников. Что, мол, он решал некоторые проблемы их сообщества, и те, в ответ, признавали его за своего, и, даже, подчинялись ему. Долгое время Феликс Эдмундович в подобные, как он думал, бредни не верил. Однако, полгода назад, вынужден был пересмотреть свои взгляды в отношении Свердлова и бродивших вокруг его имени сплетен.
Зимой, московская ЧК задержала на месте преступления некоего Кольку Шквореня, вора со стажем, мужика пятидесяти восьми лет. Тот, при задержании, только шмыгнул носом: мол, как взяли, так и отпустите. Кольку посадили в карцер, ни с кем связь он не поддерживал. Однако, через три дня из Кремля поступил телефонный звонок, от самого Свердлова. Яков Михайлович, в мягкой форме, сообщил о том, что Колька Шкворень есть ни кто иной, как один из тех, кто помогал партии большевиков при царском режиме, деньгами и транспортировкой запрещённой печатной продукции по стране. Конечно, это нисколько не оправдывает поступка Шквореня, говорил товарищ Свердлов, но, если есть возможность смягчить приговор, просит учесть былые заслуги Кольки. Проверили – всё совпало. Действительно, Шкворень помогал партии большевиков с 1908 года и аж до октября семнадцатого года. Пусть не всё время, эпизодически, но, тем не менее. И помощь сию стал оказывать не по личной инициативе, а… по приказу «высшего сообщества», с которым Яков Михайлович наладил дружеские отношения во время своей первой «отсидки», в 1906 году.
После того события Феликс Эдмундович по-новому взглянул на Якова Михайловича. Он, Дзержинский, также прошёл тюрьмы и каторгу. Однако, наладить такие тесные связи с урками, как то вышло у Якова, так и не получилось. Хотя, подобного рода мысли имели место. И были попытки, но все провальные: уголовники не приняли политического осуждённого, к тому, же выходца польской аристократии. А вот простой мужичок Яков, выросший в мещанской среде, смог легко войти в их мир. И тот принял его. Данное обстоятельство следовало учитывать.
– Так что в Питере?
Свердлов, глядя, сквозь пенсне, открытыми, честными глазами на чекиста, не мог понять, с чем тот пожаловал? Причём, пришёл ловко, вдруг, неожиданно. Хитрец, ах, хитрец… Хочет выиграть время, допросить, вызнать, что у Яшки на уме? – Яков Михайлович принялся протирать стёкла пенсне. – Кукишь тебе! Может, не тянуть время, вызвать охрану? Рано. – Сам себя остановил руководитель ВЦИК. – Кто знает, что в голове у немощного поляка? И ведь больной, и никак не сдохнет. Ладно, послушаем, что он тут станет молоть. В конце – концов, вызвать охрану одна секунда. Жаль, конечно, что Феликс переиграл по времени… Если бы ему, Свердлову, заранее сообщили о прибытии чекиста, сам бы прибыл к тому на Лубянку, в его кабинет, и учинил допрос: как вышло, что охрана Ильича, на момент покушения, оказалась сокращена? Почему Ленина не охраняли в людном месте? Кто разрабатывал стратегию охраны вождя? И так далее. В нашем деле ведь как? Кто первым нанёс удар, тот и прав. Ну да ладно, что уж тут…
– Так что в Питере?
– Сегодня похоронили Урицкого. – Председатель ВЧК присел на край кресла напротив временного хозяина кабинета. – Что Ильич? Как он?
Ага, так ты сразу с поезда и сюда, – догадался Яков Михайлович. И на Лубянке не был. Это меняет дело!
Голос Свердлова смягчился.
– Как говаривали в былые времена, слава Богу, пронесло. Конечно, на ноги встанет не скоро, однако, как утверждают врачи, кризис миновал.
Дзержинский сделал вид, будто в первый раз услышал данную новость, и с облегчением выдохнул.
Открывайся, Яков, – посылал мысленные приказы в сторону Свердлова чекист, – открывайся. Тебе ничего не грозит. Ты правильно отметил: я только что прибыл в Москву, ещё ничего не знаю о том, что тут творится. Сразу к тебе. А потому, бери инициативу в руки.
И Яков Михайлович купился на наигранную открытость Дзержинского.
– Жаль, конечно, Моисея. Но, после убийства Володарского, этого и следовало ожидать. Контрреволюция подняла голову. И не просто подняла, ощерилась. Вот, на Ильича совершили нападение.
– В том есть и моя вина. – С чувством выдохнул Феликс Эдмундович. – Пошёл на уступку Старику, повёлся на его просьбу, сократил штат охраны. А враг воспользовался.
Свердлов вздрогнул: вот тебе на, сам заговорил о том, что хотел сказать он.
А Дзержинский продолжил мысль:
– Но, в Петрограде я успел о многом подумать и во многом разобраться. В конечном итоге пришёл к выводу: правильно сделал, что не вернулся в Москву. – Свердлов напрягся вторично. Что-то не нравилось ему в голосе чекиста. Слишком уверен Феликс. Даже чересчур. – Там, в Петрограде, я вышел на контрреволюционный заговор, центр которого находится здесь, в Москве. – Феликс Эдмундович отметил, как Яков Михайлович поёрзал в кресле худосочным задом: чуть – чуть заглотнул наживку. – Вчера в Петрограде мы арестовали британское посольство. – Свердлов едва не выдал себя матюком: вот так новость! А Гришка не предупредил. Неужели скурвился? А, может, телеграфисты, суки, не доложили? Нужно выяснить. Если так, всех на фронт, к ё…й матери! Феликс Эдмундович, тем временем, устало продолжил. – Именно они отсылали приказы и помогали финансами тем, кто организовывал покушения на Володарского и Моисея. К сожалению, главный организатор преступлений, Кроми, живым не дался, но, тут, как говорится…
– А подтверждающие документы имеются?
– Да. – Твёрдо ответил Феликс Эдмундович, тут же удивившись сам себе.
Свердлов попытался скрыть замешательство. Опаньки, а вот такого оборота дел он никак не ожидал. Что ж получается? Феликс нашёл виновника там, где того не было? Очень интересно. Хорошо, очень хорошо, что сдержался, не вызвал охрану.
– И каковы будут дальнейшие действия ЧК? – Вслух поинтересовался Председатель ВЦИК.
– Почему будут? Мы уже начали действовать. – Твёрдо отозвался первый чекист. – В Петрограде начались аресты подозреваемых. На основе тех материалов, что у нас оказались в руках. Бокию отдан приказ о расстреле тех лиц, чья вина будет доказана, и кто окажет сопротивление.
Итак, руководителем ПетроЧК назначен Глеб. – Тут же отметил Яков Михайлович. – Варвару, полюбовницу Григория, не поставил. Что это? Удар по Зиновьеву? Но почему? Пути Дзержинского с Зиновьевым нигде не пересекались. А что если…
Холодный пот выступил на лбу Якова Михайловича.
А в голове застучали молоточки: да нет, не может быть. Во-первых, Григорий действует через подставных людей, и не через одного человека. Конспирация там на высшем уровне, как-никак, опыт имеем. Во-вторых, если бы подозрение пало на Гришку, то под наблюдение попала бы и Варька, а та молчит. Значит, тут что-то личное. Но всё-таки, почему именно Бокия Феликс решил поставить в ПетроЧК?
– Ну, с Питером ясно. – Свердлов поёрзал задом по коже кресла, имелась у него такая привычка. – А как с Москвой?
Вот и пришли к нужному моменту. – Догадался Феликс Эдмундович.
– По Москве поступим так. – Твёрдо произнёс чекист. – Сейчас, в данный момент, идёт захват британского консульства. Как только документы окажутся в наших руках, начнём аресты по всей Москве и волости. Уверен, там найдётся информация о подготовке покушения на Ильича. Кстати, что с Каплан? Созналась?
Свердлов почувствовал, как волосы на голове начали подниматься дыбом. Вот тебе и Феликс! Всё, провал. Дзержинский не просто переиграл, положил на обе лопатки.
В Совнаркоме всем было известно о том, что британцы не случайно отказались покинуть большевистскую Россию: имелись веские подозрения, что они помогают местной контре, ждут победы «белого движения». Естественно, компрометирующие бумаги, с помощью которых Феликс выползет из-под того валуна подозрений, который скатил на его голову Яков Михайлович, найдутся. А это крест, крест на всём предприятии. Даже если он, Свердлов, сейчас вызовет охрану, всё одно через час Дзержинский выйдет на свободу. А потом… Лучше не думать.
– Да, созналась. – Выдавил из себя Председатель ВЦИК. – Полностью. Подписала протокол.
– Вот как… Можно взглянуть?
– Конечно.
Яков Михайлович вернулся к столу Ильича, вытянул из верхнего ящика листы протокола, протянул их Председателю ВЧК. Дзержинский быстрым, цепким взглядом пробежался по тексту, глянул в нижний, правый угол страниц.
– Подпись Каплан?
– Сомневаешься? – В голосе Якова Михайловича прозвучали обиженные нотки. Что выглядело смешно.
Впрочем, Феликсу Эдмундовичу было не до смеха.
– Признаюсь, думал, ты уже расстрелял Фанни Ефимовну.
Свердлов упал на стул Ильича, огромным усилием воли смог изобразить на лице усмешку. Как сейчас для него был страшен этот худой, скуластый мужчина, с модной, козлиной бородкой.
Каплан действительно не было в живых. Но Дзержинский о том знать никак не мог, потому, как о смерти Каплан, помимо Якова Михайловича, были извещены только два доверенных человека: Курский и Петровский. Люди, искренне ненавидевшие Дзержинского. Кстати, именно им принадлежала мысль, на всякий случай, под именем Каплан посадить в камеру двойника, невменяемую наркоманку.
Якова Михайловича выдали руки. Они, что было неестественно для сурового и твёрдого по отношению к другим «товарища Андрея», вдруг принялись суетливо елозить по столу. Ранее подобного за Председателем ВЦИК не наблюдалось.
Петерс прав, – догадался Феликс Эдмундович, – Каплан больше нет. Что ж, у меня появился ещё один рычаг давления.
– Ты её, Яков Михайлович, охраняй хорошенько. – Чекист аккуратно вернул протокол. – Нам с ней следует провести перекрёстный допрос, когда захватим новых заговорщиков.
– Сейчас не хочешь встретиться? – С трудом выдавил из себя временный хозяин кабинета.
– Зачем? – Как можно равнодушнее произнёс Феликс Эдмундович. – Она призналась, а просто общаться не вижу смысла. Успеем. Единственное, что мне непонятно, что с оружием? Насколько понимаю, при Каплан орудия преступления найдено не было. Как с этим быть? Ты же понимаешь, без наличия револьвера мы не в состоянии обвинить Каплан.
Яков Михайлович зло выстрелил глазами в сторону собеседника. Играет, что ли? Вон как глаза блестят. Ну, конечно, ему обо всём доложил Петерс, в том числе и о браунинге. Отсюда и подозрение. Хитёр, ох хитёр Феликс. Только тут Яшка, сможет тебя переиграть.
Вчера, по личному распоряжению Якова Михайловича, «Известия ВЦИК» опубликовали заметку следующего содержания: «От ВЧК. Чрезвычайной комиссией не обнаружен револьвер, из коего были произведены выстрелы в тов. Ленина. Комиссия просит лиц, коим известно что-либо о нахождении револьвера, немедленно сообщить о том комиссии». (Петерс, в запале и темпе происходящих событий упустил данный опус из внимания, а потому ничего не сказал о нём в своём донесении Дзержинскому).
По странному стечению обстоятельств (данные «странные стечения» искусно создал сам Яков Михайлович), утром, в то время, когда Петерс встречал Дзержинского на вокзале, рабочий фабрики им. Савельева, некто А. В. Кузнецов принёс в Московскую ЧК найденный им на месте преступления браунинг. Оружие принял чекист Кингиссеп, о чём тут же доложил…. товарищу Свердлову.
– Не беспокойся, Феликс, все доказательства имеются в наличии.
Теперь пришла очередь удивляться Дзержинскому: слишком уверенно ответил противник. Убеждённо. Секунду назад Председатель ВЦИК имел иной вид.
– И оружие найдено? – Поинтересовался Феликс Эдмундович.
– А то, как же.
Да, констатировал чекист, тебя действительно, голыми руками не взять. Правильно я поступил, что изменил тактику ведения разговора. Сейчас давить с помощью Каплан никак нельзя, даже если она и мертва, и Яшку можно схватить за руку. Потому, как Свердлов, в данный момент, необходим в качестве союзника, а не обвиняемого. Толку от того, что его снимут с поста: свято место председателя ВЦИК пусто не останется, и ещё неведомо кому достанется. Нет, пусть уж лучше Яков посидит какое-то время в этом кресле, по крайней мере, будет управляем. По причине того, что Старик остался жив, Яков попал на перепутье, и теперь стоит перед дилеммой: с кем идти дальше? С Лениным, а значит, со мной, или со Львом? Примет сторону Льва – война продолжится. Но не факт, что победителями выйдут они. А Яков рисковать за просто так не любит. Он рискует только тогда, когда видит цель. С Троцким такой цели нет, потому, как Лев Давидович заинтересован в личной победе, а не в их тандеме. Якову про то известно. Примет нашу сторону, пусть и под давлением, войне конец. Не совсем, но сейчас прекратится, как пить дать. В этом случае он гарантированно остаётся при власти. В данном варианте решения главное слово «гарантировано». И, пока Яков Михайлович не решил дилемму самостоятельно, следует протянуть ему руку. А потому, более ни слова о Каплан.
Дзержинский встал, прошёл к открытому окну, вдохнул полной грудью тёплый, почти горячий воздух:
– Вот что, Яков Михайлович, давай начистоту…
* * *
Саша робко переступил порог знакомой квартиры. После столь неожиданной встречи, у него окончательно пропало всякое желание встречаться с родителями девушки, однако Нина настояла на своём. Негативные эмоции, бурлящие в душе юноши столь долгое время, в одно мгновение погасли, испарились, исчезли, оставив лёгкий, эфирный горький осадок. Скорее, наоборот, вместо ненависти в душе родились робость и неуверенность. Будто снова вернулся в детство, и сейчас впервые войдёт в незнакомую квартиру, в которой живёт огромный, страшный дядя с громким, звонким, оглушающим, до ужаса пугающим голосом.
Нина, судя по всему, почувствовала душевные терзания молодого человека и чуть ли не силой заставила того войти в подъезд, а после преодолеть три лестничных пролёта.
Перед знакомой дверью Саша споткнулся, негромко выругался вслух. Круг общения последнего года жизни дал о себе знать. Девушка сделала вид, будто ничего страшного или странного не произошло, хотя, как помнил Мичурин, раньше в своём присутствии она никогда ничего подобного не позволяла.
Едва дверь распахнулась, Мичурин напрягся: он ожидал, что в прихожей в тот же миг появится знакомая, полная, вальяжная фигура хозяина дома, или тучная, оплывшая от житейских забот фигура хозяйки. После того раздрая, что творился в душе несколько минут назад, Саньке очень не хотелось видеть теперь кого-либо из них. К счастью, на скрип дверных петель никто не вышел.
Нина в спину подтолкнула юношу: мол, что стоишь? Входи.
Столовая, в которой юноша бывал неоднократно и с мамой, и сам, когда играл с Ниной, изменилась. Причём, не в лучшую сторону. Исчезли несколько стульев, некогда стоявшие вкруг овального стола. Пропала из буфета фарфоровая посуда. Статуэтки нимф, которые дядя Серёжа привёз из Италии, и которые так нравились Саше, тоже исчезли. Как и серебряные подсвечники, что, в своё время, украшали верхнюю, декоративную полку камина.
Юноша с недоумением обернулся к Нине, и только тут, при ярком солнечном свете, который лился из широкого окна, заметил, что исчезла не только посуда, но, вместе с ней, пропали и золотые серёжки с изумрудом, которыми так гордилась девушка.
Нина заметила пристальный взгляд Александра, неуверенно улыбнулась, тронула мочку маленького уха, чуть прикрытого белокурым локоном.
– Не обращай внимания. Обменяла на продукты. – Теперь Нина, в свою очередь, скрестив руки на груди, пристально рассматривала друга детства. – Саша… Саша, Саша. А я, признаться, думала, что уже никогда не увижу. Вы так быстро уехали. Даже попрощаться не успели.
Последние слова привели Александра в чувство.
– Нужда заставила. – Резко отозвался он, будто хлестнул девушку по лицу. – И добрые люди помогли.
– Мои родители к вашему отъезду отношения не имеют. – Спокойно, уверенно отреагировала Нина. – Я говорила с папой. Он всё сделал для того, чтобы вас не тронули. Только его никто не пожелал слушать. Тогда не только вас выгнали. Дядю Мишу, Андроникова, помнишь? тоже заставили покинуть дом. После арестовали, как и твоего отца. Правда, по осени, выпустили.
Дальше девушка продолжать не стала. И так всё понятно.
– Мама говорила, будто вы уехали в Москву. – Вдруг вспомнила девушка. – А вы оказывается здесь. Как мама? Где живёте?
– Маму убили. – Сашка хотел сдержаться, не получилось. Пришлось отвернуться, чтобы смахнуть, как можно незаметнее, слёзы со щёк. – Год назад. Бандиты. В поезде. Я жил в Москве. Только вчера приехал. С Дзержинским.
– Ты? С Дзержинским? – В голосе Нины прозвучало недоумение. – Саша, ты с ними?
– Да. – Почему-то, сам не понимая почему, стушевался Александр, впрочем, тут же, прокашлявшись, добавил уверенно. – Сотрудник Московской ЧК. В Петроград временно откомандирован. В помощь ПетроЧК. – Не сдержался, прихвастнул. Впрочем, справедливости ради следует сказать, тут же стало стыдно за своё враньё. А потому Санька перевёл разговор в иное русло. – А ты… Вы… Я хотел сказать…. – Мичурин никак не мог сообразить, что творится во вроде бы знакомой с детских лет, но теперь такой незнакомой квартире. – Куда пропала посуда? Подсвечники? И не только они. Вас обворовали?
– Нет. – Послышался смущённый ответ.
– Обменяли? Почему?
– Как все. – Худенькие девичьи плечики вздрогнули. Наверное, от холода. – Как папа умер, так…
Продолжать она не стала. И так всё ясно.
Саша стоял, будто громом поражённый. Вот так дела. Дядя Серёжа умер.
Теперь Санька взглянул на Нину иными глазами. Господи, как она изменилась! Стала старше? Так мы все стали старше. Нет, дело в ином. Взгляд другой, глубокий, без привычной дерзинки – искорки. Потухли искорки. Раньше стройная, тонкая, гибкая девичья фигурка теперь сутулилась, горбатилась, будто Нина всеми силами хотела спрятать от чужого взгляда красоту юного тела. На ногах чулки. Старые, штопаные. Зачем? Ведь на улице ещё тепло. Мёрзнет?
– А мама? – Само по себе вырвалось из уст юноши.
– Болеет. – Девушка поёжилась, плотнее прижала руки к груди. – Туберкулёз. Лежит в госпитале. – Нина изо всех сил сдерживала слёзы. – Потому и меняю вещи. Нужно молоко. И лекарства. А в Петербурге сейчас ничего не достать. – И тут же личико осветилось нежной улыбкой. – Но мне повезло. Я за часы… Помнишь, стояли на камине? Так вот, я за них выменяла фунт изюму. Представляешь? Целый фунт! Ей на месяц должно хватить. Доктор говорит, на месяц хватит. Витамины.
Теперь Саше стали понятны и круги под глазами, и неестественная худоба девушки. И пугающая бледность лица, в конце-то лета. И чулки на ногах. В голове взорвался целый рой вопросов, который хотелось задать, но язык выбрал один из них один, тот, который в тот момент был самым главным:
– Ты сегодня ела?
Девушка могла не отвечать. Саша и так всё понял по её быстрому, тоскливому взгляду.
– Понятно. Который день голодаешь?
– Я не голодаю. – А гордость осталась прежняя. Это хорошо.
– Не ври. Сам в такой ситуации не раз бывал. На улицу, так понимаю, выходила, чтобы что-то обменять? Покажи.
Нина в тот миг почувствовала себя слабой, незащищённой, перед знакомым, и теперь уже таким незнакомым ей молодым человеком, а потому безропотно протянула руку. На ладошке сверкнула брошь из серебра, с драгоценным камнем по центру. Тяжёлая, старинная, и, как было известно Саше, передаваемая по наследству.
– Спрячь. – Мичурин даже не стал трогать украшение. – И подальше. Сиди дома, жди меня.
– Ты куда?
– Куда нужно! Только не уходи! Я скоро!
– Честно? – А в голосе тревога.
– Честно. Сиди здесь! В городе неспокойно. И жди меня.
* * *
Озеровский схватил водителя за руку:
– Стой! – Негромко, но твёрдо приказал следователь.
Нога шофёра резко надавила на педаль. Вслед послышались матюки:
– Что я, лошадь, что ли? Аристарх Викентьевич, это ж техника, а не скотина! Кобыла и та сразу не останавливается, а тут столько лошадиных сил…
Однако, бранные слова обтекали Озеровского стороной и тут же испарялись в воздухе, не оставив даже воспоминания. Всё внимание следователя было приковано к быстро удаляющейся по набережной Фонтанки знакомой фигуре молодого человека в кожаной тужурке.
Ну вот, подумал старик, мои предположения сбылись. А ведь кто-то сказал, будто собирается на Марсово поле. Любопытно, что вы, молодой человек, тут делали столь долгий час? Обходили квартиры? Общались с дворником?
Аристарх Викентьевич хотел, было, окликнуть юношу, но передумал. Плечи следователя устало опустились: господи, как всё банально просто. Бокий. Конечно, Бокий, кто ж ещё? Судя по всему, Глеб Иванович перестал доверять, если вообще когда-то ему доверял, а не делал вид, потому и «прицепил» мальчишку. Разыграл спектакль, будто тот предоставлен в помощь, а на деле…
Сыщик с трудом распахнул дверцу авто, шагнул на проезжую часть дороги. Может, вернуться и послать всё к лешему? Написать в отставку, пусть сами во всём разбираются.
На душе стало гадко, муторно.
Аристарх Викентьевич с силой сжал веки, так, что заболели глазные яблоки: так и сделаю, только сначала следует довести до ума то, зачем приехал.
Проверив в кармане сюртука фото Канегиссера, Озеровский, тяжёлым, шаркающим шагом направился в арку дома, к полуподвальному помещению, в котором проживал дворник. Допросим, и в отставку.
* * *
Олег Владимирович провёл рукой по грязным, сальным волосам на голове, по ненавистной бороде. Полковник терпеть не мог волосатости на лице, всегда тщательно брился. Теперь приходилось обходиться без лезвия. И горячей воды. Белый поморщился: помыться бы тоже не мешало.
Полковник присел на топчан, прислушался к своему телу. Странно. Ничего не болит. Прав, таки, был доктор Барышев, когда утверждал, будто положительные эмоции вырабатывают некие морфины, которые излечивают многие заболевания. Ведь как «воскрес» Саша, так Белый ни разу даже не вспомнил ни о спине, ни о температуре… Нужно будет рассказать доктору. Порадовать старика. Если тот, конечно, ещё жив. И если сам выйдешь из тюрьмы, – тут же подкорректировал себя Олег Владимирович.
Стоп! Такие мысли гнать из головы поганой метлой. Он обязан выйти! И не просто выйти, а, к тому же, покинуть Россию, обосноваться в Берлине, или Париже. Или там, где будет выгоднее новой власти.
Полковник поднялся на ноги, опираясь о край топчана, несколько раз присел, после чего отжался от пола, раз семь, встал, оправил одежду. Теперь прогулка по камере, в который раз за последние сутки: пятнадцать шагов вперёд, пятнадцать – обратно. Нужно приводить тело в нормальную физическую форму. Хорошо, нет сокамерников: всех развели по допросам. Никто не мешает, не отвлекает. Есть полчаса времени.
Итак, что имеем?
Дзержинский уехал. Тюремный телеграф поставлял с воли самые свежие и самые точные сведения. Значит, Саша уехал с ним. Это хорошо. Теперь можно начинать комбинацию. Вопрос: с кем? С матросом? Отпадает. Доронин наживку не проглотит. Опыта нет. Достаточно вспомнить, как он слишком топорно, прямолинейно вёл допросы. Бокий. Этот червячка заглотнёт. Только наживку следует подвести крайне аккуратно. И начать следует издалека. И не с него, Белого, а с самого Бокия. Да, именно с Глеба Ивановича. В нужный момент подбросить «некую информацию», которая заинтересует чекиста, и, что самое главное, сблизит их. После нужно будет «приоткрыться». Слегка. Вскользь. Что и станет той самой наживкой.
Белый завёл руки за затылок, свёл пальцы в замок, с силой раздвинул локти. Спина мгновенно напряглась, кровь прилила к голове. Промеж лопаток образовалась приятная боль. А мозг продолжал анализировать.
Теперь следует вспомнить, что известно о Бокие? Практически, ничего. Информация по большевикам, в своё время, приходила в Генштаб опосредованно, через пятые руки. К тому же Белый по «внутриполитическим» не работал, если, конечно, те не «замазывались» с иностранной разведкой. Бокий в числе «замазанных» никогда не проходил. Однако, нечто любопытное, на Глеба Ивановича, всё-таки, пришло и в их отдел: информация о математическом шифре, который изобрёл будущий чекист в 1914 году. Или пятнадцатом? Какая разница. Важно другое: шифр оказался крайне интересным и настолько сложным, что его никто так и не смог разгадать. Но отталкиваться от шифра нет никакого смысла, хотя бы потому, что они, он и Бокий, промеж собой его уже обсуждали. Возвращаться вторично – вызовет подозрения. Второе…. А что второе? Что ещё любопытного сообщали о Глебе Ивановиче такого, что бы заинтересовало чекиста? Память работала вхолостую, на ум ничего не шло. Крутилась в голове информация по так называемой организации «Группы 1915 года при ЦК», но из неё ничего путного нельзя выжать. Только фамилии сподвижников Бокия – Молотов, Тихомиров, Аросев… Ноль, пустота. Ни с кем из данной троицы Белый знаком не был. Опять же, информация тогда к ним пришла только по одной причине: жандармерия передала любопытные данные по новым методам конспирации, которые разработал будущий чекист. И ещё – Бокий в том году смог раскрыть целую сеть провокаторов. И что? Нет, зацепиться не за что. Не о провокаторах же с ним общаться?
