Станислав Ленсу
Делириум остров. Три повести и семь рассказов
© Станислав Ленсу, 2023
ISBN 978-5-0062-0859-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Делириум остров
«…будем исполнять волю Отца, призвавшего нас к жизни…»
Второе послание Климента Коринфянам
«Всё содействует року, когда он влечёт человека к несчастью»
Жан-Жак Руссо
Уже подъезжая к станции, Виктор внезапно осознал, что сегодня, самое позднее завтра его не будет. Исчезнет, умрёт, сдохнет. До этого момента была надежда на везение. Теперь стало очевидно, – конец. Как это произойдёт, он пока не знал.
Лес за окном неожиданно сменился перроном. Мелькнули перила, проскочила вывеска с названием станции, движение платформы стало замедляться, и вот уже стали видны трещины и щербины заплеванного бетона; потом от одного края окна к другому проплыл зажеванный окурок, и электричка остановилась. Виктор вышел из вагона. Жарко пахло просмоленными шпалами и вяленой рыбой. Слева от перрона среди высокой травы у въезда на парковку возвышалась фанерная будка, похожая на голубятню. Сам въезд был перегорожен цепью. Шлагбаум весь в пятнах ржавчины валялся здесь же среди высокой травы.
Подхватив рюкзак, приезжий направился к будке. К нему спустилась хозяйка – женщин лет шестидесяти. В джинсовых шортах, в майке чернильного цвета, на голове копна рыжих крашеных волос. Выяснилось, что лодок нет, но его могут отвезти на любой остров за тысячу. Виктор согласился. Женщина позвонила какому-то Мирону и, получив от того подтверждение, показала Виктору рукой на кусты за железнодорожным полотном, мол, жди там, и скрылась в будке. Увязая в песке он поднялся на насыпь. Постоял, бездумно глядя на уходящую вглубь леса колею, перешагнул рельсы и спустился к кустам. Какой-то грибник в брезентовой куртке маячил среди деревьев в шагах двадцати от него. Вот он наклонился, выпрямился, снова наклонился, словно подбирал с земли что-то. Потом неожиданно оглянулся, и они встретились взглядами. Было что-то пугающее в выражении глаз грибника.
Послышался треск мотора, и по лесной дорожке подкатило странное сооружение на маленьких колесах. Водитель, а это был Мирон, предложил бросить рюкзак на низкую платформу повозки и там же разместиться самому. Виктор уселся спиной к движению. Ноги почти касались земли. Повозка резво взяла с места, и они поехали. Озеро появилось неожиданно: выскочило из-за высоких, сильных берез и залило все вокруг до самого горизонта. Выгрузились прямо у воды. Земля под ногами пружинила, и черная жижа проступала из-под кроссовок. Мирон заглушил мотор своего тарантаса и направился к лодке, на ходу пристраивая на голову белую с черным околышем капитанскую фуражку.
Лодка неслась легко, едва касаясь воды. Миновали группу островов, и, обогнув небольшой мыс, направились к темневшему в сгустившихся сумерках острову. Издали было видно, что берег состоит из огромных, вероятно, ледниковых валунов. Расплатившись с возницей, Виктор выпрыгнул на пологий берег, покрытый травой, забросил рюкзак за спину и пошел вглубь, выбирая место для палатки. Мирон окликнул, мол, звони, когда назад соберешься, но Виктор молча махнул рукой, прощаясь. Через несколько шагов он достал из кармана мобильник и с коротким замахом швырнул его в высокую траву. Мотор взвыл, еще минуту простучал вдали, и все стихло.
Солнце садилось. Он поставил палатку, развел огонь, натянул металлическую струну над костром и повесил чайник с озерной водой. Закурил, сел на каменистый покатый склон. Внизу, у подножья плескалась темная, прозрачная у берега вода. Присмотревшись, Виктор разглядел лежащий на небольшой глубине череп: глазницы, отверстия носовых ходов и чуть занесенная илом узкая верхняя челюсть. Он скомкал сигарету, обжегши пальцы, встал и отошел к костру. Потом не утерпел, вернулся, спустился к воде и убедился, что это камень с пятнами мертвых прошлогодних листьев. Хрень какая-то! Сердце по-прежнему колотилось от испуга. Во рту пересохло. Виктор подёргал котелок над костром, подгоняя вялые бусинки кипения. Оказывается, он так и не был готов к тому, на что решился два дня тому назад.
I.
К целителю его затащила Жанна, или, как ее там? В общем, в один из дней, когда он был еще в состоянии двигаться, она вытолкала его из своей квартиры, протащила до метро и, не давая заснуть в вагоне, хоть он все время впадал в хмельное забытьё, довезла до непонятной белой двери. В эту самую дверь он и стукнулся лбом, отчего та открылась. На двери висела табличка «Целитель и прорицатель. Снимаю порчу и сглаз. Лечу зависимости». В кабинете их поджидал человечек в белом халате. Целитель, посмеиваясь, тут же напророчил ему скорую и неизбежную умственную деградацию, распад личности, валяние по подворотням в собственной блевотине и, конечно, стыдную одинокую кончину на мерзлой глине пустыря. Виктор даже представил этот пустырь – пустынный глинистый пятачок земли за дальними гаражами. Бурьян, картонные засаленные коробки и ворох вонючих тряпок.
Забавно, что прорицатель для устрашения выбрал грядущее одиночество, а не утрату интеллекта. Убояться слабоумия нельзя! Слабоумному уже всё равно, насколько он был умён до безумия. Да и одиночество его не страшит. Прорицатель и тут просчитался.
– Уж не знаю, какую причину вы придумали себе в оправдание, но мне абсолютно очевидно, что у вас нет зависимости! Вы просто спрятались в какую-то свою ракушку. Отгораживаетесь от всех, от себя в том числе, от прошлого, а пуще всего от будущего. При этом никакой зависимости у вас нет. Нет!
Человечек внезапно отскочил от него и оценивающе оглядел с ног до головы.
– Наркотики, водка! Что ещё? – продолжал он перечислять, – диметоксифенэтиламин? Я отчётливо вижу бензольную группу!
Потом он вдохновенно уставился в потолок и патетично произнёс:
– Этим вы создаете иную, удобную для себя реальность. В ней вы в полном порядке. Вы гениальный музыкант, вы творец! Вы и бухаете потому, что хотите спрятаться в этой реальности.
Виктор кивнул. Он даже хотел энергично согласиться, но только вяло пошевелил пальцами и снова кивнул. Последние несколько недель, а может, уже целую вечность ему снится один и тот же сон. Он стоит, поджидая товарища по консерватории Юрку Гуревича, у служебного входа в филармонию. Подмышкой он держит папку с партитурой, которую хочет показать. Появляется Гуревич, берет папку, раскрывает, а внутри стопка чистых нотных листов без единой пометки. Листы рассыпаются, ложатся тонким слоем на грязный асфальт и тут же превращаются в тающий на глазах снег.
– …ваше появление на свет – всего лишь кредит, который нужно отдавать. Отдавать, а не вот это всё. – продолжал ввинчиваться ему в темечко голос, – кредитор, он, конечно, милосерден, но имейте совесть! Он, как говорится, ещё и поцеловал вас в темечко – наградил талантом! А это тоже нужно возвращать.
Прорицатель разглядывал опухшее лицо посетителя. Виктор попытался сказать, но только промычал в ответ. А сказать он хотел, что про свой талант он уже слышал, и не раз. Только где он, талант? Ку-ку?! Почему талант виден всем, а меня самого не видно?
Наконец, справившись с сухим, распухшим языком, он прошепелявил:
– Смысл? – он глубокомысленно замолчал, нахмурив брови. Потом встрепенулся, – всё одно кирдык! Зачем? Если… ну вы понимаете? Поцелован, но не допущен! Ошибочка вышла, адресат… ха-ха-ха, да не тот!
– Не тот адресат? – целитель задумчиво погладил толстый подбородок, – Господь направо-налево таланты не раздаёт. Талант есть – я это вижу отчетливо. Что-то вы в себе не понимаете. Знаете, это бывает – на жизненном своём пути пропускаешь развилку возможных дорог в будущее. Знаете, пойдёшь направо – быть биту, налево – жена красавица, пойдёшь прямо… не помню. Ну и прочее! Вы, вероятно, пропустили свой поворот, не разглядели. Поворот – быть биту, но типа, стать гениальным композитором. Ещё Парацельс описал такой вид слепоты. Цэцитас анимэ. Слепота души.
Целитель мелкими шажками несколько раз пересёк кабинет и остановился совсем вплотную к Виктору.
– Если вам интересно, можно попробовать отмотать назад к той условной развилке. Не исключено, что во второй раз у вас получится. Если хотите конечно.
Виктор в третий раз кивнул. Скорее дёрнул головой от ударившей в висок мысли «А вдруг?!»
Целитель тем временем разливался соловьём:
– Всё просто. Нужно ввести себя в делирий. Другими словами, погрузиться в бездну, – помутнение рассудка, бред, психоз. На пике всего этого ужаса, – продолжал он, – вероятно, смерть. Но если хватит сил, везения, то можно всё начать с чистого листа. Вдруг вы и в самом деле гений? Ну а если нет, то… быстрый конец! Помните? «Когда так просто сводит все концы удар кинжала!» Попробуйте! Ничего не теряет. Но предупреждаю, никаких гарантий на гениальность.
Виктор вдруг обиделся на отсутствие гарантий и устроил истерику, назвал лжеучёного гадёнышом, шарлатаном и долго бесновался. Эта, как её звали-то, Жанна что ли, едва успокоила. А целитель только посмеивался в пухлую ладошку.
– Справитесь, – повторил он, – останетесь жить. Нет, сами себя и убьете.
II.
Вода, наконец, закипела. Он снял котелок с огня и заварил чай. Прикинул, чая получилось литра три. Пристроился с кружкой на ствол поваленной осины. Странно, ломки, как бывало раньше, нет. Руки тряслись первые дня два, а потом и это прошло. Решение приехать сюда, на один из островов пришло сразу. Если уж кончаться, то лучше места нет, – никто не будет ахать, уговаривать, причитать. Он собрался быстро, деньги на дорогу взял у Жанны, или как ее там? Ей ничего не сказал, просто взял рюкзак и закрыл дверь. Он не пил и не кололся уже третий день. Доктор предупредил, что глюки могут явиться на четвертый или пятый. Может, чуть раньше, может, чуть позже.
Виктор тянул чай из кружки. Темная горячая жидкость горчила и пахла дымом. Солнце застряло в частоколе леса и повисло среди черных стволов и ветвей. Он прислушался. За спиной гомонили птицы, сбитые с толку светлым небом. Встал. Детский страх темноты, когда ускользающие тени чего-то неведомого и неясного тянутся к тебе скользкими и холодными пиявками, колыхнулся внизу живота, и его стошнило прямо в костер. Головешки испустили облачка пара, запахло чем-то кислым и хлебным. Пламя скользнуло вниз под тлеющие угли, выскочило с другой стороны, и сучья снова затрещали, разбрасывая в разные стороны огненные капли. Виктор утер рот ладонью. Страх не прошел, но уже не мутило.
Светлая ночь незаметно перешла в серое утро. Стал накрапывать мелкий дождь, но и он вскоре исчез, словно испарился. Костер от подброшенных нескольких поленьев ожил, начал потрескивать и коптить смолистым дымом. Виктор закутался в брезент и уснул.
III.
Проснулся от того, что рядом кто-то ходит. Приподняв голову, увидел рыбака в длинном желтом дождевике. Тот, шаркая резиновыми сапогами, ходил вдоль воды, забрасывал далеко в волны спиннинг, крутил катушку, наматывая леску, снова взмахивал руками, треща накидкой как крыльями, и снова хватался за катушку. Виктор сбросил брезент и сел.
– Эй! – позвал она желтокрылого, – вы откуда взялись?
Тот, не прерывая своего занятия, бросил:
– Разбудил, что ли? Извини, братэла! Я тут с ночи. На той стороне заболочено все, к воде не подступиться, а у тебя тут камешки и сухо!
Виктор спустился к озеру, и, не мешая рыбаку, умылся. Потом бросил в тлеющий огонь несколько толстых веток и поправил котелок со вчерашним чаем. Присел к костру, закурил. Рыбак перестал ворожить со спиннингом, скрутил снасть и подошел.
– Пустишь погреться?
Лицо рыбака показалось Виктору знакомым: мягкий овал, скошенный подбородок и широко расставленные карие глаза на безволосом лице. Несколько пятен светло-розовой кожи на лбу и щеках. Где он мог его видеть? Тот, не дождавшись приглашения, широко откинул полы дождевика и присел к огню.
– Семён, – протянул руку с какой-то засохшей коркой между пальцев.
Виктор ответил на рукопожатие и предложил чаю. Семён улыбнулся и хитро подмигнул:
– Чаю много не выпьешь, – с этими словами он стал шарить у себя под курткой.
IV.
Тут Виктор наконец вспомнил, где видел этого человека. Это был настройщик из музыкального училища – Семён. Только он ни капли не изменился за прошедшие полтора десятка лет. Кожа на лице была такая же гладкая и без признаков растительности, вертикальные морщины на щеках, желтизна шеи и темная кайма вокруг розовых пятен. Про него рассказывали, что из-за пьянства его выкинули из филармонического оркестра, отчего он стал пить ещё больше. В минуты божественного просветления он вдруг трезвел, брал в руки инструмент и уходил на высокий берег реки. Случалось такое вечерами на закате дня в городском парк, и редкие прохожие пугливо шарахались от музыканта, но прислушавшись, замирали в удивлении и в счастливом молчании сливались с местными бомжами. Потом, кто-то из сокурсников, бесталанный, но с крупными для музыкантского мира погонами из сострадания, а может из-за хронической и выстраданной зависти пристроил его в училище. Настройщик пить не перестал, но это было не так публично и не так эпатажно. Он напивался в подсобке, упрятанной под парадной мраморной лестнице с бронзовыми фонарями вдоль перил. В праздничные дни на ней выстраивался сводный оркестр училища, играл, а потом фотографировался на память в благодарность своим педагогам. Однажды настройщик напился и заснул мертвецким сном в своей каморке. Дело было в субботу, так что его сон никто не тревожил долгие то ли десять, то ли двенадцать часов. Он был настолько пьян, что крысы, которые хозяйничали в оккупированном ими здании, а в нем помимо училища, жил и процветал артистический ресторан, взяли и отъели ему ухо. Ну, не целиком, а половину, но проснулся он с изжёванным и ополовиненным ухом. Настройщик, не разобрав с похмелья, где он и что с ним, от нестерпимой разрывающей голову боли, вынес плечом хлипкую фанерную дверь своей кельи и тут же спьяну сиганул из окна училища на улицу. Расстояние до мерзлого, каменистого газона под окнами было невелико, но траектория полета оборвалась аккурат в точке между его вторым и третьим шейными позвонками. Умер настройщик месяца через два в городской нищей больнице от гнойников и воспаления легких.
– Слава Богу, отмучился! – вздохнула санитарка Дарья Николаевна, выкатывая его бесполезное тело из палаты. Выкатила и забыла. Гражданская панихида прошла у беломраморной лестницы училища сдержанно и быстро. Скромный ручеек сослуживцев, провожавших в последний путь лузера, быстро иссяк, и погребали тело в пустынном и оттого величественном одиночестве.
– Выпьешь? – настройщик протянул Виктору чекушку. Тот невольно посмотрел на его уши. Те были на месте, розовые и целые. Он наклонился, протягивая руку, и замер. Тяжелый дождевик провис на руке, зияя, а из его глубины свешивался безволосый розовый в цвет витилиго хвост. Хвост дрогнул и скользнул вглубь рукава. Через мгновение из-под дождевика вынырнула и уселась на плече Семена крыса. Она блеснула красноватыми глазками в сторону Виктора, а потом стремительно впилась в правую ушную раковину настройщика. Тот вскрикнул, хватая и пытаясь отодрать от своей головы грызуна, но на него накинулось еще несколько, невесть откуда появившихся, крыс. Настройщик истошно закричал и повалился на спину. Виктор бросился прочь, опрокидывая на ходу котелок с чаем и разбрасывая горящие сучья. Он сбежал со скалы, бросился в чащу леса, но не сделал и двух шагов, как зацепился за распластавшийся на влажном черноземе корень, полетел головой вперед в густую траву и прежде, чем упасть ничком, ударился скулой о теплый валун, вскрикнул и потерял сознание.
V.
Мелкий дождь мягко постукивал крошечными молоточками по лицу. При каждом их ударе из кожи выскакивали дождевые брызги. Его лицо было бесконечная равнина с впадинами и ложбинами. Равнина была живая, поверхность ее двигалась волнами, словно дышала, и была расчерчена на ромбовидные участки с черными ямками пор посередине. Каждая пора то втягивалась под ударом молоточка, то выгибалась, и тогда из нее вылетала дождевая капля. Мириады серебряных молоточков весело стучали, и радостный дождь взлетал венчиками вверх, рассыпался на множество радуг, опадал, собирался в капли, устремлялся ручейками вниз по складкам кожи и водопадами обрушивался за шиворот и под свитер.
Виктор встал на четвереньки и помотал головой. Правая скула болезненно набрякла, налилась синяком и наплыла на глаз. Он поднялся, отряхнул с ладоней налипшую траву. Трава и земля вокруг были сухие, словно и не было дождя вовсе. Муравьи, крупные и черные суетливо забегали по его левой кисти. Он смахнул их и огляделся. Наверху, на скале под соснами дымил костер. Осторожно ступая и прячась за кустами, Виктор поднялся по травянистому склону туда, где разговаривал с рыбаком. Возле костра никого не было. Пар поднимался от залитых водой угольев, но другая часть костра ожила, и языки пламени плескались среди сложенных в круг камней. Котелок валялся в стороне. Желтого дождевика не было, как и самого рыбака. Виктор присел за куст, настороженно посматривая в сторону озера и палатки. Прошло минут пять, потом еще пять, потом десять. Откуда он знал, что прошло пять или десять минут? Он посмотрел на часы. Нужно засечь время и проверить себя. Вспомнил, что, ныряя, под водой он мог не дышать две минуты и пятнадцать секунд или двадцать. Он посмотрел на часы, глубоко вдохнул и замер, не дыша. Закрыл глаза, отсчитывая время. Когда грудную клетку стала раздирать нехватка воздуха, он решил, что прошло немногим более минуты, и открыл глаза. Часы показали, что он не дышал минуту и тринадцать секунд. Значит, он действительно сидит за кустом минут двадцать. Это его почему-то успокоило: если он правильно оценивает течение времени, значит и с восприятием остального у него всё в порядке. Тогда где рыбак? Да черт с ним, с рыбаком этим! Нужно сматываться с этого острова! Тут с ума сойдешь от того, что боишься бояться! У рыбака должна быть лодка. Не по воде же он пришел! Он сказал, что с той стороны острова. Значит, и лодка там!
Пригибаясь и прячась, Виктор отошел от куста и побежал в ту сторону, где, ему казалось, находится другой берег острова. На этот раз он внимательно смотрел под ноги и прежде, чем ступить, предусмотрительно отводил в стороны высокий папоротник. Лес вскоре поредел, за деревьями тускло блеснула вода. Ноги стали увязать во влажном грунте, и он, чтобы не угодить на топь, свернул вправо на сухую траву. Остановился, тяжело переводя дыхание, пошарил в кармане. Достал свалявшуюся в крендель сигарету и попробовал ее раскурить. Поднеся зажигалку к лицу, он увидел на руке степенно ползущего муравья. Виктор то ли от досады, то ли от злости поднес пламя к черной капле брюшка насекомого. Оно мгновенно съежилось, издав короткий треск, муравей по инерции прополз ещё сантиметр и свалился в траву. Слева мелькнуло что-то желтое. Виктор стремительно присел, осторожно раздвинул высокую траву и посмотрел влево от себя. Там у кромки воды колыхались длинные жесткие стебли, слышался плеск озера. Виктор привстал и увидел среди камышей желтый дождевик. Рыбак, склонившись, с чем-то возился. «Никак лодка!» – мелькнуло в голове у Виктора. Он не знал, что будет делать, будет ли уговаривать хозяина дождевика взять его с собой, или силой заберет у него посудину, или сделает что-нибудь ещё, – он не знал! Главное бежать с острова!
Быстрым шагом, трава с металлическим свистом стегала его по джинсам, он заспешил к камышам. Было удивительно, что рыбак не обращает на него внимания. Шагов за пять до него Виктор, словно налетев на невидимую стену, замер. Пришелец торопливо доставал из кармана желтого своего плаща одну крысу за другой и бросал их в воду. Крыса плюхалась с тихим всплеском, и тут же в этом месте выныривало сразу штуки три. Они стремительно выбирались на берег и пропадали в густой траве.
Виктор оцепенел от ужаса: он только сейчас заметил, что трава вокруг него шевелится. Он увидел, как высокие стебли осоки, душицы, ромашки ходят вокруг него концентрическими кругами, потом волны травы начали заворачиваться в спираль, словно это было око урагана. Вся прибрежная растительность ходила ходуном, скучивалась в гребни, и в разрывах зеленых волн он уже видел, отчетливо видел красные глаза, устремленные на него, множество горящих угольков! Ещё мгновение и будет поздно! Он лихорадочно стал шарить в карманах и, наконец, трясущимися пальцами вытащил зажигалку. Холодея, он чиркал ею раз за разом, страшась смотреть на шевелящуюся зеленую массу травы. Наконец, язычок пламени задрожал у него в пальцах. Он ссутулился, закрывая собой готовый погаснуть огонь. Опустился на колени и поднес пламя к высокой сухой траве. И тут темнота обрушилась на него: сначала ледяным астероидом пронзила ладони, пролетев через его пястные кости и разорвав сухожилия, ударилась о землю под ногами, подняла столб черного света и накрыла все вокруг: берег, полчища крыс и желтокрылого рыбака…
VI.
Мерные звуки падающих капель нарушили долгую тишину. Капли падали с правильными одинаковыми интервалами, их легкий звон был глух. Звук, возникнув, словно погружался в податливый и пыльный ворс. Вода капала долго, ритм не ускорялся, и звук не исчезал. В какой-то момент темнота в ответ на эти звуки стала вибрировать, то сгущаясь до невидимого, то расползаясь вширь до чёрного. Переход от невидимого к черному был еле заметен, из чёрного в невидимое и обратно, потом он стал более явным, и вскоре темнота начала пульсировать. Пульсация исходила из того места, откуда доносился звук. Отчетливо были видны волны черного света: они расходились кругами, их контуры трепетали, а кромки волн, чем дальше они отдалялись от центра, тем больше искривлялись, теряли изначальное направление, замедлялись и утрачивали одинаковость. Одна волна сталкивалась с предыдущей или вплеталась в ту, что ее настигала. На отдалении от центра эти переплетения постепенно выстраивались в какие—то неясные фигуры сначала геометрические, потом углы и эллипсы ломались, удлиняясь и убегая в глубину. Движение волн внезапно, рывком ускорилось, и фигуры стали многомерными. Темнота вдруг обрела форму и преобразилась в видимый мир…
Витька повернулся и улегся удобней. Воз сена, на котором он лежал, покачивался от мерного движения пегой лошаденки. Снизу доносился скрип полозьев, скользивших по укатанному снегу лесной дороги. Потянув на себя полу старого тулупа, которым укутал его дед, он укрылся плотнее, сберегая тепло и кислый запах овчины. Они возвращались с заснеженной поляны в глуши леса. Было покойно и радостно. Витька даже зажмурился и улыбнулся. Под овчиной было тепло, уютно. Запах сухой травы и полевых цветов тонким медовым ароматом напоминал о минувшем жарком лете.
Дед говорил, что зима для скотины нынче голодная. Летом трава хоть и набрала сладости и аромату, да выгорела вся. Сена, что заготовили с лета, не хватает, поэтому кормят впроголодь и больше соломой. Да вот и напасть приключилась: кто-то отыскал их стожок в лесу, да ополовинил его без удержу. Как теперь корова до весны дотянет?
Витька снова задремал. Проснулся, когда деревня уже была совсем близко. До него донесся запах дыма от горящих березовых поленьев в теплых, умытых по случаю новогоднего праздника домах.
Они выгрузились, побросали вилами сено под крышу сарая, потом распрягли лошадь, и дед увел ее. Виктор забрался по лестнице на сенник и заглянул вглубь хлева. Там в отгороженном углу, в сумраке теплым коричневым пятном тяжело переступала корова Груня. Осторожно, чтобы с размаху не увязнуть в навозе, спустился в коровник. Смешал изрубленную ржаную солому с остатками слежавшегося, подгнившего сена, перевернул вилами несколько раз и побросал все это в деревянный желоб прямо к Груниной морде. Корова шумно вздохнула, пар вырвался из ее широких ноздрей. Она стала с хрустом пережевывать бесполезную солому.
– Витька! – позвал дед, стоя на крыльце и смахивая веником с валенок налипший снег.
После праздничной полуночи дед, захмелев и размякнув, поднялся из-за стола. Бабушка захлопотала, глаза ее цвета летнего неба весело заблестели, и она стала тихонько подталкивать Витьку к новогодней елке. Тот отыскал под пахучей хвоей книгу. Пальцы на всю жизнь запомнили шершавую поверхность обложки и выдавленные, залитые красной краской буквы. Он трогал тяжелые страницы, распахнувшие перед ним многоцветный мир богатырей, жар птиц и серого волка. Указательным пальцем он водил по контуру зависшего в полете черного жеребца с огненной гривой.
– Эй, малец, – дед уже стоял у дверей в сени. Они вышли в морозную ночь. Воздух ожег щеки, перехватил дыхание. Бесконечная чернота со множеством звезд пологом раскинулась над ними. Зайдя в хлев, дед притворил плотнее дверь, чтобы не выстуживать, и, держа одной рукой керосиновый фонарь, полез на сенник. Витька отправился следом. Сверху в мигающем свете они стояли и смотрели на Груню. Смотрели, как мерно вместе с дыханием двигаются ее бока, как тяжело она переступает, и как тонкие струйки пара, поднимающиеся от хребта, вьются затейливыми колечками. Дед взял вилы и, зацепив побольше, бросил сверху на голову и под ноги корове только что привезенное пахучее, сладкое сено. Они молча смотрели, как Груня, помотав кривыми своим рогами, сбросила застрявшее сено, наклонила большую голову и стала его подбирать большим языком. Старик толкнул локтем Витьку в бок и тогда тот, перехватив вилы, тоже зацепил изрядно сухой травы и кинул вниз. Груня подняла голову, в глазах ее отразилась лампа, словно новогодний радостный огонек, она шумно вздохнула и продолжила неторопливо жевать. Дед постоял еще недолго, потом прикрутил фитиль фонаря и ушел. Едва заметный дрожащий огонек поплыл в темноте, удаляясь, и Виктор поторопился за ним. Набухшая и примерзшая дверь хлева заскрипела открываясь. В темноте образовался квадрат дверного проема, в котором мелькнула фигура.
Виктор потянулся к этому квадрату и нащупал полог палатки. Он рывком отдернул скользкую ткань и выбрался наружу.
VII.
Белая ночь угасала над островом. С востока наплывала и уже закрыла полнеба пелена тяжелых темных облаков. У костра сидел Витька и ковырял палкой золу. Он повернулся к выползающему из палатки Виктору:
– Деда, картошку есть будешь?
– Давай, – Виктор подошел ближе и сел рядом.
Он смотрел, как мальчонка рылся в теплой, мигающей угольками золе, как в несколько тычков выгреб тлеющей палкой сморщенные серые кругляши картошки. Витька катнул их в его сторону. Картошка слегка обожгла пальцы, разломилась под обуглившейся коркой, из надлома выскользнул легкий пар.
– Деда, ты скоро умрешь? – спросил Витька и тут же продолжил, – ты сам так говорил, только я не знаю, скоро это – когда?
Виктор отложил картофелину, нащупал в кармане пачку сигарет, достал и закурил.
– Скоро, это… скоро. Вот ты сейчас в школу еще не ходишь. Подрастешь и вырастешь в какого-нибудь дядьку… Так вот, ты будешь расти и вырастать, но в школу еще не пойдешь, а я умру. Вот это и будет скоро.
– Понял… – протянул пацан, – а можно так сделать, что ты на этом острове останешься и не будешь знать, что со мной будет? Будешь тут жить, жить и не знать, что я уже в школу пошел, что я в дядьку вырос? Я дальше буду расти, а ты все живешь и живешь?
– Нет, не думаю, не получится – Виктор затушил сигарету и бросил окурок в угли.
– А я к тебе на остров приплывать не буду, ты меня таким вот только и будешь помнить, а другим и не будешь знать.
Витька замолчал, размышляя. Он сосредоточенно ковырял палкой золу и морщил лоб. Потом заключил:
– Тогда зачем жить, если друг друга не видеть?
Виктор отломил кусок картофелины и съел. Мальчонка снова заговорил:
– Было бы здорово устроить жизнь на вроде этого острова. Живешь на нем один, только ты. А в гости к тебе приплывают друзья, мама с папой, я, баба Настя, ну и разные приятные тебе люди. Погостят и уплывают. А ты снова один. Живешь себе, живешь и не умираешь, пока сам не захочешь. Тогда уплываешь с острова и не возвращаешься.
– Так, Витька, и происходит. Только уплывать никуда не нужно. Так на своем острове и помираешь. Одно только плохо, – прутся на твой остров все, кому ни лень. Бывает, что очень неприятные люди приплывают.
Они замолчали. Тучи уже окончательно закрыли небо и медленно плыли над озером вал за валом. Откуда-то издалека принесло раскат грома. Виктор не сразу услышал стук мотора, который возник сначала где-то у далеких островов, потом приблизился, затарахтел совсем отчетливо и вот совершенно явно стал виден черный силуэт лодки с белым венчиком позади. Виктор встал, подошел к краю утеса. Лодка шла к острову. В ней было двое: один на корме, другой ближе к носу. Виктор оглянулся. Мальчишка по-прежнему сидел у костра и елозил палкой по золе. Что-то было пугающее в его спокойствии. А тут еще непонятная лодка и эти разговоры про остров, про когда умрешь. Осторожно, чтобы Витька не заметил, он попятился к лесу, и, когда оказался у мальчонки за спиной, бросился через кусты в чащу.
Он бежал по дуге, удаляясь от того места, где тлел костер и сидел странный мальчишка, и одновременно приближался к месту, где можно было высадиться на берег. Он успел раньше, чем лодка приблизилась к острову. Из камышей ему хорошо была видна плоскодонка, двигавшаяся к берегу с заглушенным мотором. Лодка показалась знакомой, а когда Виктор рассмотрел сидящего на корме, то вздрогнул. Белая капитанская фуражка с золоченым крабом. Его давешний перевозчик. Зачем он здесь? Кто с ним рядом?
Как только лодка ткнулась носом в берег, первым спрыгнул в воду пассажир, и они вдвоем с Мироном вытащили ее на травянистый берег прямо под куст боярышника в нескольких шагах от леса. Пассажир почему-то тоже казался ему знаком. Лицо какое-то одутловатое, бледное, словно вылепленное из белой глины. «Где мог он его видеть? Летний лес, кустарник. Смазанное какое-то лицо. Куртка? Такие куртки на каждом грибнике. Какой грибник в лодке? Может, он видит самого себя, приплывающего с Мироном? Сколько дней он на острове? Де-жав-ю? Нет, де-жав-ю, он слышал, бывает при шизофрении. Это не его случай. Он ведь не шизофреник. Он на острове, куда приплывают разные люди. Люди, которых он когда-то знал, может, любил. Нет, кого любил, он не встречал. Этих вот он никогда не любил, одного видел раньше, когда же это было? Два дня назад, три? Но и второй почему-то казался ему знакомым. Значит, они уже виделись. Как с тем рыбаком в желтом дождевике с лицом настройщика из училища. Вот, что интересно, вот о чем нужно поразмышлять! Как они оказались в том же месте, что и я? В общем, хрень какая-то!»
