Соэль Витальевич Карцев
Невесомый мой паланкин
Глава первая.
Этика
***
Фотон
Стук колёс и граффити безличные,
за окном – не родная земля:
что же держите здесь, заграничные
перелески, болота, поля?
Ностальгию познаю едва ли я:
дела Родине нет до меня.
Здесь семья и родился мой маленький:
пару лет здесь не зря разменял.
Целый день: и заботы, и радости.
Сына старшего, вот, повидал.
Хорошо… Не хватает лишь малости…
Капля с неба… И хлынет вода!
И накроет спасительной свежестью
в жаркий полдень среди тополей,
одарив позабытою нежностью
ленинградских тенистых аллей…
Тихим вечером, медленно тающим,
я пишу в электричке стихи;
для вещей незнакомых пристанище —
вещество поутихших стихий.
Улыбнётся спросонок мелькающий
и привычный, вокзальный перрон.
Не прощаюсь со сказкой пока ещё
и жар-птицу держу за перо.
Мне судьбу – сероглазую спутницу —
не искать в неизвестных мирах;
невесомым фотоном, на улице
освещают стихи полумрак!
***
Бутафория (поэма)
Невесомым фотоном стихи – то ли дар, то ли блажь —
озаряют по улице детства счастливый вояж
в той стране, где зима беспокойно быстра на примерке.
Пусть за окнами вновь нам едят, протезируют мозг
гуманисты в запасе, сминая в расплавленный воск
на вечерней поверке.
Листья ищут тепла. Этих старых парадных уют
как подножье Олимпа, где лифты бессмертье куют,
зажимая дверьми зазевавшихся мам и младенцев…
В них убористый почерк тинейджеров стенки разъел,
и знакомая клинопись там завершает раздел
понадёжней каденций.
Здесь привычны дела. Многотомные сводки властей
и тоскливые своды судьбы между их челюстей.
Потолки натяжные, работа и взрослые дети:
впятером на квадратах родных. А за выслугу лет —
новый шведский диван да на транспорт бесплатный билет;
и всё те же соседи.
Вереницы домов, иномарки, в метро марш-броски,
а у входа старушки:"Купите – бормочут – носки".
На асфальте реклама: ремонты, Содом и Гоморра;
магазины ночные… Народ тащит с дачи мешки.
Бизнесмены на форумах наглые ловят смешки
прохиндея и вора.
Променять на свободу селёдку под шубой готов
тут не каждый четвёртый… Сознание своры котов
поглощает сознание Божьих созданий;
хоть коты, вроде, тоже от Бога – орут будь здоров,
если сильно голодные – им не хватает кормов
и без счёта свиданий.
Время смоет следы кафкианских пейзажей на дне
рек, текущих под кожей в немыслимой нам глубине,
всё расставит по полкам… Нулями от доли процента
рассчитает свершенья, провалы, законы смертей…
Свойства ангелов, может, а может, чертей
порождает плацента.
Только здесь вроде чёрной дыры; искорёжена ось
обалдевшей планеты и время расплющено вкось.
По дощатым настилам покойники прошлой державы
валом валят отсюда в распахнутый мир голубой,
где с открытым лицом нас встречает прохожий любой,
бомб не ведая ржавых.
Что ещё не порвали Европу на сотни частей
радикалы, мигранты, политики разных мастей,
в это веришь с трудом, находясь в окружении хладном
обращённых к живым, мертвечиной смердящих речей,
ворожбы на костях и омоновских крепких плечей —
диссонансом досадным.
Что в ментальности вечера? Пегая, странная грусть —
словно пёс ошалелый – и город, в который не рвусь…
Обыватели топают мимо, лелея заботы…
Мне бы в лица вглядеться, но сеется дождик с небес;
вечных луж зеркала отражают падение бездн
на исходе субботы.
С доброй феей лесною горланить во все времена,
по зелёному лугу бежать и держать стремена
моего удалого коня в дивном сне послезавтра…
Только вряд ли поможет проверенный этот рецепт;
за спиною, у входа в идиллию тот же концерт
с чашкой кофе на завтрак.
Мы, пожалуй, повсюду, осколки империи той —
ведь открыты границы – но держится купол литой,
где кончается тень, привлекая и тех, кто уехал
и тем более тех, кто остался, как шарик Фуко;
кто-то сводит концы, кто-то смаху вмерзает в Юкон
на вершине успеха.
Не пора ли увидеть, как бьётся под кожей река,
дотянуться до сжатой материи материка
и вернуться к себе? эх, мешает короста:
императоры, ханы, тираны, генсеки, князья,—
всё лишь мы, познающие снова оттенки "нельзя" —
бутафория просто.
***
Река жизни
Посвящается Марине Цветаевой…
Вернёшься ты из этой долгой муки,
Меж небом и землёй!
Растопит луч литые льды разлуки —
Безжалостной зимой.
Грядёт поток надежды и спасенья,
Отступит суета.
Ты будешь жить среди стеблей растений
– Прожилками листа!
Ты не уйдёшь, и в этом вихре вечном
Пусть бархатом дождя
Коснёшься нас на перекрёстке Млечном,
Как берега – ладья.
Изящная, как лань, в движеньи чутком,
Наивна и чиста,
Приведшая свободною минуткой,
В знакомые места.
Дубравы шум и птичьи переклики,
И вишни спелой вкус…
– Твой голос здесь – плетеньем ежевики,
Нелепицею чувств!
Нам всем теперь – тебе, созвучной эху,
У томика внимать.
Твои стихи, не просто на потеху,
Как таинство – читать.
Горчит полынь и сладок плод запретный:
Мне грустно и легко,
Твой абрис здесь и силуэт заветный —
Из глубины веков.
Наедине с печальною тобою —
Случайны и смешны
Следы в душе невидимого боя —
Без правды и вины.
Уж сколько лет, как вижу эту бездну
Развёрстую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
–
В финальной строфе использованы строки Цветаевой из стихотворения:
"Уж сколько их упало в эту бездну"
***
Марина
"В большом и радостном Париже
Мне снятся травы, облака,
И дальше смех, и тени ближе,
И боль как прежде глубока."
Марина Цветаева
Не опоздание, а радость
И неба чистая пастель,
И смех, и тени за оградой,
И ожидание потерь.
Давай, Марина, через годы
Мы о тоске поговорим.
Как эмигрантов пароходы
Вдаль уплывали. Горький дым.
Расстрелы, а затем разруха,
Но всё же Родина – одна!
И без неё поэту – мука:
Ту чашу выпила до дна.
Там запах свежих круассанов:
– Гарсон.
– Мерси, мадмуазель.
Здесь стоны из Чека подвалов
И непримятая постель.
Ждала вестей и не ложилась,
Курила долго, у окна,
И напрягалась шеи жила,
Но всё же, Родина – одна…
И, опустив смирённо руки,
Ты приняла, как божий дар,
Страны родной и вид, и звуки,
Её растянутый удар.
***
Ночной портье
Ко мне приходит мой ночной портье,
Мой мрачный стражник, вечный инквизитор,
Из тени незадёрнутых портьер,
Когда не жду и не прошу визита.
Ботинками ступает на палас,
С ухмылкою мне глядя прямо в очи,
Распахивая рта кривой атлас,
Как жэковский, хмельной водопроводчик.
Права качает, душу теребя
И требуя отчёт за весь период:
Мол, сколько, ненавидя и любя,
Мол, сколько про Владивосток и Рио
Ты написал?… А я молчу в ответ…
Скукоживаясь, пропадает доблесть.
Скользят слова, подобные плотве,
В обрывки снов роняя странный проблеск…
Влекомый им, иду на эшафот —
Без времени, без места, без причины,
Сквозь маски пламенеющий шифон
Узреть пытаясь злобную личину…
Орёт надрывно золотушный грач,
Луна висит размазанною каплей;
Безудержный на волю рвётся плач,
Когда рублю себя тупою саблей…
***
Моя душа
Поёт душа и треплет сердце ветер
До слёз, до боли, до звенящих рос…
Ах, кто бы так меня ещё приметил!
Ах, где бы я в родную землю врос!
Гори, гори опять, не вполнакала.
Берёзой белой, небом голубым
И жаворонком в небе запоздалым,
Пожайлуста, чуть-чуть меня люби…
***
Я ломтями небо пластал
Я ломтями небо пластал,
Тишину ладонями черпал,
За зелёной плотью листа
Поворачивал к солнцу череп.
Не из тех мы, видно, пока,
Кто малину не рвёт, а просит;
Наминает себе бока,
Окунаясь в ресницы, просинь.
Поперёк Вселенной торчит
С нашим скарбом телега криво;
До нетронутой звёзд парчи
Ковыляет тихонько Клио.
Нарастает звучаний зуд
Беготнёй насекомьих ножек.
Нас давно небеса не ждут —
Жмутся в нас шагреневой кожей.
Заплутавших берём котят
Мы под крыши своих укрытий,—
Как по миру звуки летят,
Я услышу в плену наитий.
Не напившись крови, клинки
Возвернутся в ножны, смиряясь:
В невесомый мой паланкин
Превращается мира завязь.
***
Моему другу
До дыр износив,
не выменяю
ботинок.
(Старая пара —
лучше двух,
новых.)
Но с радостью двух, длинноногих блондинок
на Рихарда Мора
выменял бы
снова и снова.
Иные удивятся,
мол,– зануда из зануд —
назовут каким-нибудь обезьянним именем,
и ну, авторитет
поэтический раздув,
давай насасываться стихирищи выменем.
А мне
милее
его скромность,
пускай не засвеченный —
человек просто.
Разве
обязательно
быть огромным
лиллипутом
стабильного, рейтингового роста?
Каждый может поднять дактиль,
выжать
амфибрахия
сто с лихом,
а вы
смогли бы
стихотворческую практику
разложить теоретически
совёнку с совихой?
А он сумел
мою бедную голову
заполнить
знанием
высшего
сорта.
Не просто
на пляже
валяюсь голым я:
киплю
одновременно
стихов
ретортой!
Пускай,
бронзовея
колителей
читачеством,
знающие скажут:
"От кур в ощип".
Поэзия —
ближнему
помочь
не артачась!
Поэзию —
поближе
к сердцу
ищи!
***
Вороны
Я не вижу огня, не вижу.
За спиною выжжено всё.
Наливается солнце рыжим
Цветом палева. И несёт
Запах гари, да прямо в душу,
А на сердце такая муть:
Не доплыть до желанной суши,
Хоть осталось совсем чуть-чуть.
Что вы лезете оголтело?
Пережил я боль, испытал.
Нате, вороны, рвите тело,
Закаляйте души металл!
***
Что сумели сберечь?
Пора. Ухожу в мимолётной пылинке
Над тучами слушать блаженную тишь.
И, с неба срываясь, летящей дождинкой
Слепящего света пространство прошить.
Там белая ночь в петербургском конверте
Найдёт адресата на улице Грёз,
Наивная радость застрянет в кювете
Машинкою детской из смеха и слёз.
Там горечь потерь и разлуки страданье,
И чёрная зависть, и лживый навет,
Но солнечный луч невозможных желаний
Подарит надежду, веселье и свет.
Чуть хмурятся тучи, чуть веет прохладой
И тянется клин ожиданий и встреч.
Что было случайным, что было досадным,
А что в нашей жизни сумели сберечь?
***
Дождит
Она пришла с восходом, до зари,
Остановилась и слегка парила,
Застенчиво, наивно, изнутри
Смотрела и вела через горнило:
"Ты ожидай, когда придёт рассвет,
Исчезну, тихой радости желая,
Пунктирный, мой, размытый силуэт
Не забывай, пока ещё жива я".
Смычки дождя ходили по стеклу,
Играл сентябрь осеннюю кантату,
И плечи серебрились на свету
