Соня Фрейм
Не потревожим зла
© Соня Фрейм, 2006
© ООО «Издательство АСТ», 2019
***
Посвящается В.
За все путеводные звезды,
которые появлялись для меня, когда
все остальное гасло
Я начинаю там, где ты закончил
***
Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила
Убийственных безумств грозят из-за угла —
Попробуем любить, не потревожив зла…
Шарль Бодлер. Осенний сонет(пер. А. Эфрон)
Пролог
Они сидели друг против друга, и между ними была пустая шахматная доска.
Игрок с разноцветными глазами еле заметно улыбался, точно зная что-то наперед.
Другой игрок, в темных одеждах, внимал тишине, словно ожидая услышать в ней знак.
Игра еще не началась.
Но вот второй игрок поднял тяжелые веки, и на шахматной доске возникли причудливые полупрозрачные фигуры, внутри которых переливалась мерцающая вечность. Разноглазый при этом издал удовлетворенный смешок.
Один играл черными, другой — красными.
И так началась эта история.
If I could tear you from the ceiling,
I know the best have tried,
I'd fill your every breath with meaning,
And find the place we both could hide.
Если бы я мог оторвать тебя от неба,
Я знаю, все уже испробовано,
Я наполнил бы каждое твое дыхание смыслом,
И нашел бы место, где мы оба могли бы спрятаться.
Placebo «Blind»
Глава первая
В начале было обещание
— Алиса, ты не отпустишь меня?
— Я держу тебя, Якоб. Как и обещала.
— Я не справлюсь в одиночку.
— Ты не будешь один.
***
Come on, baby,
Don’t fear the Reaper!
Baby, take my hand![1]
Из колонок водопадом лилась одна и та же фраза, циркулировавшая по комнате, казалось, целую вечность. Куплеты закончились, остался один веселый припев.
Якоб беззвучно повторял слова песни, равнодушно разглядывая потрескавшийся потолок. Алиса скользила где-то рядом, превратившись в размытое пятно.
— Якоб? Слышишь меня?
Ответом ей были лишь слова песни, поставленной на повтор. Алиса могла сейчас закричать, ударить его и даже облить кипятком — он остался бы лежать на кушетке с запрокинутой головой, повторяя, как заклинание, эти заевшие строки.
— Якоб?
Музыка стала невыносимо громкой.
COME ON, BABY!
DON’T FEAR THE REAPER!
DON’T FEAR THE REAPER!
Внутри него была волшебная дверь, за которой он любил исчезать. Возможно, там он был счастливее, чем здесь. Проблема заключалась в том, что Алиса за ним последовать не могла. Он находил лазейку, она утыкалась в стену.
Ножницы потрошили картонные коробки, чтобы их было удобнее трамбовать в контейнеры для бумажного мусора. Этот момент, в котором они так неудачно застряли, тоже следовало бы порезать на части и отправить в помойку.
Господи, как же хотелось тишины…
Она потянулась к магнитофону, но неожиданно ее запястье перехватила рука Якоба.
— Алиса, так надо.
Она смотрела на него злыми воспаленными глазами, а Якоб все так же таращился в потолок, до боли стискивая ее запястье.
— Я больше не могу это слушать. Она играет уже неделю.
— Пожалуйста. Прошу тебя.
Его слова звучали ломко и печально. Иногда ей казалось, что он просто искусно над ней издевается. Временами она не верила ни этому пустому взгляду, ни его тихим коротким просьбам.
— Я вернусь через полчаса. Мне нужно побыть в тишине.
Его пальцы разжались, и рука безвольно упала.
Алиса еще какое-то время молча наблюдала за ним, затем взяла мусор и вышла на улицу.
Разрезанные коробки отправились в контейнер, но она продолжала стоять в вонючем закутке его двора, ощущая глухое отчаяние. События походили на плохую репетицию одной и той же сцены.
«Поскорее бы все это закончилось».
Но от этой мысли тут же стало страшно.
Алиса прошлась до булочной у станции, купила ненужный хлеб. Она поймала себя на мысли, что готова придумать миллион занятий, лишь бы не возвращаться.
Присев на бордюр, она отстраненно наблюдала за людьми и машинами. Небо постепенно гасло, и счет времени терялся…
Чувство реальности накрыло внезапно, и она вдруг резко ощутила, что надо вернуться домой. Как можно быстрее. В животе расползался страх, которого она не испытывала прежде. Шаг становился быстрее. Ступени лестницы хаотично разлетались под ногами, а хлопки дверей казались слишком громкими.
Песня по-прежнему звучала — она услышала ее еще в подъезде.
Но сквозь ее ритм проступало нечто другое.
— Якоб…
Его голову окружал темный ореол. Он лежал словно вписанная в пол икона безымянного святого, хотя только что совершил смертный грех. Пистолет валялся рядом, и теперь пальцы Якоба едва его касались.
DON’T FEAR THE REAPER!
BABY TAKE MY HAND!
— издевательски вторил ее мыслям магнитофон.
Алиса не шевелилась: увиденное лишило ее способности двигаться и мыслить.
Во всем словно звучали отголоски чьей-то насмешки.
Пошатываясь, Алиса дошла до магнитофона и трясущимися пальцами вдавила кнопку. Наступившая тишина ощущалась как неправильная.
Быстро закрыв за собой дверь квартиры, она снова вышла в переливающийся огнями вечерний Берлин — город всех бездомных и заблудших, в котором больше не было Якоба Радке, сумасшедшего с глазами зрячего слепца.
По небу неслись розоватые облака, похожие на облетевшие перья. Солнце садилось, забирая вместе с собой и чью-то испуганную жизнь.
В груди замер чудовищный ком, но Алиса не проронила ни слезы. Якоб остался позади вместе со своим пистолетом. Там же осталось и ее обещание, сломанное пополам, как ветка.
Вслед как наяву звучал его укоризненный голос:
«Алиса, это нечестно».
Три месяца спустя
— Добрый день, мои дорогие. Для тех, кто только пришел: я — Клара, веду эту группу по вторникам и четвергам. Мы все здесь в первую очередь — хорошие друзья. Не знаю, что вы думали о групповой терапии до прихода сюда, но могу с уверенностью сказать, что существует три типа: оптимист, пессимист и скептик. И дело не в том, кто из них — вы, — Клара заговорщицки улыбнулась, будто собираясь приоткрыть тайну, — а в том, что после вы наконец-то станете собой.
Она поправила очки указательным пальцем и устроилась поудобнее на колченогом стуле. Все присутствующие смотрели на нее с интересом и затаенным ожиданием, словно на фокусника, который сейчас начнет доставать кроликов из шляпы. Кто-то радостно улыбался и кивал, похоже, уже становясь собой. Но большинство неловко молчали, обратив к Кларе напряженные взгляды.
Алиса затесалась между ними и выжидала. Она не считала себя ни оптимистом, ни пессимистом, ни скептиком — просто проходя мимо, в фойе на доске объявлений прочла приглашение в бесплатную группу психологической поддержки студентов.
— Что это, секта или фан-клуб? — спросила она у однокурсницы.
— Нет, это действительно психологическая помощь. Слышала про групповую терапию? Люди собираются, чтобы делиться своими проблемами. Коллективная рефлексия и все дела…
Алиса и сама не понимала, почему стояла у объявления несколько минут. Якоб говорил, что в психологи идут лишь те, кто не разбирается в людях. Впрочем, Якоб еще много чего говорил. Например, что утешить безумие может только смерть…
«Замолчи уже. От твоих слов одна беда».
Она записала время и номер аудитории. Групповая терапия в университете была проектом факультета психологии, и на нем часто присутствовали сами студенты.
И вот Алиса здесь и пытается понять: бежать ей сейчас или из вежливости досидеть до конца. С мрачным скепсисом она оглядела окружающих и еще сильнее скрестила руки на груди.
«Все-таки… зачем ты пришла? — спросила она себя в сотый раз. — Ты что, и правда собираешься говорить об этом с посторонними людьми? Может, еще и книгу напишешь?»
Иногда хотелось дать себе промеж глаз, чтобы заткнуть назойливый внутренний голос.
Слова Клары воспринимались вполуха, а в этом кружке из людей и пластиковых стульев начиналась клаустрофобия.
Из-за наглухо закрытых окон было душно. Приветливый солнечный луч скользил по стене, изредка угасая, когда на солнце набегала очередная маленькая туча.
Ведущая группы тем временем дала слово присутствующим. Каждый должен был представиться и сказать, что его привело сюда.
— Я — Селина, мне девятнадцать. Вашу группу мне порекомендовал Вальтер. — Бородач в клетчатой рубашке рядом с Алисой помахал всем рукой. — И я решила попробовать. Моя проблема… ну… довольно обычная. Может, кто-то посмеется про себя. Я всегда была полноватой, но, знаете, мне не казалось, что со мной что-то не так. Пока не пошла в ту школу. Сейчас я думаю, что дело было не во мне. Просто подобрались не очень добрые ребята. Но что сделано, то сделано. И уже неважно, кто виноват.
«А потом ты довела себя до анорексии, но благодаря этой терапии учишься любить себя такой, какая ты есть…» — раздраженно пронеслось в голове у Алисы.
Раньше она устыдилась бы этих мыслей, ведь всегда старалась сочувствовать чужим проблемам. Однако происходящее напоминало какой-то киношный фарс. Спасти это могла только Марла Сингер. Но это не «Бойцовский клуб», а черт знает что.
Случайно залетевшая в аудиторию муха бессильно билась об оконное стекло. Она сердито жужжала и упрямо буравила себе путь наружу… Алиса наблюдала за ней с отстраненностью и хладнокровием. Она и себя ощущала мухой последние три месяца.
А Клара все кивала, как эти игрушки, у которых постоянно качается голова…
Вверх-вниз.
Вверх-вниз.
— …и я просто не выдержала всех этих дразнилок… Думала, если откажусь от еды полностью, то похудею в момент. Проблема в том, что я начала доводить все до абсурда и в итоге выблевывала даже салаты. Мне казалось, что в них везде жир… липкий жир.
Стрелка часов ползла предательски медленно, так что хотелось взять и насильно потащить ее пальцем вниз.
Алиса прикрыла глаза, и ее внимание окончательно рассеялось.
…Мелькнула вспышка света, и в ней проступил бледный, сгорбившийся Якоб. Он смотрел исподлобья, тем самым взглядом, сквозь который гранями проступала его покалеченная душа.
…Светло-голубая радужка отсвечивает болезненным неоном, а обветренные губы надломлены в хрупкой улыбке.
«Алиса, почему ты не удержала меня? Ты же обещала…»
От этого мягкого укора откуда-то из глубины пружиной взвилась притупившаяся боль…
Настоящие привидения не живут в заброшенных особняках, они поселяются в душах. Этих демонов никогда не изгонишь.
«Я не смогу один…» — возникло в голове эхо его слов.
Пальцами она сжала переносицу изо всех сил, чтобы сдержать что-то в себе.
…Что было после? Ничего. Похороны в присутствии трех человек — отца, матери и безымянной для них девушки непонятной национальности. Никто не плакал. Все разошлись молча. И только когда Алиса вернулась домой, ее прорвало. Она выплакивала моря и океаны, всю себя по частям, по крайней мере те шестьдесят процентов воды в организме уж точно.
— Алиса…
Голос Клары звучал так далеко, но с каждым мгновением становился все более и более реальным. Глаза приоткрылись и мутно обвели комнату. Пару мгновений ее действительно здесь не было.
На Алису уставились с выжиданием и дружелюбным интересом. Клара приятно улыбалась, слегка покручивая своей ручкой.
— Ты у нас тоже новенькая. Мы с удовольствием послушаем, что привело тебя. Можешь рассказать все, что считаешь нужным. Совсем не обязательно быть откровенной сразу. Это непросто.
Смотрите-ка, никто не хочет ее съесть.
Алиса уставилась на психолога невидящим взглядом. Но ее поза вдруг стала на удивление раскованной — она сползла по стулу, вытянув вперед одну ногу. Правда, руки так и не удалось расцепить.
«Все, что считаешь нужным…»
Отличная мера для любой исповеди.
— Да нет, я сразу скажу, почему пришла. Знаете, у меня был парень, Якоб. Мы встречались всего полгода, но временем эти отношения не измерить. Все делали вместе: ели, спали, учились. Читали одинаковые книги. Слушали одну и ту же музыку. Если бы можно было обменяться кровью в венах, мы и это сделали бы. Вот такая у нас была любовь. Но между нами все же существовала разница. Понимаете, мой парень оказался психом, и у него был полнейший сдвиг на смерти. Он ненавидел свою жизнь. Якоб был болен и отказывался лечиться, но просил быть рядом и держать его, насколько мне хватит сил, иначе он сиганет туда — в смерть, как он говорил. Он сам отдалился от всего мира, но я дала обещание, что вытащу его из этой ямы, в которую он загонял себя все эти годы. Еще до встречи со мной он планировал свой уход. Как-то раз он спросил меня: нож или пистолет? Я выбрала пистолет, потому что быстрая смерть — это роскошь. Но он сказал, что со мной сможет выкарабкаться. Мне следовало быть рядом и напоминать ему, что он жив. Сам он давно считал себя мертвым. Но с каждым днем становилось только хуже. Короткие просветления оборачивались новыми затмениями. Якоб перестал реагировать на меня: смотрел, но не видел; говорил, но обращался будто не ко мне. В какой-то момент его чувство отчаяния передалось и мне, и я поняла, что готова на что угодно, лишь бы прекратить наше взаимное несчастье. Я уже не знала, как ему помочь. В свою последнюю неделю он лежал на кровати и слушал сутками «Don’t Fear The Reaper» группы Blue Öyster Cult. Я была так зла на него. Моя собственная обида казалась мне важнее его проблемы. Если бы я тогда открыла глаза, то заметила бы, что теряю его. Когда я ненадолго ушла, он вспомнил мою старую шутку. Пистолет, оказывается, уже давно был с ним. В общем, он выстрелил, и его не стало в один миг, а я здесь, с вами, в группе психологической поддержки. Надо же кому-то рассказать эту интересную историю.
Алиса замолчала и обвела группу остывшим взглядом. Все это вышло легко, без волнения и даже с какими-то живыми интонациями. Клара смотрела на нее с застывшей улыбкой, но это была просто гримаса. Она уже давно не улыбалась. Взгляды остальных выражали смесь легкого ужаса и сочувствия. Больше все-таки ужаса. Алиса опустила голову, разглядывая свои ноги, а затем в ее голове все сложилось само собой.
— На самом деле… Я не знаю, зачем сюда пришла, — в замешательстве добавила она непонятно к чему.
— Ты все правильно сделала, — быстро сказала Клара. — Это очень тяжелый опыт. С ним не справиться в одиночку. Более того, я хотела бы поговорить с тобой наедине и дать кое-какие рекомендации…
— Да я дверью ошиблась, — устало ответила Алиса, и это прозвучало как неумная шутка. — Спасибо, мне ничего не надо.
Клара попыталась что-то возразить, но Алиса быстро вышла из аудитории. Это не ее место. Да еще половина этой группы — студенты, значит, ее «интересную историю» растреплют остальным. Легче от этого совсем не стало. Дернул же черт искать утешения в групповой терапии…
Когда Алиса вышла из своего транса, она обнаружила себя в автобусе, везшем ее к окраине города. Конечная, кладбище и знакомая гравировка на каменной стене:
«Здесь спит любовь».
С момента похорон почти ничего не поменялось. У креста лежал венок из роз от его матери и букет белых лилий — от нее. Все цветы завяли.
«Никто к тебе не приходит, Якоб. Потому что у тебя почти никого не было. Ты ушел так же, как и пришел в этот мир, — налегке».
Ей хотелось лечь и послушать землю. Казалось, что он все еще живет в лабиринте гробниц и неизведанных подземных траншей. Бежит себе где-то внизу, не разбирая дороги, как и при жизни…
«Господи, если ты есть, останови его уже. Приюти. Он никогда не обретет покоя, а значит, и я тоже».
Бог молчал, но слова только множились. Их было уже не сдержать.
Алиса достала из сумки тетрадь и начала писать то, что хотела ему сказать все это время, но не знала, как повернуть время вспять, чтобы ее мысли нашли его. Сейчас способ подсказал себя сам.
Это был первый шаг к бесконечному искуплению.
***
«Однажды ты спросил: если это все-таки случится, смогу ли я последовать за тобой? Я сказала, что не допущу твоей смерти, но на вопрос, по сути, так и не ответила. Теперь собственные слова кажутся мне умышленным враньем. В глубине души мы все-таки оба знали, что из нас двоих умрешь только ты. Мы никогда не были единым целым, хотя очень хотели в это верить.
Самый ужасный момент наступил не тогда, когда я увидела тебя на полу. И не когда гроб с твоим телом опускали в землю. Хуже всего — мое непонимание твоих мотивов, пришедшее много позже твоей смерти. Я всегда оправдывала твою одержимость смертью твоей болезнью, но теперь испуганно спрашиваю себя — что, если ты действительно этого хотел?
Пистолет или нож — это серьезная дилемма. Если бы я знала, как пожалею о своих неосторожных словах, то выбрала бы за тебя нож. С текущей кровью еще можно договориться, а пистолет решает твою судьбу, как только ты нажимаешь на курок.
Так что мы не просто наломали дров, мы лес вырубили.
Послушай меня, да, ты послушай, ибо только ты и говоришь в моей голове. Я не пойду следом. За это тоже прости.
Но я знаю, что ты по-прежнему во мне нуждаешься. Я чувствую тебя. Ты все еще где-то рядом, Якоб. Смерть — это все-таки не выход».
***
— Ты безжалостен, — был вердикт человека с разноцветными глазами.
Его партнер по игре поднял на него тяжелый, темный взгляд, в котором застыло время. Тонкая прорезь рта приняла причудливую форму: он улыбался. Он умел, но делал это крайне редко.
— Хороший учитель не всегда должен гладить по голове своего талантливого ученика.
— И то верно. Всыпь ученику палок, чтобы он потом разогнуться не мог и твою школу за километр обходил.
— Ты знаешь, как я играю, Дэвид. Ты сам захотел принять участие.
Гетерохромные глаза Дэвида вспыхнули непонятным весельем.
— Я тебя переиграю, Танатос. Ты ничего не знаешь о жизни.
— А ты ничего не знаешь о смерти, хоть и умер.
Дэвид и Танатос смотрели друг на друга, словно упражняясь в силе взгляда, и затем снова перевели взоры на игральную доску. С начала их партии сдвинулась всего пара фигур.
— Поэтому я — доказательство того, что смерти нет, — пожал плечами Дэвид. — Извини, если обидел.
— Ну, какой твой ход? — добродушно ухмыльнулся Танатос.
Глаза Дэвида стрельнули искрами, и он триумфально улыбнулся ему, явно что-то предвкушая.
— Я думаю, нам нужна новая фигура в этой игре.
Доска вдруг стала больше. И на стороне Дэвида возникла еще одна фигура, отличающаяся от других цветом и формой, будучи белой и высокой. Она плавно переместилась к середине доски.
— Я отправляю своего лучшего гонца, видишь? — тихо спросил Дэвид.
— Ко мне приходят все: короли, гонцы, шуты, — размеренно отозвался Танатос.
Он никогда не убеждал, просто констатировал факт. Да с ним никто и не спорил. Кроме Дэвида.
Похоже, эта игра будет долгой.
We built this tomb together; I will fill it alone.
Мы построили эту гробницу вместе; я заполню ее в одиночестве.
Marylin Manson «If I Was Your Vampire»
Глава вторая
Дьявол всех сердец
Три года спустя
Они его любили.
О, как же эти девочки любили его.
Даже так: они его боготворили.
Собирали постеры с его изображением, раз за разом прокручивали его песни. До тех пор, пока у плеера не садилась батарейка, а сами они не теряли сознание. До последнего вздоха, до дрожи в коленках они любили его томное лицо с абсентовыми глазами, озаренными пламенем потусторонних чувств.
Они любили его длинные волосы, татуировки в стиле блэкворк[2] и торчащие косточки. Любили даже его алкоголизм. И миллионы девочек, девушек, женщин со всего земного шара с придыханием произносили это священное имя — Люк Янсен.
Чем же этот юнец, сверкающий по всем каналам своей белой безволосой грудью, так им полюбился?
Хотя это как раз объяснялось легко: он все-таки был красив. Но не как другие мужчины. Темная подводка и утонченность черт размывали его принадлежность к какому-либо полу. Болезненная эротичность привлекала миллионы юных сердец, так жаждущих любви.
В общем, Люка хотели женщины и геи любого возраста.
«Вот он, секс-символ, которого готика ждала после смерти Брэндона Ли![3]» — кричали о нем критики.
К своим двадцати восьми годам Люк Янсен воплотил в себе все пороки и добродетели, неподдельную боль, настоящую трагедию и даже истинную любовь.
Казалось, о нем уже было известно все.
Мать — американка, отец — швейцарец. Плод любви ипохондрички и интроверта, он не унаследовал от них ровным счетом ничего, а талант, видать, от бога упал.
Поздний ребенок, испорченный ребенок.
С детства писал трагичные мелодии и разбирался в печали лучше, чем в математике. Окончив школу, уехал в Берлин, чтобы покорить своим роковым баритоном весь мир.
Вообще-то Люк был с группой, которую экспромтом сколотил в тринадцать лет. Но остальных членов этого коллектива, играющего готический хэви-метал, воспринимали как спокойный фон, на котором можно бесконечно любоваться голым торсом фронтмена.
Известно, что первая и главная любовь его жизни трагически скончалась. Может, поэтому он пересидел на всевозможной наркоте, но нашел в себе силы, чтобы завязать. Считает, что истинная красота заключается в трагедии. Воспевает смерть, секс и вечную любовь.
Все мелодии были пронизаны печалью, а его голос периодически искренне срывался. Лирика изобиловала цитатами из Библии и какими-то мутными отсылками к Шарлю Бодлеру, мелькали и мотивы легкой некрофилии, но готов в этом не упрекают.
Говорят, Люк спал в гробу и любил гулять по кладбищам. Возможно, встречался с датской рок-певицей Азазель (папарацци ловили их пару раз на прогулках в темных очках). Не гнушался спать и с фанатками, но дозированно.
Поклонницы без устали караулили Люка у отелей, концертных залов и даже у забора его дома. Сублимировали и строчили о своем кумире эротические фанфики. На экранах и постерах он казался таким прекрасным, одиноким — и одновременно развратным и порочным… таким… таким… На этой ноте фанатки издавали писк и закатывали глаза в обрамлении черной подводки.
Его навязчивый зеленый взгляд преследовал с каждого билборда и призывал вас стать частью его летаргического культа.
Люк стал самопровозглашенной истиной, обещанием, данным на века, и самой пленительной загадкой.
Был ли он пастырем нового поколения или же очередной прихотью моды?
Фанатки об этом не задумывались — и правильно делали. Они просто восхищались им, свято веря, что в один прекрасный день они встретятся. И каждая из них надеялась, что именно она излечит его разбитое сердце и страдающую душу, станет для него ангелом любви, милосердия и преданности.
***
Люк загадочно усмехался с постера. Зеленые глаза обещали искушение, разврат и любовь. Вот она, дефиниция современного de profundis[4].
Это была икона Оли. Под ней даже горели три черные свечи.
Она вздохнула, чувствуя, как внутри что-то тревожно дрожит, вот-вот норовя сорваться. В душе словно натянули невидимые струны, и было невыносимо хранить в себе это чувство — любовь.
Завтра.
Она обводила этот день в календаре, пока бумага с треском не порвалась, а маркер не ткнулся в стену. Когда месяц назад она заполняла бланк для участия в этом дурацком конкурсе, то надеялась хотя бы выиграть футболку с логотипом Inferno № 6 и фото с его автографом. Но судьба оказалась как никогда великодушной в тот день и преподнесла ей лучший дар за все двадцать три года ее жизни: два билета на его концерт в Берлине, а после — ужин.
С ним. В его особняке.
Об этом мечтают миллионы его поклонниц, а получила этот шанс она. В мироздании у нее определенно есть покровитель. Присутствие какого-то неумолимого рока ощущалось кожей. Всю жизнь она искала мужчину с темной стороны Луны. Так что это судьба.
В голове уже давно жили упоительные, тщеславные картины их совместного будущего. Вот они идут по какой-то красной дорожке и на них направлены все камеры… Несмолкающие щелчки, слепящие вспышки, крики, вопросы, микрофоны и… они, спокойно стоящие посреди этого хаоса и крепко держащиеся за руки.
«Мы будем носить только черное и никому не скажем, что между нами происходит. Но при этом везде будем появляться вдвоем!»
Другие фанатки при виде них от зависти выпьют свои пузырьки с лаком!
В голове Оли не было реалистичных тормозов, вернее, их напрочь снесло от эйфории. Ведь каждая из армии фанаток Люка Янсена ждала, что однажды именно ее пригласят в его мир изысканной печали.
Оля была одной из миллионов, которой повезло раскрутить барабан удачи.
Оля из множества других Оль, живущих в ритмах его музыки. Еще будучи подростком, она погрузилась в готику, которую на родине часто рифмовали с сатанизмом. Это стало частью ее повседневности — корсеты, черная помада, пентаграммы. Средства стилизации впечатляли, и прообразы себя находились в контрастах между черным и белым, жизнью и смертью.
В школе она изучала немецкий, и было решено учиться в Германии. Так, отучившись один курс на юрфаке в Москве, Оля очутилась в андерграундном Берлине, где наконец-то влилась в настоящую «темную сцену». Масштабные фестивали, готик-пати, каких на родине никогда не видали, европейский декаданс… Это поглотило ее с головой. Здесь она стала частью особого круга и приобщилась к настоящей эстетике. Дома же готы являлись разновидностью гопников, только водку пили не в подворотнях, а на кладбищах.
Имя в паспорте Ольга при первой же возможности вознамерилась поменять на Хельгу.
И все это оказалось не напрасно. Она пришла к кульминации, и у нее были глаза цвета абсента.
Происходящее, кроме шуток, походило на сказку. Перед простушкой внезапно остановилась позолоченная карета принца, и оттуда приглашающе высунулась чья-то рука.
Оля искала в этом некую причинность. Может, потому что она — не как те бешеные фанатки, которые швыряются в него стрингами? Люк для нее — воздух, и… Боже, ты, наверное, все-таки женщина, раз создал такого мужчину!
В такой упоительной дреме прошел целый месяц до заветного концерта и судьбоносного ужина.
Оставался один нерешенный вопрос, который она оттягивала по максимуму, но дольше уже было нельзя. И только относительно этого еще варили мозги.
Имелась проблема, которую в своем воображении она раскрутила до размеров катастрофы. Ею была она сама. В незнакомой среде изо рта лилась какая-то чушь, бойкость на нервах начинала отдавать военными действиями, а не приятной энергичностью.
«Милая, кого волнует твой акцент, если он завалит тебя в свою койку-гроб?» — вещал голос разума, но он был бессилен перед комплексами.
Месяц назад, когда эта встреча была лишь приятным туманным будущим, все, казалось, идет своим чередом. Но чем ближе становился момент их свидания, тем серьезнее она переживала из-за того, что ведет себя как слон в посудной лавке. Вот если бы кто-то мягко тормозил ее тычком или кивком, когда она начнет пороть чушь…
Решение подсказали ее же билеты с пометкой «Суперприз». Можно было загнать один перед концертом за бешеные деньги, но это означало, что и к Люку она придет вместе с потенциальной соперницей. Ее женская мнительность уже нарисовала в воображении конкуренцию с нахрапистой немкой или ушлой испанкой.
«Нужен свой человек, предсказуемый и управляемый!»
Подруга, которая от него не тащится и на чьем фоне Оля смогла бы легко адаптироваться, а затем отправить ту домой. Она решительно отмела девочек из своего фан-клуба «Инфернальные Волчицы», ибо они — армия дурочек с никами «Невеста Люка» или Inferno 666. После нехитрой математики осталась одна кандидатка — лесбиянка, знакомая по готик-вечеринкам, поэтому можно не волноваться, что она отобьет у нее Люка. Но она уехала на неделю, а больше «безопасных» подруг не было.
Или все-таки… была?
Оставался лишь один номер в записной книжке, который не очень-то хотелось набирать.
Потому что ответила бы Алиса.
Приехав, Оля случайно узнала, что на одном из ее семинаров есть какая-то русскоговорящая, и надо было заполучить ее. Свои должны держаться вместе, считала она.
То, что она нашла, никак не выглядело своим. Определить национальность Алисы не удавалось: в ней словно проступали черты нескольких этносов сразу, но ни одного — отчетливо. В блеклых, на первый взгляд, чертах вдруг могло прорезаться что-то чуть ли не шаманское. Это впечатление создавали острые, угловатые скулы и темные волосы до самой поясницы.
Акцента на немецком у Алисы не было, и, как выяснилось, она родилась и выросла в Германии, в семье мигрантов. По-русски действительно говорила, но как-то ломано и искусственно деля слова.
«Мама из России, — лаконично пояснила она. — Вышла замуж и переехала сюда».
А отец, судя по экзотической внешности, даже немцем не был. Ее знакомая напоминала кусок айсберга, который дрейфовал в море до тех пор, пока его не прибило к случайному берегу. На ней стояла печать в форме вопросительного знака.
Но тогда выбирать не приходилось, и Оля в своей привычной манере насела с вопросами об университете и городе.
Алиса выдала ей развернутую справку, но участия не проявила и дружеского плеча не подставила. О себе не говорила вообще, от посиделок отказалась. Ее помощь походила на обслуживание роботом-андроидом.
В общем, Алиса ей не понравилась. И после того семестра, когда девушки посещали один семинар, по учебе они больше не пересекались. Иногда виделись в столовой и библиотеке, и уже позже пара знакомых кое-что нашептала.
Во-первых, почти ни с кем не общается.
Во-вторых, ее парень пристрелил себя из пистолета у нее на глазах. Так говорили.
В-третьих, ходили слухи, что она шастает по кладбищам, черт ее знает зачем.
Последние два пункта сами образовали тревожную связку. Между эстетствующей готкой и какой-нибудь крезанутой сатанисткой имелась существенная разница. И дело уже не в блэк-метале.
Однако больше всего Олю отталкивало непонимание ее сути, что не слишком вязалось с планом получить управляемый девчачий бэкап для разгона свидания.
«Но ты уверена, что в одиночку сможешь развлекать такого человека, как Люк Янсен?» — спросила она саму себя.
В конце концов, наверняка Алиса не более безумна, чем другие люди.
В ухо уже лились тягучие гудки, которые казались бесконечными. Трубку сняли не сразу, создавалось впечатление, будто достучаться до Алисы — все равно что звонить на тот свет. Когда Оля уже практически растворилась в монотонности гудков, в наушниках вдруг ясно прозвучало:
