Соня Ергенова
Лисофанже
– Не нужно с ней сюсюкать, Крыжовников, – сказал подошедший с другой стороны Аркадио Террибле и сухо произнес:
– Глаша, ты немедленно расскажешь, как вернуть солнце.
Кира толкнул Глашу в плечо и с надеждой прошептал ей на ухо:
– Сознаешься?
– Ни за что, – сквозь зубы ответила Глаша и громко добавила, обращаясь ко всем окружающим их лисофанжеанцам. – Вы никогда больше не увидите солнце! Ты со мной, Кира?
И Глаша вскочила на перила. Кира последовал следом. Он уже сотню раз пожалел, что согласился пойти в гости, но теперь, стоя на перилах и глядя в темноту, откуда доносился лишь грохот волн, Кира жалел о своем решении в сотню раз сильнее.
– Стойте, не прыгайте! – закричали бежавшие к ним лисофанжеанцы во главе с Крыжовниковым.
– Не прыгай, они тебя не тронут, – чуть дрогнувшим голосом прошептала Глаша, глянув вниз. Но Кира, задыхаясь от страха, ухватил горячую ладонь девочки:
– Я с тобой!
– На счет «три».
Кира стиснул зубы и задержал дыхание.
– Три!
Глава 6. Как Кира и Глаша гребут к берегу
Прыжок. От полета перехватило дыхание.
Сильный удар о волны – с головой под воду. Вынырнули, захлебываясь горькой соленой водой.
Над ними нависало гигантское днище Летающей квартиры, а вокруг – волны, волны, волны и тьма.
Кира в панике забарабанил по воде руками, отчего его бросало и засасывало под накатывающие волны. Тяжелый рюкзак тянул под воду.
Глаша мгновенно подплыла ближе, подхватила Киру под подбородок и заставила вытянуть тело горизонтально. Кире, наконец, удалось распрямить ноги и вдохнуть.
– Отдышись, – посоветовала ему Глаша, расстегивая рюкзак и вываливая в океан учебники, тетради и ручки. – С грузом придется попрощаться. Не возражаешь?
Кира одобрительно закивал головой. Он не мог надышаться, горло саднило от соли, а Глаша продолжала:
– Вода хорошая, освежает, не правда ли? Представь, что ты в ванне. Ты плавать-то умеешь?
– Нет, – выдавил из себя Кира. Лето он проводил в городе, где купаться ему не приходилось.
– Зачем же ты прыгнул!? – в сердцах воскликнула Глаша.
– Думал сразу плавать научусь, – отшутился Кира сдавленным голосом. Глаша промолчала, удерживая Киру на поверхности, и задумалась.
Из Летающей квартиры, отдаляющейся от ребят дальше и дальше, вылетели три пони. Всадники держали в руках фонарики. Они были похожи на три маленькие звездочки, кружившие над волнами. В какой-то момент Глаше захотелось окликнуть всадников, но обида, кипевшая в девочке, заставила ее передумать.
Глаша вдруг вспомнила, как давно не видела звездное небо – россыпь мерцающих огоньков на ночном небе, когда она засыпала в своей постели в комнате под стеклянной крышей. Неужели она больше никогда не вернется в Летающую квартиру! Потом она вдруг вспомнила про Чушку, оставшегося в саду. «Я пообещала ему, что расцветут яблони», – с грустью подумала Глаша: «Я обязательно вернусь за тобой, Чушка. Если выберемся отсюда…». И мысли перескочили на Киру: «Напросился в гости! Небось сто раз пожалел. Еще и прыгнул за мной…».
Глаша не хотела себе признаваться, как она благодарна Кире за то, что он прыгнул в черную бездну вместе с ней. Она начала догадываться, что ее поступок был опрометчивым. Вода смыла злость, и теперь посреди океана надеяться приходилось на удачу. Летающая квартира и три огонька едва мерцали вдали и растворялись в темноте.
– И какой у тебя план? – наконец, спросил Кира.
– Для начала научить тебя плавать, – бодро ответила Глаша, чтобы не напугать Киру раньше времени. Тонуть Глаша не планировала и надеялась на встречу с маленькими островками, встречающимися довольно часто в этой части океана. Но как долго придется ждать островка и дрейфовать на волнах, Глаша не знала.
– На спине плавать удобнее. И поговорить можно, – сказала Глаша, помогая Кире поймать равновесие. – Так я тебя отпускаю? Дальше сам?
– Да, – Кира почувствовал, как Глаша осторожно отпустила его, и, словно живые, темные воды подхватили и удержали мальчика на поверхности. Притихшие волны мерно покачивали ребят.
– Ты точно знаешь, где берег? Без звезд на небе ориентируешься? – уточнил Кира.
– Да, я с закрытыми глазами ориентируюсь! Даже не переживай, я это болото знаю. Нам туда, – уверенно заявила Глаша, кивнув в кромешную тьму, и вальяжно погребла по волнам. Кира, приноровившись удерживать равновесие на спине, осторожно и неуверенно погреб вслед за ней
– А где Летающая квартира? – спохватился Кира, и Глаша принялась увлеченно рассказывать про легкий дрейф островов Лисофанже, который замечательно убаюкивает по ночам.
За разговором время шло незаметно, но усталость и пробирающий насквозь холод заставили Киру опомниться:
– Ты говорила, что до берега метров сто! Мы уже час гребем. Если острова перемещаются, как до них вообще можно добраться!
– И вовсе не час. Острова перемещаются и кружат на одном месте, как резиновые уточки в тазу, но не расплываются далеко. Даже за тучу не могут выбраться. Они то взлетают, то садятся на воду. Летающей квартирой, Софлигором и другими заселенными островами можно немного управлять. А есть почти неподвижные острова, они еще слишком малы, чтобы летать и цепляются за дно. Но когда вырастут, оторвутся и взмоют в воздух. А есть острова старые, они уже утонули и только их верхушки торчат над водой. До ближайших таких минут пятнадцать не больше. У меня врожденное чувство времени. А вот измерение расстояния на глаз у меня хромает. Может, до суши метров не сто, а двести или триста. Берег уже вон там. Ты что, не видишь?
Кира вгляделся в темноту, но ближе, чем на два метра, была непроглядная мгла:
– Не вижу!
– Это потому что мы тащимся как бревна плавучие, – и Глаша перевернулась на живот, поднырнула под волну и проплыла вокруг Киры. – Если б ты брасом умел плыть, мы бы быстрее добрались. Давай научу!
Но Кира настолько выдохся и устал, что ни о каком брасе даже думать не хотел, лишь бы нащупать под ногами твердую землю. Киру с новой силой охватило беспокойство, от чего его движения разладились, и мальчик остановился, не в силах больше грести.
– Глаша! – крикнул, он, перекрикивая усилившийся шум волн.
Глаша обернулась. Лицо у нее было взволнованным и уставшим, хотя девочка тут же попыталась улыбнуться:
– Ну что, подрейфуем. Я тебе рассказывала, как однажды…
– Глаша! – перебил ее Кира срывающимся голосом. – Нет никакого берега!
– Конечно, есть, – Глаша хотела сказать бодро и уверенно, но голос ее подвел. – Кира, еще чуть-чуть…
Но Кира уже не слышал. Кира ясно осознал, что они посреди огромного океана в полнейшей темноте, и дикий ужас сковал его. Руки машинально хватались за воду, а ноги камнем пошли ко дну, утягивая под воду.
– Кира! – уже под водой он услышал далекий и гулкий крик Глаши, которая бросилась к нему на помощь. Воздух закончился, и Кира хлебнул воды, которая хлынула в горло и душила его.
И вдруг ноги коснулись дна.
С неведомо откуда взявшейся силой Кира оттолкнулся от спасительной твердой поверхности и стремглав вынырнул, столкнувшись лбом с Глашей.
– Дно! Там дно! – заорал Кира, выпустив струю воды и отплевываясь.
– Ура! – заорала в ответ Глаша. – Слышишь – шум прибоя. Волны бьются о берег.
Ребята с новыми силами погребли вперед, ныряя и проверяя повышение дна. Вскоре они могли идти по скользкому илистому дну, увязая в нем и тяжело переступая, спотыкаясь о крупные валуны, обросшие скользкой тиной и мидиями. Волны хлестали в спину и подгоняли. Наконец, ребята распластались в пене прибоя, задыхаясь от смеха и не в силах сделать больше ни шага.
От свежего ночного бриза колотило от холода. Сил подняться у Киры не было. Мальчик лежал плашмя в вязком иле, который по сравнению с воздухом казался горячим.
Глаша уже стояла на ногах. С нее ручьями стекала вода.
– Колбасников, вставай. Надо осмотреться.
В серых сумерках можно было разглядеть пустынный силуэт острова. Глаша вскарабкалась на обросшие мхом и лишайниками валуны. Остров оказался крошечным в тридцать шагов по диаметру, поросшим карликовыми деревцами и ягодными кустарниками с посеревшими листьями. Глаша разглядела несколько безвкусных засохших ягод морошки, затем присела возле углубления в валуне, где скопилась дождевая вода и брызги прибоя. Девочка зачерпнула ладошкой воду, попробовала на вкус и крикнула:
– Кира, смотри, что я нашла!
Кира с трудом поднялся, ощутив тяжесть в руках и ногах, и медленно вскарабкался следом. Глаша сидела возле небольшой лужи в углублении скалы и пила с ладошки воду:
– Чуть солоноватая, но пить можно.
Кира опустился на живот, прильнул губами к луже и пил, пил, пил, избавляясь от горечи соленой воды, царившей у него во рту.
Глаша тем временем энергично ползала по камням и что-то от них отковыривала.
– Я придумала, как высушить одежду, – заявила Глаша и, подскочив к Кире, стала запихивать ему за шиворот что-то мягкое и шероховатое.
– Что это? – не в силах сопротивляться, поинтересовался Кира.
– Лишайники. Мы запихнем их под одежду. Смотри, они сухие, – Глаша положила Кире в ладонь несколько кустиков, которые показались Кире даже теплыми. – Одежда отлипнет от тела и быстрее высохнет от нашего тепла и от ветра. Здорово придумала!
Киру колотило от холода, мокрая одежда противно липла к телу.
– Включи солнце хоть на полчаса, чтоб просохнуть, – попросил он дрожащим голосом.
– Если б я могла, – хмыкнула Глаша синими губами. От холода у нее стучали зубы.
– Но ты же могла!
– Колбасников, ты не догадался? Я знала только время, когда появится солнце. И не знала, что оно скроется! – воскликнула Глаша, и вновь обида заговорила в девочке. – Хорошо, что солнце исчезло. Лучше и придумать было нельзя. Так им и надо…
Колбасников разочарованно махнул рукой и снял с себя мокрый испачканный в иле и водорослях пиджак:
– Если хочешь скорее высохнуть, одежду надо хорошенько отжать.
Оказалось, Кира отлично умеет полоскать и выжимать одежду. Ребята скручивали с двух сторон каждую вещь, причем каждый тянул ее на себя и крутил в противоположном другому направлении, пока из ткани не выжималась последняя капля. Затем Кира тщательно стряхивал вещь, расправляя ее. Когда из кармана его брюк выпал безжизненный телефон, Глаша вздохнула:
– Прости. Дома волнуются?
– Вряд ли, – безразлично ответил Кира и продолжил отжимать и стряхивать.
За этим занятием они немного согрелись, но стоять в одних трусах на ветру было по-прежнему холодно. И ребята скорее нацепили на себя влажные вещи и принялись ползать по острову, набивая себя лишайниками.
От лишайников и вправду потеплело, одежда не липла к телу и, казалось, стала просыхать. Хотя зубы, как и прежде, стучали без остановки.
Увидев друг друга набитыми лишайниками, Кира и Глаша не удержались от смеха. Они тыкали друг в друга пальцем и хохотали во все горло. Можно было валиться на мягкий и колкий ковер из мхов и лишайников, толкаться и кататься кубарем, покатываясь со смеху от щекотки. Лишайники под одеждой от каждого движения щекотали до слез.
Надурачившись вдоволь и согревшись, ребята растянулись на земле. В животах у них попеременно урчало. Глаша с сожалением вспоминала оставшийся в Летающей квартире рюкзак с котлетами.
– А дальше что? – нарушил тишину Кира. – О том, что у тебя нет плана, я уже догадался.
– Почему нет? – хмыкнула в ответ Глаша. – В перспективе я планирую вернуть тебя домой, а сама поселюсь на чердаке с бродягами и Чушкой. Будем летать ночами над городом с бесконечными крышами и встречать рассвет, а вы с Полиной будете приносить нам яблоки и морковку. Мы вас за это покатаем над городом! – размечталась Глаша и со вздохом добавила:
– А как это осуществить, Колбасников, надо думать. Надо думать…
Они замолчали и задумались. Кира подумал о том, как Глаша мало знает о жизни на чердаке, а Глаша подумала о том, что рано или поздно мимо должен проплыть или пролететь подходящий для путешествий остров. Но мысли обоих в конце концов сошлись на еде.
Глаша поднялась с земли и сказала:
– Кира Колбасников, приглашаю тебя в местный ресторан «Мидиева Банка». Режим работы – открыто во время отливов, закрыто во время приливов. Нам с тобой повезло – начался отлив.
Кира, задремавший в лишайниках, тяжело поднялся на ноги и недоверчиво поплелся следом за Глашей, бубня себе под нос: «Что еще за банку ты выдумала…».
Кира и Глаша снова спустились на берег. Вода сильно отступила, обнажив большие, обросшие водорослями валуны, о которые ребята спотыкались, выбираясь на сушу. Низы валунов были усеяны мидиями. Глаша отковыряла несколько штук, ловко вскрыла раковину перочинным ножом и высосала моллюска.
Кира поморщился.
– Закрой глаза, заткни нос и глотай, – посоветовала Глаша и протянула Кире вскрытую раковину. – Угощайся!
Кира взял в руки мидию и с отвращением разглядывал шевелящуюся слизь.
Глаша высасывала мидии одну за другой:
– Безвкусные, но хоть что-то съедобное. Когда меня выгнали из Лисофанже, Аркадио приказал высадить меня на похожий остров. В наказание… – Глаша нахмурилась и продолжала:
– Я неделю питалась моллюсками, пока Чушка с посылкой от Доктора не нашел меня. Доктор прислал мне палатку, котелок, удочку, спички и сухари. Доктор, единственный в Лисофанже, помог мне.
Кира зажмурился и быстро проглотил моллюска. Безвкусный комок слизи быстро проскочил в горло.
– Пожуй, – Глаша подала Кире обрывок длинной водоросли бурого цвета, которую девочка тут же подобрала под камнем. – Обычно такие водоросли долго варят, но и так пожевать годится.
Кира разжевал горькую соленую водоросль, отдававшую йодом и гнилью, и немедленно выплюнул.
– А как ты узнала, что солнце появится ровно в пять? – вдруг спросил Кира.
Глаша хитро улыбнулась.
– Доверить тебе тайну Лисофанже? – Глаша смерила Киру взглядом, продолжая хитро улыбаться. Затем дружески ткнула Киру в плечо и сказала:
– Хорошо, слушай! Всё дело в Полине…
Глава 7. Пластилиновый мир Полины
Полина сидела одна в комнате и смотрела на часы. На часах была половина пятого. Полина, не отрываясь, следила за минутной стрелкой. Стрелка прыгала мелкими шажками, Полина шмыгала носом и тихо всхлипывала. Мамины слова, сказанные, когда Полина неподвижно стояла перед ней в коридоре, до сих пор звучали у нее в ушах.
«Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, Полина», – сказала мама с надрывом в голосе. В руках мама сжимала пакет из аптеки. Полина кивала, она знала, как мама сильно ее любит. Полина тоже сильно любила маму.
«И вместо школы пошла гулять по городу одна…» – теперь мама говорила тихим ровным голосом, от которого Полине делалось невыносимо. Только шуршание пакета в руках мамы и ее голос: «И заявила мне об этом прямо в лицо. Я не ожидала от тебя такой жестокости, – мама горько вздохнула. – Ты знала, как я буду волноваться. Как сильно я буду волноваться, – опять глубокий вздох, – и ты все равно ушла, зная, как мне будет тяжело. Зная, как мне может сделаться плохо. Зная, как сильно я буду переживать. Зная, что ты можешь сломать меня своим поступком, как когда-то твой папа. Ты же прекрасно помнишь, хоть тебе и было пять лет, как папа ушел, как мы его ждали. Как ты плакала, как я плакала, как мы плакали долго-долго. И он не вернулся. И больше не вернется никогда. И с тех пор мы были всегда вместе. Я не ходила на работу, я не покидала тебя ни на минуту, чтобы тебе не было страшно одной. И теперь ты сама, помня то чувство бессилия и безнадежности, убегаешь от меня. Ты очень жестокая девочка, Полина. Очень, очень, очень жестокая девочка…» – повторяла мама и голос ее дрожал.
Сердце Полины разрывалось от жалости, слезы текли по щекам, а мама говорила и говорила, долго, монотонно, как минутная стрелка, бесконечно бегающая по кругу. И каждое слово впивалось в Полину, как заноза. Несмотря на то, что это не она, а Глаша сказала маме в лицо, что ни в какую школу она не ходила, Полина чувствовала виноватой себя и ненавидела себя.
Полина ненавидела себя за то, как сильно мама переживает и волнуется за нее, также сильно, как она переживала за папу. Но больше всего Полина ненавидела себя за то, что ей на самом деле хотелось прогулять школу и гулять по городу. Полина вспомнила, как она бежала по улице за Кирой, одна по улице, бежала со всех ног, как ветер растрепал ее косичку, как светило в лицо солнце, как было весело! Как она смеялась от безудержной нахлынувшей радости! И как от Полининой радости тяжело маме.
Пока девочка размышляла, минутная стрелка пробежала по кругу двадцать семь раз. Заметив, что часовая уже приблизилась к пяти часам, Полина спохватилась, еще раз пробежала глазами записку от Глаши и полезла под кровать.
Ровно в пять вечера взволнованная Полина достала из-под кровати запыленный пластилиновый город, дощечку поменьше с аккуратно вылепленной квартирой, больницу и еще несколько не полностью облепленных пластилином островов и расставила свой пластилиновый мир на залитом осеннем солнцем письменном столе. А учебник и тетрадь по французскому пришлось скинуть на пол, чтобы всё уместилось.
Девочка склонилась над пластилиновыми домами, которые целое лето провели под кроватью. Как запылился город, сколько предстояло работы! С неописуемым удовольствием Полина принялась расчищать пальцем улицы, поправлять покосившиеся стены домов.
Раньше Полина часами просиживала в пластилиновом мире. Все эти дощечки, на которых теперь размещались острова, были сделаны вместе с папой. Сначала он выпиливал их из фанеры острова по контурам, которые намечала Полина, зачищал края наждачкой. Синими красками рисовали море и налепливали массив острова из разноцветных остатков пластилина. Сверху покрывали тонким слоем желтого и зеленого, и получалась песчаная береговая линия и луга, покрывавшие острова. Строили фундаменты, на которых вырастали двух-трехэтажные дома. Папа лепил дома, а Полина лепила человечков и обустраивала им квартирки.
Теперь, когда в городе дома покосились, а некоторые и вовсе развалились после переезда, Полина засомневалась, сможет ли она починить их или слепить заново, но настроена она была решительно.
Не лепить Полина не могла. Только за погружением в пластилиновый мир она чувствовала полноту жизни, которой не хватало, чувствовала радость, свободу, а порой ее настолько захватывали события, что Полина теряла грань между реальностью и выдумкой. Девочке казалось, во время лепки папа рядом с ней, как раньше.
Мама считала иначе и злилась.
Полине вспомнился день, когда мама запретила ей лепить. Мама несколько раз заходила в комнату и просила ее одеваться на прогулку. Полина не слушалась. Когда мама в очередной раз зашла в комнату, Полина впервые закричала:
– Я не пойду гулять! Я больше никогда не выйду на улицу! Я не хочу смотреть, как другие дети бегают на площадке, как катаются на велосипеде, как заходят босыми ногами в пруд. А мне ничего нельзя! Я должна ходить рядом с тобой, лишь бы ты не нервничала. Я не хочу! – кричала Полина со слезами.
В ответ мама заговорила страшным спокойным голосом о том, как Полина жестока, как Полина избалована, как Полина неблагодарна. Мама сутками убивается, работая на дому, и одновременно держит Полину на домашнем обучении, платит репетиторам, чтобы подтянуть французский. Мама говорила и говорила, а Полина, шмыгая носом и утирая капающие слезы, лепила из мелких разноцветных кусочков пластилина человечка в сиреневом жакете с рыжей копной волос…
Затем город и другие дощечки вместе с только что слепленным человечком были убраны в самый дальний, в самый темный угол под кроватью.
Как же Полина соскучилась за три месяца по лепке! Затвердевший пластилин согревался, оживал в ее руках. Полина с воодушевлением взялась за работу.
И тут в комнату вошла мама. Полина замерла.
– Куда исчезли продукты из кухни? – спросила мама. Ее голова была обмотана платком. Значит, у нее началась мигрень, догадалась Полина и съежилась от страха, тщетно заслоняя собой пластилин. Мама пристально смотрела на стол и на сброшенный на пол учебник французского.
– Я вижу, Полина, что ты винишь меня. Я для тебя монстр, который запрещает тебе жить так, как ты хочешь. Я для тебя обуза, – мама говорила тихо. Полине хотелось уменьшиться до размеров пластилиновых людей и исчезнуть навсегда, лишь бы не быть причиной маминых страданий.
Полина глотала слезы и сжимала зубы, потом она не выдержала, разрыдалась, бросилась к маме, пытаясь ее обнять, просила прощение, но мама холодно отстранила ее и вышла из комнаты.
Захлебываясь от слез, Полина убирала обратно под кровать пластилиновый город, квартиру, больницу и не долепленные дощечки.
