Соман Чайнани
Школа Добра и Зла. Рассвет
Глава 5
Как и большинство детишек из Бескрайних лесов, Аладдин считал, что в Школе Добра его ждут драки на мечах, красивые девочки и ночные проделки в общежитиях.
Чего он не ожидал, так это обилия правил.
– Правило номер десять, – сказала профессор Мэйберри, декан Школы Добра, элегантная темнокожая женщина, стоявшая настолько прямо и произносившая согласные звуки настолько резко, что у Аладдина аж ягодицы сжимались. – Ученики Школ Добра и Зла приглашаются на Снежный бал – зимние танцы в сочельник. Все всегдашники обязаны туда пойти…
– А всем никогдашникам рекомендуется не идти, – проворчал худой как скелет мужчина, стоявший рядом с ней. Его кожа была странного серого оттенка, волосы – скорее седые, чем темные, брови – густые и очень черные. Профессор Хамбург, декан Школы Зла. – После первого курса вас разделят на три группы в зависимости от учебных успехов. Первая группа – Лидеры, вторая – Последователи, третья – могрифы.
Аладдин зевнул и дернул галстук-бабочку. Ему было жутко скучно, а еще он злился, что его запихнули в совершенно абсурдную одежду с оборками и фалдами, словно он цирковая обезьянка какая-то. (И вообще, что это за слово такое – могриф?) Он оглядел театр – такой же вычурный, как и школьная форма, с резными деревянными скамейками и окнами-розетками – и задумался, как вообще ребята из Школы Зла выносят весь этот пафос. И в самом деле, примерно пятьдесят никогдашников сидели по другую сторону прохода, так же разодетые в пух и прах, как и ученики Школы Добра; двадцать пять мальчиков-всегдашников с его стороны очень внимательно слушали деканов, как и двадцать пять девочек-всегдашниц, сидевших позади него. Одна из них привлекла его внимание – маленькая девочка, едва достававшая до пола ногами. На веках у нее были ярко-розовые тени, в черных волосах – фиолетовые ленты, щеки румяные. Аладдин попытался заглянуть ей в глаза, но она смотрела на профессора Мэйберри.
– Правило номер одиннадцать. Вход в кабинет Директоров строго воспрещен, – объявила декан Школы Добра, – равно как и в кабинеты всех учителей…
«Если бы я хотел жить по правилам, то остался бы в Шазабе», – проворчал про себя Аладдин. Он бы уже загадал три желания, заполучил царевну и дворец, и все знали бы его имя. Он похлопал по лампе, лежавшей в кармане сюртука. Ему и секунды не довелось провести в одиночестве с тех пор, как он выиграл ее у Салима. Какой смысл держать при себе лампу, если не будет ни единой возможности ее использовать?
Аладдин посмотрел на никогдашников – на первый взгляд они были одеты так же, как всегдашники, но потом он пригляделся и увидел, что те уже начали тайком вносить в форму изменения: резали рукава, прорывали дырки в рубашках, хвастались шрамами, татуировками и оружием, которое удалось тайком пронести.
«Нарушители правил», – подумал Аладдин.
Вот эти люди ему по нраву.
Он снова повернулся к девочке с фиолетовыми лентами.
– Хочешь, покажу тебе кое-что?
Девочка не обратила на него внимание, по-прежнему не сводя глаз со сцены.
– Правило номер двенадцать, – тем временем произнесла Мэйберри. – Вам запрещено покидать спальни после девяти вечера…
– Смотри, смотри, – настойчиво проговорил Аладдин и сунул руку в карман. – У меня волшебная лампа.
– Ну да, конечно, – фыркнула девочка, даже не посмотрев в его сторону.
Высокий светлокожий мальчик с рыжими волосами, сидевший рядом с Аладдином, усмехнулся.
– Удачи тебе. Это Кима, принцесса Мейденвейла. Все парни хотят пригласить ее на Снежный бал, включая Гефеста.
Он кивком показал на дальнюю часть скамейки, где сидел мускулистый смуглый парень с бритой головой и ярко-зелеными глазами. Остальные мальчики-всегдашники осторожно косились на него, мечтая снискать одобрение, хотя сам Гефест вообще не подозревал об их существовании.
– А это значит, что у тебя нет ни единого шанса, – предупредил Аладдина рыжий мальчик.
В этом он был неправ, потому что теперь, когда у Аладдина была волшебная лампа, он мог пожелать все, что угодно, – в том числе победить Гефеста в борцовском поединке или пойти на Снежный бал с принцессой Кимой. Но, с другой стороны, это казалось еще более неправильным: теперь, когда Аладдин мог завоевать принцессу с помощью лампы, он твердо решил сделать это без ее помощи.
Он снова повернулся к Киме.
– Клянусь, это волшебная лампа. Прямо из Пещеры Желаний.
Кима вздохнула.
– Нет, это не она, потому что Пещеру Желаний пытались найти все, включая моего отца, но найти ее невозможно. Так что можешь врать сколько угодно, но меня ты не обманешь, потому что у лжи есть особый запах, а у тебя изо рта начинает вонять.
Аладдин залился краской и стиснул зубы.
– Значит, придется на самом деле тебе показать.
Он поднес руку к лампе, чтобы потереть ее…
– Эй, ты! – послышался резкий голос со сцены.
Все – и всегдашники, и никогдашники – повернулись к Аладдину.
Мальчик замер, словно кот в попытке слиться с землей.
Кима ухмыльнулась.
– Ты хотел чем-то с нами поделиться? – хмуро спросила профессор Мэйберри.
– Нет, – ответил Аладдин.
– Он говорит, что у него волшебная лампа! – крикнул рыжий мальчик, сидевший справа.
– Лампа из Пещеры Желаний! – засмеялся другой мальчик, слева, который подслушивал их разговор.
Ученики обеих школ смеялись и улюлюкали.
Гефест посмотрел на Аладдина с жалостью.
– У меня есть лампа! И в ней джинн! – гневно воскликнул Аладдин и высоко поднял лампу, но смех лишь усилился. Всех новичков объединило одно желание: посмеяться над дурачком. Аладдин вскочил на ноги и повысил голос. – И когда я загадаю первое желание, я превращу вас всех в лягушек! Вот тогда вы попляшете!
– Будем надеяться, что до этого не дойдет, – послышался мужской голос.
Все в театре замерли, даже оба декана.
В зал вошли Директора-близнецы. Злой брат – с торчащими белыми волосами и молочно-бледной кожей, добрый – с теплым взглядом и взъерошенными волосами, оба в одинаковых синих мантиях. До Аладдина доходили слухи о бессмертных подростках, которые правили школой и защищали Сториана – перо, писавшее сказки Бескрайних лесов. Но сейчас, в их присутствии, он чувствовал силу их светлых глаз. Глаз, направленных прямо на него.
– Отдай ее мне, – приказал добрый брат.
Аладдин не посмел отказать, хотя и почувствовал себя ужасно, расставаясь с лампой. Он отдал свое сокровище.
Добрый Директор осмотрел ее, затем посмотрел на брата-близнеца и протянул лампу обратно Аладдину.
– Подделка. Не стоит и сомневаться.
Злой Директор глянул на лампу через его плечо, тоже совершенно без интереса… но затем вдруг изменился в лице. Его глаза блеснули, словно лед пошел трещинами.
– Не согласен с тобой, брат, – сказал он и забрал лампу, не дав Аладдину до нее даже дотронуться.
Добрый Директор удивленно посмотрел на злого, но брат уже прошел вниз по проходу, протянул лампу декану Хамбургу и довольно громко прошептал:
– Заприте ее в своем кабинете, там, где никто не сможет до нее добраться.
Декан Хамбург сердито взглянул на Аладдина.
– Слушаюсь, директор Рафал.
Доброго брата эта сцена, похоже, сбила с толку. Он спросил близнеца:
– Что теперь – произнесем наши приветственные речи, или же будем досматривать вещи и других учеников на случай, если кто-то из них протащил в школу Святой Грааль?
– Безусловно. Говори первым, – ответил Рафал. – Ну, знаешь, раз уж Сториан на твоей стороне.
Райен сжал губы.
– С таким отношением – может быть, он и прав.
Оба Директора уставились друг на друга, затем посмотрели на учеников.
На одного из учеников.
Но Аладдин не заметил их взглядов – мысли мальчика занимал только один вопрос.
Как пробраться в кабинет декана Хамбурга?
И Злой Директор, похоже, обрадовался этой мысли, потому что улыбнулся Аладдину именно в тот момент, когда тот задумал план.
Глава 6
Дразнить вора – это в принципе не очень хорошая идея, особенно вора, который считает, что ты у него что-то украл.
Раз профессор Хамбург – декан Школы Зла, это значит, что его кабинет находится в западном крыле особняка, а это значит, что Аладдин должен выбраться из комнаты, тайком добраться до крыла, занимаемого Школой Зла, найти логово Хамбурга, украсть у него лампу и при этом не попасться. Задача казалась почти невыполнимой даже такому нахальному оптимисту, как Аладдин. К счастью, спальни Школы Добра после отбоя не охранялись, – учителя верили в добродетельность своих учеников. Так что вскоре после полуночи Аладдин на цыпочках прошел мимо спящих соседей по комнате, вышел в коридор и направился к лестнице…
И остановился.
Гефест и Кима сидели на ступеньках примерно на середине лестничного пролета и играли в карты. Гефест был одет в обтягивающую майку без рукавов, а Кима – в фиолетовую пижаму такого же цвета, как и ленты в волосах. Они не говорили и вообще не издавали ни звука, но судя по тому, какими взглядами они обменивались после каждой разыгранной карты – торжествующими, улыбающимися, – все выглядело даже романтичнее, чем если бы он застал их за поцелуем.
Аладдин гневно фыркнул, и двое всегдашников вытянули шеи, но Аладдин, сжимая кулаки, уже спешил к задней лестнице. Он хотел ворваться в кабинет профессора Мэйберри и наябедничать на нарушителей правил; он хотел, чтобы этих высокомерных голубков наказали. Но, поскольку он тоже тайком выбрался из спальни, причем замышлял куда худший проступок, оставалось лишь проглотить обиду и придерживаться изначального плана.
Как она могла выбрать этого напыщенного придурка с мертвыми глазами вместо него? Как можно быть такой предсказуемой? Аладдин резко вдохнул. Кима – такая же, как все в Шазабе. Тоже не ценит ни его, ни его достоинств.
Неважно.
Скоро он вернет себе лампу, и принцесса Кима будет принадлежать ему.
Неважно, как именно он заполучит ее любовь. Важно, что все увидят, что он достоин ее любви. Он станет таким же, как Гефест: желанным и оцененным по достоинству, причем не только в чужих глазах, но и в собственных.
Но сначала надо добраться до кабинета Хамбурга.
Аладдин поспешно сбежал вниз по лестнице, пересек фойе, направляясь к лестнице западного крыла…
И замер.
Мэйберри.
Она шла широким шагом из столовой, одетая в бархатный халат. Из шоколадного пудинга, который она взяла, чтобы перекусить на ночь, торчала ложка.
Она подняла голову и вот-вот должна была увидеть Аладдина…
И вдруг декан замерла, словно обращенная в камень. Ложка, которую она поднесла ко рту, так там и застряла.
Он ждал, пока она двинется, но Мэйберри просто стояла и смотрела куда-то мимо него.
Аладдин протянул руку и коснулся ее лица. Кожа теплая, пульс сильный. Но она не дернулась и не двинулась – ее тело было неподвижным, как статуя.
Аладдин колебался. Он не понимал, что происходит.
Но, как он понял еще тогда, когда наткнулся на лампу в темном переулке, удаче нужно доверять.
Он пробежал мимо нее к лестнице.
Когда он все же обернулся, профессор Мэйберри уже неторопливо шла дальше, отправляя в рот очередную порцию пудинга.
Впрочем, все-таки есть разница между просто удачей и слишком большой удачей.
С того момента, как он прошел в западное крыло, какие-то силы убирали с его пути препятствия, словно его место именно здесь.
В Школе Зла.
Коридоры в спальне были слишком темными, чтобы ориентироваться в них ночью, – просто лабиринт, – но каждый раз, когда Аладдин выходил на перекресток, мимо тут же пробегали крыса или таракан и пищали: «Сюда!», указывая верное направление.
Когда в коридор вышел одноглазый учитель, стена потянулась к Аладдину и оттащила его назад.
Великан-людоед провалился в сон, едва увидев мальчика.
Потом мимо пролетели две летучие мыши, пища «Хамбург, Хамбург, Хамбург». Они привели Аладдина к двери в конце коридора, на которой было вырезано имя декана.
И если уж даже все это не считать достаточным доказательством того, что Зло помогает ему… дверь кабинета профессора Хамбурга таинственным образом раскрылась перед ним.
Аладдин скользнул внутрь, раздумывая, как будет обыскивать кабинет, и где именно декан спрятал лампу. Но тут он услышал грохот в ящике стола в углу комнаты. Ящик, когда он не смог вскрыть замок, сам открылся с раздраженным скрипом, словно не хотел терять время с такими любителями.
Едва Аладдин посмотрел на лампу, та заблестела как драгоценный камень, а затем потеплела в его руках, тихо мурлыча, словно сама хотела, чтобы мальчик ее нашел, и радовалась возвращению.
«Значит, все это время мне помогала сама лампа? – задумался Аладдин, разглядывая свое отражение в ее блестящей поверхности. – Но тогда я, может, и на самом деле добрый. Потому что с чего бы лампе помогать кому-то злому?»
Из соседней комнаты – спальни Хамбурга – послышался храп.
Аладдин крепко схватил свое сокровище и выбежал из кабинета.
Всякие «кто», «что» и «почему» сейчас неважны.
Лампа снова у него.
Вскоре он спустился обратно по лестнице, вернувшись на сторону Добра. Именно там, на балконе своей комнаты, пока его соседи мирно спали, Аладдин наконец-то оказался в тишине и одиночестве. Он поднял добычу в воздух, чтобы ее осветила луна, и потер ладонью – раз, другой, третий…
Из лампы пошел красный дым, который превратился в полупрозрачный ползучий силуэт – змея, который поднялся высоко в ночном небе, а потом спустился и приблизил морду к лицу Аладдина.
– Молодой хозяин, – прошипел змей. – Ш-ш-ш-ш-то пожелаеш-ш-ш-ш-шь первым?
Аладдин вздрогнул. Он представлял себе джинна более дружелюбным, привлекательным… и менее чешуйчатым.
– Говори, мальчиш-ш-ш-шка! – резко сказал джинн, сверкая красными глазами.
Аладдин выпрямился. Неважно, кто именно исполнит его желание. Неважно, добрый он или злой. Важно лишь желание, загаданное с чистейшими добрыми помыслами.
Он посмотрел прямо в глаза змею.
– Я хочу, чтобы принцесса Кима безумно в меня влюбилась.
Глава 7
Несколькими этажами выше в своем кабинете братья устроили поздний ужин.
– Хвастается своей лампой? Угрожает всех превратить в лягушек? Как вообще хоть кто-то может подумать, что этот мальчишка добрый? – проворчал Рафал, прожевывая кусок бифштекса. – Перо ошиблось насчет него. А это значит, что Сториану больше нельзя доверять.
– Перу, которое назначило нас Директорами? Перу, которое поддерживает в нашем мире жизнь? – спросил Райен, сталкивая вилкой с ножа кусочек рыбы. – Прости, но Сториану я доверяю больше, чем тебе. Если он говорит, что Аладдин добрый, значит, это правда. Просто подожди, и все увидишь.
– Если он действительно добрый, почему ты не увидел этого с самого начала? – вызывающе спросил Рафал.
– А ты почему не увидел? – возразил Райен.
Рафал взорвался.
– Почему Сториан лезет в дела нашей школы? Почему сейчас? Добро и так уже победило в пяти сказках подряд, а перо теперь еще и дарит тебе учеников, которых заслужил я?
Он смахнул тарелку со стола – она врезалась в книжный шкаф и разбилась.
– А что, если ты прав? Что, если перо в самом деле на твоей стороне? Что, если оно вообще хочет избавиться от Зла? Что тогда?!
Райен вздохнул.
– Успокойся. Равновесие восстановится, как и всегда. Ну а пока ты просто испортил отличный ужин. Уже не в первый раз.
Он опустился на колени и собрал с пола остатки еды и осколки.
– Да и вообще, сказок пока всего четыре. Перо еще не завершило историю Петера Штумпфа[4]. Он ведь был одним из лучших учеников твоей школы. А сейчас он оборотень-людоед, и, вполне возможно, ему повезет.
Рафал прошел к белому каменному столу. Волшебное перо как раз вывело на последней странице слово «КОНЕЦ».
– Петера Штумпфа только что сожгли на костре, а его кости обглодала собака. Что-то мне не кажется, что это можно назвать победой.
Райен отпил глоток вина.
– Ох.
Рафал бросил законченную книгу на пол.
– Так вот, если Аладдин покажет, что он злой, это восстановит равновесие. И докажет, что мы были с самого начала правы. Что мы выполняли свою работу. Дни, когда мы слепо доверяли Сториану, подойдут к концу. Пора уже нам начать верить в свои суждения. Верить в Человека, а не в Перо.
Райен ничего не ответил – лишь допил вино.
– Жаль, что у маленького воришки больше нет лампы, – добавил Рафал. – Его желание многое прояснило бы.
Райен подозрительно посмотрел на него.
– Я знаю, что ты думаешь, – сказал Рафал. – Ты думаешь: «Почему мой брат постоянно ищет проблем? Почему он недоволен нынешним положением дел? Почему он не может вести себя как я?»
– Я думаю, что без меня ты не знал бы, что ты злой, а без тебя я не знал бы, что я добрый, – сказал Райен.
– Верно, но оба близнеца знают, что один из них лучше другого, – подколол его Рафал. – Именно этот секрет укрепляет их узы.
– Я думал, что секрет – это любовь, – возразил Райен. – Особенно учитывая, что именно благодаря нашей братской любви мы остаемся юными и бессмертными. Если нарушить эти узы, мы состаримся и умрем.
– Я могу любить тебя и все равно думать, что я лучше тебя, – ответил Рафал. – И именно поэтому, когда Аладдин докажет, что он злой, я с большим удовольствием буду смотреть, как тебя корежит…
Позади послышался шорох.
В углу комнаты Сториан открыл новую книгу и начал писать.
– Странно, – заметил Райен. – Обычно он отдыхает пару дней после того, как закончит.
Они встали и увидели, что перо уже нарисовало яркий портрет мальчика, знакомого им обоим.
– Аладдин, – проговорил Рафал.
Он держал в руках волшебную лампу, и в клубах густого красного дыма виднелся джинн-змей.
Райен сердито посмотрел на Рафала.
– Жаль, что у маленького воришки больше нет лампы…
– Ой-ой-ой, – ухмыльнулся Рафал. – Что ж, проверим, справится ли он лучше, чем Петер Штумпф!
Но перо писало не об Аладдине.
Оно вывело совсем другие слова.
Жили-были братья-близнецы, Директора Школы Добра и Зла, чья любовь сохраняла в мире равновесие. Пока братья любили друг друга, перо не отдавало предпочтения ни Добру, ни Злу, обе стороны в Бескрайних лесах обладали одинаковой силой. Но однажды в школу прибыл ученик, который полностью изменил все между ними.
Райен и Рафал пораженно переглянулись.
Сториан никогда раньше не писал о Директорах школы.
Ни в одной сказке.
Перо и его защитники всегда были отдельно друг от друга.
Братья тревожно посмотрели на книгу, ожидая следующей части истории Аладдина.
Истории, которая впервые за все время была о них.
Глава 8
На следующее утро Аладдин проснулся, напевая песню о любви.
О любви с оттенком мести, потому что скоро он придет в столовую – и там настоящая принцесса бросится ему на шею на глазах у всей школы, а ее тупоголовый воздыхатель будет отставлен… Разве нет большей радости, чем видеть, как сбывается твое желание?
Столовая была круглой, словно театр, и почти с любого места открывался отличный обзор. Всегдашники и никогдашники должны были есть вместе, но никогдашники обычно не спали до поздней ночи, а потом пропускали завтрак, так что по утрам столовая была в полном распоряжении Школы Добра. За занавесом кипели и пузырились зачарованные кастрюли и сковородки, в идеальном ритме, словно симфонический оркестр, заполняя тарелки вишневыми блинчиками, яйцами по-французски и бананами в меду, а потом эти тарелки сами собой летели к столам. В центре каждого стола стояли вазы с цветами, а резные купидончики забавлялись на стенах бесконечной погоней.
Когда вошел Аладдин, напевая и вдыхая сладкие запахи, принцесса Кима сидела с Гефестом за центральным столом. Стайка мальчишек косилась на нее, толпа девочек пыталась подобраться поближе к нему, но они не сводили глаз друг с друга.
Без малейших колебаний Аладдин подошел к столу, стащил банан с тарелки Гефеста и откусил кусок. Облокотившись на стол, он повернулся к Киме.
– Ну? – ухмыльнулся он.
Кима окинула его свирепым взглядом.
– Что «ну»?
Аладдин сжал губы.
– Ты ничего не хочешь мне сказать?
– Только одно. Мальчики, которые размахивают поддельными лампами и воруют чужие бананы, недостойны говорить со мной, – ответила Кима.
В животе у Аладдина похолодело.
– Но я думал, что ты… ты же должна…
На него упала тень, мускулистая и лысая. Он почувствовал себя крохотным и слабым. Остальные ученики быстро разошлись в стороны, ожидая гладиаторского боя.
Теперь Аладдин все понял.
Лампа не сработала.
Если лампа не сработала, значит, Кима в него не влюблена. А если Кима в него не влюблена, значит, он только что просто так стащил еду у Гефеста. Гефеста, который стоял у него за спиной, готовый раздавить его в кулаке, как банан.
Аладдин резко развернулся…
И Гефест посмотрел на него.
Его большие зеленые глаза блестели. Губы были влажными, рот слегка приоткрыт. Он схватился за сердце, словно в него только что попала стрела.
– При… прив-в-в-вет… – пролепетал Гефест. Он выглядел совсем не грозно и не самоуверенно. – Знаю, мы только познакомились… но… не пойдешь ли со мной на Снежный бал?
Аладдин уронил банан на пол.
О нет.
Не-е-е-е-е-е-ет.
Лампа. Идиотская поддельная лампа.
Она не заставила Киму влюбиться в него.
Но она заставила увлечься им Гефеста.
Какая нелепость!
Есть такая тишина, когда нет вообще никаких звуков, подобная черной пустоте на дне океана. Никто в столовой не двинулся. Даже заколдованные сковородки перестали подбрасывать тесто для блинчиков и разбивать яйца.
Аладдин уставился на Гефеста, пытаясь хоть что-то ответить, но из горла вырвался лишь хрип, словно ему в рот насыпали шариков от моли. Он поднес руку к лампе, лежащей в кармане пиджака, словно лампа была его сердцем – сердцем, которое его подвело.
Принцесса Кима тоже выглядела так, словно ей отвесили пощечину. Ее будущий принц обратил весь свой интерес на мальчишку, которого она презирала. Но потом она внимательнее пригляделась к Гефесту, увидела его пустой взгляд, увидела, как покорно он сгорбился. Она снова повернулась к Аладдину… к его руке, которую он держал на лампе, поблескивавшей в кармане… поддельной лампе, которую конфисковали… поддельной лампе, которая, как он настаивал, умеет исполнять желания… и принцесса Кима вдруг поняла, что же происходит. Здесь, в магической школе, случилась магия с последствиями. Плохая магия.
Она хмуро посмотрела на Аладдина.
– Ну? Гефест приглашает тебя на Снежный бал. Ты ответишь ему что-нибудь?
Аладдин фыркнул, ожидая, что Кима тоже засмеется над собственной шуткой. Но она не смеялась. Да и никто больше не смеялся.
– Подожди, ты что, серьезно хочешь, чтобы я пошел с… – Аладдин не смог договорить.
– Гефестом? – ледяным тоном закончила Кима. Она повернулась к своему бывшему воздыхателю. – Гефест, пожалуйста, объясни Аладдину, почему он должен пойти с тобой на Снежный бал.
Гефест опустился на одно колено.
– Потому что настоящий друг – солнце, которое освещает своими лучами те частички моего сердца, о которых я и знать не знал. Он первый клочок земли, который я увидел после того, как долго дрейфовал в море. Настоящий друг – единственный путь через темный-темный лес. А когда чувства истинны, о них нужно говорить вслух. Потому что это и есть доброта. С почтением относиться к желаниям сердца. Без страха раскрывать душу.
Аладдин закатил глаза и уже собирался раз и навсегда послать этого олуха куда подальше…
Но затем услышал вокруг себя совершенно неожиданные звуки.
Всхлипы.
Вздохи.
Всегдашники прикладывали руки к сердцу, смахивали слезы, с трудом сдерживали эмоции – настолько их тронули слова Гефеста. Даже Кима была поражена.
– Ну не-е-е-ет, – протянул Аладдин, отворачиваясь от Гефеста. – Я ни за что не пойду на Снежный бал с тобой. Только через мой труп.
– Тогда я не буду есть, пока ты не скажешь «да», – с вызовом ответил Гефест. Он сел на пол и привязался галстуком к ножке кресла. – Пищей мне станут мои чувства и эмоции.
Аладдин отмахнулся.
– Ну и замечательно. Питайся своими эмоциями. Лучше уж твой труп, чем мой.
В зале снова повисла тишина, словно оттуда выкачали воздух.
Кима чуть не разрубила Аладдина взглядом пополам.
– Это Школа Добра, не забыл? Всегдашники верят в искренние чувства. Насмехаться над ней – это удел никогдашников. И учитывая, что ты уже успел испортить церемонию Приветствия, соврал, что у тебя есть волшебная лампа, заколдовал Гефеста, а потом унизил… вполне разумным будет предположить, что и в школу ты попал посредством мошенничества и воровства. И ты не достоин здесь учиться.
Напряжение нарастало. Все в столовой совсем иначе взглянули на Аладдина.
Даже амурчики на стенах, похоже, буравили его укоризненными взглядами.
Аладдин покраснел.
В родном городе – недостойный.
Здесь – недостойный.
А настоящая принцесса, единственный шанс для него завоевать любовь и уважение, смотрит на него как на пустое место.
Он не знал, что делать… его охватила паника… и прежде, чем он успел понять, что произошло, он повернулся к Гефесту и от безысходности пролепетал:
– М-м-мы пойдем на бал в одинаковых костюмах?
