Софья Сергеевна Маркелова
Симфония шёпотов
– Мне очень жаль, что вы пережили подобное… Это тяжело.
– Вы ничего не знаете о том, что действительно тяжело, Иннокентий Петрович, – выдохнула женщина. – Тяжело было лежать там, барахтаясь на грани сознания, когда я не чувствовала ничего, кроме боли и страха, и слышать, как рядом со мной, где-то в этом дыме, кричат мои товарищи и коллеги, умирающие в огне мучительной болезненной смертью.
– Пламя, пламя! – завопили голоса в голове Иннокентия, и он вздрогнул.
– Как они вопят и плачут от ужаса, осознавая, что уже не смогут выбраться из-под горящих обломков. Это крещендо обреченности…
– Боль! – слились в едином хоре шепоты, вновь наполнившие разум Лисицына.
– Знаете, до сих пор они терзают меня, – слабым голосом призналась Мария. – Я слышу эти крики каждую ночью, не сплю из-за них. Это голоса моих коллег, с которыми мы бок о бок работали много лет на заводе. Они хотят, чтобы я присоединилась к ним, чтобы и я, наконец, забыла о боли и страхе. О пламени и обреченности.
Это были знакомые слова. Иннокентий знал, что уже слышал нечто подобное от шепотов.
– И, если бы мое тело не было до сих пор парализовано слабостью, если бы я могла пошевелить хоть пальцем, то я давно бы уже послушно последовала за этими голосами, – на глазах женщины выступили слезы, и она взглянула на своего молчаливого собеседника с отчаянием во взоре. – Но я даже не могу избавить себя от этой никчемной жизни. Почему они умерли, а я должна продолжать жить? Мое существование уже не похоже на жизнь. Это мучения…
– Вы живете прошлым, случившейся трагедией, – неуверенно проговорил Лисицын.
– Потому что у меня ничего не осталось. Ни тела, ни надежд. И, знайте же, что каждую ночь я жалею о том, что огонь не поглотил мою плоть до конца…
Из тесной узкой комнаты, в которой нечем было дышать, Иннокентий уходил на негнущихся ногах. Позади осталась Мария, измученная и обессиленная, а Лисицын словно побывал в том самом пожаре, увидел произошедшее своими глазами. Но ничем помочь бедной женщине он не мог, а вот позаботиться о собственном спасении еще стоило.
Теперь он твердо знал, что ему следовало сделать. Мария дала ему надежду, которой он был лишен уже несколько дней. И, стараясь не обращать внимания на шепоты, которые растревоженным ульем вновь начинали петь в его голове, Иннокентий скорее вернулся к себе домой.
Дом встретил его все тем же приторным запахом расплавленного винила, который, будто бы, стал лишь ощутимей. С порога бросившись в комнату с коллекцией, Лисицын распахнул дверь и замер, невольно чувствуя, как его сердце сжимается в тревоге.
Но если он желал покончить со всеми этими шепотами и голосами, то нужно было чем-то пожертвовать. Пусть даже Иннокентию Петровичу и пришлось бы отрезать от себя важную часть собственной жизни.
Перед ним стояли высокие шкафы, полки которых ломились от разнообразных грампластинок. Сколько лет Лисицын потратил на то, чтобы собрать всю эту коллекцию? Казалось, целую вечность. А сколько минут понадобится на то, чтобы ее уничтожить?
Сходив на кухню за зажигалкой и теплой водкой, Иннокентий вернулся в комнату и замер перед ближайшим шкафом, крепко сжав челюсти.
Те шепоты родились в огне, в человеческой боли и агонии, которая терзала умиравших в страшных мучениях работников завода. Духи помнили о том пламени, они боялись его до сих пор.
– Даже если ты сожжешь нашу пластинку, то ничего не изменится, – прошептал в голове Иннокентия нежный женский голос.
– Мы живем в черном виниле, в звуках и в молчании, – напомнил мужской голос.
– Я уничтожу все то, что вам нужно для существования. Как вы уничтожили Брамса, который был нужен мне, – твердо сказал Лисицын и щедро плеснул водки на шкаф.
– Что ты творишь?
– Он хочет сжечь все!
В голове Иннокентия мгновенно заголосили шепоты, пытавшиеся повлиять на него и в последнюю минуту успеть взять контроль над телом. Но они были слабы, а Лисицын уже залил всю комнату горючим спиртным и выкинул бутылку на пол, оставляя дорожку до порога. Стараясь не отвлекаться и не вслушиваться в шепоты, он скорее покинул комнату и поджег шлейф водки.
Пламя взвилось, мгновенно разбежавшись по полу и стенам голубоватой волной. Но Иннокентий уже выбежал из дома, памятуя о предупреждении Марии – дым от плавящегося винила мог отравить его.
– Нет! Огонь!
– Пожар! Пожар! – надрывались голоса.
Лисицын отбежал на достаточное расстояние и только потом обернулся. Его голова пухла от роящихся там шепотов, но чем сильнее становилось пламя, уже давно выбравшееся из комнаты, тем тише становились голоса, словно понемногу угасая. Они вопили о боли, кто-то плакал от страха, а другие надрывно кашляли, будто задыхаясь от дыма. Они обеспокоенно метались из стороны в сторону в истерзанном разуме Иннокентия Петровича, рассыпаясь на части, пожираемые пламенем, которое уничтожало винил в доме.
– Спасибо за все, Брамс… Покойся с миром, моя мальчик…
Когда его руки перестали дрожать, то Лисицын позвонил с мобильного пожарным. Дом ему было совершенно не жалко, тот был застрахован. А вот дальше жить в каменных стенах, где погиб верный друг, где буквально все напоминало об ужасных событиях, связанных с появлением шепотов, Иннокентий вряд ли бы смог. Но теперь огонь уничтожил и воспоминания, и голоса вместе с их пластинками, и Лисицын мог начать жизнь с чистого листа.
Его разум освободился от музыки шепотов. Он счастливо улыбнулся, закрыл глаза и вздохнул полной грудью. Теперь все в его жизни изменится.
Тихий женский смех, похожий на звон хрустальных колокольчиков, раздался на грани сознания.
